«Ты знаешь, ты слушал, ты знаешь...?» — Слова отражались эхом в его сердце. — «Ты слушал, ты знаешь, ты слушал...?»

«Она сделала это, она сделала это, она сделала это?»

Она сказала ему? Он слушал ее? Почему она не сказала ему? Почему он не слушал?

Его крики были заперты в машине когда он ехал по этим дорогам, но не чувствуя себя словно дома, как несколько часов назад. На каждом вздохе, который он делал, с умирающих цветов в его груди падал еще один лепесток и на каждый удар его кровоточащего сердца в его голове взрывалась другая звезда. Внутри его разума была одна большая сверхновая. Планеты и галактики взрываются, а их молчание гремело в его ушах громче, чем любой звук, который он когда-либо слышал.

Слезы грозили потечь по его щекам, но колодцы в нем высохли на летнем солнце и теперь он умирал от жажды. Она на могла уйти, она должна быть где-то здесь. Она должна.

— Я найду тебя, — сказал он. — Я найду тебя. Я найду тебя. Я найду тебя. Я найду. Я найду. Я найду. — Гарри повторял про себя слова снова и снова, крича, шепча, плача и просто произнося их. И когда его голос распался на осколки тающего снега, он искал ее, он искал ее, но он не нашел ее, потому что искал ее везде, а ее была нигде.

Ржавчина росла на железных крыльях дня, и скоро они станут такими старыми, что уже не выдержат. Умирающее солнце покоилось за вершинами гор, окрасив небо желтыми, красными и розовыми цветами в честь своих собственных похорон, и Гарри оказался в окружении высохшей краски, которой она когда-то восхищалась.

Старые картины застилали стены, полы и столы. Мольберты были разбросаны по комнате и краски были разбрызганы по полу: красные, синие и желтые точки отображали его мазки, и, наконец, слезы потекли из его глаз. Синие реки скорбящей печали льнули к его скулам, и хотя вода, наконец, излилась из его души, было слишком поздно — цветы были уже мертвы.

Потому что посередине комнаты стоял старый мольберт, сухой и мертвый, а на нем располагался чистый холст. У его основания в ряд были помещены две банки с краской: одна желтая, другая — черная. Это был момент, когда он знал, что тут не будет «Приди и найди меня», потому что кисточка опускала свои щетинки в одну из них. И это была не желтая краска.

Реки, текущие по его щекам, стали черными, словно чернила, и его кожа была испачкана, когда он выбежал из студии. Гарри не мог дышать, он не мог думать, он медленно задыхался от засохших лепестков, которые летали в его легких.

Крики царапали его горло красными ногтями, так глубоко копаясь в его плоти, что он чувствовал, как малиновая кровь потекла в его легкие, но как бы сильно он ни хотел, он не мог избавиться от них. Потому что черные шелковые ленты были завязаны вокруг их основания, затягивая их глубже, глубже и глубже, глубоко в его сердце.

В паре метров от него стоял человек, в его руке лежал баллончик с краской, а на его пальцах — синие следы от нее. Его золотые глаза остановились на Гарри, чьи тихие рыдания звенели на пустой улице, когда тот сел на тротуар. Окрашенный краской незнакомец отложил свой баллончик и подошел к кудрявому мальчику, садясь рядом с ним.

— Девушка или парень? — Спросил он, оставляя на одежде синие пятна, когда вытащил пачку сигарет.

— Что? — Спросил Гарри и его зеленые глаза встретились с позолоченными, принадлежащими темноволосому мальчику рядом с ним.

— Девушка или парень? — Незнакомец повторил свой вопрос и серебристые тона его голоса резко контрастировали с его глазами.

— Девушка. — Сказал Гарри и его голос был таким же ржавым, как и последние часы дня. Он ждал, пока золотой мальчик рядом с ним скажет что-то еще, но он ничего не произнес, и поэтому Гарри никогда больше не услышал серебристый голос. Вместо слов мальчик с голубыми пальцами протянул ему сигарету.

Дым раньше никогда не разливался по его легким, но когда кончик белого цилиндра загорелся на темнеющей улице, он позволил цветам в его сердце сгореть, и их засохшие лепестки были поглощены пламенем в считанные секунды. Он не кашлял, он не поморщился, он просто позволял им гореть, зная, что никакое количество воды не сможет погасить темный огонь.

Уголь в его легких все еще тлел, когда юноша вошел в ледяной дом, который когда-то был украшен цветами, Гарри надеялся, что они согреют его, когда он погрузится в метель на кухне.

Ее спина была обращена к нему, и он мог слышать что-то шипящее на сковороде перед ней. Женщина не повернула голову, когда он вошел, она просто продолжала готовить, а снежинки падали на ее волосы.

— Итак, ты нашел ее? — Спросила Эбигейл, все еще не поворачиваясь, чтобы взглянуть на него. Ее слова были ровными, но в тонах ее голоса он слышал темно-зеленую мелодию надежды.

— Нет. — Ответил Гарри, а уголь в его груди затухал, становясь слабее и слабее с каждым вздохом.

— Я же говорила тебе, что она ушла, разве нет? — Задала вопрос женщина, зеленые тона ее голоса потемнели, пока не стали полностью черными. — Почему ты вообще заботишься о ней? Ты не ее семья, поэтому ты не обязан.

— Ох, заткнись. — Ответил юноша и последние из искр вырвались из его груди, когда он сократил расстояние между ними и схватил ее за бедра, надеясь, что она не почувствует вкус пепла на его губах.