23 марта, пятница

— Сумасшедшая.

Господи, как часто мне в последнее время приходилось слышать это слово. А самое обидное, что в свой адрес. Хотя, может, это даже к лучшему... Как там говорилось в «Алисе»: безумцы всех умней. И пускай все остальные поцелуют меня в зад! Особенно «б-эшки».

Я повернулась к Вале и одарила её снисходительным взглядом.

— Ну бывает.
— Не, ты серьёзно согласилась на это?

Я уже начинаю жалеть, что поделилась с ней. Лучше бы молчала, ей богу. Вот Анжела тоже с катушек слетела, когда я ей рассказала. Начала нудеть, что всё слишком далеко зашло. А я что? А мне нормально. О том, что будет с мамой, думать пока не хочется. Вчера вечером она не пришла домой, осталась на работе, и у меня не было возможности с ней поговорить.

— Да!.. Ну, технически я ещё не согласилась. Мы пока ещё не успели обсудить это. Я же вечером не поехала к нему, дома осталась. Надеялась, мама придёт. А потом как-то на неделе времени не было...
— А твой отец? Что он сказал?
— Ничего, — я сморщила нос и подняла брови. — Он всё ещё где-то... не дома. Не знаю, когда приедет. Да и вообще... Он даже, небось, не помнит, сколько мне лет. Думаешь, у нас удастся разговор по душам?
— Нет, — Валя вздохнула и, устроив голову на локоть, легла на парту. — У тебя в семье вообще всё противоположно моей.
— Это точно.
— Не понимаю, как папа может забыть возраст дочери. Может, ты преувеличиваешь?
— Ах, если бы, — я повторила её жест и закатила глаза. — Просто он как бы... не особо любит детей. В смысле маленьких. Может, у меня это от него. Мы с братом были не исключениями. Кажется, я не совсем правильно выразилась... Он нас конечно же любил, просто не хотел возиться с нами мелкими — всем этим мама занималась. Потом, когда мы выросли, так внезапно осознал, что ни черта о нас с братом не знает. Точнее, обо мне.
— Фигово, конечно, но моя мамка не лучше...
— О-о-о, можешь мне не рассказывать! Я помню, как забежала к тебе на пять минут после школы воды попить...
— Да, она потом спросила, была ли тут Оболенская. «Учуяла» типа, — Ланина фыркнула и рассмеялась.
— Ха, точно. Даже обидно как-то стало. Настолько я ей не нравлюсь...
— Да забей. Ей вообще никто не нравится. Даже мы с папой.

В коридоре заверещал звонок, и все стали расходиться по своим местам. Тут и там перед кабинетом сновали школьники, изредка заглядывая в класс и сразу цепляясь за меня взглядом. Ну надо же, я теперь школьная знаменитость, осталось немного до раздачи автографов. Я невольно содрогнулась, заметив в толпе размалёванных старшеклассниц Леру и её свиту из «Б». Карантин-то у нас закончился, на второй урок придётся тащиться через всё здание. Где-нибудь я точно отхвачу люлей от «карателей Оболенской». Хотя мне уже, честно говоря, откровенно похер.

— Ань! Земля вызывает Аню!!! — Валя потрясла меня за плечо, явно не рассчитав силу.
— А?! Что? — я дёрнулась и нахмурилась, потирая занывшее плечо.
— Ты просто уже минуту так сидишь...
— Ну, блин, бывает у меня. Без рукоприкладства не обойтись, что ли?

Ланина ворчливо засопела и нырнула в свой рюкзак, продолжая что-то оттуда приглушённо вещать.

— Я тебя не слышу, можешь не утруждаться.

В класс забежала наша учительница английского, извинившись за опоздание, и проскакала к своему столу, на ходу пытаясь соорудить подобие причёски на голове. Я невольно засмотрелась на неё. Она выглядит очень молодо, учитывая, что у неё уже совсем взрослая дочь, я дала бы ей не больше тридцати пяти...

— Ты меня вообще слушаешь?!

Я повернулась к растрёпанной подруге и равнодушно пожала плечами.

— Нет.

Она закатила глаза и откинулась на спинку стула, выуживая из кармана телефон.

— Главный приз за честность твой. Я о том, что всё равно не уверена, что твои родители одобрят вашу с ис... — она вовремя спохватилась, воровато огляделась, убедившись, что нас никто не слушает, и продолжила: -...С ним идею. Это слишком безрассудно.
— Какое ты слово знаешь, — язвительно ответила я, сведя брови. — Прости. Безрассудно было бы сбежать с ним в Мексику. А это просто единственное решение проблемы.
— Вариант с Мексикой мне понравился, — произнесла, усмехнувшись, девушка, не поднимая глаз от экрана смартфона. — Если решишься, позови меня.

Я усмехнулась.

— Посмотрим.

Марина Игоревна, до этого копавшаяся в бумагах, посмотрела на не замолкавший ни на секунду класс и сказала:

— Посидите минут пять тихо, мне надо с документами разобраться, директриса последние два дня зверствует.
— А что случилось? — подняла заинтересованный взгляд Бубнова Маша. Марина Игоревна всегда свободно с нами общалась, так что Маша не побоялась спросить её об администрации напрямую. Ну, а ещё потому, что обычно этот вопрос порождает длительное бурное обсуждение, во время которого мы, соответственно, занимаемся совсем не английским. Бубнова знает это, и откровенно пользуется. Впрочем, никто не против, даже учительница.
— Да бесится после их с Евгением Андреевичем разговора.

Надо сказать, до этого момента, меня их диалог не особо волновал.

— Что за разговор? — продолжала допытываться Бубнова, и к ней присоединилась Пустырёва и вся наша оставшаяся группа из двенадцати человек (остальная половина сейчас на немецком). Когда дело касается историка, они превращаются в пираний.
— Ну, Маш! — Марина Игоревна поджала губы. — Я что, всё знать должна? Говорят, это как-то с Аней связано, — произнесла она без задней мысли, махнув рукой в мою сторону, и вернулась к кипе своих драгоценных бумаг.

Я вытянулась за партой, пару раз моргнув, и, кажется, побледнела на несколько тонов, прям как зубы в той рекламе отбеливающих полосок. Одноклассники молча уставились на меня, выражая лицами крайнюю степень замешательства, а потом они внезапно расслабились, и в глазах показался слабый огонёк какой-то светлой, а главное связной мысли. Мда. Они заулыбались, переглядываясь между собой, и наконец заговорщицки захихикали, чем окончательно вывели меня из себя. Я повернулась к Вале, намереваясь любым способом выбить информацию, когда меня остановило то, что её выражение кардинально отличалось от остальных. В двух словах: злое и сконфуженное. Она обернулась на заржавшего в голос Плетнёва (как умеют только азербайджанцы, а Кирилл, как бы странно это ни было, именно он) и шикнула.

— Тебя не было вчера, ты не знаешь, — Ланина цокнула языком и преувеличенно равнодушно повела плечами. — К нам на русский приходила директриса, — краска окончательно отлила от моего лица, когда я поняла, что привело её в наш класс; Валя подтвердила мои опасения: — Она видела, как историк уволок тебя из школы в среду, — подруга укоризненно посмотрела на помертвевшую в миг меня. — Искала тебя, но не нашла. Спросила, знаем ли мы что-нибудь о ваших... отношениях. Просила рассказать всё, мол, если он тебя к чему-то принуждает, то это уголовно наказуемо, и, если бы мы сообщили... Короче несла чушь про то, что хочет тебе помочь.

Я почувствовала, как веки тяжелеют, а в груди начинает что-то скрести. Крыса-паника, здравствуй, лучше бы не приходила. Я с трудом разлепила пересохшие губы, когда Валя прервала рассказ, выжидающе заглянув в моё лицо.

— И что вы сказали?

Ланина снова убедилась, что остальные заняты своими делами, в данную секунду — обсуждением нас с Бестужевым, и повернулась ко мне.

— Выдохни, чучело. Ничего мы ей не сказали. Кира наплела какую-то неинтересную фигню, и директриса свалила. Потом она ещё с Евгением Андреевичем говорила на эту тему. Как видишь, теперь не в духе. Готовься, что и по твою душу придёт. Историк ничего тебе не говорил?
— Нет... Но у неё нет никаких доказательств...
— Ага, кроме сплетен, фотки в Подслушке и того, что она видела в среду, — Валя скрестила руки на груди и тихо добавила, чтобы смогла услышать только я: — Впредь будьте на чеку. Вы в школе у всех на виду, не творите глупостей. И тебе стоило бы сходить к нему... Поговорить насчёт директрисы.
— Да, ты права...

Вроде всё обошлось (пока), но крыса-паника никуда не исчезла, продолжая царапать изнутри рёбра, а цвет лица всё сильнее светлел, будто раны настоящие, и я теряю литрами кровь.

— Так, — Марина Игоревна подхватила какие-то бланки, и направилась к двери. — Я сейчас отнесу Ларисе Сергеевне документы и вернусь. Не устраивайте тут бедлам.

Хлопок двери подействовал, как катализатор, и ко мне резко вернулось осмысление происходящего и вся «потерянная кровь», а одноклассники с ухмылочками повернулись в мою сторону. Плетнёв, поднявшись со своего места, прошествовал к пустующей первой парте, располагавшейся как раз перед нашей с Валей, и уселся на неё, не сводя с меня пристального взгляда. Я мгновенно пришла в ярость. Ей богу, что-то в последнее время у меня часто это происходит.

— Ну?
— Что «ну»? — злобно рыкнула я. Господи, как я ненавижу это словечко, самый бессмысленный вопрос, который только может задать человек. Особенно с этим наигранным «кауказским» акцентом. Кирилл большую часть жизни провёл в России, и давным давно уже избавился от него, а теперь просто придуривается.
— Так вы с историком всё-таки вместе?

Я моментально вспыхнула и, чтобы скрыть смущение, скрестила руки и фыркнула.

— Плетнёв, вместе — это твои брови, — класс взорвался хохотом, а Кирилл изогнул свою монобровь дугой и посмотрел на меня исподлобья. А что? Я ещё помню, как ты непристойно в среду расспрашивал историка о наших «типа отношениях». Теперь буду мстить. Я не злопамятная, я просто злая и память у меня хорошая. — А у нас с Евгением Андреевичем ничего нет. Он относится ко мне так же, как к остальным.

Ребята все поголовно издали звук на подобие «пф-ф-ф». Даже Валя. Предательница.

— Да знаем мы, Оболенская, как он к тебе относится, — Пустырёва отмахнулась. — Когда вчера контра по истории была, а ты не пришла, Подсумова что-то вякнула про то, что ты специально её прогуляла. Видела бы ты ка-а-ак Бестужев на неё посмотрел. Она потом весь день ни слова больше не сказала. Такой ржач был.
— Ага, прямо ору, — я закатила глаза. — Успокойтесь уже, ничего нет, можете расходиться.
— Но куда-то же он тебя в среду тащил. Это вся школа видела, не отвертишься теперь, — всё-таки сказал Кирилл, чем сразу заслужил очень выразительный взгляд от меня.
— Да ещё и портфель твой нёс, — поддакнула Бубнова.

Вот тут я и растерялась. Совершенно не знаю, как объяснить эту его выходку, не спалив нашу контору... Думай, думай, Аня! Господи, как же сложно!

— Ну... — одноклассники впились в меня жадными взглядами, и я, выдохнув, сдавленно произнесла: — Э-э-э, да он просто ебанутый!

Гробовое молчание в течение нескольких секунд, а затем дикий взрыв хохота. Фух! Это последнее, что следовало бы сказать про историка, но извиняйте, Евгений Андреевич, в тот момент вы действительно вели себя как... слегка ненормальный человек.

Тут вошла Марина Игоревна, грозно окинув каждого взглядом а-ля «я же предупреждала, никакого бедлама!» и, покачав головой, опустилась в своё кресло.

— Садитесь все! Урок вообще-то уже как десять минут идёт, ничего опять не успеем... Дома будете доделывать!

Класс заныл и нехотя стал разбредаться по своим местам, а я облегчённо выдохнула.

***

Как долго я стою и тупо пялюсь на дверь кабинета истории? Боже мой, это же так просто! Постучаться, поздороваться, войти и поговорить... Так почему я уже пять минут гипнотизирую дверную ручку? Потому что я слабая. Сегодняшние события несколько выбили меня из колеи и...

— Ой, посмотрите-ка, кто у нас тут, — я повернула голову так резко, что она подозрительно хрустнула, а в глазах потемнело. Только приступа мне до полного счастья сейчас не хватало... Хотя этих тоже. Прямиком ко мне плыли на своих здоровенных каблучищах три светлейших дамы 11-го «Б». — Оболенская, собственной персоной! А мы уже волноваться начали, чего это тебя не видно.
— Карантин был, — сухо отозвалась я, надевая на лицо маску безразличия. — Потому и не виделись с тобой, Лерок. Не представляешь, как я скучала.
— Коготки показываешь, котёнок? — Лера усмехнулась, оглядываясь на своих служек в поисках одобрения, они естественно закивали. Мои глаза сами собой закатились, честно, я не при чём. Просто зрачки не могли вытерпеть столь яркого света клише-излучения и спрятались за веки.
— Лер, ты в курсе, что ты ходячий стереотип?

Блондинка смерила меня презрительным взглядом, видимо, полностью разуверившись во мне, как в счастливой обладательнице разума.

— Меня это устраивает, — она усмехнулась.
— И спасибо за котёнка. Я бы с вами ещё поболтала о всяких девичьих пустяках, но я вынуждена откланяться, прошу прощения, милые дамы, — я улыбнулась ей и, подхватив портфель, намеревалась уже свалить наконец, но меня не особо дружелюбно схватили за руку. Да сколько можно меня за всё хватать, а?..
— Не строй из себя непонятно что, Оболенская! — Лера выплюнула мне эти слова в лицо, и захотелось промокнуть его салфеткой, ну или её кофточкой. — Ты не котёнок, ты простая серая мышка. Сейчас тут нет твоей Киры, а сама за себя постоять ты не сможешь, ведь так?

Я рванулась из её захвата, но девушка оказалась удивительно сильной. Хотя я тоже не лыком шита, но начинать сейчас махач не хотелось бы. А оборот, который принимает наш «чудесный» разговор по душам, мне совсем не нравится. Лера приблизилась ко мне и сильнее сжала мою руку, пребольно впиваясь в кожу своими ногтями. Я сдавленно зашипела. Признаться, слова про то, что я не могу постоять за себя, здорово меня задели.

— А ты Киру боишься, да? С ней-то не можешь справиться, хочешь на мне отыграться? Плохая идея. А, может, ты мне просто завидуешь? Хочешь заполучить историка? — Лера скрипнула зубами. О, так я угадала! Это было слишком легко. Я злобно оскалилась и подалась к ней настолько близко, что со стороны мы могли сойти за двух влюблённых лесбиянок. — Мышка мышкой, милая, а твой рыцарь обратил внимание на меня. А знаешь почему не на тебя? Потому что ты пустышка, скрывающая свою безликость за косметикой. Что прячется под этой тонной тоналки? Ещё немного, и прыщи, детка. Неудивительно. Ты просто дешёвая шлюха!

О том, что я наговорила лишнего в приступе злости, я не успела даже задуматься. Всё произошло настолько быстро, что я поняла, что происходит, только когда сначала обожгло щёку, а потом затылок. Надо было встать подальше от стены... Моя голова, знаете ли, плохо переносит удары о что-либо, после четвёртого сотрясения-то! Мозг отозвался пульсирующей болью, волной накатывающей на правое полушарие; правый глаз среагировал чрезвычайно быстро и мгновенно отрубился, второй от собрата отставать не захотел и присоединился к общей какофонии, дав понять, что в такой обстановке работать не намерен. Подлец, я на тебя рассчитывала! Ты должен был жить! Ты был моим любимчиком.

Сразу же со всех сторон стали раздаваться визги и крики, только усугубляя моё и без того незавидное положение. Люблю свою ретинальную мигрень. Вы ведь поняли, что это сарказм, да?

Я схватила себя за голову, изо всех сил сдавливая её ладонями, и откинулась на стену, стараясь на ощупь отыскать дверь в кабинет истории, но мир почему-то упрямо кренился влево. Изо вех сил я старалась как-то к нему приспособиться, при этом не упав. Мир продолжал крениться, пока пол не встал вертикально, прижавшись к моему плечу и щеке. Почему это гравитация так быстро изменилась? А если так и дальше пойдет, мы же просто-напросто попадаем с Земли! Ну и где мы тогда окажемся?

Немного запоздало заметила своими расфокусированными до отметки «-8» гляделками, что то, что я искала (дверь), нашлось само, распахнувшись и заехав мне по носу. Совпадение? Не думаю. Тот, кто это сделал, довольно быстро осознал, что стало только хуже (я немного помогла это осознать своим громким стоном), и захлопнул её, склонившись надо мной.

И, к моему крайнему разочарованию, это явно не историк, хотя бы потому, что на моё лицо упали длинные волосы этого кого-то.

Это, в общем-то, была моя последняя связная мысль, так как в следующую секунду меня заботливо укутала такая соблазнительная темнота.

***

— Мы должны... об этом в... вы ведь... это?

Что? Я с трудом разлепила веки, но всё равно не поняла, где нахожусь, потому что глаза всё ещё тоже отказывались понимать происходящее и выполнять свои непосредственные обязанности. Бездельники. Попробуем по-другому. Втянув носом не слишком приятный воздух, я поморщилась и хрипло кашлянула. Медкабинет. Я попыталась встать, чему сразу же резко запротестовала черепная коробка, сдавив мозг со всех сторон. Ох, что-то меня коробит. В прямом смысле, потому что по ощущениям голова стала квадратной. Я попыталась не глядя схватиться за кушетку, чтобы предотвратить падение, но кушетка внезапно оказалась столом с приборами, что меня не сильно обрадовало. Всё это медицинское добро, жалобно звякнув, полетело прямиком на пол, и я всё-таки свалилась на кушетку, потому что мигрень усилила грохот в три раза.

Нечёткие голоса за дверью прекратились, и через секунду белая (цвета я пока ещё различаю) дверь распахнулась, и на пороге появилось некое антропоморфное, судя по силуэту с четырьмя конечностями, существо. Оно направилось ко мне и мягким голосом поинтересовалось о моём самочувствии. Чем ближе существо подходило, тем яснее становилось понятно, что это человек (так я и думала, конечно же), а если точнее — медсестра тётя Лена.

— М-м-м... — изрекла я в ответ на её вопрос.
— Что ж, теперь ты хотя бы в сознании, — тётя Лена ущипнула себя за переносицу. Рядом с ней встал ещё кто-то. — Нужно заявить об этом.
— Не нужно, — о, понятно, это директриса. — Это лишь небольшая перепалка. Девочки просто что-то не поделили.

Или кого-то...

— Небольшая перепалка? — не унималась медсестра. — Вы сами видели, что там произошло, Лариса Сергеевна. Это очень похоже на...
— Тише, — существо под статусом «директриса» подняло конечность. — Это было десять лет назад, не надо ворошить прошлое.
— Но в том же месте! Повезло, что его сегодня нет, он бы сразу вспомнил...
— Хватит! Давайте сосредоточимся на сегодняшнем происшествии.
— А что вы предлагаете? Просто забыть об этом? Как в тот раз?

В кабинете стало очень тихо, чему я только обрадовалась. Связная речь ко мне пока не вернулась, и я никак не могла сказать этим двум болтушкам, что каждое их слово отдаётся в моей голове гонгом. Понять, о чём они говорят, я пока не в состоянии, но это явно что-то важное и очень подозрительное, так что, если мне удастся запомнить их диалог, я смогу поразмышлять об этом позже.

Лариса Сергеевна холодно сообщила, что будет ждать в своём кабинете, и удалилась. Тётя Лена переключила всё внимание на меня, помогая сесть и поднося к моим губам стакан с водой.

— Как ты? Не лучше?

Я кивнула, промямлив что-то похожее на «спасибо».

— Здорово же ты нас напугала, золотце! — медсестра села рядом со мной и крепко сжала мою ладонь. Совершенно не понимая, что сейчас лучше не напрягать мои барабанные перепонки. Но я всё равно ей благодарна. — Тебя даже нашатырный спирт не пронял... Хотели вызвать скорую, но Лариса Сергеевна не позволила.
— П-почему?
— Огласка не нужна, — беспечно пожала плечами женщина, глядя в окно. — Такой случай уже был у нас когда-то, тоже с одиннадцатиклассниками, только с мальчиками...
— Ну и как? Живы? — спросила я хрипло, только чтобы как-то поддержать разговор. Она сейчас рассказывает о том, что запретила упоминать директриса. Ещё бы, мне интересно!
— Хм, — продолжая задумчиво смотреть на весеннюю улицу, тётя Лена состроила какое-то странное выражение, которое мне совершенно не понравилась, и неопределённо махнув рукой, улыбнулась, как мне показалось, немного печально. — Всё проходит. Времена меняются, из хулиганов вырастают приличные люди. Вот один из тех теперь учитель. Хотя я бы не назвала его хулиганом.

Странно, но она не дала прямого ответа. Я ожидала хотя бы простого «всё обошлось». Что же произошло у кабинета истории десять лет назад? Что-то мне подсказывает, спрашивать у учителей об этом не стоит, а из учеников никто не знает, давно это было.

— Ладно, — тётя Лена хлопнула себя по коленкам, от чего я поморщилась, и резво поднялась. — У меня как раз закончилась смена, так что я, пожалуй, отвезу тебя домой. А там как раз каникулы весенние, отдохнёшь, — ох, хоть одна хорошая новость на сегодня. — Только сначала зайди к директору.

Чёрт.

***

Я коротко постучалась и приоткрыла дверь.

— Лариса Сергеевна, можно?
— Да, проходи.

Директриса сидела за широким массивным столом из тёмного дерева и казалась совсем маленькой, при том, что назвать её такой в обычной обстановке язык не поворачивается. Высокая, худая, с длинными красными волосами, убранными сейчас в несколько небрежный пучок, и с небольшими очками в чёрной оправе, она производила впечатление. Всегда строгая и холодная. Несмотря на то, что она была весьма молода, никто никогда не смел её ослушаться. Сейчас она пронзительно разглядывала меня, и это, мягко сказать, напрягало. Никому не хотелось обращать на себя её внимание, это не сулило ничего хорошего.

И я никогда не была в её кабинете.

До сегодняшнего дня.

— Садись, — я покорно выполнила приказ, с силой сжав колени и опустив на них взгляд. Поговаривают, если посмотреть Ларисе Сергеевне в глаза, можно превратиться в камень. Я в эти россказни естественно не верила, но сейчас почему-то не хотела проверять. Глупо, ну и ладно. — Я хотела поговорить с тобой.

Я кивнула. Только вот о чём? О драке (если избиение одного человека ладонью, стеной и дверью можно так назвать) с Лерой, о том, что произошло десять лет назад (очень вряд ли, но надеяться никто не запрещал) или о наших с Бестужевым деловых отношениях? Слишком много всего для моего воспалённого мозга. Глаза ещё не до конца вернули себе былую силу, так что разглядеть выражение лица женщины я не могла. Понять её настроение тоже, но уверена, оно не особо радужное.

— Что произошло между тобой и Валерией Шлюкиной?

У неё реально такая фамилия?! Зачёт. Я думала, говорящие фамилии не в моде с тех времён, когда классицизм уступил сентиментализму... Я скрыла смешок за деликатным покашливанием и подняла взгляд на расплывающееся лицо директрисы.

— Ничего особенного. Просто я ей не нравлюсь. Это, кстати, обоюдно.
— Можно ли поинтересоваться, что за предмет ссоры?

Когда зрение стало становиться всё чётче, я заметила с какой пытливостью уставилась на меня Лариса Сергеевна. И тогда до меня дошло.

Она обо всём знает.

О слухах, о фотке. Её кто-то уже просветил. И совсем не перепалка с Лерой её интересует. Нет смысла увиливать, если разговор всё равно так или иначе подойдёт к теме Бестужева. Поэтому я за спиной сжала руку в кулак и, глубоко вздохнув, произнесла:

— Предмет ссоры? Наш учитель истории, Евгений Андреевич Бестужев.

Удовлетворённая ответом и моей честностью, директриса коротко улыбнулась и откинулась в кресле. Она явно довольна, что не придётся выводить меня на чистую воду, и уверена, что я сама ей всё расскажу. Пускай, мне же лучше, если она не усомнится в моих словах.

— Хорошо. Теперь расскажи мне о нём.

Слишком предсказуемо. Я сделала вид, что удивлена.

— Что вы хотите услышать?
— Всё. Что ты о нём знаешь?
— Ну... — постаралась придать своему голосу беспечность, но он всё равно немного дрогнул. — Он учитель истории и обществознания. Преподаёт тут недели три-четыре всего...
— Что ещё?
— Возраст — примерно двадцать шесть лет, его зовут Евгений, его отца, я так понимаю, Андрей.
— Ну давай без этого, Анна. Тебе не идёт такое поведение.
— Извините, — я мгновенно стушевалась и ссутулилась. — Просто я не понимаю, что вы хотите, чтобы я вам сказала. Вы же и так всё про него знаете, наверное...
— Ладно, — она положила ладони на стол и вновь нависла над ним. Угрожающе. — Опустим предисловия. Аня, — я тревожно дёрнулась. Ой, не к добру это, когда Лариса Сергеевна тебя по короткому имени зовёт. Я робко посмотрела на неё, — какие отношения связывают тебя и Евгения Андреевича?

К этому вопросу я была готова, поэтому излишне быстро ответила:

— Деловые.

Слишком быстро. Лариса Сергеевна повернулась вполоборота, сверкнув окулярами очков, и подозрительно прищурилась.

— Неужели?
— Вы это спрашиваете, потому что в школе болтают? — взорвалась я. — Это всё сплетни! Евгений Андреевич мой учитель! Я единственная сдаю историю в этом году, он курирует мой проект.

Только сейчас мне пришло в голову, что Бестужев уже разговаривал с директором. Возможно, сейчас она сравнивает наши «показания». Надо быть предельно осторожной...

— Это правда, — кивнула женщина. — Как ты объяснишь эту фотографию? — она подала мне распечатку того снимка из группы. Я бросила на него мимолётный взгляд. Чувствую себя, как на допросе. Ужасное чувство.
— Это просто неудачный момент. Мы с Евгением Андреевичем обсуждали на перемене мой реферат по теме «Холодная война», который я делала на выходных. Вы можете его прочитать, он должен быть в кабинете истории. Потом прозвенел звонок, вошёл 11 «Б», я захотела идти на урок, но он остановил меня — сказал, чтобы я зашла после уроков, договорить. В этот момент кто-то сфотографировал это и выложил в группу.

Лариса Сергеевна хмыкнула и убрала фотографию. Чёрт, это её «хм», может означать что угодно. И как теперь понять, поверила она мне или нет?

— А что насчёт среды? — я нахмурилась, сделав вид, что не понимаю, о чём она говорит. — Тот день, когда вы с Евгением Андреевичем очень интересным способом покинули школу.

Господи, за что ты так меня наказываешь? Я больше не буду материться! Никогда-никогда, только сделай так, чтобы мне не пришлось в считанные секунды придумывать, как объяснить то, что объяснить невозможно! Но он остался глух к моим мольбам, потому что Лариса Сергеевна не сводила с меня глаз, ожидая ответа. Так, ладно, надо успокоиться... Судя по чётко выверенному алгоритму её «допроса», это не первый раз. Значит, второй. Значит, первым был историк. Значит, он что-то ей рассказал... И очень желательно сказать сейчас то же самое... Чёрт! Шансы один к ста тысячам! Он мог сболтнуть любую более менее правдоподобную чушь, на подобие той, которую собирался вчера наплести по поводу...

Стойте... Господи...

— Ладно, — осторожно произнесла я, улавливая любое изменение выражения лица директрисы. — Я расскажу. Просто мы с ним соседи по лестничной клетке, — вот сейчас оно изменилось, но я не поняла, что это значит. Главное, спокойно... — Давно друг друга знаем... У него дочь заболела гриппом, а няня не смогла остаться... В общем, только я могла помочь ему. Но он мне объяснил всё только на улице.

Лариса Сергеевна несколько секунд вглядывалась в мои глаза, пытаясь понять, вру ли я (а вообще-то большинство, из того, что я сказала, — чистая правда), и не смогла найти признаков лжи. Она расслабленно откинулась на спинку кресла и сняла очки, улыбнувшись. Ничего себе, я, наверное, первый человек в этой школе, который видел её искреннюю улыбку.

— Он сказал то же самое.

Бинго, твою мать! Прости, Боже, я обещала не ругаться, только если ты мне поможешь, но я справилась сама, так что извини.

— Почему ты не сказала сразу, что вы знакомы, когда я спрашивала о нём?
— Боялась. Сейчас много слухов распустили, сами понимаете, как бы остальные восприняли такую информацию.
— Да, — она снова коротко улыбнулась мне. — Спасибо, ты можешь быть свободна.

Ф-ф-фух! Слава богу! Хм, для неверующей я слишком часто упоминаю Его всуе. Даже верующим это не положено. Какая я бунтарка. Ах, у меня сейчас отличное настроение, даже несмотря на неприятное происшествие и приступ. Кстати, о птичках.

Когда я уже подошла к двери, на мгновение замерла и повернулась.

— Лариса Сергеевна, а что по поводу нашей... небольшой стычки с Лерой?
— Не волнуйся, — она махнула рукой, сразу теряя ко мне интерес. — Ничего. Можешь объясниться с ней сама, я разрешаю.
— Спасибо, — а я себе разрешаю прописать ей смачных пилюлей. Для профилактики.

Я беспрепятственно вышла из школы, не встретив по пути ни одного недоброжелательно настроенного индивида, доброжелательно тоже. Где вообще все мои одноклассники сейчас? Я думала, весть о драке Оболенской всю школку облетит за считанные минуты. Ну и ладно, мне же лучше.

На парковке меня уже ждала тётя Лена и её «хонда». Меня ещё и домой с комфортом отвезут. Спасибо, Лера, день налаживается.

— Куда отправляемся? — добродушно спросила тётя Лена, помогая мне пристегнуться. Что за адская застежка?.. Я немного затупила над её вопросом.
— Домой.
— Адрес-то скажи, — рассмеялась она.
— А-а-а... — вот я глупая... Немного подумав, назвала адрес историка, на секунду испугавшись, что тётя Лена каким-то образом поймёт, куда я еду, и это «куда» не моя квартира. Но она не поняла, а я успокоилась. К тому же, по легенде мы соседи, так что...

Домой.

***

— Тебе точно уже лучше? Может, всё-таки тебя проводить?
— Нет-нет, всё правда в норме! — не хватает ещё, чтобы нас с ней в дверях историк встретил. Это будет лучшая немая сцена в истории. Хм, какая игра слов получилась... — Мне тут подниматься всего ничего! Я вам из окна помашу, — быстро вылезла из машины и побежала к подъезду, чтобы тётя Лена не успела пойти за мной.

Код уже наизусть знаю.

Между третьим и четвёртым этажом, на котором и находится квартира Бестужева, я помахала в окно тёте Лене и смогла спокойно выдохнуть, только когда её машина скрылась за поворотом. А дальше меня снова настигла паника. Я не говорила Евгению Андреевичу, что приеду. Точнее, я ему вообще ничего не говорила. Вчера я написала, что мне есть, что ему сказать, а вечером осталась у себя, не отвечая на его звонки (просто на беззувучку телефон поставила и забыла снять). Я бы на его месте напридумывала себе всякого... Так что теперь мне очень стыдно. Плюс ещё собираюсь заявиться к нему без приглашения. Побила все рекорды по глупости, Оболенская. Так я и стояла, в половине лестничного пролёта от дома своего учителя, пока моё внимание не привлёк странный звук, похожий на вздох.

— И долго ты ещё собираешься там торчать, Княжна?

Я робко выглянула из-за лестницы и увидела стоящего в дверях, прислонясь к косяку плечом, Бестужева. На нём простые домашние чёрные штаны и серая футболка, на лице усмешка. О чёрт, он всё это время стоял с открытой дверью и слушал моё яростное сопение, прекрасно. С воодушевлением приговорённого к смерти я протопала оставшийся пролёт и подошла к историку. Его лицо мгновенно изменилось, губы искривились в причудливой форме, в глазах появилась сталь. Что... что я сделала?

— Откуда это? — жёстко спросил Евгений Андреевич и, сжав ладонью мой подбородок, притянул ближе так, что мне пришлось выгнуть шею и встать на цыпочки. — Кто это с тобой сделал? — его голос был очень груб, а рука, которой он провёл по моей щеке, удивительно нежна. От такого яркого контрастна я потерялась ещё больше, отчаянно ничего не понимая.
— О чём вы? — дрожащим голосом тихо спросила я, боясь вызвать его гнев. Мало ли...

Бестужев как-то странно посмотрел на меня и, неожиданно схватив за шарф, втянул в квартиру, второй рукой закрыв дверь. Я испуганно таращилась на него, когда он поворачивал замок и в конце концов подошёл ко мне, развернув к зеркалу.

О, дурья моя башка! Как я могла подумать, что после такого классного леща не останется следов... Сейчас на моей левой щеке «красовался» большой, размером с ладонь, красный след. Плюс ещё четыре небольшие царапины от накладных ногтей Леры. Женщина-кошка, блин... Я мысленно застонала и пообещала себе вырвать её когтищи с корнем.

— Так и будешь молчать?

Я посмотрела в отражении на историка, его взгляд выражал крайнюю степень недовольства и нетерпения. Эх. А я ведь вам говорила, Евгений Андреевич, до чего могут довести те «просто слухи». Вот, пожалуйста!

— Да так, — я отошла от зеркала и стала раздеваться. — Немного повздорили с одной фифочкой из параллели.
— Это называется «немного»? Из-за чего? — он чуть отошёл, скрестив руки на груди. Самое интересное началось.
— Кого.
— Что?
— Не из-за чего, — я сняла один ботинок, потом второй, подхватила портфель и прошла в гостиную, — а из-за кого.
— Понятно, — учитель язвительно оскалился. — Парня не поделили. Угадал?

Я чуть не рассмеялась. Ну да, почти угадали.

— Ага, практически, — кинула рюкзак на диван и потопала на кухню заваривать чай. С ума сойти, я тут себя уже веду, как дома.
— Ну и кого же? — Бестужев сел на стул у стены и, когда я на него оглянулась, с недоброй усмешкой развёл руками. — Просто интересно.

Ага, интересно ему. Сейчас я с вашего лица ухмылку-то сотру. Я улыбнулась своим мыслям и с двумя чашками (чай мне, кофе — учителю), села за стол. Евгений Андреевич мой недобрый взгляд заметил.

— Хотите знать, кого не поделили с Лерой? Что ж, пожалуйста, — я отпила из своей чашки, не подавая виду, что ошпарила язык (надо держать лицо!). — Вас.

Мужчина вмиг посерьёзнел и удивлённо воззрился на меня, пока я спокойно допивала свой чай. Наконец, он отмер:

— В смысле?
— Вас не поделили. Что ещё вы хотите знать? — настал черёд мстить фифе. Ну не упущу я шанс разболтать Бестужеву о её надеждах, как пропустить такое трололо? Может, я не совсем правильно поступаю, я многое ей наговорила сегодня, но она оставила мне подарочек в виде гематомы на щеке, так что пускай идёт в задницу. Я далеко не праведница, и не скрываю этого. — Просто Лера, кстати её фамилия Шлюкина, что я нахожу очень смешным, бедняжечка, никак не понимала, почему вы её, умницу-красавицу-принцессу, обделяете своим царским вниманием. И ещё больше не понимала, почему вы не обделяете им меня, серую мышку. Вот в доступной форме решила спросить, — я указала на свой синяк.

Бестужев тоже несколько затупил, за чем было дико смешно наблюдать.

— Она что, собиралась ухлёстывать за мной?

Ну всё, с этой репликой у меня прорвалось. Я рассмеялась в голос, давясь чаем. Когда волна немного спала, я попыталась выравнять дыхание и ответила:

— Вас это удивляет?
— Вообще есть немного, да, — историк поднял брови. — Она моя ученица.

Моё веселье почему-то как рукой сняло.

— Я тоже, — сухо отозвалась я. — Однако это не мешает мне сейчас гонять тут с вами чаи. К тому же, фамилия у Леры весьма говорящая, — я отхлебнула из чашки Бестужева, а он даже не заметил, в оба глаза таращась на меня. Смешной. — Так что она не привыкла слышать отказы, вы понимаете. Ваше безразличие для неё, как удар под дых.
— Всё равно я как-то не понимаю, почему...
— Почему что? Она бегает за вами? Да я вам такой огромный список могу составить таких «бегунов», что вы запаритесь читать. Причём там не только девушки, имейте в виду.

На лице историка отразился такой праведный ужас, что мне стало смешно, а потом от смеха не осталось ни следа. Погодите-ка... Он ведь реально не понимает, почему нравится людям... Ничего себе! Он, похоже, понятия не имеет, что красивый и, господи я сейчас реально скажу это, до невозможного горячий. Но как такое возможно?! Он же должен оценивать свою внешность!..

— А ты есть в этом списке?

Я так увлеклась своими странными мыслями, что не сразу сообразила, что он у меня спросил. А когда поняла, настолько охренела, что не произнесла ни слова. Несколько секунд мы пялились друг на друга, пока Бестужев не понял, что сболтнул лишнего и не решил перевести тему:

— Так вы из-за этого подрались, — ну наконец-то он вспомнил про кофе! Остыло всё давно, зачем только делала...
— Ну, не совсем. До драки не дошло. Мне просто прописали пощёчину, я ударилась головой о стенку, и всё закончилось поцелуем с полом.

Я подняла взгляд на Евгения Андреевича, абсолютно не ожидая встретить каких-то сильных эмоций. И всё же. Он замер с чашкой у рта и медленно поставил её обратно, очень старательно пытаясь скрыть это, но я всё равно заметила нездоровый блеск в его глазах. Он в ужасе, снова, но теперь это что-то совсем другое... Не могу разобрать!

— Ты, — он неловко кашлянул в кулак. — Что потом произошло?
— Ничего, — отрешённо ответила я, изо всех сил заглядывая учителю в глаза. — У меня просто случился мигренный приступ, и я отключилась, — хмыкнула, — им ещё повезло, что это был не другой приступ... Не ровён час экзорцистов бы вызвали.

Нахмурив брови, Бестужев долго и напряжённо смотрел куда-то в сторону холодильника, но с моей последней репликой перевёл взгляд на побитую щёку, потом в глаза. Может, зря я сейчас это сказала...

— Что?
— Ну, в этот раз я просто потеряла сознание, а... могло бы быть немного по-другому.
— Что значит «по-другому»? — странно, он вроде сейчас разговаривает со мной, но мыслями явно не тут. Да что с ним?!
— Мой обычный приступ выглядит иначе, — я раздражённо махнула головой, поморщившись. Не люблю об этом говорить. Правда, если я всё-таки буду проживать здесь, историк всё равно рано или поздно, так или иначе* станет свидетелем этому. — Больше на эпилептический смахивает, внешне. Падаю, бьюсь в конвульсиях, теряю рассудок... Ненадолго! — добавила я, встретившись с его ошарашенным взглядом. — Минут на десять, в крайнем случае двадцать. Чаще всего вечером. Потом отключаюсь и, когда просыпаюсь через пару часов, почти ничего не помню... Память потом восстанавливается со временем... Но лучше бы нет.
— Почему?
— Стыдно, — я вздохнула и опустила голову. — Я всё, что угодно, могу начать делать. В основном, конечно, кричу, как умирающий вепрь... Когда отходняк находит, начинаю смеяться. Просто это в лагере часто было... Не смотрите на меня так, да, я ездила в лагеря с ансамблем! Там были дискотеки каждый вечер, а я вынуждена была поначалу ходить. Меня от громкой музыки скашивало, так что успевала только до корпуса добежать... — поддавшись воспоминаниям, я подперла голову рукой и крепче сжала чашку. — Хуже всего было, когда меня заставили в платье нарядиться! Такой стыд, жесть просто! Картина маслом: ночью, в полной темноте, лежу на кровати, меня с двух сторон держат педагоги-мужчины, чтобы не повредила себе что-нибудь, и поочередно поправляют вопящей мне поднимающуюся до неприличия юбку... Ох, когда вспомнила, ходила неделю пунцовая...

Блин, фонтан нужно учиться вовремя закрывать! Какого чёрта я сейчас ему это рассказала?! Я покраснела и отвернулась. Историк опустил брови ещё ниже, смотря на меня со смесью тревоги, сочувствия и, что интересно, злости. Хм. Тут он вздрогнул и схватил свою полупустую чашку.

— Где это произошло? Сегодня.
— У истории...

Евгений Андреевич поднялся и вылил остатки в раковину. Э-эй! Если не понравилось, можно было просто сказать! Сахара, наверное, много.

— Что сказала директриса? — да чего он злой такой? При чём здесь директриса?!
— Ну, я так поняла, что всё замяли...

Бестужев недобро оскалился. Меня, кажется, сейчас холодный пот прошиб.

— Понятно, — он встал у столешницы и положил на неё ладонь. — Ничего не меняется.

И с размаху ударил по ней с такой силой, что в кухне по-моему задрожало всё, включая меня. Я дёрнулась на стуле и самым позорным образом свалилась на пол, ударившись плечом о край стола. Вот незадача! Историк помог мне встать и отвёл в гостиную, к дивану, а сам стал судорожно куда-то собираться.

Та-а-ак, вот до добра это не доведёт! Я пошла за ним в коридор.

— Куда вы?
— Надо мне, — неохотно отозвался он в весьма ворчливой форме. — Отъехать.

И тут на меня накатила такая ярость, что покраснели кончики ушей и пальцев. Я ни черта не понимаю, пострадала, а теперь он ещё и сваливает куда-то! Я протиснулась между ним и стеной и закрыла собой проход, как раз в тот момент, когда мужчина потянулся к дверной ручке.

— Ну уж нет! Если вы собираетесь поехать бухать, то я вас потом в квартиру не пущу! — учитель пришибленно-удивлённо посмотрел на меня, и я поняла, что попала в точку. — Хватит уже... пугать меня! То Лера с её маникюром, то медсестра с какими-то «прошлыми хулиганами», потом директриса допрос устроила! Теперь вы себя странно ведёте! Не оставляйте меня здесь... Я... Я согласна на ваше предложение! Я перееду к вам! Только не уходите...

Всю мою сбивчивую тираду Бестужев слушал, с непонятной болью вглядываясь в моё лицо, а в конце выдохнул и прикрыл глаза. Я почувствовала, как по щеке скатилась слеза, оставив солёный след, но сил смахнуть её почему-то не осталось, так что я просто безвольно опустила руки и зажмурилась. Вот я и показала себя. Просто маленькая слабая глупая девочка. Внезапно я почувствовала на щеке что-то тёплое и распахнула глаза. Евгений Андреевич вытер большим пальцем мою слезу, потом обхватил двумя ладонями лицо и неожиданно притянул к себе. Мы долго стояли, соприкасаясь лбами. Мужчина мелкими шажками отступил от двери, я — вместе с ним, прижал меня к стене и поцеловал в лоб, что-то прошептав. У меня сбилось дыхание, взгляд упал на ноги.

Потом он отстранился, потянулся к замку и... ушёл.

Тихо закрылась за ним входная дверь.

Я съехала по стене и, закрыв ладонями глаза, беззвучно зарыдала. Слёзы стекали по рукам, горлу, падая на кофту, мочили её, отчего становилось холодно. Пальцы размазывали по векам и скулам тушь, безнадёжно испортив макияж. Я плакала и не могла остановиться.

«Прости меня. Я вернусь».