Очкастый ботан глянул на Макара из-за луп, как Папа Римский на порнуху с трансами, промямлив заклинание:

— Ангидрид твою перекись марганца! — И ватным тампоном проплыл мимо куда-то вглубь столовки.

Дебил какой-то. Ну, хотя бы не стремный дебил. На такого даже быковать как-то смысла нет, подобные фиалочки глаза делают как у тюленика и выть начинают примерно так же. А Макара учили, что братьев меньших обижать нехорошо, поэтому до зайчат в круглых очочках он особо не докапывался. Так, стебал иногда со скуки. Почему-то Макару подумалось, что вот отправить бы этого ботана к мамке в салон, она там наколдует ему солнечные блики-зайчики в волосах, подрихтует кончики, научит причесон с утра ставить, как надо, и все, можно продавать за границу в какой-нибудь «Вог». Еще бы переодеть его в нормальный шмот, особенно надо сменить эти странные вырвиглазные кеды с желтыми шнурками.

— Ебаный насос! — почти выкрикнул он прямо в лицо кассирше, и та запричитала в ответ на повышенно-возмущенном.

Макар удрученно вздохнул, натянул свою улыбку самца-искусителя и сердечно извинился, прикладывая руку к груди, мол, вспомнил, что забыл конспекты. Кассирша понимающе закивала и рассчитала его таким участливым тоном, что родная мать бы позавидовала.

Повертел головой в поисках очкастого, но того уже нигде не наблюдалось. Когда Макар вернулся к столику, Лёха, подняв на него глаза, хитро хмыкнул и выдал:

— Как называется секс с отцом своей жены?

Макар куснул краешек сосиски в тесте, пожевал, потом выдал раздраженное «блядь» и принялся запихивать в рот Лёхе оставшуюся часть, чтобы он тоже этот секс попробовал. Лёха отбивался, вереща, что после Макара он уже это есть не согласен. Как же Макара задолбали Лёхины шутки про члены, сосиски, сосну без шишки, а также подколки о том, что повстречалась ему не иначе как королевская особа и если он этого принца поцелует, то снимет с компа Лёхино проклятье. Принцесса, блядь. Точно, Золушок-петушок. По туфельке нашел...

Увидев, как Макар мрачно плюхнулся на свободное место рядом и не влепил ему ни одного леща, Лёха даже в лице поменялся:

— Ты чё так грузанулся-то, Мак? Опять пары проебать собрался?

— Да не.

Макар отпил чая темно-говняного цвета из тонкого пластикового стаканчика, шипя из-за кипятка, обжигающего пальцы, умял остатки булки и с набитым ртом хмуро пробубнил:

— Нашел его, по ходу.

— Кого?

— Извращенца-гея-эксгибициониста.

Тут даже Тихий снова заинтересовался. В конце прошлой недели только ленивый не обсусолил эту новость, которая, сделав почетный круг по всем факультетам, вернулась к ним с интересными подробностями: искать нужно было декана факультета физической культуры и спорта — двухметрового лысеющего дядьку с куцей бородкой, — который похитил пальто уборщицы и приставал к школьникам в аллее возле универа. На лавку, где они тусили в тот день, теперь ежедневно кто-то приходил выслеживать декана, чтобы сфоткать его, по слухам, огромный елдак в поясе верности.

Смех смехом, но Макару было не до шуточек. Окажись это правда физкультурник, хрен бы он его прижал. Хотя тот кудесник с волшебной палочкой качком не был, но и совсем уж дрыщом тоже. Может, он легкоатлет какой? Бегун из него точно хороший — посверкал сначала хуем, а потом и пятками. А если еще и декан, то все, можно брать билет в один конец до Рейкьявика, чтобы там в одиночестве посыпать себе голову пеплом и следом отдаться жерлу вулкана с концами. Одним словом, полный Эйяфьядлайёкюдль.

— И кто это?

— В душе не ебу. Очкастый сыч какой-то. Принц эльфов, на хуй. Видел, он передо мной в очереди стоял?

— А-а, — протянул Лёха, — такой серенький додик, он еще так вылупился на меня. Я его помню, он с бурятом тусует.

— Химики они, — послышался голос Тихого. — Если это он, то я его знаю. У Кристинки подружка с ним учится.

— У твоей заи? — заинтересованно оживился Макар.

— Да, она же с биологии, а та с химфака. Школьная подружка, какая-то Машка, они вместе поступали. Пишет мне тут, что хочет к ней на предновогодний тусач на этих выходных. Двинем?

— Куда? — возник за спиной Макара запыхавшийся Игорь.

— В жопу труда, блин!

Макар не особо любил левые тусовки, потому что, не имея конкретной цели, он тупо терся по предметам мебели, а вокруг него терлись готовые к приключениям дамы, для которых, по большому счету, путевка на «сказочное Бали» у Макара не всегда была под настроение готова. Но он уже так измучился, вглядываясь в каждое песочное пальто, что песочило его глаза, и на вечеринку решено было идти в полном составе и боевой готовности.

Зачеты были сданы, допуски к сессии получены, и Машка за неделю до Нового года сообщила, что завтра у нее вечеринка — родаки умотали к еще более древнему поколению в селуху, и до конца декабря хата свободна. Антон, все еще окрыленный вспыхнувшими чувствами, вызвался навести шмон, приволок после пар Валика с Калмыком, и все вместе они развешивали гирлянды, резные фонари из фольги, переставляли елку в угол, где ее трудно было завалить, а Машка мыла полы и окна.

— Все равно заблюют, — сказал Антон, а Машка фыркнула:

— Да щаз! Кстати, надо закуску достать, на балконе мамины помидоры и огурцы.

Вместе с Калмыком Валик выудил из ящика банки с соленьями и доставил их на кухню, где голодный Антон немедленно вскрыл одну и полез вилкой, пытаясь вытянуть самый большой огурец. Вилка со звяком ушла в рассол, и Калмык сказал:

— Ты так до ишачей Пасхи доставать будешь. Рукой надо. Дай сюда.

— У тебя ж ручища как конячья нога, морда ты чингисханская, — произнес Антон с сомнением. — Куда ты ее пихать собрался? Это тебе не очко, по локоть не залезет.

— Фу, — сказал Валик и больше не успел, потому что рука Калмыка со сложенными горсткой пальцами пролезла в горлышко, а затем ухватила огурец.

На моменте, когда она должна была покинуть рассол, Калмык напряженно запыхтел, помотал огурцом, скрипя по стеклу и распихивая огурцы поменьше, и посмотрел на Валика.

— Застрял? — спросил тот.

— Ну ты и уебок, дитя степей, — прокомментировал Антон. — Придется разбивать.

— Я вам щаз разобью! — возмутилась появившаяся на кухне Машка. — У мамы каждая такая банка наперечет, они ей от бабки достались, больше таких нет. Я и так у нее выклянчила эту вечеринку, а после банки хер мне больше приводить кого разрешат. Давайте вытаскивайте!

Запястье Калмыка щедро смазали кремом, это не сильно помогло, поэтому добавили масла. Под ноги подстелили тряпку, и Антон, взявшись за банку, потянул ее на себя.

Предполагалось, что все пройдет спокойно, но банка снялась с громким чпоком, Антон шлепнулся на задницу, и рассолом окатило мельтешащую под ногами комнатную собачонку Боню, которая и так тряслась от любого громкого звука. Боня с визгом забилась под стол, Машка заорала, что она только что помыла полы, а Антон заржал, сказав, что красный след на запястье Калмыка — первая боевая отметина и неважно, что фистинг произошел не с человеком, а с банкой.

Машка пошла мыть собаку, а Антону вручили швабру. Трофейный огурец достали из-под батареи и унесли в мусорное ведро.

На саму вечеринку Валик идти не собирался, но Антон его уломал. Когда они пришли, было еще сравнительно прилично — все выпивали, но понемногу, музыка не орала, кто-то рубился в приставку, кто-то играл в фанты, а потом в дверь позвонили, и вместе с девочками из общаги в прихожую завалились Макар и его друганы. Один представился Лёхой, а второй просто молча кивнул и, ухватив девчонку с биофака, утек с ней на кресло.

— А мы мальчиков позвали с турфака! — сообщила одна из девочек таким тоном, чтоб сразу стало понятно, что раз пригласили их они, то и «танцуют» их тоже они, и никакие сучки с химфака или аграрницы им не конкурентки.

Валик переглянулся с Антоном, и тот сказал:

— И отлично! Щас бабы напрыгнут на Макара, как на блоховозку, и нам же лучше. Побухаем нормально. А то все вино да вино.

— Я ж не пью, — произнес Валик.

Однако Антон так не думал, да и вечеринка с приходом новых гостей стала в разы громче: Лёха подкрутил басы в колонках, парни резко решили сходить за виски с колой — конечно, за паленым, ибо в «стекляшке» другого бы и не нашлось, — девчонки полирнули вино шампанским, и их унесло, не удивительно, что на тот же диван, где расселся Макар.

Ему, чтоб быть местным Аленом Делоном, ничего и делать было не нужно, сиди себе, отхлебывай пиво из банки и зыркай на баб из-под упавшей на глаза челки.

— Ой, бля! — заметил Антон, с которым Валик, Калмык и еще пара девчонок резались в карты, пока Машка раскладывала закуски по вазочкам. — Смотри, еще минут двадцать, и телки с дивана начнут соскальзывать.

— Не завидуй, — сказал Валик, который не мог избавиться от ощущения, что Макар пялится ему в спину.

— Кто завидует? — осип от возмущения Антон. — Я? Да я...

Валик, как обычно, пропустил мимо ушей россказни о том, как за Антоном бегала Катя с ебанцой, а до нее Анжела, а до Анжелы была еще Софья... Измерение ментальных хуев и похвальба сомнительными подвигами его не интересовала никогда, и он триста раз пожалел, что согласился прийти сегодня сюда. Лучше б к олимпиаде начал готовиться, маме помог сушилку для белья починить, пока папа на работе. А с Варей мультики смотреть и то интереснее, чем сидеть в душной квартире, набитой кучей нетрезвых людей. Тем более что вечеринка катилась туда, где мигалками маячили вызванные соседями полицейские: большая часть народу дергалась под музыку в середине зала, Машка уже орала на прыгающего на диване Лёху, кто-то сосался за елкой, судя по торчащим ногам. На кухне тоже орали — парни разбавили виски. Антон принес оттуда два стакана с бурой жидкостью и вручил один Валику:

— Вэл, надо. В честь уходящего года.

Валик вздохнул и выпил. Он уже и не сопротивлялся, потому что напряжение его не покидало с тех пор, как в одном с ним помещении появился Макар. Чувство, что за ним наблюдают, преследовало, куда бы он ни пошел, и алкоголь помог забыться — Валик снова оказался в стране радужных единорогов, которые унесли его тоже под елку, поднимать завалившегося Деда Мороза. Вернув фигурку на место, Валик убедился, что крупные колючие блестки обычным трением о брюки не удаляются, потому пришлось пробираться сквозь столпившихся в коридорчике парней в ванную. Споткнувшись о коврик, он шагнул к раковине и долго тер пальцы с мылом, но блестки ни в какую не смывались, а только прилипали еще хуже. А потом, подняв голову, Валик вдруг увидел Макара, который, опираясь задницей о тумбу и сложив на груди руки, рассматривал его с тщательностью следователя на допросе.

— Это ты был, — сказал Макар, и Валик искренне заморгал:

— Где?

— В пизде, блядь! В сквере тогда.

— Когда?

Макар заморгал тоже искренне и с таким негодованием, отчего Валику даже показалось, что ему сейчас прилетит в челюсть. Потому он снял очки — стекла делались на заказ, их было жалко, однако вместо челюсти рука Макара, твердая и горячая, оказалась вдруг у него между ног. Надавила на яйца, перебралась выше, нащупала сквозь тонкую ткань штанов головку и железку в ней.

— Точно ты, — хмыкнул Макар торжествующе.

— Ну, допустим, я. И что? — осмелел Валик.

Почему-то именно эта рука на его набухшем с готовностью члене придавала храбрости. Макар смотрел, наоборот, несколько заторможенно — видимо, сам не знал, что делать дальше, ведь Валик не стал отпираться. На брови у него виднелся белесый шрам и такая же белесая точка под губой — не так давно он еще таскал пирсинг. На этом шрамике Валик залип, как наркоман, и ему внезапно захотелось, как и сами губы, потрогать языком манящую точку под ними. Макар произнес ожидаемое «бля», но невнятно, потому что уже Валику в губы. Целоваться Валик не умел, то есть умел, но немного, настолько, насколько может человек, учившийся ставить засосы на собственной коленке. Такой фигней он страдал еще в школе, когда сестра дразнила его, а потом всерьез влюбился в химию и переболел.

Пальцы, вцепившиеся в его стояк, не исчезли, наоборот, сжались сильнее, и Валик издал жалобный звук, подаваясь им навстречу. Макар усмехнулся как-то плотоядно и, перехватив инициативу, надавил языком сильнее и нагло раздвинул его сжатые губы. Свободной рукой, той, что не была занята исследованием пирсинга, Макар плотно притянул Валика за шею, отняв любое желание сбежать, и увлек в самые ебеня радужно-алкогольной страны. В какой-то момент пальцы Макара перестали гладить его член, но Валику было уже все равно, лишь бы Макар не останавливался и продолжал творить это волшебство своим языком.

В этот миг незапертая дверь распахнулась, и в нее ввалилась запыхавшаяся Машка. Валик отскочил прежде, чем она успела бы что-то понять, хотя она и так бы не сообразила, чего это они там вдвоем мнутся, — тоже была навеселе.

— Елка! Горит! — сообщила Машка, сунув ведро под кран.

Выяснилось, что кто-то больно умный воткнул бенгальский огонь в искусственные ветви, и всю квартиру заволокло вонючим дымом. Слово «горит» применить к ситуации было сложно, поскольку ничего не горело, только воняло, и даже когда на подпаленный пластик вылили воду, вонять продолжало. В суматохе Валику удалось незаметно выскользнуть в прихожую, одеться и выскочить из подъезда на свежий воздух. Ноги сами несли его домой. В голове было столько вопросов, что начинало давить на мозжечок, но главным оставался даже не тот, почему он полез целоваться с чуваком, а тот, почему этот чувак сначала ухватил его за член, а потом еще сунул язык ему в рот. Тоже пирсинг искал?

И хотя Валина душа была продана Антуану Лорану Лавуазье, который дал жизнь химии как науке, иногда одной ее было недостаточно, чтобы дать определение каким-то действиям или событиям в окружающем мире. Размышляя о Макаре и причинно-следственной связи его телодвижений, Валик решил, что это можно отнести только к квантовой механике, поскольку только там все настолько не поддавалось логике видимого мира и законы макромира там не работали. Только там фотон мог быть одновременно и волной, и частицей. Только так Валик мог принять мысль, что Макар может быть и гомофобом, и латентным геем одновременно, потому что язык назвать его пидором не повернулся бы все равно. И себя — не повернулся. Какой из него пидор? А все Антон со своим бухлом, гад, второй раз уже...

Валик, с тоской поглядев на проезжающий мимо автобус, двинулся дальше. Прошлый урок многому его научил, и нужно было протрезветь, прежде чем заявляться домой.

Вот твердила жизнь Макару: запирай двери, чувак, если не хочешь, чтобы тебе обломали всю малину в самый ответственный момент. Но кто ж знал, что этот дебилоид полезет к нему целоваться? Да еще и так активно, отчаянно. У Макара член затвердел почти так же, как тот, что он трогал в штанах пацана с сюрпризом, но вовсе не киндером — уже дважды убедился. В какой-то момент Макар даже забыл, зачем он к нему подошел. Спохватился как раз вовремя — успел сделать фото доказательства поцелуя за какие-то секунды до того, как в ванную ворвалась девчонка, едва не сшибла ботана, схватила ведро и пустила в него воду. А ботан пустился во все тяжкие — видимо, что-то там у него в голове выпало в осадок, и он технично слился реактивом. Или реактором — хрен их, химиков, разберешь. Потратив пару минут на оценку обстановки, Макар понял, что его новый товарищ по страстным поцелуям нигде не валяется, значит, свалил. В прихожей среди черных куч желтых шнурков не наблюдалось. Макар быстро влез в кроссовки, сдернул с вешалки свою куртку, вытащил из рукава колючую пушистую хуйню — успели же засунуть! — и бросился в подъезд следом, когда услышал, что внизу как раз пикнул домофон.

Зачем он тащился за этим пацаном, сам не знал. Просто что-то подсказывало, что они еще не договорили. Или не доцеловались. До логического конца, о котором Макар думал не переставая. Теперь еще и губы добавились — и как он неожиданно потрогал и то, и другое и охренел от своей реакции. Тело их обладателя, пошатываясь, шло по заснеженной улице метрах в ста впереди, то и дело спотыкалось и поскальзывалось, и Макар просто тупо чесал за ним. На мгновение сердечко ёкнуло, когда объект застопорился возле остановки, но лишь проводил взглядом автобус и поплелся дальше. Расстояние между ними сократилось — Макар бы догнал его всего в несколько шагов, и он, собственно, так и сделал, буквально подлетев к пацану, когда тот внезапно резко дернулся в сторону сугробов и согнулся в приступе рвоты.

— Пиздец тебе! — подытожил Макар, придержав его под локоть.

Пацан потянулся было снимать очки, но Макар перехватил его руку, достал из заднего кармана болтавшуюся там влажную салфетку из KFC, оторвал зубами край упаковки, усмехаясь — будто резинку открывал, — и принялся вытирать покерфейс бледного, как моль, ботана. Тот глядел на него ошарашенно из-за своих окуляров, вцепившись в рукав его куртки.

— Домой тебе не пора? Мамка, поди, волнуется.

— У меня телефон сел.

Понятное дело, зачем он это сказал — у Макара сиим вечером фейские дела творились просто охуенно, а этот чудила смотрел на него, такой пьяный, но писец деловой.

— Живешь где?

— А на хрена?

— Такси тебе вызову.

— Не-не-не, мне нельзя, в таком виде... Мне нужно вызвать... реакцию нейтраха-лизацца.

Макар хмыкнул, подумав, что у всех ученых двойные фамилии всегда такие смешные. Он подхватил чудилу под мышки, закинув его руку себе на плечо, и потащил к перекрестку — в паре кварталов был макдак.

Прогулка на свежем воздухе определенно сделала из этого человека прямоходящего и вполне разумного. Ввалившись в почти пустой зал, гомо сапиенс, почуяв запах еды, вдруг выдал:

— Биг мак хочу! Большо-ой! — И зыркнул поверх запотевших очков, съехавших на нос, на Макара, как будто размер булки зависел от него прямо пропорционально.

— Ага, а двойной не хочешь? — хохотнул Макар, удивленный такой непосредственностью.

— По моим расчетам, двойной сейчас не влезет.

Пиздец. Почему такие обычные вещи, вылетая из его рта на раскрасневшемся фейсе, звучали так похабно? Рожа невинная-невинная, а взгляд хоть и в расфокусе слегка, но четко в Макара, как будто он тут не фея-крестная, по доброте душевной помогающая, а мышь лабораторная.

— Чё пыришь, очкастый? — буркнул Макар, поспешно отвернувшись от розовощекого табло к табло самообслуживания, и натыкал для него горячий крепкий чай, себе — черный кофе, два маффина и никаких биг маков. Не хватало еще потом специальный соус, сыр, огурцы, салат и лук с курток оттирать.

Пацан в два счета выдул огромный стакан чая, умял кекс и через несколько минут неловкого молчания и гляделок в окно удалился в сортир. Пока его не было, Макар сидел, задумавшись. Позвонил Лёхе, только тот не ответил. Но и не сбросил — значит, не слышит, падла, по-любому же нашел себе развлекалово на той хате. Хотя у Макара вечер тоже выдался довольно затейливым. И стало еще веселее, когда очкарик-бухарик вернулся обратно с видом мастера над похмельем и потащил Макара на выход.

Когда они отошли от макдака в сторону, чудик расстегнул куртку и достал из-за пазухи огромный моток туалетной бумаги:

— Видал, какой я мужик? Мужичище!

— Хуище! На хрена ты ее упер? — орнул Макар, но не мог перестать лыбиться на чудика, держащего в руках рулон размером примерно с его голову.

— Пригодится в хозяйстве, — довольно заключил пацан, как ребенка прижимая трофей к груди.

— Бля, откуда ты только такой взялся, чудик? — усмехнулся Макар, натягивая ему капюшон на голову — этот дебилоид был без шапки, а внезапно начавшегося снега намело уже прилично.

— Сам ты чудик, ебанат, — ответил тот и вдруг, ухватив Макара за меховой край куртки, тоже надел ему капюшон.

Макар от такой наглости просто опешил. Хмыкнул, разглядывая лицо под круглыми стеклами очков, будто они только сейчас впервые встретились.

— Как тебя зовут-то?

— Меня не зовут, я сам прихожу.

— Ну естессно, — вздохнул Макар, вспоминая перфоманс в пальто, и достал смартфон. — Адрес диктуй.

— Мой?

— Нет, блядь, мой.

— А ты со мной поедешь? — Глаза удивленно захлопали из-за очков.

— А надо? Да не ссы, я за Лёхой пойду, пока у него там ноги от алкашки не отказали еще. Сам доедешь?

— Так точно.

Макар вбил в приложуху какой-то там проезд и дом номер одиннадцать, через три минуты и одну сижку впихнул в салон «ланоса» уже чуть менее поплывшего пацана и всю свою обратную дорогу до студенческой хаты отслеживал с экрана его маршрут.

В коридоре он поймал Лёху, зажавшего у стены пьяненькую девицу. Проверив даму на наличие явного согласия, он заодно стрельнул у нее номер этого странного ботана, которого, кажется, тут знали почти все. Валентин, значит. И Макару теперь ох как хотелось познакомиться с этим Валентином поближе, но только когда градусов в нем будет немного поменьше.