Чонгук тихо стоял в дверном проеме в комнате Лисы, пытаясь не смотреть на отражение в зеркале. Шепот Лисы, мягкий, но наполненный болью, заполнил комнату, которая сейчас казалась мрачной и темной, и впервые за столько лет что-то заболело внутри Чонгука, потому что кто-то страдал. Это было незнакомое чувство, по крайней мере для того, у кого не было чувств на протяжении столько лет. Почему он чувствовал что-то вроде этого? Почему было больно видеть Лису такой расстроенной?

Он хотел знать, почему вся его грудь болела, когда он смотрел, как маленькое тело Лисы свернулось калачиком на полу. Он изо всех сил старался вспомнить то, как он жил, но не мог думать о времени, когда был не нужен никому, кроме родителей.

— Чонгук, — прошептала Лиса и посмотрела на него, наблюдая за ним с холодного деревянного пола. — Что со мной происходит?

Гук медленно подошел к месту, где сидела девушка, и сел перед ней. Ее кожа была бледной, у нее были темные круги под глазами, и слезы смешались с ее же кровью на щеках. Она выглядела так, будто ее вытащили из фильма и всунули в этот мир, мир, в котором было все, кроме реальности.

- Я схожу с ума, да? — спросила она. — Ты мертв и заставляешь все мои внутренности переворачиваться наизнанку. Ты пытался убить меня множество раз, но ни один здравомыслящий человек не говорил бы с тем, кто собирается убить его! — воскликнула Лалиса и резко вскинула руки в воздух, прежде чем ее взгляд упал на пол. — Ты пугаешь меня. Но есть что-то, что пугает меня больше, чем ты. Тьма, — она вздрогнула от того, как сказала последнее слово. — Я просто не понимаю, что происходит, Чонгук. Я плачу кровью, — она дотронулась холодными руками до своих плеч. — Я живу, спокойно кровоточа, медленно умирая. Я не знаю, буду ли я делать это в конце лета, если тьма душит меня.

Гук молча наблюдал за Лисой. Он хотел протянуть руку и взять ее руку в свою, провести пальцами по ее мягкой деликатной коже и чувствовать, как ее свет обжигает его, но Чон боялся, что она оставит его, если он сделает это, поэтому он положил руки на колени и переместил взгляд в окно. Снаружи начался дождь, заставляя капли со стуком ударяться об ровную поверхность окна, и молния, которая осветила комнату на несколько секунд, была коротка и сопровождалась громом.

— Я хотела попросить тебя уйти, — тихо сказала Лиса и посмотрела на Гука.

— Оу, — ответил он и встал, его кишки перевернулись внутри в то же время, когда он понимал, почему она хочет, чтобы он ушел.

— Но я никогда не любила гром, поэтому, может, останешься? — сказала Манобан и немного улыбнулась.

— Конечно, — ответил Гук и снова сел перед ней.

Тишина росла в комнате, когда ни один из подростков, один мертвый и один живой, не знали, что сказать друг другу. Вместо этого они смотрели на друг друга, через пару карих глаз. Лиса хотела уметь описывать какими красивыми были глаза Гука. Они были красивее, чем луг, наполненный самыми красивыми цветами, и они были более красивые, чем самый прекрасный закат, глубже и чище океана, и ярче, чем самая большая звезда на небе. Она искала слово, которое не существовало.

— Лиса, — неожиданно сказал он. — Может, будет лучше, если ты смоешь кровь.

— Оу, — ответила Лиса и подняла руки к щекам, на которых уже высохла кровь. Потом она снова посмотрела на Гука, а затем опустила взгляд на его рубашку. Когда она поняла, что Чонгук был все еще в той одежде, в которой он умер, а это означало, что некогда белая рубашка была все еще покрыта его собственной кровью. Он носил рубашку с собственной кровью на протяжении многих лет. — Может, будет лучше, если сменишь рубашку, — сказала она, вставая и чуть заметно улыбаясь.

— У меня нет ни одной.

— Уверена, что мы сможем найти одну, — сказала Лиса и вздрогнула, когда гром заставил окно затрястись.

Когда она была уверена, что все еще жива и в дом не попала молния, она нерешительно протянула руку Гуку.

— Ты не должна, — сказал Гуки и встал на ноги, последовав за девушкой, вышедшей из комнаты.

Она зашла в комнату родителей, она стояла на месте некоторое время, когда на нее напало чувство, что чего-то не хватает. Воспоминание о том, как ее родители сказали ей, что они переезжают и они смогут быть вместе чаще, было свежим в ее разуме. Как они ошибались. Они были настолько далеко от нее, чем когда-либо.

— Ты в порядке?

— Да, да, — быстро сказала она и подошла к кровати родителей, вытащив из-под нее коробку. — Одна из этих должна подойти тебе, — добавила она и перерыла коробку с одеждой, пока не нашла рубашку, которую ее папа уже давно не носил. — Вот, — сказала она и встала, прежде чем протянула чистую рубашку Чонгуку, который уже снял свою окровавленную через голову.

Лиса как раз собиралась отвернуться, чтобы позволить Чону переодеться, но что-то привлекло ее внимание. Его шрамы. Верхняя часть его тела была покрыта ими. В некоторых места был только один или два, когда в других их было так много, что невозможно было разобрать, где начинался один и заканчивался другой. Но был один, который отличался от остальных шрамов. Четкая, красная линия виднелась на его груди, прямо над тем местом, где было его сердце, шрам напомнил Лисе о дне, когда Чонгук пырнул ножом в собственную грудь, даже не реагируя, и сказал, что настала ее очередь.

Она с трудом могла смотреть на грудь Гука, внутри нее что-то кольнуло, когда она поняла, что то, что произошло с Чоном намного хуже, чем она себе представляла. В этот момент она была готова простить ему почти все, что он сделал, потому что она понимала, почему он стал тем, кем был раньше.