— «Однополые отношения в Иране официально запрещены и считаются уголовным преступлением. Более того, за такие отношения и мужчины, и женщины приговариваются к телесным наказаниям, а в отдельных случаях — к смертной казни». — Валик, поправив очки, поднял голову от телефона и посмотрел на Макара.

Макар жевал жвачку, лыбился всем проходящим мимо особям женского пола и его опасений не разделял:

— Валечка, расслабь булки. Я же не буду сосаться с тобой на улице. Я тебя даже трогать не буду.

— Пиздец, может, все-таки останешься? — снова запаниковал Валик, которого опять треморило перед олимпиадой.

— Валь, там уже номер забронирован. Шампанское уже в холодильнике, которое ты пить будешь сегодня ночью.

— Я больше не пью. И там нельзя алкоголь. Сразу штраф.

— Ой, не рассказывай! Я с тобой, и точка. Пусть эти арабы хоть слово мне...

Валика тряхнуло.

— Не вздумай им такое сказать! Они не арабы, а персы.

— Хорошо. Персы. Чё там, платок надо надевать на тебя или нет? А то еще украдет тебя какой абрек, отбивай потом.

До Москвы добрались на поезде — Макар захотел потрястись с ним, втирая о какой-то дорожной романтике. В итоге две ночи подряд Валику не давали спать.

— Еб твою! — возмущался он, когда Макар, дождавшись, пока блуждания в тамбуре прекратятся и за окном перестанут мелькать огни станции, отпихивал его дальше к стенке, чтобы лечь на одну полку. В купе как по взмаху хвоста золотой рыбёхи никого больше так и не появилось. — Тут и так узко! Макар!

— Я ненадолго, давай на видюхи позалипаем.

Видюхи заканчивались спустя пятнадцать минут, и начинались залипания иного рода.

— Разденешься?

— Блядь!

Валик стягивал штаны с бельем, следом майку и позволял себя щупать под тонкой застиранной простынкой, которая напоминала ему о тихом часе в детском лагере. Разве что тогда его никто не дергал за выступающие части тела и он сам не лез в трусы другому мальчику. И другой мальчик, нависнув над ним, не дышал так загнанно и горячо. Трахаться в антисанитарии Валик бы точно не стал, и Макар это знал, потому обходились обоюдной дрочкой и долгими поцелуями.

— Ты пыхтишь, как ёжик, — фыркнул Макар, протягивая ему упаковку салфеток. — Чувствую себя зоофилом.

— Ебанатом. Дай попить лучше.

В первый же день Валик понял, что никуда с ним больше не поедет. Никогда. Потому что Макар, до хуя вежливый парень, дал сигарету девчонке из соседнего купе, и та начала приходить на каждой станции с предложением выйти покурить.

— Он бросает, — сказал Валик на пятый раз таким тоном, что Макар перестал улыбаться и повернулся к нему.

— Да? А ты за ним следишь, что ли? — хихикнула та, продолжая торчать в дверях.

— Девушка его попросила, — ответил Валик с кислым выражением лица.

— Так бы и сказал сразу! — прозвучало в ответ, и дверь закрылась, а Макар, хохотнув, произнес:

— Валечка, ты что, ревну...

— Курить бросай! — воскликнул Валик. — Пачка в день уходит, мало того, что здоровье портишь, еще и деньги проебываешь. Давай посчитаем: пачка в день, в месяце у нас тридцать дней, умножим стоимость одной пачки на...

Макар, перегнувшись через стол, заткнул его своим ртом. Потом, когда Валик притих, отстранился и сказал:

— Брошу, Валечка. Вот займешь первое место, и брошу. Слово пацана.

И вот спустя два дня они сидели в аэропорту и ждали посадки в самолет. До Тегерана лететь было не так уж долго — суммарно семь часов, не считая двухчасовой пересадки в Турции, но Валик уже готов был достать бумажный пакет и дышать в него: он боялся высоты и самолетов, потому что в детстве, когда он летел с мамой к дальним родственникам на Север, они едва не разбились. Макар поглядывал на него во время регистрации обеспокоенно, но с усмешкой, а вот уже в салоне самолета, когда заработали турбины, спросил:

— Слышь, умник, ты чё такой бледный?

— Все нормально.

— Ага, вижу. Еще пара минут, и ты станешь модного серо-голубого оттенка. Или цвета яйца дрозда, у мамы есть такой колер.

— Какого яйца? — произнес Валик сквозь зубы.

— Дрозда. Ну дрозд, такая птица черная, с желтым клювом на ебале. Ты летать боишься, Валь? Ты чего?

Ледяную ладонь сжали горячие пальцы Макара, и стало легче. Хотя бы дышать. Только все равно, пока проводили инструктаж, а потом взлетали, Валик, нащупав под рукой дырку в Макаровых джинсах, расковырял ее до таких размеров, что можно было пропихнуть не только пальцы, но и всю руку разом.

— Валечка, дотерпи до отеля хотя бы, — сказал Макар, лопая жвачкой, и Валик, опомнившись, убрал руку. — Смотри, как красиво!

— Не буду я смотреть, ты ебанулся!

— Потом жалеть будешь, глянь, какой город сверху! Белокочанная наша!

Валик осторожно повернул голову и забыл о том, что висит над землей хрен знает на каком расстоянии.

— Красиво?

— Красиво!

— Ну и всё тогда.

В тегеранском аэропорту всем сошедшим с самолета иностранкам, кто не запасся заранее, выдавали платки. Макар всю дорогу до стоянки такси подкалывал Валика, предлагая купить сразу хиджаб:

— Ты ж у меня голубоглазый, Валь, следить за тобой надо, а так бы одели на тебя ковер сразу, и никаких проблем.

— Надели. — Валик опасливо озирался, хотя местные на них внимания особого пока и не обращали — туристы как туристы. — Можно подумать, тут голубоглазых нет.

— Таких — нет.

Макар для уверенности, видимо, поддержал его за бок, когда садились в такси, и Валику тут же представилось собственное бренное тело, бездыханно болтающееся на веревке. Правда, когда Макар, усевшись спереди, затрещал на очень и очень сносном английском с водителем, ощущение, что с ним Валик точно не пропадет даже в другой стране, укрепилось и вытеснило тревогу. Самому Валику предстояло сдавать письменные задания на олимпиаде тоже на английском, но там были сплошь химические термины, выученные наизусть, а уж предлоги между ними он расставить сумел бы в любом случае, даже с ограничением по времени. Макар же трепал своим проколотым языком быстро и без запинок, не заморачиваясь с подбором слов, и Валик, который кроме химических терминов знал только разделы из разговорника под названием «Приветствие» и «Стандартные фразы», поневоле испытал чувство гордости за него. Ебанат ебанатом, а мозги все равно работают, недаром отец Макара с некоторых пор начал поручать тому дела посерьезнее, не стажерского размаха. Этим Валик тоже гордился, потому что мама Макара однажды, когда он был в гостях, сказала:

— Если бы не ты, мы б уже внуков нянчили.

— Это вы меня упрекаете или хвалите? — уточнил Валик.

— Радуюсь. Как-то не хочется мне бабушкой становиться, пока мои подружки еще по клубам ходят. Да и мы с Серёжей задумываемся теперь о том, что можно уже второго, Макарка вырос... Только ты ему не говори пока, это так, в планах, — она взмахнула рукой, переводя разговор за мытьем посуды в другую плоскость, только Валик сообразил, что «планы», возможно, скоро начнут пинать Макарову маму изнутри. Она и так заметно поправилась в последнее время, но, конечно, не так, как Антонова Машка.

— Сырники ест тоннами, — пояснял Антон, который, наоборот, похудел от постоянных нервов и беспокойства, что с Машей что-то случится. — Селедку. Арахисовую пасту. А ей нельзя столько!

— Да хочется, пусть ест, — фыркнул Макар, когда они встретились у Валика. — Ей положено. Чё ты ее не взял с собой, кстати?

— Куда? Сюда? Чтоб она у Вэла в подъезде ноги переломала? Или вдруг ей плохо станет по жаре, упадет, ударится.

Калмык потом, когда он ушел, поделился со всеми мыслью, что Антон сам упал и ударился, но тогда сказал только:

— Пиздец.

— Ты б ей еще коляску купил инвалидную, катал бы по двору, выгуливал. Чтоб точно не упала, — хмыкнул Макар, и Антон поднял голову, явно заинтересовавшись идеей. — Бля, Тоха, я шучу! Забудь!

Машка, несмотря на его переживания, к счастью, чувствовала себя отлично. На драйве, как и Макар, который, натрепавшись с водилой, наконец сказал, что приехали.

— А-ху-еть, приехали! — так и сказал он, увидев гостиницу, которую забронировали для Валика организаторы. — Это как пять звезд, только три отвалилось.

— Ну, может, внутри не все так плохо? — протирая очки, пожал плечами Валик.

Внутри оказалось так же, как снаружи: жить можно, но без особого удовольствия. Макар, сняв комнату по соседству, вместе с ним стоял потом и смотрел на выложенные мозаичной плиткой стенки туалета. Валик в самолете прочитал о местных обычаях, а вот для Макара отсутствие унитаза было сюрпризом.

— Тадж-Махал какой-то, а не сортир, — произнес он задумчиво. — Ладно, окей, дырка в полу, но со сливом. А где бумага? Жопу чем вытирать, рукавом?

— Кувшин, — Валик кивнул на длинноносый сосуд в углу, как раз по правую руку, если занять сидячее положение. — Жопу только мыть, а не подтирать.

Макар, повернувшись к нему лицом, поднял бровь:

— Блядь, пизда, на хуй. Где б мы еще на кортах посидели, как не в иностранной сральне, да, Валь?

— В Древнем Риме вообще туалеты были открытые, зал на двадцать-тридцать человек разом. А тут хотя бы индивидуальный и даже со смывом.

— Супер. Только я сейчас звоню отцу, и через час мы будем уже в нормальном отеле.

— Тут мобильная связь не работает.

— Щас у меня все заработает.

Спустя час Валик еще был в комнате с личным Тадж-Махалом, а спустя два смотрел уже на нормальный унитаз в номере отеля, устроенного на европейский манер — с джакузи, широкими кроватями и мини-холодильником. Правда, паспорта на ресепшене все равно забрали.

— Вот, другое дело! — Макар пнул чемодан под кровать и потянулся. — Пусть свой кувшин себе в жопу засунут, а мы как-нибудь без этого, да, Валь? Ты иди мой себя, там душ есть, я пока каналы настрою.

— Там и ванна есть, — заметил Валик.

— Ну хочешь, лезь в ванну. Пузырьки только включи, прикольная штука. А я после тебя.

Валик слегка удивился, как Макар съехал с темы совместного мытья, что на него было не похоже, но последовал совету и забрался в душевую кабинку, оставив пузырьки на потом, одному точно было неинтересно. Когда он вышел, Макар сидел на краю кровати и щелкал пультом, листая каналы.

— Тут, короче, либо новости, либо сериалы про султана и его гарем.

— Ты их прям смотреть собрался? — хмыкнул Валик, тряхнув мокрой головой, и Макар, скользнув знакомым взглядом по его шее и губам, хмыкнул тоже:

— Придется. Ты все равно будешь сидеть повторять свои писульки олимпиадные, я тебя не собираюсь отвлекать. Чтоб ты не нудел потом, что из-за всяких там сексов ты не подготовился и не выспался.

У Валика и мысли не было возмущаться по поводу каких-то там сексов, наоборот, как раз это бы и не помешало, отвлекло бы его от переживаний и сняло напряжение, но Макар уже рылся в холодильнике, звякая бутылками с соком и попутно объясняя персоналу по телефону, что хочет сэндвичи. Вскоре их принесли, и он устроился на кровати в одних трусах, слушая иностранную болтовню с экрана. Валик жевал свой сэндвич, в котором курицы было больше, чем хлеба, косился то в книгу, то на Макаровы разрисованные ляжки и думал о глобальной несправедливости: почему, когда нужно было сосредоточиться, это получалось плохо. Поначалу Макар выражал недовольство по поводу того, что даже в таком роскошном номере ни хрена не работает интернет и показывают чмошные передачи, потом притих, и Валик ненадолго погрузился в органическую химию. Зевать он начал после полуночи, книжка вывалилась из рук, а сам он уронил голову на подушку.

— Очки хоть сними, — сказал Макар, стаскивая их с переносицы. — Я досмотрю про эту рыжую манду и тоже лягу.

— Там же даже не по-английски, — зевнул Валик.

— Я субтитры включил. Султана жалко, хороший чел, а живет в курятнике со склочными бабами.

Засыпая, Валик почувствовал, как Макар аккуратно снимает со своей ноги его руку, хотел спросить, какого хрена, но вырубился.

Олимпиада проходила в течение двух дней и включала в себя два тура по четыре блока заданий по органической, неорганической, физической и аналитической химии. По сути, ничего нового не появилось, но обилие заданий неприятно поражало, и Валик не сразу смог собраться. Телефоны изъяли еще на входе в аудиторию, потому Макар ничем помочь не мог. Подсказывать, конечно, было и не нужно. А вот его хриплый вкрадчивый голос сумел бы отвлечь, как тогда, в Казани. Задания были стандартные: по теории термодинамики и методам анализа Валик отвечал без затруднений, а вот с расчетами сложных равновесий в растворах пришлось повозиться — на каждый из четырех разделов давалось всего полтора часа. Спотыкаясь об английский, на котором писать ответы было непросто, Валик прорешал все, сдал работу и облегченно выдохнул. Ждать других участников, представляющих Россию, он не стал, потому как ребята приехали из МГУ и знакомы они не были.

Отметив свой уход у куратора, Валик вышел из здания института химии не совсем довольный своим результатом. Чувство было такое, что он не выложился на все сто. Схалтурил. Что-то упустил.

— Ты жрать просто хочешь, — сказал Макар, встретивший его у входа. — Голодный же?

— Еще какой, — проворчал Валик, думая не совсем о еде.

Но Макар, впервые в жизни надевший футболку с длинным рукавом — внял советам матери, которая перед отъездом просветила его насчет отношения шариата к татуировкам, — потащил его в местную забегаловку, ориентируясь на карту в телефоне, а потом на приветливую физиономию иранца, посланного провидением, чтобы они не заблудились. Иранец, проводив их, не исчез, а разговорился с Макаром, и вскоре за столом уже сидели еще двое его улыбчивых, так же не понимающих по-английски, как и Валик, товарищей.

— Фарси ноу, — единственное, что отвечал Валик, натянуто улыбаясь.

Он почувствовал себя маленьким за праздничным столом: старшие беседуют о взрослых, не понятных для его детского разума вещах, пока он сам сидит с такими же пиздюками и жует бабулино пюре с комочками. Разве что тут были не комочки, а сытные порции риса с овощами, тарелочкой оливок и кебабом. Сахар в чае не растворялся — это Валик выяснил опытным путем, — и бултыхающиеся в коричневой жиже фрагменты его тоже не вдохновили, как и отсутствие кофе.

— Его, короче, зажимают в зубах и рассасывают, как конфету, — пояснил Макар, кивая на нового знакомого, который перекатывал кусочек во рту.

Валик отсалютовал ему стаканом с болтающимися там сахарными кристалликами и вернулся к своему кебабу, который так и не смог доесть — порции были просто огромные. После обеда гуляли недолго, Валик все никак не мог абстрагироваться от своих мыслей по поводу сданных уже заданий, к тому же, оказывается, невозможность касаться другого человека, когда хочется, весьма подбешивала. Сам Макар тоже выбешивал сегодня — мог уже десять раз с утра его облапать, как обычно, но вместо этого принял какой-то ебанатский целибат.

Едва за ними закрылась дверь номера, Валик вцепился в край его футболки и задрал вверх, прижимая ладони к груди.

— Ты чё, умник, чаю перепил? Говорил же, сахар не надо было размешивать! — Макар откровенно стебался, но Валик продолжал оттеснять его к кровати. — Валь, подожди, я же сказал, что не буду тебя отвлекать. Ты сюда приехал честь универа защищать, а не... Да подожди ты, Валь! Я потный, как псина!

Валик изменил траекторию движения, повернув к ванной. Макар, которому теперь неудобно было пятиться, назвал его как-то ласково-матерно, помог стянуть футболку и джинсы и залез под душ вместе с ним. В душевой было удобно: слив находился прямо в полу, и они оба даже не споткнулись о бортик, как частенько бывало у Макара дома.

Валик буквально втащил его следом за собой и вжал в себя, яростно, почти зло целуя. Вода нагревалась медленно, но по ощущениям ему бы подошла вообще ледяная. Валик злился на долбаного ебаната за то, что тот не умел читать мысли и делать все так, как он обычно делал — в своей идиотской манере, — потому что именно сейчас это требовалось от Макара больше всего. Под прохладными каплями член все равно затвердел, и Макар радостно опустился на него ртом. Хотя бы не выебывался и даже не мычал, только сосал, причмокивая с благодарным ебалом, будто Валик ему разрешение на секс выписал.

Но Валик, который на одних оральных ласках и рукоблудии останавливаться не собирался, выпихнул его обратно в комнату, не дав вытереться. Губы к этому времени припухли от одного непрекращающегося поцелуя, а яйца готовы были взорваться.

Макар молча пялился на него, на то, как он достает из кармана чемодана смазку и резинки, со смесью одобрения и охуевания на лице. Попытался привстать, когда все было натянуто и смазано, но Валик, усевшись сверху, придавил его к кровати. Приподнялся, мазнул головкой члена у себя между булок и опустился на него полностью.

— Охуеть, Валь, ты чего? — успел проговорить Макар перед тем, как Валик снова прижался к его губам.

Было непривычно только на первых движениях, когда не ясно, как лучше — взад-вперед, как на лошадке, которая покачивается, или вверх-вниз, как на лошадке, которая сама куда-то бежит. Но когда Макар, уложив руки на его бедра, помог определиться, Валик уже не останавливался, поняв для себя, что в активной позиции кайф другой: можно было самому оттягивать разрядку, уменьшая интенсивность движений и глубину проникновения. И в целом то, как на него смотрел в этот момент Макар, когда не закрывал глаза и не тянулся языком к его соскам, Валику понравилось. А еще понравилось вдавливаться бедрами, насаживаясь до упора, и слушать, как ебанат сбившимся дыханием хрипло шепчет его имя, когда кончает, и то, что собственный член тоже не был обделен вниманием, так что кончил Валик почти одновременно с Макаром, прикусывая его в шею и сжимая его член в себе.

— Неистовый Валентин, — хохотнул Макар, когда Валик слез. — Бля-а-а... Дай мне сижку, вставать не хочу.

— Или не можешь? — Валик нашарил в кармане брошенных на пол штанов пачку сигарет и зажигалку, кинул ему и собирался идти за полотенцем, чтобы вытереть мокрую голову, но вдруг обнаружил, что волосы высохли.

— Или не могу. Бля-а-а... Валь, ты это... Ну, если ты хочешь, мы можем попробовать.

Валик, плюхнувшийся рядом, спросил:

— Что попробовать?

— Активную позицию. Конечно, жопу свою я не для того берег столько лет, в ней, кроме пальцев небритого мужика из военкомата, никого не было, но ради тебя я готов к экспериментам.

— В смысле? — Валик улыбнулся. — Ты хочешь этого?

— Не сказать, чтобы прям... Но у нас с тобой типа все честно должно быть. — Макар погладил его по спине и помял красную от недавних жамканий задницу.

— Никогда о таком не думал, — признался Валик. — Я так-то и до нашего знакомства не хотел ни в кого хуй совать. С чего бы сейчас? Или ты очень хочешь, чтобы...

— Не-не, все пучком тогда! — сказал Макар поспешно. — Нет так нет, пошли лучше пожрем.

— Мы же только что оттуда.

— Да это когда было! Там кебаб, тут европейская кухня. Даже кофе не из пакетика.

Почему в Иране было так сложно с кофе, Макар узнал от очередного приветливого местного жителя: когда в страну завезли чай, популярность кофе сошла на нет.

— Ничё такой, — сказал он, отхлебывая, — лучше, чем тот левак, который отец привез из Вьетнама. Развод какой-то.

К кофе они взяли сладости, на поверку оказавшиеся просто божественными: миндальная пахлава, мармелад и пашмак — что-то вроде халвы, сделанной будто бы из тонких нитей теста.

— Валвала бы сейчас заценила такой малмелад, надо будет купить ей, — болтал Макар с набитым ртом, деловито напихивая себе все новые кусочки.

— Тогда купим, — улыбнулся Валик. — А ты бы не ел столько, а то жопа слипнется.

— Да и пускай, чего мне париться, тебе ж она не нужна.

— Ну, если я не хочу тебе вставлять, это еще не значит, что не хочу делать с ней другие вещи, — хмыкнул Валик, и Макар закашлялся, подавившись.

Валик и раньше за словом в карман особо не лез, но в стране с чужим языком было так классно говорить все, что приходит в голову. Почему-то он вспомнил их с Макаром первую прогулку зимой, сразу после того безумного поцелуя в Машкиной ванной, и на секунду даже испугался, что, если бы не Антон, бодяжный спирт и пьяное желание что-то кому-то доказывать, ничего бы могло и не быть. И Макар сейчас вместо поездки с Валиком по странам Передней Азии мог бы торчать у Игоря или обжиматься с полузнакомой телкой на заднем сиденье своей тачки. Валик отгонял от себя такие мысли и косился на Макара, беззаботно тянувшего в рот все съедобное — этот ебанат даже кинул палкой в финиковую пальму, потому что, видите ли, ему вздумалось попробовать аутентичных фиников. И Валику очень хотелось, как дебильной школьнице в розовых соплях, подержаться с ним за ручку, отчего он еще больше бесился.

Весь вечер они с Макаром ходили по оживленным улицам Тегерана, иногда протискиваясь сквозь разношерстную толпу, пробовали фисташки в лавках, чихали от ярких запахов еды, специй и нагретого за день городского воздуха, и почему-то Валик все время улыбался, хотя поначалу после олимпиады он чувствовал себя выжатым как промокашка. Когда послышался призыв к молитве, звучавший будто бы отовсюду сразу, Валик даже дернулся. Но потом, стоило подойти ближе к большой мечети, которая располагалась в самом центре города, расслабился: было в этом что-то красивое, душевное. Немного затертые, но пестревшие зеленью улицы Тегерана, торговые палатки, старые авто с громкими выхлопами, крикливые порой люди его поначалу напрягали. Хотелось тишины. Поэтому возле мечети он ощутил некое подобие гармонии, какое, наверное, появляется, когда соприкасаешься с чем-то старинным, даже древним. Оттуда они дошли до небольшого парка, где было довольно безлюдно, только бродили забавные неуклюжие фламинго на тонких ногах. Их Валик вживую видел впервые.

— Чё, дитя заката, домой почесали, тебе завтра вставать с петухами, — вздохнул Макар, глядя, как Валик залип на птицах. — Потом еще с другими петухами ехать в этот, как его там, маламут...

— Аламут.

— Точно, его. Без ног приедешь, горный козлик ты мой.

Валик вздохнул. На экскурсии по Тегерану Макара впихнуть удалось, и дворец Голестан, башню Азади и музеи они должны были посетить вместе с группой через день, перед самым отъездом, но в крепость ассасинов — «отсоси, нах» на ебанатском — организаторы взять его отказались, аргументируя отсутствием лишнего места, отчетностью и бюджетом, хотя Макар наменял столько реалов по выгодному курсу, что хватило бы на целое отдельное авто с кондиционером.

— Ничё, Валь, ты пока будешь по руинам ползать, я нашим мамкам пойду духи с платками покупать.

Второй этап олимпиады прошел лучше, потому что утром Макар, проснувшись, сделал Валику шикарный трехминутный минет и завалился спать дальше, переставив будильник на три часа вперед, и Валик писал ответы с чувством такой легкости, будто у него открылось второе дыхание, а по соседству как раз горели конопляные поля. Еще полтора часа пришлось торчать в ожидании результата, за которые Валик успел перекусить и перенервничать, изъясняясь с продавцом жестами и цифрами на бумажке, потом час — на церемонии закрытия олимпиады. Парень из МГУ занял первое место в индивидуальном зачете, а Валик — не самое худшее, второе. И он даже почти не расстроился, потому что мысли то и дело сползали к Макару. И по дороге в Казвин в тесной «пежо» Валик чувствовал себя как в жопе — с чужими ему людьми, невозможностью привалиться головой к уже родному ебанатскому плечу с узорами почти как на персидских коврах и диким желанием бросить все, выскочить из авто и пешком побежать обратно. Впрочем, когда заехали на обед в живописный, словно весь выложенный мозаикой Казвин, он ненадолго успокоился, разговорившись со своими спутниками, и подумал, что все не так уж плохо. Потом даже радовался, что в Аламут приехали за три часа до закрытия: полуденная жара спала, подниматься по горным тропинкам было не так тяжело, как он думал.

Сама крепость оказалась всего лишь фундаментом размером примерно с дом. Валику, конечно, интереснее было бы поглядеть на руины Персеполя, находившиеся почти за тысячу километров от Тегерана, но времени им выделили мало, обратный рейс до Турции был уже вечером следующего дня, а потом — целая неделя каникул в Стамбуле с Макаром и его тётькой Жанкой.

Здесь же его поражало другое: ощущение сухого ветра на щеках, необыкновенной легкости в груди, бескрайние горные просторы вокруг, насколько хватало глаз, и щемящее чувство, потому что с ним это все — вот это вот все — впервые.

На обратном пути стемнело, и Валик клевал носом, едва не приложившись лбом к плечу соседа.

— Извини, — буркнул он, пытаясь найти удобное положение для головы.

— Да ничего. Круто было, да?

— Ага... — протянул Валик, зевая. — Такая странная, загадочная страна.

Такое странное чувство гармонии и свободы, но суровые законы. Такие улыбчивые, гостеприимные люди, но жесткие наказания. Правда, когда глубоким вечером Валик вернулся в номер, рассказывать о своих впечатлениях сил уже не было, поэтому он просто лежал, глядя в потолок, и слушал болтовню Макара о местных рынках, где ему напихали втридорога разной ерунды.

— Знаешь, я думал, что тут будет намного хуже, а тут ничё, жить можно.

— И ты бы жил?

— Да чё бы и нет, одной жратвы вон сколько! — лыбился Макар, показывая накупленные гостинцы. — Нашел мороженое со вкусом шарфа. Нет, шариата...

— Шафрана?

— Ага, его. Со вкусом мыла, короче.

— А ты прям знаешь, какое мыло на вкус.

— Прям знаю! Не айс, — хохотнул Макар. — Я у Жанки на восьмое марта однажды плитку нашел, думал, шоколадка. Оно даже пахло как шоколадка, а такой облом!

— Ну хоть рот с мылом помыл, — хмыкнул Валик.

— А здесь все вкусное, — продолжал Макар, не обращая внимания на подъебы. — Бабы, правда, все как-то по-цыгански одеты, зато с мужиками весело трещать.

— А сегодня с кем ты там трещал? — вздохнул Валик, поворачиваясь к нему спиной.

— С парнями познакомился. Ну ты же знаешь, они, когда нас видят, первым делом все спрашивают, мол, ты откуда, потом про Путина спрашивают, и понеслась. Я и так уже кепку напялил, чтобы лишний раз ебалом не светить.

— И что за парни?

— Да какие-то Хуссейны, Валь, это вот щас важно? Мы с тобой завтра сваливаем в Стамбул, там Жанка уже нас ждет. Заплывем с тобой за буйки, а, Валь? Ты же в море еще не трахался.

— А ты как будто трахался.

— Почему как будто. В воде прикольно или на камнях там где-нибудь, особенно ночью. А вот на пляже стремно, песок в жопу задувает.

— Значит, справишься без меня.

— Валь, ну ты чего, устал, что ли?

Макар пристроился к нему сзади, так что уперся ширинкой Валику в задницу, и просунул руку ему под голову.

— Я тоже вымотался как пес. Хочешь, подрочим друг другу лениво? — сказал он, щекотно выдыхая на шею, и тут же принялся шарить пальцами по животу, отчего Валик раздраженно заерзал.

— Я не устал.

— Из-за второго места расстроился? Так ты у меня всегда на первом.

— Конечно.

— Конюшня, блядь! Слышь, заканчивай, принцесса. А то затрахаю, щас запоешь у меня своим сладким голоском.

— Да, и нас обоих на хуй повесят.

Как ни старался Валик зажиматься, но настойчивые поглаживания Макара уже перешли все границы его трусов и обосновались в самых приятных местах, так что он неосознанно раздвинул ноги, и Макар хмыкнул, спускаясь пальцами по стволу до мошонки, чтобы обхватить ее в ладони.

— Значит, повесят. Умру с любимым, романтично, да, Валь.

— Ты ебанат?

Макар ничего не ответил, сильнее присосался к его шее и активнее заработал рукой. Валик, до этого хоть как-то еще сохранявший положение покоя, пришел в диффузное движение. Ему вдруг стало очень хорошо и уютно, будто они две молекулы в гомогенной фазе, которые уже невозможно отделить друг от друга. Но нечто невыразимое все еще тянуло внутри.

— Весь день от тебя отдыхал, так спокойно было, никто не трещал, не чавкал громко над ухом, — сказал Валик, повернувшись вполоборота, и нашел губы Макара. — Пока ты там со своими Хуссейнами по рынку шлялся.

— Ну люблю я потрещать, чё такого-то. Ты же всегда молчишь как могила. Тихий и то громче, чем ты, Валь. Правда, я Тихого не трахал, не знаю, может, он, когда кончает, тоже стонет, как певец какой-то.

— Ну иди и трахай тогда Ярика, раз тебе это интересно.

— Валь. Валечка, — зашептал Макар, и его поцелуи стали чаще, жарче и до смешного слюнявее, как будто Зайка в нос лизнула. — Ну какой, на хрен, Ярик.

Валик фыркнул и отстранился, пытаясь отдышаться, но ему не дали. Он даже и не заметил, как его джинсы оказались наполовину спущенными, а сам Макар прижимался к нему тоже совсем не ширинкой, а бодрым горячим стояком.

— Ревнует — значит любит, да, Валь?

— Вообще-то, бьет — значит любит.

— А может, лучше спину чешет — значит любит?

— Скажи спасибо, что вообще терпит — значит любит.

— Спасибо, — улыбнулся Макар, а дальше разговаривать уже было необязательно.

КОНЕЦ.

P.S. и еще кусочек из дальнейшей жизни Вали и Макара: