(автор- https://t.me/RuRock3in. У него есть telegram заходите. Сейчас он написал целый рок зин! Не пропустите)

огоньки зажигаются сами,

огоньки иногда не видны.
то, что виделось днём, было    не с нами,

то, что ночью с огнём, были

не сны.

Если бы у Шурика когда-нибудь спросили, как именно он понял, что Лёвчик... не отсюда, Шура ответил бы совершенно бесхитростно: когда тот начал светиться.

Что?

Мелкий и взъерошенный, как пыльная городская птица, пацан на два года младше, что таскался за Шуриком, был вполне обычным – тощим, кучерявым, почему-то круглый год загорелым и по-детски пафосно молчаливым.

В нём не было совсем ничего слишком выдающегося, разве что, может быть, только излишняя горячность, и, как выяснилось чуть позже – вытекающие из неё предельная склочность и истеричность натуры.

Он, как и все тогдашние мальчишки, рано начал курить, отращивал свои буйные грязно-русые патлы в странные причёски, нарывался на неприятности. Расставлял пальцы на ладах и зажимал струны в такую раскорячку, что, казалось, будто руки у него однажды и навсегда судорогой свело в многозначительные "фиги" и теперь он как-то пытался к ним приспособиться.

Писал стихи и стыдился этого поначалу.

Но речь сейчас не об этом.

Речь о том вечере, когда они сидели в Лёвиной комнате с гитарами, а за задвинутой тяжёлой шторой, пахнувшей пылью и нафталиновыми шариками, шумел людскими волнами, как море сумеречным прибоем, и медленно затихал закатный Минск. Будучи лучшими друзьями уже примерно вечность – шутка ли, терпеть этого маленького бесёнка целый год – они не имели друг от друга совершенно никаких тайн.

По крайней мере, так думал Шурик, пока не начал играть их первую в жизни собственную песню, и на очередном звонком аккорде, взятом им с небрежностью и игривостью настоящего мастера, кожа Лёвчика в полужидких, чернильных сумерках вдруг засветилась. Не вся, как показалось в первый момент совершенно шокированному Шурику, а россыпью мелких, хаотично разбросанных по лицу, шее, плечам и торчащим из рукавов футболки рукам ярких, мерцавших в диапазоне от кристально-голубого до лилового точек. Свет от них был настолько ярким, что вокруг мальчиков по стенам рассыпалась настоящая карта полярного неба – чистая, морозная, сказочно звёздная ночь, осколок млечного пути, освещавший их тёмное, укромное обиталище своим светом через Лёву, как через проектор. Ночное небо покрыло всё: мебель, стены с плакатами – ламинированный и выцветший давно Дэвид Боуи получил маленькую звёздную дробинку прямо в свой зелёный, с наркоманским широким зрачком глаз – и самого Шурика.

Шурика, белого, как простыня, от ужаса и восторга.

Лёвчик смотрел на него немного смущённо, но как всегда весело. Его собственное голубоватое свечение отбрасывало на него причудливые тени и узоры, отражаясь от стен, и их медленное, плавное волнение было позже на то, как лунный луч прорезает толщу прозрачной, ледяной воды в бассейне под открытым небом, отражается от плиточных стен и играет на них – раскладывает тонкие, белёсые паутинки, если сидишь долго, на самом дне, и смотришь.

Это было завораживающее зрелище, только для него, только для Шурика.

– Как это... – тихонько, пришибленно прохрипел он, не в силах оторвать взгляда от переливающихся на чужой коже волн света и маленьких лучиков глядящих с Лёвиного нелепого, широкоскулого лица, ослепительно-чудесных звёзд, – кто ты такой?

– Я Лёва.

Радужки его глаз вспыхнули, будто глубоко в зрачках родились сверхновые, простёрли свои ослепительно-холодные лучи во тьму, как огромные прожектора одиноких маяков, светящих разом во все стороны. Один такой устремился к Шуре, заостренным кончиком осторожно кольнул его в самое сердце, иррационально горячо и чуть-чуть больно.

Удивительно безбрежный и голубой космос глядел на него Лёвиными глазами, лукавым прищуром усмехаясь без слов:

«Чудеса только начинаются».