let it go — the neighbourhood

I.

— Одним словом, получилось смешно. Никогда бы не подумал, что у Соры… У моей милой, невинной Соры такой сильный кулак! — смеётся Джин, лениво развалившись в дорогом кресле. Его камзол скинут на спинку, ноги широко расставлены, а глаза немного блестят от пьяной дымки. Губернатор ерошит собственные волосы, откидываясь на спинку кресла.

Сокджин выглядит немного растрёпанно, не так, как обычно выглядит лощёный губернатор Праады, но его это совершенно не смущает. В конце концов, он наконец-то проводит время со своим другом за приличным алкоголем и обсуждением всего, что было упущено из-за глупой ссоры, пустяковой в какой-то степени.

Поразительно для губернатора то, что этот вечер Юнги проводил именно с ним. «Мунсальвеш» причалил к берегу Праады с утра, и, как Сокджин знает, капитан первым же делом отправился в летний домик губернатора, где с недавних пор жила Шиён, заявившая, что общество беременной во второй раз Соры и кричащего наследника Сокджина ей просто противно. Конечно, и Сора, и сам Сокджин прекрасно понимали, что Шиён воротит нос не потому, что презирает сестру, её ребёнка и мужа, а просто потому, что ей нужно немного свободы. Дом губернатора пусть и был для неё таким же домом, как для самого Сокджина, но в нём существовали определённые правила, которым следовали все домочадцы, а Шиён они просто не устраивали.

Особое возмущение у ровалийки вызывал условный комендантский час: возвращаться домой к десяти вечера она не хотела, в конце концов, она — цитата: «была взрослой ровалийской женщиной». Ограничения — не для неё.

Так что и сам Сокджин был рад отправить нарушительницу его правил в летний домик, и Шиён была более чем рада вырваться из губернаторской клетки.

Губернатор знал, что с тех пор, как Шиён стала жить там, именно летний домик был тем местом, которое Юнги посещал по возвращении в Прааду. Капитан был предсказуем, слишком очевиден, так что Сокджин привык ждать его в своём доме только спустя день или два. Причём Юнги попадался на глаза друга в самом приподнятом настроении, несмотря на то, что ровалийка, Сокджин прекрасно это понимал, не подпускала пирата к себе близко, всё так же отвергала его.

Губернатор готов всё поставить на то, что никогда не видел капитана таким довольным, как после встреч с жестокой ровалийкой, отнявшей его сердце. Каждый раз капитан говорит, что Шиён снова отказала ему, каждый раз говорит, что она отвергла его, а после с улыбкой заявляет, что он, вообще-то, почти уверен: она скоро будет его!

Сокджину всегда верилось с трудом. Потому что он прекрасно знал, как часто Шиён нежилась в объятиях других мужчин — ровалийка отдавалась кому угодно, но не славному капитану «Мунсальвеша». Для самого губернатора это говорило о многом, но он более не решался говорить об этом Юнги: он не хотел рисковать своей дружбой. К тому же он был уверен, что сам пират об этом знает так же хорошо, как и губернатор или Сора.

Юнги прекрасно знал, как жила женщина, захватившая его сердце. И ему было абсолютно плевать на это. В конце концов, пират был из тех, кто всегда утверждал важность удовольствия плоти, да и что он мог сказать по этому поводу? Он любил Шиён, но Шиён была женщиной свободной, ничем не обязанной ему — она могла нежиться в объятиях любого человека, которого желала. Пирата удручало только то, что он не входил в список мужчин, которых она желает.

Но сейчас всё почему-то иначе.

Мало того, что Юнги проводил в компании друга тот вечер, который по его возвращении всегда принадлежит Шиён, пират и слова не сказал о строптивой ровалийке или о том, как он близок к тому, чтобы завоевать её. Более того, пират вообще почти не говорил, даже не улыбался, как будто бы полностью потерявшись в своих мыслях, которые явно нельзя назвать праздными и счастливыми.

В любое другое время Сокджин бы возмутился: мол, да как совести хватает настроение и ему портить — да только губернатор почти уверен, что подавленное настроение пирата связано с его зазнобой, а тут уже и не до возмущений, кажется.

— А ты говорил, что она совсем не похожа на ровалийку, — хмыкает дежурно пират, но его лицо выдаёт тот факт, что он мысленно находится совершенно точно не здесь. Кажется, он даже не слышал половины истории.

Потому что, зная его, Сокджин смело может сказать: прежний Юнги уже пошутил бы раз пять о том, как жена губернатора сломала кому-то нос под оханье толпы, и заявил, что он теперь её главный поклонник. А потом ещё точно добавил бы: если вдруг Соре понадобится любовник, он, Юнги, гордо справится с этой ролью, в конце концов, они же с Сокджином друзья.

А друзья, как говорится, и в горе, и в радости, и в постели с одной женщиной.

Но Юнги не шутил, даже вопросов не задавал и явно думал исключительно о чём-то своём.

Зная его, не трудно догадаться, о чём именно.

— Да, но она всё так же абсолютная противоположность Шиён, — жмёт плечами Сокджин.

Для него и правда всегда было удивительным то, как сильно отличались сёстры друг от друга. И если Шиён была настоящей ровалийкой, в которой, впрочем, все ровалийские черты были возведены в степень, то Сора будто была кем угодно, но не ровалийкой. И если бы не внешнее сходство, Сокджин бы никогда не поверил, что его очаровательная супруга и мать его детей — сестра этой жестокой женщины, которая бессовестно забрала сердце его друга.

Губернатор видит, как плечи пирата дёргаются, когда он слышит имя его собственного палача. На лице Юнги отражается тень боли, и этим он подтверждает для Сокджина — причина душевных терзаний капитана исключительно в этой ровалийской женщине. Сокджин, честно говоря, даже узнать боится, что она сделала в этот раз, что это так сильно ударило по его другу.

Обычно Юнги умело шифровал все свои эмоции, всю свою боль, даже если это имело отношение к Шиён. Особенно, если это имело отношение к Шиён.

— Никто не похож на Шиён, — замечает Юнги, горько усмехнувшись.

Сокджин вздыхает, устало потирая лицо. Что ж, дело точно в Шиён, ему даже не нужно спрашивать.

Эта женщина… Ах, эта женщина!

Эта женщина была всем, что сам Сокджин так сильно не любил в людях вне зависимости от пола или положения в обществе. Шиён была распутной, громкой, шумной. Стоило ей открыть рот, как у него всегда сворачивались уши, а узнавая о её образе жизни, даже самые грязные шлюхи праадских борделей кидали на неё взгляды, полные осуждения. Но Сокджин также был человеком нового времени, понимающим, что это его не касается.

Как его не касалось и то, что сам Юнги, его лучший друг, был таким же распутным, громким и шумным, как и женщина, укравшая его сердце. У Сокджина были определённые взгляды на мир, принципы, которых он придерживался, но почему-то так получилось, что двое из трёх по-настоящему важных для него людей — как бы тяжело не было это признавать, но сестра его жены была не последним человеком в жизни губернатора — были полной противоположностью того, что он сам ценил.

Было ли это причиной для их осуждения? Ни в коем случае. Юнги и Шиён ценили свободу, и их понимание свободы приравнивалось к разгульному образу жизни, веселью и плотским утехам. Удовольствие плоти считалось грехом, и, видят небеса, если бы Шиён или Юнги решили покаяться, никто не отпустил бы им грехи. Потому что их было слишком много.

И, опять же, как бы тяжело это не было признавать, глядя на Шиён и Юнги, Сокджин каждый раз думал, что смотрит на отражение — непонятно, правда, было, кто чьим отражением является, но это не имело особого значения. Значение имело то, что это было точное попадание.

Более совпадающего образа жизни, взглядов или мнений Сокджин не встречал никогда. Даже у него с Сорой, а он, к слову, считал себя и жену просто идеальной парой.

А потому губернатору было абсолютно понятно, что из этого ничего не выйдет: даже если пиратскому капитану удастся заполучить строптивую ровалийку, далеко это не зайдёт. Ни Юнги, ни Шиён не были приучены к жизни в оковах — а любые отношения для них сами по себе являлись своего рода оковами.

Только в отличие от Шиён, Юнги уже охотно был готов сделать этот шаг и залезть в кандалы.

— Что случилось? — в лоб спрашивает губернатор. Не потому, что не понимает, а потому, что интересно, что же на этот раз сделала строптивая женщина, укравшая душу пиратского капитана, что он ходит, как в воду опущенный.

— Сказала, я ей не нужен, — невозмутимо заявляет Юнги, безразлично играясь с хрустальным бокалом в своих руках. Пират крутит посуду в руках за ножку, словно это маленькая монетка, а не дорогой стакан, а Сокджин не может ничего по этому поводу сказать, надеясь, что стакан не прилетит ему в лицо.

Учитывая общий уровень разочарования Юнги — насколько губернатор вообще мог судить — это вполне себе могло произойти.

Сокджин хмурится, явно не понимая, почему в этот раз слова ровалийки произвели на пирата такое впечатление:

— Как будто тебе не привыкать.

— Ты не понял. Она сказала это прямым текстом. Без её вот этого: «Капитан, я не буду вашей», — Юнги немного играет голосом, словно пародируя Шиён. — А просто заявила, что я ей не нужен.

— На неё похоже, — с видом знатока заключает Сокджин.

— А потом села на лошадь к какому-то… Сопляку рыжему и уехала с ним.

Губернатор вздыхает. «Рыжий сопляк» — новое увлечение Шиён, отец которого едва ли не слёзно умолял Сокджина отвадить «проклятую гадюку» от сына. Если быть до конца честным, Сокджин даже надеялся, что прибытие Юнги поумерит пыл Шиён, но той и правда было плевать.

— Он сын торговца специями.

— Да хоть король, мне то какая разница? — фыркает пират, поставив стакан на стол. — Не со мной же! Джин, клянусь, я её не понимаю! Что ей нужно? Я вроде лицом вышел, у меня свой чертов корабль, моё имя знает каждый, едва ли не король. Я привожу ей эти блестящие побрякушки, платья, шелка, то, чего нет у самой принцессы, чтоб ей и её противному голоску мирно жилось. Осыпаю её комплиментами — нос воротит. Осыпаю её подарками — нос воротит. Смотрю только на неё, потому что в мире нет женщины желаннее, — нос воротит. Чуть не на коленях стою и умоляю подарить мне хотя бы ласковый взгляд… Угадай, что? Нос воротит! Я уж не знаю, может, со мной что-то не так в последние годы? — пират сжимает переносицу, раздражённо взмахнув руками. — Нет, ну другим-то я нравлюсь! Я даже жене твоей нравиться начал, а она меня, похоже, просто на дух не переносила. Всем нравлюсь, а этой ведьме — нет!

Голос Юнги пропитан отчаянием и сожалением. Он потерян для любой другой женщины, потерян полностью и бесповоротно, и всё, чего ему хочется, так это чтобы Шиён, эта жестокая бессердечная женщина, хотя бы улыбнулась ему тепло и нежно.

Ему известно обо всех её интрижках, о том, как она впускает в свою постель других мужчин, но не пускает его. И Юнги это злит. Не потому, что она проводит свое время с кем-то ещё, нет. Как бы сильно он не хотел обратного, Шиён — женщина свободная — как бы ему хотелось добавить «пока» — а значит, точно может проводить время с кем хочет и когда хочет.

Юнги просто злит, что его нет даже в списке её временных ухажёров.

А он бы был рад и этому.

— Ты сам знаешь, почему, — тихо говорит Сокджин, словно не желая указывать другу на то, что он и сам прекрасно понимает. — Если раньше это было только косвенно, то теперь Шиён прямым текстом сказала, что ты…

— Молчи, — обрывает его Юнги голосом, полным страдания. — Просто, чёрт побери, молчи, пока я от отчаяния не пустил пулю в челюсть. Что хочешь говори, но не повторяй эти проклятые слова.

Её пресловутое «не нужен» в голове у него просто заело и крутится-крутится-крутится, как колеса кареты. И пирату хочется, чтобы одно из этих колес непременно отвалилось, и кто-нибудь погиб, чтобы это хотя бы немного утешило его разочарование.

— Мне нечего тебе предложить, Юнги, — говорит Сокджин, разочарованно качая головой.

Губернатор видит, как эти чувства, как постоянные отказы Шиён разрывают его друга изнутри. Он чувствует желание помочь ему, хоть как-то поддержать, но только что он может сделать?

— Всё, что я могу, это… ну, не знаю, заставить её, к примеру, выйти за тебя, в конце концов, она вошла в мой дом, должна подчиняться, но…

Юнги резко его обрывает:

— И думать не смей, — грубо говорит пират, недовольно зыркнув на Сокджина. — И думать не смей об этом, Сокджин. Не за меня, не за кого-то другого.

Губернатор хмыкает. Ну, конечно, Юнги бы никогда не позволил самому себе обладать Шиён против её собственной воли, да и брак… Слишком громко для него. Это те же самые узы, которые могли бы сильно ограничить его свободу. Но, с другой стороны, тот образ жизни, который вёл пират, зациклившись на ней одной, на любви к ней, и без того можно назвать отвратительным подобием брака, который, правда, работает совершенно не так, как нужно.

Не так, как должен работать правильный брак.

— Тогда… Отпусти.

Взгляд Юнги становится ещё более недовольным после слов Сокджина. Каждое его новое предложение — хуже другого. Ему не нравится ни одно из них, а чего-то дельного губернатор просто-напросто не предлагает.

— Хотел бы. Да разве могу? Отказаться от неё — отказаться от себя, — говорит пират мрачно, откидываясь назад.

Он закрывает глаза, под веками опять всплывают черты Шиён. Её непревзойдённая красота, холодность, которую она проявляет к нему, мрачность и жестокий расчёт, который она не сдерживает при нём. Шиён изводит его и делает это с завидным мастерством, не испытывая и грамма угрызений совести.

— Отправить её в монастырь?

— Ты думаешь, святые стены остановят меня? — хмыкает Юнги, так и не открывая глаз.

— Тебя или её?

— Обоих, я полагаю.

Сокджин вдруг заявляет:

— У меня бы просто не хватило терпения столько лет добиваться её.

— Поэтому ты влюбился в девушку, которую не пришлось добиваться, — говорит Юнги, а после, чувствуя, что друг хочет возмутится, добавляет: — И это совсем не плохо. Хотел бы я, чтобы Шиён так просто ответила мне взаимностью, Джин. Как же сильно мне этого хочется. Знать, что она… она ждёт, знать, что, ступив на берег Праады, первым делом я увижу её лицо, а не твое. Это мечта, настоящая мечта, пусть и несбыточная.

Горечь в его голосе ощутима. Слишком ощутима, чтобы её не заметить, и Сокджин чувствует, как у него обрывается сердце. Ох, как же он хотел помочь другу, но это не представляется возможным. Будто даже если сами боги решат помочь пирату, ничего из этого не выйдет.

Но с другой стороны, Сокджин часто думает, что другого варианта просто не могло быть. Шиён — истинная ровалийка, закалённая свободой и волей. Связать себя отношениями с кем-то — даже не браком, а просто чем-то более стабильным, чем ночная интрижка — для неё просто смерти подобно. У Шиён на роду написано быть свободной, не связанной ничем.

Она не Сора, которая довольствуется мужем, детьми и домашним очагом. Однажды губернатор даже стал невольным свидетелем разговора между женой и её сестрой: Шиён искренне не понимала, как Сора могла променять свободный ровалийский образ жизни на брак, крики детей и одного единственного мужчину в своей кровати.

— А с другой стороны, — начинает Сокджин. — Даже если она даст тебе шанс, что дальше? Она не станет ждать тебя в маленьком домике на берегу моря. Не станет ждать, пока ты вернёшься — и вернёшься ли — из очередного плавания. Шиён не будет ждать.

Со стороны Юнги раздаётся хриплый стон, полный отчаяния. Как будто он об этом не знает, чёрт возьми! Как будто он не знает, что она не хорошенькая милая женушка, которая будет ждать его.

— Я знаю, знаю, знаю! — в сердцах выплёвывает он, сжимая переносицу. — Считаешь, что я не думал об этом? Что я не терзал себя мыслями о том, что, даже если она даст мне шанс, это вряд ли будет работать? Она шторм и буря, её не удержать обещаниями. Я не настолько эгоистичен.

— Ты не будешь часто посещать Прааду. В последние годы ты и так делаешь это настолько часто, насколько можешь, и что в итоге? Ты был здесь шесть раз за год. Думаешь, её это устроит? — продолжает Сокджин.

Он плохо знает Шиён, это правда, но того, что он знает, достаточно, чтобы понять — этот вариант совершенно не для неё.

— Что останется Шиён? Те несколько дней, которые ты проводишь в Прааде? Мужчина, который будет отсутствовать месяцами? Который будет пропадать неизвестно где и с кем, кто будет… не с ней. Ты говоришь, что не хочешь видеть в ней хорошенькую женушку, ожидающую тебя из плавания, но всё равно всё время проводишь в море. То, как Шиён живёт, показывает, что она не откажется от множества ради одного. Зачем ей отсутствующий пират, если любой мужчина на острове запросто станет её и не будет требовать от неё ничего, кроме мимолетной ласки? Ты не один, мечтающий о ней, просто для справки.

Юнги, наконец, смотрит на друга, и его глаза полны разочарования. Он, конечно же, думал обо всём, что говорит сейчас Джин. Но пират наивно убеждал себя в том, что это просто его страхи, что всё будет не так. А так и будет, будет, как бы сильно Юнги не хотел отрицать это.

И тот факт, что это понимает не только он, расстраивает, разочаровывает, наносит такую глубокую рану, от которой никакая любовь его просто не исцелит, не спасёт. Его сердце кровоточит, да так сильно, что кажется, будто он вот-вот умрёт. И виной тому Шиён, только Шиён. Юнги не знает, как бороться с ней.

Как бороться с любовью к ней, с той болью, которая душит его сердце, ломает каждую кость и переворачивает весь его мир с ног на голову.

— Ей, вероятно, придётся искать утешение в руках других мужчин, а тебе, зная твой образ жизни, в каком-нибудь далёком порту будет открыт путь и постелена дорожка в какой-нибудь бордель.

Юнги чувствует укол боли от его слов, от обвинения — а для него это ничто иное, как обвинение в том, что он будет ей неверен. С тех пор, как он встретил Шиён, у него ни разу не возникало желания прикоснуться к другой женщине. Юнги кажется это неправильным, неестественным, словно он предает её, хотя, формально, это было слишком глупо. Как он мог предавать её, если она в упор не видела в нём никого, кроме настойчивого и надоедливого ухажёра.

— Я не могу смотреть ни на кого, кроме неё. Все они не Шиён, — говорит Юнги, но голос его звучит слабо, отчаянно.

— Даже если так, — кивает губернатор, не решившись спорить. Он не удивлён, что это так. Не удивлён, что это правда. — Что дальше? Не мне тебе говорить, как сильно ты зависим от моря, это — твоя главная страсть. Ты не сможешь отказаться от моря, плавания, пиратства. Как и она не сможет ждать тебя, отказавшись от своей привычной свободы.

Юнги молчаливо смотрит в сторону. Признавать то, что Сокджин прав, больно и разочаровывающе. Настолько, что у него под кожей скребётся желание сломать что-нибудь в этот момент, выплеснуть все свои эмоции, всю свою боль и отчаяние.

Очевидно, что для него и Шиён нет ни единого варианта, в котором они будут по-настоящему счастливы вместе. Даже если в каком-то идеальном мире они смогут…смогут построить что-то, похожее на счастье, — что в целом кажется чем-то просто невозможным — их собственные желания наложатся на их отношения, которые будут построены на хрупкой почве.

Сокджин прав. Шиён не откажется от своей свободы, не свяжет себя никакими отношениями с ним — и с любым другим мужчиной в мире — а он не сможет отказаться от моря. Он не сможет проводить на суше столько времени, сколько она, вероятно, хотела бы. А Шиён, привыкшая к вниманию мужчин, наверняка будет очень требовательной. И, как бы Юнги не хотел дать ей всё то внимание, которое она могла бы захотеть, он понимает, что просто не сможет сделать этого.

Он даже не рассматривает вариант сделать её частью экипажа. Доводов «против» так много, что просто смешно: начиная с того, что она ясно дала понять, как её не устраивают нахождение в море, качки или что-то подобное, заканчивая тем, что для команды она будет красным флагом. Юнги прекрасно помнит, какие настроения были в его команде в то время, пока она была на «Мунсальвеше». Если пару раз предостережения Юнги как капитана сработают, то о чём-то постоянном просто не может быть и речи.

На деле есть не так много вариантов того, как они могли бы быть вместе, и каждый из этих вариантов омрачается каким-либо фактом. Нет идеального варианта, нет даже хотя бы более или менее приемлемого, в котором они могли бы быть полностью счастливы.

И Юнги не знает, как он может быть счастлив без неё. С Шиён, кажется, всё легче. Она отлично справляется без него, купается в чужой любви и, как ему самому кажется, точно не заметит, если он вообще более не вернётся в Прааду.

Из них двоих, она отлично бы справилась без его любви и ласки. Он же… он просто жаждущий человек. Пират нуждается в ней так же сильно, как нуждается в воде, воздухе или море.

Но разве это не эгоистично? Пытаться добиться её, зная, что он, вероятно, не сможет дать ей всю ту любовь, которую она заслуживает? Что она, вероятно, будет счастливее без него, странствующего пирата, которому жизни нет без корабля, риска и штормов? Что она будет счастливее без него, чем с ним?

Это эгоистично, а Юнги не хочет быть эгоистом по отношению к ней. В последнее время его всё чаще стали посещать мысли о том, что оставить её — не такая плохая идея. Не ради себя — потому что пират совершенно не уверен, что сможет вернуться к той прежней жизни, в которой он не знал её — а ради неё. Хотя бы ради Шиён.

Юнги провёл много лет, делая что-то для неё, стараясь заставить её посмотреть на него другими глазами. И сейчас как будто бы настало время сделать самое важное для неё, что он только может сделать.

Отпустить её.

Перестать докучать своим вниманием, своими ухаживаниями, от которых она как будто уже устала, раз прямо сказала о том, как сильно он ей, вообще-то, не нужен.

Потому что с тех пор, как она, будучи пьяной, целовала его, Шиён не проявила ни единого показателя того, что пират ей хотя бы немного интересен. Наоборот, казалось, что ей становилось всё сложнее находиться с ним, с его навязчивыми ухаживаниями и ненужной ей любовью.

Всё становилось очевидным, но Юнги просто не может заставить себя смириться с этим, принять это. Как будто каждая минута, проведённая вдали от неё, заставляет страшную бурю становиться только сильнее, грозя полностью уничтожить его.

— Я не знаю, Сокджин, — качает головой Юнги. — Я не знаю. Каждый раз, когда я возвращаюсь в Прааду, я чувствую, что счастлив. Впервые за долгое время. Каждый раз я знаю, что увижу её, и это даёт мне надежду. Каждый раз, когда я выхожу в море, знаю, что вернусь. Потому что мне есть, к кому возвращаться. Даже если она не особо-то расстроится, если я вообще не вернусь.

Юнги устало трёт лицо руками, а после смотрит в окно. Там бушует буря, с моря пришёл сильный ветер, который клонил деревья сада к земле. Небо было затянуто серыми тучами, не было видно луны и звёзд. Буря, которой по силе давно не было равных — обычно штормовые ветра просто не доходили до Праады или обходили остров стороной.

А сейчас всё было просто против Юнги. Словно сама погода хотела окончательно добить капитана, в этот вечер сильнее обычного раздираемого тяжёлыми мыслями и чувствами.

— Даже сейчас я думаю, всё ли с ней в порядке. Успела ли она вернуться домой до начала бури? — тихо говорит пират. — Хоть и понимаю, что она, вероятно, чувствует себя вполне прекрасно. Получает любовь другого. Не мою, как бы мне не хотелось обратного.

Юнги хочет быть тем, кто дарит ей любовь и заботу. Тем, кто относится к ней так, как она того заслуживает: как к самому ценному сокровищу, которое может быть не только в жизни пирата, но и в жизни любого другого человека.

Но это то, чего хочет он. Шиён же хочет чего-то другого: свободы, воли, неограниченности в её желаниях. И Юнги наверняка в её глазах уже давно стал оковами, цепями, способными лишить её чего-то столь важного.

И Юнги знает, что он должен поступить правильно. Не для себя самого, а для неё. Для неё, в первую очередь.