Примечания:

1. Название: Victoria Duffield - "More than friends";
2. Это будут мои типичные сиропные Соукоку с той лишь разницей, что это гет/фемслэш-отношения. Если вам такие отношения не нравятся, если вам это не интересно, то идите сразу лесом отсюда; образов развратных шлюх на шпильках от ушей и в юбках, которые и юбками-то назвать нельзя, здесь тоже не будет - так что любители подобного идут туда же; здесь только софт, любовь, лёгкий юмор и придурочные Соукоку;
3. Для тех, кто будет это читать: пусть истории и разные, но они все построены в одном видении моей Вселенной, в которой Дазай не покидает Порт, Ода остаётся жив, а ещё Ацуши - если упоминается - тоже в Порту;
3. Если Дазай в тексте - девушка, то я не меняю имя, как в случае, если Дазай - парень. Т.е. "Чуя" и "у Чуи" - в обоих вариантах, но "у Дазая" - если парень и "у Дазай";
4. На этот раз - в этом сборнике - будут только отношения Соукоку, и я не буду менять пол Акутагавы или Ацуши, если они будут мелькать, потому что не хочу, поэтому если вы здесь ради них - то вы уже не здесь;

- От тебя несёт кровью. - А от тебя - мокрой псиной. Скрежет зубов и стук каблуков такой силы, будто кто-то - вполне конкретный - хочет пробить пол до самого нулевого этажа штаба Порта и ниже, привычно расслабляют и успокаивают нервы. Чуя расхаживает по их кабинету, из-за вспышки раздражения совершая массу ненужных действий. Её плащ летит на вешалку и повисает на рожках из тёмного лакированного дерева неопрятной влажной тряпкой. Укороченный пиджак с влажными лацканами не менее неопрятным комом ткани повисает на спинке кожаного кресла. Дазай невольно в который раз сопоставляет размеры Чуи и этого кресла и едва слышно фыркает. В это кресло поместится три её напарницы, если укомплектовать поплотнее. Может ли быть так, что у крошки Чу всё-таки есть комплексы из-за миниатюрности, и поэтому она так любит огромные вещи и не менее огромные размахи? Вероятно, что так. - Ты не можешь просто делать всё, что тебе хочется, - спустя несколько минут, наполненных бессмысленной суматохой, цедит сквозь стиснутые зубы Чуя. - Могу, - легко отзывается Дазай и плавно, с ленцой садится прямо на диване, спуская ноги со спинки на пол и разворачиваясь к своей напарнице. Чуя предсказуемо с грохотом опускает лейку, из которой только что поливала мелкие офисные цветы, притащенные Хигучи. Во взгляде голубых глаз бушует шторм, и Дазай ощущает себя моряком в крохотной лодке, несущимся навстречу погибели. В груди сладко ёкает, и губы сами собой растягиваются в елейной улыбке, которая обычно либо напрягает - на поле боя - напарницу, либо бесконечно подбешивает - это уже в обычной жизни. - Глупая, глупая Чу-у-уя, - тянет Дазай, поднимаясь с дивана и неторопливо подходя к напарнице. Накахара крепче сжимает пальцы на ручке маленькой чёрной лейки, будто готова вот-вот огреть ею по голове. Дазай улыбается шире и сокращает расстояние между ними до минимума, вторгаясь в чужое личное пространство. Хотя чужое ли? Хотя личное ли? Между ними давно нет никаких преград, совершенно. Какие границы могут быть после того, как Дазай прижимает к себе измученное «Порчей» тело? Какие границы могут быть, если Чуя знает каждый шрам на её теле и может нарисовать карту боли напарницы с точностью до градусов наклона каждого белёсого шрама? Смотреть на Чую сверху вниз, как и держать её покрасневшее от злости лицо в ладонях, так привычно. Дазай медленно поглаживает большими пальцами скулы и не может не наслаждаться мягкостью кожи. Не может не наслаждаться красотой потемневших от эмоций глаз. Не может не желать коснуться губами золотисто-рыжих ресниц. И не отказывает себе. Чуя едва слышно выдыхает, стоит только мягко вжаться губами в переносицу и скользнуть на уголок глаза, на тонкое тёплое веко, на щекочущие сухие губы колкие длинные ресницы. Чужие ладони оказываются на плечах. Пальцы впиваются в ткань пиджака, и Дазай придвигается ещё ближе, зажимая Чую между собой и подоконником. Глупая, глупая Чуя, которая на самом деле пахнет не мокрой псиной - хотя и является её собачкой - а дорогими французскими духами и не менее дорогими импортными сигаретами. Что-то сладковато-пряное, лёгкое, и в то же время с тяжёлыми нотами, оседающими при вдохе где-то на задней стенке горла. Сигареты такие странные - прогретая солнцем кора и сладость кедровых орехов. От Чуи очень, очень приятно пахнет. Дазай наполняет её запахом лёгкие до отказа и выдыхает так медленно, что голова мимолётно кружится от нехватки новой порции кислорода. - Глупая Чуя, - повторяет она едва слышно, ведя губами линию по виску и скуле, подбираясь неторопливо к губам. Чуя действительно глупая. Она совсем, совсем ничего не смыслит в человеческих отношениях. Не слышит неприкрытой лести в комплиментах и комплиментов в неприкрытой лести. Не видит направленных на себя откровенно сальных взглядов от своих собственных подчинённых и не видит направленных на себя откровенно восхищённых взглядов от тех, кто боится лишний раз оказаться с ней в одном помещении. Глупая, глупая Чуя, которая безоговорочно доверяет своим людям и даже не задумывается о том, что среди них может завестись гнильё. Глупая Чуя, которая считает, что если человек однажды показал свою преданность и верность, то никогда не предаст, никогда не подведёт. Глупая Чуя, которая давно разочаровалась бы в мире и хлебнула сполна боли, если бы не Дазай. Чуя дрожит в её руках, когда их губы встречаются в лёгком, поверхностном поцелуе. Они уже давно не подростки, и нет в этих поцелуях ничего нового или необычного спустя два года танцев вокруг да около и ещё два года устоявшихся отношений, но Дазай невольно разделяет чужую дрожь. Касаться мягких, нежных, пахнущих персиковой гигиеничкой губ никогда, никогда не надоест, не приестся. Как никогда не надоест и не приестся проводить «воспитательные беседы» с теми из подчинённых Чуи и не только, что считают, будто имеют на Накахару какие-то права, что могут заиметь на неё какие-то виды. Чуя очень красива. Очень, очень красива, и это могло бы всё объяснить, если бы не одно огромное «но». Это Дазай знает, куда смотреть, чтобы таящееся в её напарнице рассветное солнце засияло всеми своими ало-золотыми красками. Эти же озабоченные кретины видят лишь смазливое личико, небольшую упругую грудь и длинные - что удивительно для такого крошечного тельца - стройные ноги, всегда затянутые в чёрные плотные колготки или чулки. Они не любуются тем, как солнце золотит волосы Чуи. Они не всматриваются в её лицо по весне и лету, выискивая крошечные золотые звёзды веснушек. Они не смотрят на бледно-розовые губы Чуи и не думают о том, что они красивой формы и имеют «кошачьи» уголки, так привлекательно приподнимаемые в усмешках, что у Дазай появляется слабость в коленях. Нет, все они смотрят только на обтянутую строгой чёрной юбкой карандаш упругую задницу и видят лишь то, как будут трахать Чую хорошо, если хотя бы на столе, а не в ближайшей тёмной подсобке. Грязное, озабоченное зверьё, которое нужно постоянно дрессировать, которому нужно постоянно указывать на их место. Особенно шестёркам. Особенно новичкам. Особенно тем, кто имеет слишком длинные языки и слишком наглые глаза. И Дазай делает всё это с превеликим удовольствием: ломает пальцы, режет языки, разбивает на осколки чужую психику. Потому что Чуя принадлежит ей. Потому что Чуя в Порту лишь потому, что Дазай когда-то давно, в свои пятнадцать, задохнулась от пронзительного взгляда ярко-голубых глаз и захотела Чую себе. Накахара Чуя принадлежит ей, Дазай Осаму, и никто, никто не смеет посягать на её любимую... Карманную собачку. - Ты моя, Чуя, - шепчет Дазай в зарумянившуюся уже совсем не от злости щёку и ведёт носом по виску напарницы, вдыхая её запах и лаская пальцами кожу над краем плотного, бархатного чокера. - Ты принадлежишь мне. - Обойдёшься, - привычно фыркает Чуя, закатывая глаза. Но не пытается оттолкнуть и не шипит больше угроз, и не помнит наверняка больше о том идиоте, с которым Дазай меньше часа назад пообщалась в своей любимой пыточной. Нет, вместо этого Чуя подсаживается на подоконник, чтобы смазать разницу в росте, и вжимается лицом ей в шею, недовольно ворча что-то об идиотских бинтах. Её руки всё ещё на плечах Дазай, пальцы вырисовывают невидимые узоры на ткани пиджака, и наконец-то напряжённые мышцы расслабляются, и вся Дазай обмякает в её руках, прижимаясь вплотную и получая тесные, такие приятные, согревающие объятия. - Чуя, - бормочет она в чужую макушку, пахнущую мёдом и солнцем. - Ты знаешь, какой самый лучший способ пометить друг друга? - Не знаю, и знать не хочу, - мгновенно отзывается Накахара. Дазай смеётся. У крошки Чу всегда был отлично настроенный радар, зашкаливающий при маячащих на горизонте неприятностях. Но какая разница, есть он или нет, если противостоять рыжеволосая мини-мафия всем этим неприятностям не может, потому что имя всем им - Дазай Осаму? - Поцелуй, - будто по секрету шепчет ей на ухо Дазай и улыбается, когда слышит судорожный вздох. - Самый лучший способ заявить друг о друге, пометить друг друга - это поцелуй. Поэтому будь готова, крошка Чу. Мне надоело, что вокруг моей породистой собачки крутятся беспородные кобели. Ещё один идиот, и я устрою грандиозное шоу прямо во время какого-нибудь банкета или инструктажа перед операцией. Лейка всё-таки взлетает в воздухе, но к тому времени Дазай уже выбегает из кабинета с заливистым смехом под грязные ругательства, несущиеся ей вслед. Чуя ненавидит выносить личное на всеобщее обозрение, да и Дазай не желает, чтобы кто-то увидел Накахару такой, какой она может стать из-за настойчивой ласки и жадных поцелуев, но Мори-сан взялся в последнее время причитать о том, что его преемница такими темпами перекалечит всю Портовую мафию из-за своей ревности, и он может быть хуже назойливого комара, серьёзно. Со всем этим надо что-то делать, как-то решать, давно уже пора, и что ж, Дазай Осаму не будет собой, если не придумает сумасшедший, эпатажный, гениальный план, как покончить с этой ситуацией раз и навсегда. Накахара Чуя принадлежит ей, и всему Порту пора бы это уже уяснить. А если не уяснят... Что ж, идиоты в Портовой мафии никогда и не были нужны.

|...|