Когда не обращаешь внимания на время, оно всегда движется очень быстро. Кажется, что вот только вчера ты сдал зачёт, купил новую куртку, прибрался в квартире, а после моргнул глазом – и снова на учёбу, снова покупать обнову, снова пыль на полках. Неважно, насыщена твоя жизнь событиями или нет, время всё равно скоротечно. Разница лишь в том, что если в твоей жизни ничего не происходит, ты помнишь каждое событие, что случилось, даже если это было давно. И временной промежуток может быть очень большой, а информация, которую несёт воспоминание – очень точной. С другой стороны, живёшь ли ты действительно, если в твоей жизни ничего не происходит? Или просто существуешь? Сложный вопрос, почти риторический. Возможно, для кого-то он такой и есть.

Но не для Чимина, который ответ этот знает.

Чимин окончил школу и поступил в академию искусств, о которой мечтал с детства. С головой окунувшись в совершенно другой мир, наполненный танцами и музыкой, пением и игрой на музыкальных инструментах, Пак вскоре вынырнул из него крайне разочарованным. Потому что теперь это не просто занятие, приносящее удовольствие. Это многочисленные «ты делаешь неправильно», «исправь вот здесь», «не забудь, скоро экзамен». Теперь Чимин пропадает на тренировках не в зале, абонемент куда никогда не забывал продлить, а в академической студии. Теперь он танцует не для того, чтобы выплеснуть свои эмоции, придумать что-то новое или же просто расслабиться. Он танцует, чтобы получить «зачёт» в маленькую синюю книжку. 

Учёба в этой академии кажется Чимину бессмысленной тратой времени.

Каждый его день похож как две капли на предыдущий и заведомо – на грядущий. Это подъём рано утром, скудный завтрак и набитый транспорт, везущий в центр. Это окружающие белоснежные стены и декоративные колоны, картины на стенах и многочисленные зеркала. Это «подправь», «отточи», «у тебя что, нет эмоций?». Чимин каждый раз давит в себе желание огрызнуться. Чувства у него есть, вот только выплеснуть он их не может, потому что к каждому чёртову танцу, которым их обучают, приписан свой спектр. Чимин так не может, не может включить улыбку и обаяние и отключить напряжённость и осторожность. Не может за секунду подстроиться под грустную или весёлую музыку лишь потому, что так надо преподавателю. 

Когда-то давно Чимин хотел стать лучшим на своём курсе. Сейчас ему уже наплевать.

У Чимина нет новых друзей, нет новых приятелей. Старые тоже вскоре отвалились, ведь им общение с Чимином никогда особо и не нужно было, а Пак со своей стороны оборвал все связи. Больше он не яркое солнышко, больше он не может широко и дружелюбно улыбаться окружающим. Теперь Чимин похож на мрачную тучу. А ведь раньше парень ненавидел тяжёлое тёмное небо. Сейчас дождливые дни он почти готов отмечать, как только одному ему известные маленькие праздники. 

- Капучино и шоколадный кекс, пожалуйста.

Единственная традиция, которой Чимин не изменяет. Каждый четверг он приходит в любимую кофейню, где продолжают даже спустя время печь шоколадные кексы. Вообще-то, пекут их теперь каждый день, но Чимин приходит только по четвергам. Просто потому что четверг в этом помещении наполняется особым смыслом. Потому что воспоминания тонкими лозами оплетают стены этого заведения, столы и диванчики, и даже мягкие переплёты меню. 

- Пожалуйста, ваш заказ.

Официантка приветливо улыбается, потому что пусть и работает недавно, но Чимина успела запомнить. Тот в ответ лишь равнодушно кивает и сразу отдаёт ей деньги, чтобы после не задерживаться здесь ни на секунду. Пак знает, приятные воспоминания, которыми он подпитывается сидя здесь, через какое-то время начнут больно ранить. Нужно не упустить этот момент, не рухнуть в омут с головой, а повязать шарф на шею, застегнуть куртку и сбежать. Чтобы после вновь прийти опять.

- О, надо же, капучино. Не думал, что ты помнишь мои вкусы, мелкий.

Чимин не реагирует на плюхнувшегося напротив Юнги, лишь окидывает равнодушным взглядом. Тени прошлого всегда рядом с ним, и поначалу ему не единожды казалось, что Мин входит в кафе, что стоит у кассы или направляется к его столику. Но каждый раз мужчина сменял лицо на чужое, и уже обычный клиент, незнакомый человек проходил мимо. Вот только в этот раз «тень» какая-то странная, непривычная, ведь обычно Юнги показывался брюнетом, каким и остался в памяти, а в этот раз у него волосы мятные. А ещё «тень» слишком наглая, потому что придвигает к себе белоснежную чашку с капучино и шумно присёрбывает.

- Мелкий, язык проглотил?

До Чимина доходит медленно, очень медленно. Потому что Чимин давно не живёт, а существует. Потому что может вспомнить, что ел с утра в среду три месяца назад, потому что может вспомнить, в какой кофточке работающая здесь официантка была полторы недели назад, и сколько салфеток было на этом самом столе в формочке в прошлый четверг. В его жизни нет ничего нового, всё повторяется, словно день сурка, никаких новых впечатлений, знакомств, никакой новой информации, которая наложилась бы на старую, скрывая её по собой от памяти. Поэтому мозг обрабатывает новинку медленно и неохотно, словно давая Паку время решить, действительно ли это так важно или можно просто пропустить мимо сознания?

- Тебе идёт, кстати. Намджун мне говорил, что ты покрасился, но я не думал, что этот цвет такой... Яркий. Ты похож на апельсин. Только мрачный какой-то апельсин. Думаю, ты кислый и невкусный, и от тебя пищит за ушами, - продолжает говорить Юнги, пока кружка с капучино в его ладонях стремительно пустеет.

Мозг понимает, что откосить от работы не получится, а потому принимается за дело. Юнги почти не изменился. Всё та же бледная кожа, синяки под глазами и обветренные губы. Отросшая чёлка, придавленная шапкой, лезет в глаза, а руки красные, обветренные. И сбитые костяшки. Тёмная одежда и вновь не по погоде. Открытое горло наверняка вскоре воспалится, обласканное холодным ветром. Если бы не мятные волосы, если бы не это кафе, а площадка учебного корпуса старшей школы, то было бы ощущение, что Чимин вернулся в своё прошлое, в тот далёкий день, когда впервые познакомился с Юнги.

В тот самый день, ставший точкой отсчёта.

- И в тебе наверняка много косточек, - продолжает болтать Юнги, и Чимин наконец-то отмирает.

- Двести шесть или около того.

Мин замолкает, смотрит недоумённо, вскидывает бровь, а после коротко смеётся, растягивает губы в усмешке.

- И пять литров крови. 

Повисает молчание. Оно не неловкое, не тягостное и не пропитанное чем-то тяжёлым и мрачным, когда кажется, словно воздух густеет. Нет. Это самое обычное молчание. Такое бывает между людьми, которые не знают, что сказать друг другу. Не знают даже, стоит ли вообще что-то говорить.

- Наверное, мне стоит поздравить тебя? Ты поступил в свою обожаемую академию, скоро первый курс окончишь. Мечта сбылась. Каково это? Наверняка ты счастлив, - говорит наконец-то Юнги и отодвигает пустую чашку, покрытую кофейными разводами.

Чимин смотрит в его тёмно-карие глаза, кажущиеся почти чёрными в полумраке помещения, и думает о том, что так и надо сказать. Да, он счастлив, да, он поступил и хорошо учится, да, всё просто отлично. Именно так и нужно ответить. Взгляд соскальзывает на чашку. Грязная. И пустая.

Как и сам Чимин.

- Я ненавижу свою жизнь. Ненавижу мать, которая всё так же пропадает на работе, ненавижу сестру, которая залетела на одной из своих пьянок и считает виноватыми всех, кроме себя. Ненавижу академию, в которой учусь, учусь чему-то новому, по идее – совершенствуюсь, а по сути - задыхаюсь и теряю себя. Знаешь, она изнутри такая вся белая, чистая, с мраморным полом. Я видел такие красивые помещения на страницах пособия по истории в разделе о Римской Империи. Только там они назывались гробницам, склепами. Ты спрашиваешь, каково это? Это как апельсин. Кислый и невкусный, набитый множеством горьких косточек.

Юнги на сравнение улыбается. Именно улыбается, тепло и открыто, широко, из-за чего дёсны становятся видны. Это смотрится забавно, и Чимин думает о том, что наверняка Мин считает свою улыбку некрасивой, а потому и предпочитает ходить с поджатыми губами.

- Знаю, ты злишься из-за моего исчезновения, знаю, скажешь сейчас, что тебя это не касается, что тебе наплевать, но я в Тэгу уезжал. Семью навестить, матери помочь, с делами разобраться. Знаешь, моя мать чрезвычайно заботливая и такая дотошная. Постоянно пыталась меня накормить, потому что я, видите ли, скелет напоминаю. А ещё у меня есть сестра старшая, и она такая же, как мать. То, что ты видишь на моей голове – её рук дело. И да, у меня тоже нет отца, он нас бросил, я ещё мелким совсем был. Единственное отличие между нами, это факт того, что ты ещё учишься, а я – работаю, если это можно так назвать. 

Юнги отвлекается, окликая официантку и прося принести ещё одну чашку с капучино. Чимин рассматривает его уже более внимательно, пристально, изучающе. А мозги медленно, но обрабатывают поступившую информацию. И от того, что теперь чёрная пустота заполнилась чем-то новым, неожиданно легче дышится. А может дело в том, что эта информация несёт в себе частичку жизни Юнги.

- Вот только твоя жизнь не напоминает Преисподнюю. В твоей жизни ярко и шумно, каждый день что-то новое, каждый раз новые впечатления. А моя жизнь – серый цвет, - выдыхает на грани безэмоциональности Чимин и вздрагивает, когда чужая ладонь хватается за его ледяные пальцы.

- Тогда чего терять? – почему-то шёпотом спрашивает Юнги и вновь улыбается. – Сумасшедшие люди – самые счастливые. Побудь Алисой в Зазеркалье. Пойдём со мной, Чимин? Пойдём со мной в яркий и живой мир, в котором мои мать и сестра заменят твоих. В котором я заменю тебе одиночество. В котором моя опасная работа заменит твою рутинную повседневность и «делай так, как тебе сказали, слушайся, повторяй, будь как все». Тебя ведь ничто здесь не держит. Так пошли со мной? 

Чимину кажется, что у него жар, а всё происходящее – бред воспалённого сознания. Но Юнги всё ещё сидит напротив, держит крепко за руку и смотрит внимательно в глаза. А потом...

- Пожалуйста.

... контрольный в голову.

И Чимину кажется, что он действительно спятившая Алиса, потому что его мозг отключился, а сознание начало меркнуть, сдаваясь под напором взыгравшего сумасшествия.

- Январь, Юнги. На улице январь, как и тогда, когда мы впервые встретились. Ты пропал почти на год. Ничего не сказал. Не попрощался. А теперь появляешься и просишь пойти с тобой, - шепчет Чимин, и в голосе его слышен надлом.

- Всё свалилось на голову быстро и неожиданно, я и понять толком ничего не успел. Мне пришлось уехать, чтобы разобраться. И не только с делами.

- Год, Юнги, без пары месяцев год. Ты разбирался с делами так долго? Неужели твои навыки киллера пропали, и ты не мог найти какую-то крысу, укравшую деньги, или что там у вас ещё за проблемы среди головорезов? 

- Нет, с «крысой» я разобрался в течение первого же месяца моего там пребывания.

- А остальное время? На что его ты потратил?

- На придумывание речи про кислый апельсин и косточки.

Когда Чимин смеётся, кажется, словно яркое солнце заглянуло в тёмную бездну, рассеивая мрак и окрашивая всё вокруг золотым сиянием. Когда Чимин смеётся, его глаза напоминают изогнутые дугой линии, и это как светящийся полумесяц, вышивающий серебряные узоры на бархатном полотне ночного неба. Когда Чимин смеётся, Юнги чувствует, как пустота в душе затягивается, как окончательно исчезает чувство вины, как поначалу робко, но с каждой секундой всё сильнее бурлит радость.

- Мне до сих пор снятся кошмары. Тебе нужно учесть это, если ты решил втянуть меня в своё Зазеркалье, - негромко говорит Чимин.

Они стоят на улице и смотрят на падающий снег, искрящийся в свете фонарей.

- А я очень чутко сплю и просыпаюсь от каждого шороха. Тебе тоже нужно учесть это, потому что я буду больно тыкать тебя под рёбра, если будешь будить меня своими криками. Глядишь, и кончатся твои кошмары, когда организм устанет синяки залечивать, - пожимает плечами Мин.

Чимин ничего не отвечает. Чимин подходит ближе, стягивает с себя шарф и повязывает на чужую шею, а после берёт Юнги за руку и засовывает её к себе в карман, переплетая пальцы и делясь своим теплом. 

- Думаешь, я могу понравиться твоей маме?

- Нет. Потому что ты здорово потерял в весе. Ветром не уносит ещё? Зато сестра в восторге будет. Апельсин. И как ты только додумался?

Чимину просто однажды всё окончательно осточертело, захотелось чего-то яркого в своей жизни. Покраска в рыжий – жалкая попытка раскрасить грязно-белое полотно унылых будней. Это была его первая хандра в начале учебного года. Тогда Чимин думал, что ещё можно что-то изменить, измениться самому. Но нет. Парень лишь привлёк к себе ненужное внимание со сторону однокурсников и преподавателей. 

- Так же, как и твоя сестра додумалась покрасить тебя в мятный.

- Ещё один сумасбродный на мою голову. Просто прекрасно.

Скривившись, словно действительно съел что-то кислое, Юнги крепче сжимает чужие пальцы и тащит за собой к знакомому им обоим до мельчайшей подробности перекрёстку, потому что «задница уже отмёрзла, и вообще я только из аэропорта, хочу поесть и завалиться спать». 

А Чимин улыбается. Широко, жизнерадостно, открыто и тепло. Потому что он больше не существует. 

Он живёт.

***

Гостиная в доме Сокджина такая же просторная и богато украшенная, как и все прочие помещения в его доме. После того, как мать отошла в мир иной, Джин полностью переделал интерьер под собственный вкус, а потому даже стены вокруг радовали его глаз. И зеркала, множество зеркал то там, то здесь украшали стены. Будучи немного нарциссом, Сокджин любил полюбоваться собой прекрасным и ничего плохого в этом не находил. Издревле все великие скульпторы, поэты, художники восторгались красотой человеческого тела, описывали его или пытались изобразить настолько же точно, каким это тело было и в жизни. А если вспомнить, что в эпоху Возрождения художники так и вовсе любили нарисовать настолько тучных женщин, что третий подбородок на десятой складке жира лежит, то и говорить не о чем. Вообще-то мужчина знал, что в те времена лишний вес был признаком достатка, но это знание не помогало справиться с приступами тошноты каждый раз при виде подобных «шедевров» в галереях, куда он порой захаживал от «нечего делать».

- Ты выглядишь ужасно.

Если бы взглядом можно было бы убить, Намджун давно украсил бы своими мозгами стену. 

- Я всегда выгляжу великолепно.

Верно. Неважно, официальный то костюм, повседневная одежда, стоящая целое состояние, или белый тонкий свитер и фланелевые пижамные штаны в клетку из серых и чёрных полос. Сокджин действительно прекрасен в любой одежде. Вот только в окружающий интерьер он не вписывается. Лохматый и сонный, только недавно с постели поднялся, в которой провалялся весь день почти, с босыми ногами. А ещё штаны слишком длинные и волочатся по полу. Забившись в угол дивана на резных ножках, Джин натягивает и без того растянутые рукава на ладони, закрывая их до середины, и задумывается о том, всегда ли в доме так холодно.

- Грёбаный ты всё-таки нарцисс. Что на этот раз?

Внутри поднимается волна раздражения. У Сокджина то самое настроение, когда «весь мир против меня», когда хочется, чтобы дождь за окном, чашка с чаем в руке и ванильные мысли и мечты. Когда хочется забиться в угол и пострадать из-за нихуя, написать на своей страничке в сети «если я уйду, никто и не заметит» и прочий бред. Такой редкий, но трагичный и в какой-то мере тонкий момент, ради которого Ким и выполз из комнаты, чтобы почувствовать себя в огромном доме как никогда одиноким. Но Намджун, который по подсчётам Сокджина спать вообще-то должен после ночной вылазки, сидит напротив него в кресле, пачкает грязными берцами мягкий ковёр и пьёт свой отвратительный крепкий кофе без молока и сахара. И пусть кофе этот с кухни Сокджина и качества ему не занимать, но воняет он всё равно мерзко. 

- Ничего.

Фыркнув, Сокджин показушно морщится при взгляде на огромную кружку в руке Мона и отводит взгляд, пытаясь поддержать потухающий костёр депрессивного настроя. Вокруг него всё радует глаз. И картины на стенах, и многочисленные статуэтке на полке декоративного камина, и светлая мебель. Даже шкаф с книгами, среди которых так много редких изданий с подписями авторов, смотрится как-то особенно гармонично, хотя ещё пару дней назад Сокджин точно для себя решил, что эту деревяшку выкинет, заменит на что-нибудь более... Просто более. Вазоны с растениями, мягкие ковры, даже подушечки на креслах – всё так гармонично, всё так вписывается в обстановку. А сам Сокджин – нет. И дело не в одежде, дело в...

- Тогда натяни улыбку на свой хмурый еблет и кончай заниматься пиздостраданиями.

... в чём-то там, о чём Сокджин уже думать не может, потому что всё, настрой потерян.

Резко развернувшись всем телом, мужчина смотрит на ухмыляющегося Мона и желает сначала выдавить ему нагло сверкающие глазёнки, а после приложить лицом о своё колено. После этого можно ещё пару раз врезать под рёбра, а после уже удалиться обратно в свою спальню. Потому что уж в святая святых Намджун точно не сунется, а значит и не помешает вновь настроиться на волну жалости к себе.

- Ты стал материться намного больше, чем прежде. Либо стадия твоего отупения перешла на новый уровень, либо тебе нужно поменьше общаться с Шугой. 

- Что, принцесса, грубое слово больно ранит изнеженный слух?

Намджун откровенно издевается, и Сокджин думает о том, что вестись не должен. Видимо, у Кима тоже что-то не заладилось с самого утра, а потому мужчина решил поднять себе настроение за счёт издевательства над хозяином дома. Лучшая тактика – игнорирование. Свернувшись клубком, Джин уткнулся лицом в подушку, ёжась при этом от холода, потому что где-то явно окна нараспашку, сквозняк гуляет, а свитер съехал с одного плеча, оголяя тёплую кожу, тут же покрывшуюся мурашками. Холодно, одиноко и грустно. Настрой почти вернулся.

- Нет, я тебя реально не понимаю. У тебя огромный дом, классная тачка, куча бабла и каждый день новое шоу. Живёшь как у какого-нибудь божка за пазухой. Светло, тепло, бухло коллекционное поставляют каждую неделю. А тебе всё неймётся, всё тебе не так, всё тебя не устраивает. Не кажется ли тебе, мой дорогой друг, что ты зажрался?

Намджун вообще-то нихрена не философ, особенно после бессонных ночей и тяжёлых рабочих часов, и не психолог, психиатр, психотерапевт или кто там ещё в мозгах обычно копается? Ну, кроме патологоанатома. Но слова всегда находит как никогда точные, правдивые и несущие в себе ёмкий смысл. Сокджин даже задумывается над вопросом. Думать, уткнувшись лицом в подушку несколько сложно, в мозг поступает недостаточно кислорода, а потому мужчина изворачивается, ложась на бок и вперивая не читаемый взгляд в Намджуна, что вскинул бровь, рассматривая его в ответ.

А ведь действительно. Вроде бы всё есть, любые заведения для Сокджина открыты, любые бары, кафе и рестораны. Дом шикарный, машина, деньги, бесконечные счета в банках. Можно собрать вещички и махнуть куда-нибудь в тёплые края подальше от промозглой дождливой зимы. Можно, да лениво. Так чего же не хватает? Люди ведь рядом вокруг крутятся, наедине побыть – роскошь. Дело есть любимое, клуб свой есть, мафиозные разборки никуда не делись. Даже Тэхён всё ещё порой устраивает шоу, вставляя палки в колёса и давая новые и новые поводы себя ненавидеть и желать придушить. Всё хорошо, живенько так. И прибыльно. Но чего-то всё равно не хватает. Понять бы, чег...

- Любви хочу.

Намджун давится кофе и фыркает, разбрызгивая его повсюду, в том числе и на себя. Вскидывает ошарашенный взгляд, вытирает тыльной стороной ладони губы и смотрит как на сумасшедшего. Сокджин прикусывает щёку изнутри, потому что какого чёрта он только что ляпнул? Какая нахрен ещё любовь? А впрочем...

- Да, любви, - и кивает в подтверждение своих слов.

- На кой чёрт она тебе? Недотрах что ли? Так найди себе какую-нибудь цацу под стать себе да развлекайся, сколько душе угодно.

- Нет у меня никакого недотраха! И цацу я никакую не хочу. Все эти женщины вешаются на меня лишь из-за денег. Я не для того в своё время шатался по трущобам с угрозой для своей задницы в поисках того, кто порешит моих предков, чтобы напомаженная курица начала тратить мои деньги, ради которых я и ввязался в эту авантюру. Никакая шлюха не придёт ко мне на всё готовое, вот ещё. И я не сказал, что хочу секса и визгливую швабру под боком. Я любви хочу.

Намджун в очередной раз закатывает глаза так сильно, что становится похож на белоглазого демона, а после смотрит насмешливо и вскидывает бровь.

- И что подразумевает твоя «любовь»?

- Это когда нежная и трепетная привязанность, родство душ и тепло внутри от одного только случайного касания или пойманного взгляда. Это когда при виде неё сердце трепещет, когда хочется петь и танцевать, улыбаться и делать глупые вещи. Чтобы любоваться ею издалека, украдкой, как прекрасным цветком, чтобы мечтать о ней и томно вздыхать, чтобы жалеть, что не можешь посвятить ей стихи, потому что не поэт. Жалеть, что не можешь написать её портрет, потому что не художник. Не можешь посвятить ей песню, потому что не композитор. Это ожидать с волнением встречи, а после неловко молчать, потому что хочется сказать так много, но мысли путаются лишь при взгляде на её улыбку. Вот такой любви хочу.

Сокджин тяжело выдыхает, переворачивается на спину и смотрит на капельки хрустальной люстры. Такие красивые, такие пустые и холодные. Как и он сам. Но стоит только включить свет, и эти стекляшки заиграют новыми цветами. Где же ходит тот, кто включит свет для Сокджина, чтобы он тоже мог засиять так же ярко?

- Пиздец, - коротко и ёмко констатирует Намджун.

А после поднимается и подходит к дивану, подхватывает тушку Сокджина на руки и тащит в его комнату. Джин настолько шокирован чужим поведением, что даже не дёргается, лишь хватается испугано за чужую шею. В спальне Намджун скидывает его на кровать, а после роется в шкафу, находит какие-то джинсы и тёплый нормальный свитер тёмно-синего цвета, швыряя их в Сокджина, а после откапывает тёплые ботинки и куртку, кидая следом. 

- Одевайся. Жду тебя у машины.

До самого конца этого странного дня Сокджин не понимает, что происходит. Сначала они посетили выставку, на которую Сокджин давно собирался, но всё как-то не было времени. После поехали в галерею, где мужчина надолго завис перед стеной, увешенной пейзажами. Потом был ресторан, где они поужинали. После – городская библиотека и всунутый в руки сборник сонетов Шекспира.

- Зачем?

- Лучше Шекспира как по мне никто про любовь и прочий сопливый бред не писал. Могу почитать тебе на английском, если хочешь.

Сокджин слушал глубокий бархатный голос, сплетающийся какой-то магической вязью слов, и раздумывал о том, откуда Намджун так хорошо знает английский, и почему сам Джин об этом до сегодняшнего дня не знал. Перед тем, как вернуться домой, они едут в театр, где слушают оперу. «Травиата» - опера не всем понятная. Людям, считающим Лолиту в одноимённом романе обычной малолетней шлюшкой, а полюбившего её мужчину – педофилом, «Травиата» по вкусу совершенно точно не придётся. Что такого красиво в любви проститутки и состоятельного мужчины. Банально, чрезвычайно сопливо и «так не бывает, на кой чёрт ему какая-то шлюха». Но Сокджину понравилось, Сокджин взгляда от сцены не отрывал, даже почувствовал под конец, как щиплет глаза.

В порыве бунтующих эмоций Джин даже развернулся к Намджуну, дабы поблагодарить за то, что тот привёл его сюда, но не получилось. Потому что Намджун бессовестным образом спал, откинув голову на резную спинку обитого бархатом стульчика.

- Плебей, - припечатал Сокджин, возвращая всё своё внимание сцене.

Но на губах у него улыбка.

А после они вернулись домой, вернулись в ту же гостиную, куда Намджун, скрывшийся на кухне, через несколько минут принёс две кружки кофе. На этот раз с молоком и сахаром.

- Мне понравилось. Спасибо за этот вечер, - честно признался Сокджин, одаривая мужчину широкой улыбкой.

- А мне не понравилось. У меня ноги отваливаются, я никогда больше не пойду шляться с тобой по музеям. Боже, смотреть на картину пятнадцать минут. Я бы решил, что ты стоя уснул, если бы ты глазами по картине не шарил и не моргал периодически, - скривился в ответ Намджун, плюхаясь в кресло напротив и оставляя на и так перепачканном ковре свежие отпечатки берц. – А опера? Да я уснул сразу же, как середина первого акта прошла. Что б я ещё раз поехал с тобой по этим возвышенным храмам искусства. Лучше уж злачные места, провонявшие дешёвым алкоголем и дурманом травы.

- Но зачем тогда ты...

- Потому что меня бесит, когда ты ходишь как пришибленный. Ненавижу эту твою рожу побитого щенка, грустные глазёнки и поджатые губы. Всё, мне вообще работать надо, а я с тобой целый день хернёй маюсь.

Намджун уходит, а его нетронутая кружка с кофе остаётся на столике, медленно остывая. Сокджин гипнотизирует её взглядом, отпивая из своей и жмурясь от приятного вкуса и тепла, растекающегося в горле. 

Вспоминая всё, что случилось за этот необычный вечер, Сокджин не может сдержать улыбки. Кто бы мог подумать, что Намджун, который всегда над ним насмехался на грани с издёвкой, который старался даже не общаться с ним без особой на то надобности будет тем, кто сможет одним разом поднять настроение, подарить незабываемые впечатления и согреть изнутри на пару недель вперёд. Сокджин больше не желает никакой хандры и депрессивных мыслей. В нём вновь проснулись азарт и желание плести интриги и заговоры, подстраивать другим бандам мелкие ловушки и... И вообще много чего ещё, что просыпается в человеке с хорошим настроением и коварными мыслями. 

- Ты задолбал сиять как лампочка. Ты вообще когда-нибудь перестаёшь лыбиться?

Сокджин вздрагивает и переводит взгляд на застывшего в дверях Юнги. Тот смотрит на него пристально, изучающе, окидывает беглым взглядом гостиную и останавливает взор на кружке, которую оставил Намджун.

- Значит этот засранец уже вернулся. Прекрасно, потому что ещё час отсутствия, и я бы напичкал его задницу свинцом. Совсем совести нет. Я там корёжусь, а он прохлаждается. И где только был, я его везде уже искал, - недовольно ворчит Юнги, а Джин улыбается ещё шире, потому что воспоминания вновь крутятся в голове.

- Мы с ним в галерее были, а потом в театре.

Шуга давится воздухом, смотрит недоумённо, а после ухмыляется.

- Ага, как же. У него аллергия на намалёванные на бумаге яблоки и груши или что там ещё эти скучные зануды малюют, а в театр он пойдёт разве что для того, чтобы взрывчатку заложить. Он же не выносит шума и людных мест, где вы, снобы, собираетесь в стадо. И скорее ноги себе сломает, чем выйдет куда-то из дома после бессонной ночи. Сон после работы – святое. Это как заповедь. Поэтому перестань его выгораживать, как постоянно это делаешь, иначе эта плоская задница совсем обленится. И перестань, бога ради, так сиять, иначе я тебе зубы передние выбью. Бесишь.

Юнги уходит, оставляя после себя ощутимый запах жасмина и табачного дыма. С дымом всё ясно, курил как всегда, но жасмин-то откуда? Впрочем, это не столь и важно сейчас, потому что Сокджин, кажется, только что осознал одну интересную и простую истину.

«У тебя огромный дом, классная тачка, куча бабла и каждый день новое шоу. Живёшь как у какого-нибудь божка за пазухой. А тебе всё неймётся», - попытка поддержать, напомнить, что не всё так хреново, как кажется.

«Так найти себе какую-нибудь цацу под стать себе да развлекайся», - попытка подкинуть один из вариантов решения проблемы, хотя и не самый лучший.

«Лучше Шекспира как по мне никто про любовь и прочий сопливый бред не писал», - попытка хотя бы искусственно заставить Сокджина испытать те эмоции, которых он желал.

«Меня бесит, когда ты ходишь как пришибленный», - Намджуну не нравится, когда Сокджин грустит.

«Он не выносит шума и людных мест, где вы, снобы, собираетесь в стадо», - и пусть Юнги как всегда груб, и никакой Сокджин не сноб, но дело не в этом.

Дело в том, что Намджун сегодня здорово потеснил чувство собственного комфорта, лишь бы растормошить Сокджина, заставить его улыбаться, перестать грузиться и думать о том, какая же всё-таки дерьмовая штука жизнь. 

«Ты задолбал сиять как лампочка. Ты вообще когда-нибудь перестаёшь лыбиться?».

И да, Намджуну удалось.

Пустая кружа с грохотом приземляется на столик, а сам Сокджин бежит к лестнице, ведущей в подвал. Впрочем, у кого подвал, а кого химическая лаборатория и по совместительству оружейный склад. Ворвавшись внутрь, Сокджин окидывает взглядом застывшего за своим ноутбуком Юнги, а после переводит светящийся энтузиазмом взгляд на Намджуна. И когда оба мужчины вскидывают на него недовольные из-за шума взгляды, Джин широко улыбается.

- Ким Намджун, место для следующего свидания буду выбирать я!

- Чё? – выдаёт прихуевший от такой заявы Мон, пока Шуга начинает неумолимо краснеть и зачем-то зажёвывать нижнюю губу.

- Ну, свидание. Юнги сказал, ты музеи и театры не любишь, так что не нужно такой жертвенности. Нужно, чтобы и тебе тоже было комфортно, поэтому в следующий раз пойдём в твой любимый бар. Как там его? Лунный пёс? Лунный волк?

- Ким. Мать. Твою. Сокджин.

- Намджун, зачем ты берёшь пистолет? Эй, ты чего удумал? Намджун!

Пуля пролетает в миллиметре от головы Сокджина, который совершенно немужественно взвизгивает и вылетает из подвала со скоростью света. Шуга больше не сдерживает себя, его ржач сотрясает стены, и даже когда Намджун пинает из-под него стул, и парень валится на пол, то смех его всё не стихает.

Намджун же откладывает пистолет и думает о том, что с этого момент его жизнь совершенно точно пошла по одному женскому половому органу, проще говоря, по пизде, и что Сокджин – бесстрашный маленький больной на голову зажравшийся ублюдок.

«Бесстрашный маленький больной на голову зажравшийся ублюдок» в это время уже крутится возле огромного зеркала в своей комнате, рассматривая фигуру и лицо со всех сторон.

- Как всегда идеален, - выносит вердикт Сокджин и широко улыбается.

Намджун может сопротивляться и отнекиваться сколько угодно. Перед красивыми вещами всегда сложно устоять. То же самое касается и людей.

***

Движение – это жизнь.

Именно под этим лозунгом теперь живёт Тэхён. Тэхён, который сумел сколотить новую банду. Тэхён, который стал более осмотрительным и рассудительным, внимательным к мелочам и чужим пожеланиям. Тэхён, который всё ещё Ви, Тэхён, который всё ещё босс. Сумасшедший, кровожадный, маниакальный психопат, маньяк, головорез, убийца.

Тэхён больше не сидит в роскошном кабинете за красивым большим столом и не заполняет бумажки. Для этого у него есть Джеки, который по его словам «слишком стар стал для всего этого дерьма». Поэтому молодой и энергичный Ви носится теперь лично по заданиям, проворачивает сделки, забирает товар и информацию, лично проводит оплату из рук в руки, а старые добрые «бывалые» просиживают задницы в удобных креслах, копаясь в бумажках. 

Тэхёна теперь знают не только понаслышке. И знают не как босса, у которого есть крутой и опасный киллер по кличке Кролик, который проберётся в любое здание и устранит любую цель. Тэхёна знают, как талантливого убийцу, как скорого на расправу бессердечного человека, как того, кто всегда нападёт на след своей цели, догонит её и заставит умыться собственной кровью. Прямо как в старые добрые времена, когда он только начинал. Беспринципный и опасный, вездесущий, мгновенно реагирующий на маломальское изменение окружающей среды лис. 

Лис, который всё-таки угодил в ловушку.

Старое здание, готовое к сносу, пестрит коридорами и лестницами, тупиками и нескончаемым потоком дверей и поворотов. Тэхён бежит так быстро, что ног не чувствует. Выстрелы слышатся со всех сторон. Крики, вопли, мат и раз за разом повторяющееся «грёбаные копы!». За ним хвост, и чёрт знает, копы это или крысы со стороны покупателя, что решили подложить Тэхёну и его банде знатную свинью. Вот только что-то в их расчётах пошло не так, и когда копы приехали и начали штурмовать здание, крысы сбежать не успели. Началась непонятная беготня и пальба, а потом копы ворвались, и всё стало совсем туго.

У Тэхёна давно закончились пули в обойме, а ножи в данной ситуации не очень-то помогут. Поэтому приходится бежать. Бежать быстро, на износ, петляя как заяц, врезая в стены, вырастающие на пути, сдирая о них ладони и чувствуя, что лёгкие сейчас выпрыгнут через горло. Страха нет, есть только адреналин в крови и ехидное «ну давайте-ка посмотрим, сможете ли вы меня поймать», бьющееся в голове. А потом ноги всё-таки подводят, начинают заплетаться, и Тэхён ныряет в чернеющий проём, замирая. Сердце бьётся слишком громко, кажется, что его слышно на милю вокруг, и из-за этого просыпается раздражение. Глупый организм до сих пор не знает, что в подобных ситуация нужно бы впадать в состояние анабиоза, а не создавать лишние проблемы.

- Он где-то здесь.

- Да, только где?

Их двое, у них оружие, и это совершенно точно не копы. Поэтому Тэхёна не мучают угрызения совести. Хотя вряд ли есть вообще примеры, когда совесть его мучила. Что вообще такое совесть? У Тэхёна её нет, поэтому мужчина понятия не имеет. Без совести жить легко, дышится свободно. Без совести легко вынырнуть из проёма прямо перед лицом одного из преследователей и воткнуть нож в челюсть снизу вверх, пробивая кости к чертям и пригвождая язык к нёбу. Тэхён представляет, как смотрится изнутри язык, нанизанный на лезвие ножа, и безумно скалится. Прикольно. На канапе похоже должно быть.

- Тише, тише, почти всё, - шепчет ласково Ви.

Мужчина хватается за его плечи дёргающимися руками, у него глаза почти вываливаются из глазниц, из горла рвётся задушенный хрип и хлюпает, булькает кровь. Она стекает по губам багровыми потоками, заливает шею и одежду мужчины, марает белую кожу тэхёновой руки, и у того зрачки расширяются от такого контраста. В животе всё узлом скручивается. Как же волнительно, как же красиво, как завораживающе.

- Сука!

Чужой рык рушит всю иллюзию, и Тэхён резко выдёргивает из чужой челюсти нож, отскакивает в сторону и успевает скрыться всё в том же чернеющем проёме за секунду до того, как пуля входит в стену на уровне его головы. На мгновение повисает тишина. Тэхён не может даже выглянуть из своего укрытия, потому что тут же словит пулю, а застывший за стеной второй мужчина с пистолетом, присутствие которого выдаёт громкое сбитое дыхание, не может сунуться к Тэхёну, потому что боится кончить так же, как и его лежащий в луже крови брат.

- Выходи, мразь, и всё кончится быстро, - шипит наглая крыса.

А Тэхён смеётся. Громко безумно хохочет и слизывает с пальцев солёные красные разводы, жмурясь как кот. Ему нравится, ему так чертовски нравится всё, что творится вокруг. Хаос, смерть, разрушения и кровь. Когда он решил отказаться от этого? Когда решил запереться в кабинете и перестать выполнять грязную работу? Когда? 

- Мышка, мышка, заходи, поиграем до зари. Будем бегать, будем прыгать, всё равно тебя я съем, - напевает Тэхён и вновь заходится смехом, слыша чужое «двинутый псих».

Где-то совсем рядом слышатся выстрелы и гомон приближающийся людей. Тэхён слышит, как его сторожила матерится и бросается наутёк. А сам он бежать не может, сам он слишком взбудоражен, настолько, что колени трясутся, а руки совершенно не слушаются, расстёгивая ширинку джинс. Выхватывая из кармана куртки телефон, Ви спешно набирает знакомый до последней цифры номер, отпечатанный на подкорке, и прижимает трубку плечом, разбираясь на конец-то с ширинкой и запуская ладонь внутрь.

Нижнего белья нет, и грубый шов давит больно на покрасневшую влажную головку, и от этого только слаще, только приятнее.

- Ты ведь знаешь, что я на занятиях.

Спокойный, но со сквозящим упрёком голос Чонгука проникает в мозг. И Тэхён стонет. Громко и сладко, проводя пальцем по уретре, размазывая вязкую смазку и смотря, как от перепачканной в крови руки остаются разводы на члене. Чонгук на том конце провода замирает на секунду, а после шумно выдыхает.

- Твою мать, Ви, ты...

- Ласкаю себя, - шепчет Тэхён и задушено смеётся, обхватывая член пальцами и с нажимом двигая вверх-вниз, оттягивая нежную крайнюю плоть с головки и срываясь на тихий скулёж. – Сижу посреди этой грёбаной бетонной помойки, весь израненный, в крови и с трупом за спиной. И ласкаю себя, Чонгукки~

Громкий стон, полный удовольствия, и Тэхён зажмуривает глаза. Воображение рисует Чона, который срывается в туалет и с грохотом захлопывает за собой дверцу, закрывая её на щеколду. Как он так же прижимает плечом телефон к уху, как трясущимися пальцами расстёгивает ширинку на джинсах, как запускает ладонь по кромку нижнего белья, оглаживая ещё только начавшую подавать признаки жизни плоть.

- Мне нравится, когда так, - шепчет Тэхён, срываясь на низкие стоны, от которых у Чонгука дрожь по позвоночнику. – Когда вокруг кровавое месиво, когда я сам покрыт кровью и потом, а внутри бьётся адреналин. У меня так влажно в джинсах, Гукки, так всё горит, тянет, почти жжётся. Мне нравится дрочить себе и знать, что вокруг меня трупы валяются, что в любой момент сюда может кто-то заскочить и продырявить мне череп. Наверное, когда моё тело найдут, то здорово посмеются. Забавно, да, когда труп со спущенными штанами и рукой на члене?

- Ты больной на голову ублюдок, - шипит Чонгук и Тэхён слышит, как его дыхание сбивается. – Когда-нибудь так и будет, мать твою.

Нужды в ответе нет, Тэхён лишь смеётся коротко и обращает всё своё внимание на жаждущий разрядки член. Если постараться совсем уж хорошо, то можно за закрытыми глазами представить, что это Чонгук касается его. Что это чужая ладонь двигается быстро и резко, обхватывает крепко, пережимая у головки, натирая уздечку болезненно, неприятно, но от этого лишь новые капли смазки выступают из дырочки, а бёдра дрожат от желания дёрнуться, толкнуться. Если очень постараться, то можно почувствовать запах Чонгука, терпкий резкий, смешавший в себе одеколон, гель для душа, толику пота и крови. О да, от его пушистого клыкастого крольчонка всегда пахнет кровью. И это заводит по-животному. Хочется ластиться, стелиться, подставляться. Хочется, так сильно хочется.

- Почему ты не ходишь вместе со мной на зачистки? Мне не хватает тебя, - скулит Ви и опускает руку ниже, обхватывая яички, сжимая, а после слегка оттягивая, из-за чего пальцы на ногах поджимаются.

- Потому что в прошлый раз ты развёл меня на секс в грёбаном подвале, а ублюдки, заманившие нас в эту дыру, взорвали там всё к ебеням, и мы чудом остались живы, - шипит Чонгук и коротко стонет сквозь зубы.

Тэхён бы с радостью опустил сейчас перед ним на колени, с жадностью обхватил бы влажными губами головку, втягивая её за щёку, прижимая к ребристому нёбу, потирая, пытаясь забраться острым кончиком языка под крайнюю плоть, из-за чего Чонгук бы несдержанно вцепился в его волосы у корней, больно оттягивая давно каштановые пряди. Надрачивая всё быстрее, всё чаще проезжаясь центром второй руки по головке, Тэхён представляет, как ощущался бы чужой член во рту, как Чонгук несдержанно толкался бы в его горло, из-за чего голос потом был бы ещё ниже. Солёный и одновременно горьковатый привкус смазки на языке, ощущение горячей бархатной кожи, выпирающие вены, чётко ощущающиеся под языком и мошонка, прижимающаяся к подбородку, когда Чонгук бы кончил ему в глотку, толкаясь максимально глубоко и плюя на тот факт, что Тэхён задыхается, захлёбывается его спермой. Но дрочит себе. Отстраняется, дышит тяжело, облизывает потёки семени с медленно опадающего члена, облизывает распухшие губы и дрочит резко, быстро, грубо, пока мир вокруг распадается на пиксели, пока на ресницах собираются слёзы, а стекающую с уголка рта нитку слюны растирают большим пальцем по его подбородку.

- Гукки~

Стон жалобный, задушенный вырывается сам по себе, а ладонь заливает сперма, марая заодно и живот, и ткань джинс возле молнии замка. Тяжело дыша, Тэхён чувствует, как по виску скатывается капля пота, как липнет футболка к покрытой испариной спине, а после прислушивается и растягивает губы в широкой ухмылке, когда на том конце провода Чонгук грязно матерится, сдавлено стонет и затихает.

- Я вернусь в город часам к восьми вечера. Тебе лучше успеть доделать свою дурацкую курсовую к моему приходу, потому что я хочу трахнуться на твоём столе. А теперь возвращайся к занятиям, крольчонок. До встречи.

Сбросив вызов, Тэхён ещё какое-то время сидит на месте, рассматривая мутные потёки на руке, окрасившиеся в розовый из-за смешения с кровью, а после поднимается, вытирает руку о бедро и застёгивает молнию, заправляя член обратно в джинсы. Эту тряпку всё равно теперь только выкинуть.

Выйдя из своего убежища, шатен перешагивает давно остывший труп и осторожно выглядывает из-за поворота. Никого. Вокруг царит тишина, на пути изредка встречаются трупы, пока Тэхён пробирается к выходу. А в голове мысли лишь о том, как бы поскорее добраться до города, как бы поскорее добраться до Чонгука.

Вообще-то у них не всё сразу стало гладко. После того случая с неудавшимся покушением на жизни Чимина Тэхён в итоге оказался в больнице, где очень долго лечил руку. Потом, когда вышел оттуда, мужчина первым делом отправился к себе домой. Думая о том, что Чонгукки совершенно точно на него обиделся за сумасбродную выходку, Ким не ожидал, что Чон будет у него дома сидеть на диване и смотреть телевизор. В тот же день они подрались, из-за чего Тэхён вновь оказался в больнице. На этот раз со сломанной рукой. Чонгук же отделался лишь разбитым лицом и синяками по всему телу. И, что самое удивительное, каждый день приходил в больницу, приносил разные сладости, фрукты, подолгу сидел рядом, держа за руку. Но не разговаривал. Вообще. Реагировал на просьбы Тэхёна подать что-то, принести из дома какие-то вещи, дать свой телефон позвонить, но не разговаривал.

Ви было тяжело, Ви хотел услышать голос любимого крольчонка, но не выходило. Ни вопросы, ни угрозы, ни жалобные упрашивания на Чона не действовали. Ради того, чтобы любимый Кролик вновь начал с ним разговаривать, Тэхёну пришлось умереть. Впрочем, это совсем другая история. Которую Тэхён никогда не забудет. Как и Чонгук, который при одном лишь упоминании о произошедшем хочет умертвить Тэхёна по-настоящему, лично, своими руками.

- Главное, что больше ты на меня не дуешься, - шепчет в такие моменты ему на ухо Ви, оплетая руками за плечи и втягивая в поцелуй.

Они всё ещё босс и подчинённый, они всё ещё безумный Ви и его Кровавый Кролик. Тэхён всё так же продолжает командовать бандой, но теперь и сам ходит на зачистки, потому что проснулось давно забытое желание ощущать реальную кровь на руках. Чонгук всё такой же единственный и неповторимый в своём роде киллер, носящий маску Кролика и слушающийся только Тэхёна. Они вместе вставляют палки в колёса банде Сокджина, вместе превращают группы людей в кровавые куски бесполезного мяса, их по праву называют самыми безбашенными головорезами Сеула.

Между ними тоже особо ничего не изменилось. Тэхён всё так же ревностно оберегает Чонгука от посторонних личностей, следит за каждым его шагом и постоянно околачивается рядом, стараясь ненавязчиво притянуть к себе, обнять, убедиться, что на его кролике нет запаха чужих духов. Или одеколона. А Чонгук всё так же на подобные жесты закатывает глаза, а сам в тайне радуется, что даже после того, как они с Ви наконец-то переспали, тот не успокоился и не угомонил своё маниакальное желание контролировать Кролика.

Тэхён всё так же ревнует, бесится и психует. Чонгук всё так же строит из себя безэмоционального холодного ублюдка. И радуется, что маска с огромными нарисованными глазами, носом-кнопкой и забавной кроличьей улыбкой до сих пор есть у него, до сих пор закрывает его лицо, пряча широкую улыбку, появляющуюся каждый раз после очередного «Джеки говорил, ты сегодня с новеньким оттачивал удары. И как, понравилось этого малолетнего выродка к полу прижимать?».

Чонгук всё ещё любит кровь.

Кровь. Красный. Вишня. Ви.

Кровь равно Ви.

Вывод очевиден.

|The End|