mp3: Подруга — Алёна Швец

Я не знаю, как докатился до того, что глядя на человека, рядом с которым вырос, оказался более не способен испытывать к нему ничего, кроме удушающей любви. Именно удушающей, иначе не опишешь: это когда ты вроде любишь, но вот... Тебя не любят.

Ю Гёнхи всегда было слишком много в моей жизни, сколько себя помню. Мы были настолько близки с самого раннего детства, что я даже не представляю, каких шуток со стороны наших родителей было больше: о том, что мы, как две капли воды похожи, словно брат с сестрой, или о том, что когда мы вырастем, то обязательно поженимся. И, признаться честно, я никогда не отрицал нашей схожести, однако всегда больше склонялся к вере во второе.

«Когда-нибудь это обязательно должно случиться», — думал я, принимая нашу дружбу как должное, как факт того, что однажды она выльется в нечто большее. Будучи подростком, я не стремился завоевать внимание Гёнхи, в девяноста процентах случаев оно доставалось именно мне. Однако вспоминая годы своей лихой юности сейчас, мне хочется дать прошлому себе смачный подзатыльник за свою глупость.

Сперва я не видел смысла в том, чтобы говорить с Ю о своих чувствах, но после того, как понял, что ничто человеческое, в том числе и влюбленность, и влечение, ей не чуждо, я его и вовсе потерял. А точнее сказать, испугался, когда осознал, что и влюбленность, и влечение Гёнхи направлены далеко не в мою сторону. Я никогда не комплексовал по поводу собственной внешности, да и за личностные качества мне оскорбления выслушивать не приходилось. Я не чувствовал себя так, будто бы не был её достоин, напротив: мне казалось, что я заслуживаю её как никто иной. Но просто я... любил её? Да, точно, я любил. Только любовь моя при всем этом была весьма и чертовски эгоистична.

Я ревновал Гёнхи к каждому столбу, сколько себя помню, и хотя никогда ничего не высказывал ей на сей счет, внутри меня что-то неистово клокотало каждый раз, когда мне приходилось видеть ее в обществе одноклассниц и, уж тем более, — Боже упаси — парней. Это же чувство заставляло до крови прикусывать щеки изнутри и сжимать в кулаках то, что в тот момент могло в них находится, стараясь сохранять золотую середину между желанием сломать это к чертям и жадной впечатать их [кулаки] в стену. Я злился. Злился на Гёнхи за то, что предпочитала проводить перемены в компании ребят, в число которых я не входил, несмотря на то, что домой мы всегда шли вместе, ибо жили по соседству и большую часть времени вне школьных за стенок тоже делили на двоих. Злился на себя за то, что являясь самым близким человеком и самым лучшим другом для самой потрясающей девушки на планете, я не ценил этого, эгоистично требуя большего. А теперь еще злился из-за того, что однажды, сам того не заметив, смог вытеснить из её окружения всех особей женского пола. Не то, что бы я сомневался в её гетеросексуальности, однако отказываясь верить в то, что я люблю её совсем не по-дружески, я отчаянно пытался убедить себя в том, что причиной моей ревности является именно она — дружба. Сейчас же я понимаю, насколько это было опрометчиво с моей стороны. Ведь будь у нее помимо лучшего друга еще и лучшая подруга, а то и несколько, весь её трёп обо всех её возлюбленных и ухажерах не пришлось бы выслушивать исключительно мне. А для человека, знающего, что никогда не сможет занять в чужом сердце то место, какое хочет, сколько бы ни старался, это было невыносимо в квадрате.

В один из дней Гёнхи пришла ко мне в гости, и не передать словами, как я был рад видеть её на пороге своей квартиры. От её звонкого «Джун-а» моё сердце сделало кульбит, очевидно, в раздумьях над тем, одарить меня тахикардией на весь остаток дня, или же вовсе остановиться. Я чмокнул её в лоб, когда она полезла ко мне обниматься: для неё это было не более, чем привычный жест приветствия, но она наверняка даже не догадывалась, сколько разных чувств и слов я вкладывал в этот ненавязчивый поцелуй каждый раз.

Мы были одногодками, но, глядя на неё сверху вниз, на её искрящиеся радостью глаза, ровно выстроившиеся в нежнейшей улыбке ряды белых зубов и ямочки на щеках, усыпанных бледными родинками, способен думать был я только лишь об одном: «маленькая копия меня». Обычно, так говорят родители о своих детях. Гёнхи была мне буквально младшей сестрёнкой, поэтому каждый раз ловя себя на мысли о том, что снова слишком влюблённо на неё заглядываюсь, на ум напрашивалась лишь одна фраза, одно слово: «извращенец». И хотя меня нисколько не интересовало то, какая Гёнхи в постели, и каковы на вкус её губы, чувства, что так и рвались из меня, заставляли ошибочно полагать, что думать я об этом просто обязан. В такие моменты мне становилось мерзко от самого себя.

А еще я не понимал, почему так происходит. Я не нуждался ни в поцелуях, ни в сексе, но и быть простым другом для Гёнхи я тоже не хотел. Казалось бы, все есть для счастья, тогда почему я все еще несчастен, если мне более ничего не нужно? Замкнутый круг, который разорвать я, увы, не мог. Просто не знал, как.

— Намджун-а, можно я возьму твою футболку с Куртом Кобейном? И кулон еще твой, со смайликом? — попросила она меня, а я, будучи неспособным устоять перед ее очарованием, даже ни на секунду не задумываясь выпалил:

— Конечно можно. — Разве я могу отказать в чём-то Гёнхи?

Однако, после того, как я узнал, для чего ей нужна моя футболка, мне резко расхотелось ей её давать.

— Хёнсок позвал меня на свидание, Джун-а! — Сколько радости и счастья, которые я не мог с ней разделить, было в ее глазах, когда она произнесла это имя. Я снова закусил щеку изнутри, в то время она уже шуршала моими вещами в комнате.

Говорят, дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. И это чистой воды вранье. Еще как бывает, да ещё какая. Особенно тогда, когда она тебя не нужна. Вернее, нужна, но не она.

— Стоп, но ты же не любишь «Нирвану»? — крикнул я ей с кухни, в попытке перевести разговор в другое русло, искреннее радуясь тому, что она не видит мое отрешенное лицо.

— Зато Хёнсок любит! — даже за стенкой я слышал в её голосе улыбку.

Я знал Хёнсока как очень нарцистичного ловеласа, требующего к себе непрестанного внимания и разбивающего девичьи сердца налево и направо. Но уж никак не думал, что под влияние его чар попадет и моя девочка. Быть может, если бы она имела подруг, они бы ей наговорили о нем много всего, что заставило бы ее лучше присматриваться к парням, но на протяжении уже нескольких лет я только и делал, что пытался заставить ее присматриваться ко мне, предварительно вытравив из её окружения всех девушек. Как я это сделал? Очень просто: я вел себя по отношению к ним очень некорректно, а когда те приходили жаловаться на меня Гёнхи, я говорил, что это клевета. Ну и как она могла не поверить своему братишке, а потом не пойти меня защищать? Провернув с ней такое пару раз, я заставил её думать, что кругом лишь лицемеры, и только я способен быть к ней по-настоящему добр и искренен. Ю всегда было слишком легко манипулировать, и я много раз наставлял её на этот счет, дабы та остерегалась подобного отношения к себе, но в итоге сам не заметил, как заигравшись в любовь под секретным названием «заботливый старший брат», та лапша, которую я вешал ей на уши из раза в раз, превратилась в прочные веревки, обвившие ее руки и ноги, что сделали ее в моих руках настоящей марионеткой. Это вышло неосознанно, однако слишком поздно я понял, что именно этого и добивался. Мнение близких людей Гёнхи порой воспринимала едва ли не как истину в последней инстанции. Я знал это всегда, поэтому не хотел использовать это в своих целях. Однако я уже сделал ее слишком податливой для себя, и, по идее, мог воспользоваться в любой момент.

Но все же какие-то жалкие капли гордости и самоуважения во мне еще оставались. Мне хотелось от нее такой же чистой и искренней любви, не обусловленной чьими-то, пусть даже и моими, манипуляциями. От девушек отгородить я её сумел, но вот от мужского внимания — нет. Гёнхи была та еще красавица, чтобы отвести от нее взгляд надо было сильно постараться. Я понимал всех тех парней, что нещадно липли к ней, но...

— Ты же понимаешь, что ему от тебя только твоя красота и нужна! — говорил я всегда и не побрезговал сказать сейчас. И это правда: многие видели её внешность, но лишь я знал всю её душу наизусть. И я не давал другим шанса узнать её хотя бы на половину, тем самым лишая себя соперников. Вот только и сам на пьедестале первого места, увы, до сих пор не занимал.

— Не попробуешь — не узнаешь. А я хочу попробовать, — как ни в чем не бывало отозвалась Гёнхи. — И вообще, Намджун, может хватит пытаться защитить меня от всего на свете? Мне уже двадцать два, в конце-то концов!

Её слова звучали для меня, словно предательство, хотя в них не было ничего, кроме самых очевидных вещей, о которых я прекрасно знал, но признавать которых не хотел.

— Мне кажется, ты слишком суров по отношению к Хёнсоку. И потом, вы оба любите «Нирвану». Может быть, вы даже с ним подружитесь на этой почве... — продолжала она совсем беззаботно, а меня в тот момент словно перемкнуло. И я возьми, да крикни:

— Да не собираюсь я дружить с тем, на чьем месте хочу быть! — Фраза прозвучала двусмысленно. Я хотел быть на месте Хёнсока. И я действительно хотел быть на месте Гёнхи. Я любил её. И я хотел быть любимым в ответ.

Ю замерла перед зеркалом с занесенными над шеей руками с незастегнутым на ней медальоном, где красовались черный смайлик с кривой улыбкой, высунутым языком и глазами-крестиками и соответствующая гравировка снизу: «NIRVANA». В её глазах читалось немое удивление на пару с испугом, я видел их в отражении зеркала, а когда она повернулась и взглянула ими на меня, меня обдало холодом.

— Ну-ка, повтори... — прозвучало почти как приказ и я не посмел перечить. Да и не хотел. Чувства во мне слишком долго были заперты на тяжелые замки и засовы, что сейчас рвались наружу сами вместе с эмоциями:

— Да, представь себе, я люблю тебя! Уже много лет! Совсем не по-дружески! — Доселе я никогда не позволял себе повышать на Гёнхи голос, но сейчас вместе с криком на свободу из меня вот-вот должны были пойти слёзы. — Я столько делал для тебя все эти годы! И теперь это твоя благодарность?

В тот момент я не чувствовал ничего кроме боли и едкой обиды. Злость распирала настолько сильно, что еще чуть-чуть, и я бы точно что-то ударил, но она меня опередила, тут же вмазав мне такую звонкую и хлёстко словесную пощечину, что я опешил:

— Да пошел ты! Ничего мне от тебя не нужно! — Гёнхи рывком бросила медальон на тумбочку и так же быстро сорвала с себя мою футболку, на пару мгновений позволив мне лицезреть её в одном лишь бюстгальтере, пока одевалась в ту, в которой пришла изначально. Уже через десять секунд её след простыл за громко глопнувшей дверью.

Нет. И всё же, я любил не её. Я любил исключительно себя.