Они встречаются лишь тогда, когда сознание уплывает, и всё вокруг затмевает разноцветная пелена дурмана. Воздух жаркий и душный, обволакивает, мешает дышать, давит на лёгкие, разрывая их изнутри. Сердце заходится бешеным стуком, качая кровь по венам, и этим лишь помогая наркотику полностью завладеть сознанием. Перед глазами витает дым, плавают разноцветные круги, и если резко дёрнуться, повернуть голову или подняться на ноги, можно увидеть яркие линии, как если бы ехал на всей скорости по автостраде, когда фонари сливаются в одну бесконечную черту, напоминающую молнию, разрывающую пространство. Никто не делает подобных движений, ведь помимо всей этой напускной красоты к горлу начинает подкатывать тошнота, и тогда всё удовольствие сходит на «нет».

Обычно первым цепляется Чимин, он просто не может остаться равнодушным к этому белокожему парню с татуировками на руках и шее, мятными прядями волос и лисьими раскосыми глазами. Но сейчас сознание плавает на волнах удовольствия, а тело расслаблено до предела. Лишь сердце бешено стучит в груди, потому что слишком хорошо, потому что эйфория, потому что повышенный выброс эндорфина в кровь.

— Заебал пялиться на меня.

Возможно, Чимин подумал бы о том, что у этого ублюдка ещё и голос невероятный, такой хриплый, приятный, бархатистый, но мысли разбегаются по просторам пустого сознания. Да и говорить не получится, сил хватает лишь на то, что бы облизывать пересохшие губы и закусить нижнюю, чтобы больно, чтобы разум хоть немного прояснился. Но разум не проясняется, да и не должен, ведь Чимин сделал всё, чтобы помутить своё сознание.

— Я пока не ебал тебя, Юнги-я.

Чёрные глаза парня, сидящего напротив, пронзают как иголки. Чимину кажется, существуй сила мысли, он бы давно был распят на стене, словно бабочка на картонке коллекционера. Забавно, что при его вполне себе нормальном состоянии он чувствует себя как эта самая бабочка. Крылья порваны и проткнуты иголками, из живота торчит металлический стержень, и никуда ему не деться от чёртова Мин Юнги. Не потому что тот держит. Потому что Чимин без него загнётся намного быстрее.

— Тебе и не светит.

Чимин не сразу понимает смысл. Потому что ему светит, и ещё как. Приглушённый свет торшеров, яркие блики танцующего пламени свеч, многочисленные блики света, отражающиеся в его гранёном стакане с остатками зелёной жижи, благодаря которой его зрачки сейчас затмили радужку, а пространство искажено, раскрашено другими красками, оттенками. Все эти очаги света режут глаза, смотреть больно, но либо на них, либо на Юнги. На Юнги смотреть ещё больнее.

— Не увлекайся.

Слова адресованы другому, и Чимин бесится на ровном месте. Потому что на коленях Юнги устроился Тэхён, этот блядский блондин, который давно напрашивается на неприятности. Чимин знает, что оба ублюдка наслаждаются его мучениями, желая продлевать их снова и снова. Поэтому Тэхён каждый вечер расползается по дивану в своей чёрной шёлковой рубашке и устраивает лохматую голову у Юнги на коленях. Поэтому Юнги каждый раз терпит бесконечный опиумный трёп Тэ и запускает свои такие же белоснежные, как и всё остальное тело, пальцы в мягкие пряди и ерошит их, гладит, ласкает. Всё назло Чимину, определённо.

Чимин тоже не лыком шит, на его коленях сидит Чонгук, тычущийся холодным носом в шею, мажущий губами по подбородку, распускающий ручонки, когда разноцветный дурман заполняет и его сознание. Мальчишка горячий, гибкий, жадный. Ластится, требует, а не просит. И Чимин целует его, глядя в глаза Юнги, наблюдая за чужой реакцией.

Дурман раскрашивается красным. Красный. Почему красный? Такого цвета губы Юнги, когда он начинает кусать их, когда его лицо искажается в гримасе ярости. Такого цвета содранный локоть Тэхёна, когда его спихивают с колен, и он проезжается по ковру нежной кожей, шипя как кот. А потом чёрный, фиолетовый, синий разбавляют витающий в голове сизый дым. Глаза у Юнги чёрные как бездонная пропасть. Обои в комнате, куда его впихнули, тут же прижимая к стене, тёмно-фиолетовые, насыщенного цвета. Синяки уже расцветают на бёдрах Юнги незабудками от крепкой хватки Пака.

Чимин плывёт, плавится, растекается, как краска на полотнах Сальвадора Дали. Потому что Юнги в миллион раз горячее, гибче, порывистее, чем он себе представлял. Юнги целуется развязно, вторгается языком нагло и трётся о чужое тело совершенно бесстыдно. И всё ещё бесится. Такой строптивый, шумный, дерзкий. Мин рычит тигром, когда они меняются местами, и Чимин вжимает его щекой в стену, кусая за загривок. Ладони опускаются на бёдра, обтянутые грубой джинсой, скользят на ширинку, расстёгивая ремень, пуговицу, замок, а после тянут ткань вниз, позволяя соскользнуть к коленям.

— Развязная шлюха.

Волна карминового раздражения, новый приступ, потому что на Юнги нет белья, потому что у него член прижимается к животу, оставляя влажный след смазки, потому что этот ублюдок посмел возбудиться от того, что Тэхён тёрся о его ширинку щекой. И Чимина всё это бесит до дрожи в кончиках пальцев. Потому что Юнги принадлежит ему с первого «это моё место, съебался». Потому что они выводят друг друга из состояния неги и равновесия почти месяц. Потому что это на них делают ставки, кто придёт просить помощи для закапывания трупа.

— Тупящий пидорас.

Юнги невозможный. Он беззащитный, придавленный чужим телом, но всё равно строптивый. Поворачивает голову и втягивает Чимина в поцелуй, больно кусая за язык. Скользит рукой за спину, чтобы до боли сжать её на чужой ширинке и вскрикнуть, когда чужие пальцы в отместку сжимают его член до боли, до выступающих капель мутного предъякулянта. Чимину нравится, как дрожит чужое тело, когда он начинает надрачивать горячую плоть. Болезненно, грубо. И так сладко. Ведь не может быть иначе, если Юнги стонет громко, протяжно, если откидывает голову на плечо. Соблазн велик, зачем ему противиться? На белой коже расцветают красные метки, усеивающую всю кожу шеи, до которой Чимин смог дотянуться.

— Трахни меня.

Карминовая пелена раскрашивается ярким зелёным, кислотным жёлтым, отвратительным розовым. Чимин смеётся в чужое ухо и прикусывает мочку, цепляя зубами серёжку и оттягивая.

— Хуй тебе.

Юнги трепал ему нервы так долго. Юнги измывался над его фантазией, буравя взглядом, при этом лапая льнущего Тэхёна, словно говоря: «Видишь? Ты меня так никогда не коснёшься, я скорее сдохну». Юнги каждый раз обламывал ему секс, когда Чимин уже был готов трахнуть Чонгука. Этот сахарный ублюдок размазывал его по дну раз за разом, а теперь «трахни меня»? Так ведь Паку же «не светит». Чимин одной рукой давит на чужую шею, прижимая к стене и не давая вырваться, а второй оглаживает горячую кожу бедра, царапает ногтями выпирающую тазовую кость, сминает ягодицу, а после бьёт по ней с такой силой, что остаётся отпечаток ладони.

— Ублюдок!

Дикое рычание, грязный мат и попытка вырваться. Чимин лишь смеётся и вновь обхватывает рукой чужой член, лаская теперь нежно, медленно, растягивая удовольствие. Провести по бархатной коже, обвести большим пальцем влажную головку, потереть указательным уздечку, опуститься к основанию и пережать, сгрести в горсть яички и перекатить их пару раз в ладони.

— Течная сука.

Потому что ладонь влажная от смазки, потому что Юнги напрашивается, отставляя зад, трясь о чужую ширинку. И Чимин решает пойти на встречу. Не блядскому ублюдку с мятной шевелюрой, а своему члену, который уже ноет от боли, а не удовольствия. Он толкается вперёд, трётся меж чужих ягодиц, имитируя секс, царапая нежную кожу грубым швом на ширинке, и стонет от удовольствия. Ему хорошо, эйфория вновь расползается по телу, а в голове пустеет.

Надолго их не хватает, и первым сдаётся Мин, отчего Чимин снова смеётся, хотя уже и не так злорадно, потому что у него секунду спустя в нижнем белье становится мокро, склизко. Спустил, как подросток, разглядывающий свой первый плейбой. Отступив назад, Чимин с ухмылкой осматривает тяжело дышащего Юнги. Тот подрагивал всем телом, уткнувшись лбом в стену, и всё ещё опирался об неё ладонями, сжатыми в кулаки. Слизывая чужую сперму со своих пальцев, Чимин меланхолично разглядывает белые полосы с драными краями, оставленные острыми ногтями на фиолетовом полотне обоев. Юнги и вправду та ещё сука.

Говорить что-то нет нужды. Они давно привыкли к заёбам друг друга. То драка, то отсос в туалете, то жаркие взгляды, то разбитая в кровь рожа. Чимин выходит из комнаты и с трудом, но находит дорогу обратно в зал. В этот раз его затащили слишком далеко. В зале в кресле с удобством развалился Намджун, наблюдающий за игрищами Тэхёна и Чонгука, покачивая бокал с янтарной жидкостью и льдом. Отвлёкшись от ластящихся друг к другу, словно котята, парней Ким окидывает взъерошенного Чимина безэмоциональным взглядом и вскидывает бровь.

— Опять разгромили номер?

— Нет.

— Пиздюлей отхватите оба.

Намджун слишком хорошо их знает. Чимин ведёт плечом и падает на диванчик, расслабляясь. Растёкшись по мягким подушкам, парень смотрит на развернувшееся шоу. Тэхён сидит на бёдрах млеющего Чонгука и облизывает его шею, изредка спускаясь ниже, чтобы укусить за кадык или ключицу. Рубашка Тэ давно расстёгнута и не скрывает хрупкого тела. Хотя она и до этого мало что скрывала, ведь на блондине больше нет никакой одежды. Зато брюки Чонгука всё ещё на месте, рубашка расстёгнута лишь наполовину. Видимо, Тэ решил сегодня растянуть своё удовольствие, ведь обычно он просто разрывал на Чоне к чертям одежду, лишь бы добраться до горячей кожи.

Чимин представляет на мгновение себя и Юнги на месте этой развязной парочки, но образы какие-то тусклые, блеклые.

«Так у нас никогда не будет», — мелькает в голове.

Да, не будет. Потому что у Чонгука и Тэхёна любовь. Больная, неправильная, извращённая, пошлая, неприемлемая, похабная любовь. А Чимин и Юнги видятся лишь в этом закрытом клубе, где воздух жаркий и душный, обволакивает, мешает дышать, давит на лёгкие, разрывая их изнутри. Где сердце заходится бешеным стуком, качая кровь по венам, и этим лишь помогая наркотику полностью завладеть сознанием. Где уплывающее сознание и разноцветная пелена дурмана. Где они не знаю наверняка, набьют ли друг другу рожи или в очередной раз будут зажиматься в каком-нибудь тёмном углу.

|End|