gods&monsters — lana del rey

I.

Тэян задыхается, глядя на отражение, и не может отвести взгляд. Стоящий позади Юнги удерживает зрительный контакт через зеркало, а сам неторопливо, скользит по ее практически обнаженному телу ладонями, скрытому лишь тонким черным бельём. Зрелище завораживает, потому что его ладони на ее теле, как кажется Тэян, смотрятся до ужаса правильно, красиво. Она ничего не видит, кроме этих невозможных рук, касающихся ее так, словно Пак <i>его</i> не только на это крошечное мгновение, а на всю оставшуюся вечность, а потому ему и спешить некуда.

Грубые пальцы ласково, невесомо скользят по низу живота, дразняще проникают под корму белья совсем на чуть-чуть, а после поднимаются выше, очерчивая ребра, задерживаясь на них немного дольше, чем ей хотелось. Словно знает, что она больше всего на свете желает ощутить его руки выше, а потому нарочно медлит, не дает желанных касаний.

— Посмотри на себя, — шепчет на ухо пылко, жарко, задевая губами хрящ. Раззадоривает, заставляет сердце биться неравномерно — или вообще не биться — дышать тяжело, хватать воздух жадно. — Посмотри, как ты прекрасна, Тэян.

Тэян все равно. Она как будто его голос слышит сквозь толщу воды или с большого расстояния, а потому слова различает с большим трудом. Внимание рассеянно, а потому концентрироваться на голосе мужчины, когда он касается её тела так, как ей хотелось бы. Она следит только за его руками, опускается затылком на его плечо, прижимаясь спиной к мужской груди. Чувствует мягкую ткань его рубашки кожей спины, думает, что это несправедливо, потому что на ней из одежды только прозрачное кружево белья.

Юнги — змей. Змей-искуситель. На золотом блюдце приносит ей яблоко, толкает на грех, а она только и рада.

Он убирает её волосы, откидывает их на правое плечо и медленно скользит губами от ямки под ухом по шее и ниже, сменяя нежность поцелуев на тонкую боль несдержанных укусов, оставляющих под кожей крошечные алые точки, сильно выделяющиеся на фоне неестественной бледности.

А самое жуткое для нее самой то, что он взгляда он ее отражения не отводит и ей не даёт этого сделать. Словно магнитом притягивает, смотрит с таким сжигающим желанием, что ноги у Тэян подкашиваются. Она хотела бы отвести взгляд, хотела бы закрыть глаза, чтобы не видеть его взгляда, вытягивающего из её души все потаённые желания, но не может. Пак чувствует, что краснеет лишь одного этого взгляда — щёки горят алым, глаза блестят, а губы алеют от того, насколько сильно она кусает их из-за нетерпеливости.

Тэян думает, что, стоит ему еще раз её коснуться, как она взорвется, рассыплется на миллион маленьких кусочков его руках, насколько сильно она жаждет почувствовать Юнги. Его и его касания.

Она беззвучно стонет, наконец, прерывая зрительный контакт, когда он, очертив контур кружева лифа сверху, проникает под ткань, как будто бы случайно задевая сосок. Тэян жмурится, поворачивает голову в сторону, несдержанно кусая мужчину в подбородок, тычет носом в щёку, поднимаясь на носочки. Он скользит свободной рукой по ее шее, обхватывает линию челюсти пальцами снизу, чтобы властно повернуть её голову обратно к зеркалу. Держит крепко, как будто хочет убедиться, что она видит, смотрит.

Приспускает лямку белья с одного плеча, нарочно касаясь кожи. Там, где чувствуются его пальцы, горит нещадно, словно зажигалку близко-близко к телу подносят. Не сдерживает тяжелый выдох, когда он касается груди снизу, а после опускает вторую лямку, жарко целуя кожу на шее.

Тэян на свое отражение смотреть стыдно. С не снятым, а просто спущенным ниже лифом, алеющими пятнышками на шее, затянутым плотной пеленой взглядом и приоткрытыми искусанными губами она выглядит так, словно её как минимум нашли в потрепанном борделе. Словно готова в лепешку расшибиться, чтобы получить его внимания и касания.

Ноги не держат, Пак еле стоит прямо, в большей степени полагаясь на то, что Юнги не даст ей упасть. И становится только хуже, когда он, открыв себе доступ к груди, начинает откровенно играть с ней и ее терпением, выдержкой.

Тэян хнычет, хочет убрать его руку от груди, когда он, чередуя безграничную ласку и удовольствие с несдержанной грубость, будто бы ставит себе цель довести её до смерти. Слышит тихое, явно недовольное шипение над ухом, чувствует, как он усиливает хватку на челюсти и уже ощутимее кусает ее в плечо.

Пак заводит руку назад, отчаянно цепляясь пальцами за кожаный ремень на его брюках, хочет повернуться, чтобы коснуться его губ своими, но терпит поражение.

— Тише, милая, — Юнги вновь шепчет, даря кусачие поцелуи в плечи, и вновь устанавливает зрительный контакт через зеркало. — Ещё рано. Потерпи чуть-чуть, и я отплачу тебе за томительное ожидание.

Тэян как будто выныривает из воды.

Отрывает глаза, садясь на постели. В комнате душно и жарко даже несмотря на открытое окно и ветер, который заметно колышет штору. Футболка прилипает к телу, на котором все еще чувствуются чужие ласки, словно это даже и не снилось, а было наяву.

Тэян знает, что это — сон. Это действительно сон, ей одной принадлежащий, а не чужой кошмар или воспоминание. Только от этого совсем не легче, потому что… Только подумать, ей этот змей теперь и в эротических снах сниться!

Она смотрит на свое отражение в зеркале, понимая, что именно оно она видела в своем сне. Явственно ощущает возбуждение, напряжение которого неприятно тянет тело, требуя разрядки и расслабления. Кожа, не скрытая тканью футболки, блестит от пота. Волосы у корней влажные, что дарит неприятное ощущение, так что, собрав всю копну в кулак, Тэян приподнимает их вверх, удерживая на затылке, но это не то чтобы спасает ситуацию.

Пак скользит языком по искусанной нижней губе, чувствует солоноватый привкус крови. Видит в отражении, как лихорадочно горят собственные глаза, и не может унять бешенное сердцебиение. Не понимает, как докатилась до такой жизни и как, самое главное, ей теперь Юнги в глаза смотреть.

То, что она желает оказаться в его постели, почувствовать его руки на своем теле, Тэян скрывать хотя бы от самой себя не собирается, но… Понимать, что все её желания начинают превращаться в сладкие фантазии — стыдно.

Особенно потому, что теперь больше всего хочется, чтобы сны превратились в реальность, о которой она так грезит.

Тэян, все так же сбивчиво дыша, смотрит в окно. Штора, зацепившись за ручку, открывает вид на темное небо, усеянное звездами. Над кварталом они все так же видны слишком хорошо.

Рас Альхаге¹ в Змееносце горит ярко, явно над ней издеваясь.

II.

Когда тем же вечером в баре Чимина к ней подсаживается парень, начиная откровенно флиртовать, она впервые не посылает нарушителя своего одиночества ядовитым сарказмом, а охотно отвечает на топорные подкаты заигрывающей улыбкой. Чувствует, что ей нужно отвлечься, потому что все, о чем она может думать на протяжении дня, это Юнги и сон, в котором он откровенно, так, как она желала, касался её.

Знает, что это вряд ли сильно поможет — хотя бы потому, что парень-то ей и не особо нравится, Тэян даже не запоминает его имени — но все равно соглашается на его компанию. Даже разрешает ему выбрать себе алкоголь, что не нужно было делать — её настигает первое разочарование именно в тот момент, когда она делает глоток любезно намешанного Чимином коктейля.

И дело не в том, что коктейль гадский, вовсе нет — Чимин явно бесконечно долго мешает эту бурду, потому что все, что он делает, по умолчанию имеет приятный вкус. Просто это бурда — Тэян надеется, что хозяин бара не будет обижаться на нее за то, как она величает его творение — совершенно не в её вкусе.

Да и опыт показывает, что ей лучше не доверять парням, которые не прочь побаловаться какой-нибудь намешанной дрянью. У них по обыкновению из шкафа очень быстро вылезают неприятные флажочки, от которых Пак бежит, как в жопу ужаленная.

Она искренне надеется, что Чимин не назовет ее коктейльной сексисткой — а он это точно сделает, когда она скажет о своем отношении к этому типу алкоголю — просто жизнью уже научена.

Парень, с которым ее сводит нелегкая, много говорит о себе — Тэян ничего не запоминает, опрокидывая в себя шоты — и, если бы девушка пила каждый раз, когда он говорит «я», то свалилась бы замертво с алкогольным отравлением спустя десять минут. Громко смеётся, настолько громко, что это даже неприлично. Смеётся с собственных шуток, не смешных на взгляд Тэян.

Чимин постоянно косится на собутыльника Пак, словно тот его раздражает. Тэян думает, что так и есть — возможно, он даже подумывает выгнать его из бара. И это при том, что у Чимина, из-за работы, отличная терпимость и толерантность к пьяным людям — как-никак он работает барменом «больше, чем себя помнит», что прямая цитата, так что давно привык к подобного рода экземплярам, но этот парень явно может стать исключением в непоколебимой невозмутимости бармена.

Тэян думает, что было бы неплохо, если бы Чимин и правда выгнал этого парня, но тогда ей придется решать проблему с тем, то воспоминания о последнем сне никуда не денутся.

И, хотя она совсем не радуется тому, что ее спутник болтает слишком много, это хорошо помогает. Вместо того, чтобы бесконечно думать о том, как Юнги касался её во сне, мечтая о том, как было бы неплохо повторить это уже наяву, Тэян постоянно думает, что хочет, чтобы этот парень просто закрыл рот и никогда не открывал его.

После второго сета шотов Тэян становится все равно. После трех из следующего она думает, что её собутыльник не так плох. Она пьяна, что реабилитирует парня в её глазах, хочет забыться, с чем справляется алкоголь и бесполезный бубнеж, и в меньшей степени настроена думать о том, как древний змей практически поимел её в её же собственном сне.

Тэян решает остановиться на трёх шотах из третьего сета, потому что чувствует, что близка к своей норме, при которой думать о змее точно не будет, и которая утром не будет стоить ей здоровья.

— Он — полный неудачник, — шепчет Чимин, наклонившись к Тэян, когда ее спутник отлучается в уборную. Пак радуется, что бармен нарушает её одиночество, потому что знает, о чём начнет думать.

— Не знаю, — смеется в кулак Пак. — После выпитого алкоголя мне вообще все равно. Со своей целью он…- она двигает деревянную подставку с рюмками к Чимину. — …Справился на все сто, я могу думать только о том, как мечтаю, чтобы ему на голову упала люстра и он, наконец, заткнулся.

— Если ты будешь приходить ко мне, чтобы забыться, я просто перестану тебе наливать, — предупреждающе шипит бармен, убирая рюмки, и грозит пальцем. Звучит, впрочем, даже не как предупреждение, а настоящая угроза.

Тэян невольно верит ему, потому что выглядит Пак очень воинственно.

— Разве не для этого люди в бар ходят? — иронизирует, словно ей только что открыли глаза.

— Я таких людей не уважаю, хотя на них держится мой бизнес. Никогда не пробовала, ну не знаю, рисовать?

— В тебе снова проснулся психолог? — пьяно усмехается Тэян, переводя тему.

— Он никогда не спит, я, по-твоему, для чего здесь стою? — возражает Чимин. — Ищи себе хотя бы нормальную компанию, а?

— Волнуешься? — щурится девушка, жуя дольку лимона, и корчит рожицу. Кисло, но, чтобы перебить привкус алкоголя, самое то.

— Да он же выглядит так, будто, если бы мог, снял бы с тебя трусы прямо здесь.

О, как будто она не заметила! Тэян просто знает, что такого придурка, как этот, в штаны к себе точно не пустит, а потому даже не акцентирует на этом внимание.

— Не хочешь снимать мои трусы с лампочки?

— Боюсь, что мне тогда придется сжечь бар. А потом вызвать парочку священников, чтобы очистить это священное место, — цокает бармен. — Не знал, что ты та еще богохульница, а, Тэян. Снимать трусы в священном месте — а мой бар, безусловно, именно такое место — грешно как минимум. Я уж молчу о твоем образе жизни, который — сплошной грех.

— Да ладно тебе! Ты обо всех так печешься? Или только мне так повезло.

— Тебе повезло, ты мне нравишься больше других, но пекусь я так обо всех одиноких дурочках, которые пьют в компании придурков, которых я знаю прилично, в отличие от этих самых одиноких дурочек. Я, знаешь ли, живу с принципом «Мы в ответе за тех, кого напоили»

— Там приручили.

— В случае с пьяницами, как ты, это равносильные понятия, — Чимин смотрит ей за спину, и Тэян думает, что ее спутник возвращается. — К тому же, это Минхёк, я не удивлюсь, если узнаю, что у него в запасе пара венерических и маленький член, иначе как объяснить то, что за последний год я ни разу не видел его в компании трезвой девушки? Кажется, он думает, что так никто не узнает, что он не может удовлетворить девушку не только размером, но и скоростью.

Тэян смеётся и картинно закрывает уши:

— Чимин! Это не то, что я хотела знать!

— Давай, такси вызову? — предлагает парень, упираясь локтями в стойку, а сам-то только ей за спину и смотрит, очевидно наблюдая за возвратившимся собутыльником Пак, имя которого она, спасибо, Чимин, вспоминает.

— Чимин, не парься, мне Минхёк тоже не особо нравится, спать с ним я точно не буду, а все остальное… Да плевать.

Тэян не знает точно, сколько времени проходит, прежде чем Минхёк начинает раздражать своим бубнежом, но посетителей к тому моменту становится гораздо меньше, и, взглянув на время, она понимает, что время близится к закрытию бара.

Колокольчик на двери звенит, и Пак лениво оборачивается, желая увидеть, кто заходит в бар за час до закрытия, и, к своему горю, замечает того, о ком хотела думать в последнюю очередь. Юнги ч привычным ему безразличным видом заходит в бар, вальяжно откидывает взглядом посетителей и акцентирует внимание на зоне у стойки. Тэян не до конца понимает, на кого именно он смотрит — на неё, Минхёка или Чимина, но, когда он внезапно ловит ее взгляд, понимает, что первый вариант. На неё.

Она коротко кивает, выдавив пьяную улыбку. Внезапно понимает, что скорей всего выглядит плоховато — помада точно стерлась и съелась за вечер, глаза, она уверена, пьяно блестят.

Но Юнги — внезапно! — коротко улыбается ей в ответ. Лицо его лишь на короткое мгновение смягчается, являя какую-то абсолютно не привычную для него эмоцию. Всего секунда, а Тэян кажется, что у нее земля из-под ног уходит или стул из-под задницы выбивают и на пол толкают.

Эта короткая секунда кажется такой важной, драгоценной, что Пак уверена: запомнит это мгновение, будет бесконечно много раз вспоминать его, смаковать в памяти, как что-то бесконечно важное для нее.

На периферии слышит, как Чимин коротко просит позвать его, если кто-то придет, а после, выйдя из-за стойки, выходит в зал, скрываясь с Юнги за дверью единственного кабинета в баре.

Тэян вздыхает, потому что все усилия вечера летят коту под хвост. Стоит его увидеть, как в голове с новой силой вспыхивают картинки из сна, и Пак чувствует, как начинает позорно краснеть от стыда. Что обычно ей совершенно не свойственно, но, когда речь идет об этом мужчине, она просто не может вести себя так, как обычно — что-то, что сидит глубоко внутри, заставляет краснеть, смущаться, желать каждой клеточкой тела одного конкретного змея.

И это не то, чтобы раздражает или напрягает — нет, это вообще не вызывает никаких иных эмоций, кроме недоумения, потому что… Тэян абсолютно забыла о том, что вообще так умеет. Краснеть, смущаться, чувствовать себя слабой перед кем-то — как будто бы уже и не про нее вовсе.

Оказалось, про нее. Нужно было просто встретить нужного мужчину, и все как будто вернулось на круги своя, на практически десятилетие назад, когда она, вроде бы, была совсем другим человеком.

Минхёк тут же забывается и перестаёт интересовать Тэян абсолютно, хотя и до этого сложно сказать, что он ее интересовал не насколько, чтобы Пак хотя бы имя помнила. В голове только Юнги, и она думает, что это, очевидно, только её проблема. Ее мучает вопрос, что за дела могут быть у бармена и древнего змея?

Пак подумывает спросить, да только понимает, что ответ будет более интригующим, чем она сможет себе представить. Это же Юнги! С ним явно «просто» не бывает. Да и Чимин чего стоит — иногда Тэян думает, что он о себе чего-то не договаривает. Простым человеком Пак, держа бар в ведьмовском квартале, которым управляет вампир, и имеющий какие-то дела со змеем, быть просто не может.

Не естественно это. Да и Тэян просто никогда не поверит в этот бред.

— Эй, ты вообще слушаешь? — Минхёк практически раздражённо щёлкает перед ее лицом пальцами.

Пак качает головой, стряхивая с плеч нагроможденность мыслей, и поднимает взгляд:

— А?

— Ты не слушала, — цокает парень.

— Дружок, я пьяна, я свои-то мысли сейчас вряд ли услышу, — если они, конечно, не о Юнги, но Минхёку об этом знать уж точно не обязательно. — Без обид только, но я устала думать, а слушать кого-то — это тоже своего рода думать, так что. Да, не слушала.

— Честно.

— Моё третье имя!

— А второе?

— Наглость! — Тэян смеется практически вызывающе, скрещивая руки под грудью.

— Ну, раз ты устала думать… — Минхёк многозначительно улыбается, а после внезапно скользит по ее коленке и выше, к краю юбки.

Пак резко переводит на него холодный взгляд:

— Рука.

— Да, я знаю, — и ведёт выше.

— Я говорю, руку убери. Я не настолько пьяна, чтобы воспринимать то, что меня лапает левый парень, как данность, — цокает она вальяжно, а после многозначительно смотрит на ладонь парня. — Дружок, убери, — повторяет уже более напряжено, как будто шипит сквозь зубы и, еще чуть-чуть, и начнет плеваться ядом, став эталонной жительницей змеиного города.

— Выпьем еще? — игнорирует, немного сжимая руку на ее бедре.

— Если только твоей крови, — Тэян чувствует, как внутри клокочет раздражение, потому что кто он, черт подери, такой? Говорили же ей, не пить с идиотами, но Пак же умнее всех. Чушь!

Рядом как будто из-под земли материализуется Чимин, который умело давит улыбку. Стоит рядом с Тэян, закинув руку на спинку ее стула, и выглядит так, словно они все как минимум друзья. Пак даже не заметила, как он вернулся.

Ей даже становится интересно, он вмешался потому, что она со стороны выглядела в этой ситуации как будто хочет убить Минхёка, или потому, что со стороны выглядит как кто-то, кому и правда нужно помогать.

— Минхёк, приятель, налить выпить? — слишком громко для сдержанного обычно с гостями себя восклицает Чимин. Проходит секунда, потом вторая, и бармен наклоняется к парню, с невозмутимой улыбкой продолжая: — Видишь, там мужик стоит. Мрачный такой, смотрю на него, а по коже мурашки бегут, — кивает себе за спину, и, проследив за его взглядом, Тэян снова видит хмурого Юнги. В этот момент он не спешит ей улыбаться, как будто бы решив поддерживать сказку бармена. — Это ее хахаль.

Пак, если бы пила, точно подавилась бы. Она хочет было возмутиться, но чувствует, как Чимин тыкает в лопатку, как будто требуя подыграть ему. Тэян закатывает глаза на этот фарс, поворачивает в сторону к змею и, улыбнувшись так нежно, как только может, шлет воздушный поцелуй.

Так же ведут себя парочки?

Минхёк смотрит туда, куда указывает бармен, и ему явно не нравится то, что видит. Он даже сглатывает напряжённо.

— Тогда чего она тут сидит без хахаля? — хмурится Минхёк, но руку, все-таки, убирает.

— Так поссорились же, голубки! С кем не бывает, да? Сестрица у меня та еще провокаторша, хлебом не корми, дай бойфренда побесить.

Если бы Тэян пила, то подавилась снова. Она незаметно толкает его локтем в бок, мол, что ты вообще несешь, а сама давит улыбку, кивая, будто бы соглашаясь.

— Ты никогда не говорил, что у тебя есть сестра, — подозрительно щурится Минхёк.

— Она — позор на моей репутации, я предпочитаю делать вид, что ее не существует ровно до тех пор, пока эта красотка не появляется в поле моего зрения, — с искренней печалью вздыхает Чимин.

Пак хочет закатить глаза. Вот уж точно, был бы он ее братом, точно получил статус брата года.

— Но хахаль у нее, — гораздо тише начинает бармен, как будто бы с испугом оглядываясь на мужчину. — Настоящий идиот. Ревнивы-ый, просто кошмар. На прошлой неделе сломал челюсть официанту, которой просто сестрице улыбнулся, представляешь? И, кажется, тебе не очень повезло, потому что он видел твою руку на ее ноге.

Минхёк хлопает глазами.

— Бегать умеешь? — с улыбкой интересуется Чимин.

— Не особо.

— Придётся научиться, — таким тоном, словно озвучивая приговор, резюмирует бармен.

— А?

— Беги.

Тэян не скрывает весёлого хохота, заметив, как ее бедный собутыльник, икнув, срывается с места, заметив, как Юнги направляется к ним. Проходит секунда, и от Минхёка не остается и следа, а Пак заливается смехом, закидывая голову назад и упираясь затылком в грудь Чимина.

Не может перестать смеяться, потому что ситуация выходит забавная, и это отвлекает ее от того, что еще немного и Юнги будет рядом с ней на расстоянии вытянутой руки.

Что было бы нежелательно, потому что отрывки сна уже накрывают ее волной.

— Вы двое! — Пак прикрывает рот рукой, все так же смеясь. Она пьяна, а момент и правда смешной, а потому Тэян просто не может перестать смеяться. — Вы напугали бедного парня!

— А че это он руки распускает? Так еще и в моем баре! Позорник, — бубнит бармен, заходя за стойку. — Я же говорил, что он — придурок?

— Я же говорил, — кривляется Тэян, повторяя его манеру. Чимин закатывает глаза и скрывается в подсобке.

Тэян, хохотнув, смотрит на Юнги, севшего на место Минхёка. Смеяться тут же перестает хотеться. Смотрит на него как будто быв с каким-то вызовом, чему вторит и Юнги. У него, во взгляде, правда, есть нотка иронии, которую мужчина скрывать явно не собирается. Тэян цокает, закидывает ногу на ногу и дергает носком ботинок в воздухе.

Атмосфера вокруг накаляется, но Тэян не может сказать, что это связанно с каким-то тяжелым напряжением. Отнюдь. Она чувствует какую-то тягуче-приятную тяжесть, мягко давящую на плечи, млеет под взглядом Юнги, как будто бы плавится. Словно вокруг, кроме них, нет никого, и есть в этом что-то драгоценное, манящее.

У Юнги аура мрачная, тяжелая и темная, Тэян как будто чувствует присутствие душ всех тех, кого он убил за свою долгую жизнь. Кому причинил вред, но Пак это совершенно не отталкивает. Если подумать, то она и правда сильно недооценила привлекательность тьмы.

Возможно, змей-искуситель был прав, когда говорил, что даже самые чистые сердцем к этой тьме, разрушающей и отравляющей, тянутся. А у Тэян сердце совершенно не чистое — сгнившее, оно кровь еле перекачивает в организме, с трудом поддерживая в слабом теле жизнь.

Тэян внезапно ловит себя на мысли, что ей, по-хорошему, было буквально суждено тянуться к его тьме. И это вовсе не история о том, как самые искусные противоположности притягиваются — у Тэян с Юнги полярности схожи, так что, по-хорошему, они и отталкиваться должны, но нет.

Она не может сказать, чувствует ли Юнги тоже самое — может, он все ещё ждет свою бывшую девушку, воспоминания которой она видит иногда, кто ж его знает? — но точно знает, что её саму к нему тянет, словно магнитом. Как будто тело паутиной умелый паук оплетает и медленно тянет-тянет-тянет к себе на верную смерть.

— Ну, что, хахаль, — играет бровями Пак, старательно пряча поглубже все мысли о природе тех чувств, что он вызывает у неё. — Будешь бедному парню руки ломать?

Справедливости ради, Юнги как раз и выглядит как человек, который может сломать кому-нибудь что-нибудь на ровном месте. Даже если это никак не будет связано с девушкой или кем-то вроде того. Честно говоря, иногда Тэян вспоминает, как невозмутимо он выглядел, когда убил ведьм, которые сопровождали Минхо, и чувствует, что больше знать о том, на что он способен, не хочет.

Тэян, стоит отдать должное, достаточно того, что она сама не чиста на руку.

Юнги вальяжно упирается локтем в стойку, картинно задумывается, прежде чем ответить:

— Думаю, стоит. Я же ревни-ивый, просто кошмар, — повторяет слова Чимина, да таким тоном, словно это настоящая правда.

— Обе сломаешь?

— Еще и по челюсти дам, для полноты картины.

Тэян хмыкает. А в голове тем временем с новой силой вспыхивают картинки из ее сна, и девушка чувствует, что начинает бесконечно краснеть.

Юнги щурится:

— Ты покраснела.

И Тэян краснеет сильнее, потому что ее ловят на таком недоразумении.

— Это всё алкоголь, — отмахивается девушка, хотя и звучит максимально неубедительно.

А змей как будто знает, что она лжет. Как будто знает, что о чем она думает. Знает, что ей снилось, а потому смотрит каким-то тяжёлым вниманием, жадно хватая ее реакцию и каждое изменение в выражении ее лица.

— Думаю, так и есть, — хмыкает мужчина. — Тебя проводить?

Не надо.

Тэян представляет, как будет краснеть каждую секунду, вспоминая о своем сне.

Нет-нет-нет-нет, это совершенно нежелательно.

Только почему-то вместо того, чтобы отказаться от его предложения, она слишком быстро отвечает:

— А давай, хахаль!

III.

— Мы закрыты! — кричит Шухуа из подсобки, когда слышит, как колокольчик над дверью звенит, оповещая о посетителе.

Она знает, что это не Тэян — той здесь просто делать нечего в такое время, а все возможные клиенты явно увидят табличку «Закрыто» на двери. Ну, если это, конечно, не какой-нибудь придурок, для которого закрытые двери вовсе не преграда. К сожалению, у Шухуа есть на примете парочка таких существ — и смертных, и бессмертных — но ей искренне хочется верить, что никто из них к ней на рандеву не зашел.

В ответ не раздаётся ни звука — даже не звенит колокольчик снова, так что Шухуа понимает, что ее гость не ушёл.

Она громко цокает, а после, тряхнув волосами, ставит на столик древний артефактов, решает выйти к гостю и выгнать его уже лично. Поступь у нее тихая, бесшумная — и из-за того, кем Шухуа была последние пять веков, и потому, что туфли ее покоились за кассой, а махровые тапки — был, всё же, плюс в том, что квартира ее находилась сверху лавки — но, как думала вампира, если ее гость не человек, он все равно узнает, что она собирается выйти к нему.

— Как я уже говорила…

Шухуа замирает в арочном проходе, держась руками за стены с обеих сторон от себя. Она внимательно смотрит на мужчину, стоящего посреди основной части магазина. И, вроде бы, совершенно не удивлена видеть его в этих стенах, но внутри какое-то странное чувство растекается. И такое происходит каждый раз, стоит только увидеть его.

— Здравствуй, Намджун. Напоминаю, — указывает на дверь и табличку на ней. — Закрыто.

— Я заметил.

— И что ты делаешь тут? — Шухуа цокает и, скрестив руки на груди, упирается плечом на косяк.

Она чувствует, что вокруг будто бы летают искры. Не удивляется совершенно, что потому что привыкла уже к этому — стоит встретится с ним, так от воздуха, в целом, можно прикуривать. Это уже как аксиома, о которой вампирша просто не хочет говорить лишний раз. Потому что, как ни крути, а признавать того, что происходит в её сердце, стоит ему появиться в поле её зрения, не хочет.

Не хочет вот уже пять веков и не будет как минимум столько же.

Намджун причём руки в карманы красных брюк, откинув в стороны полы пиджака того же цвета:

— Шу, послушай.

— Шухуа, — невозмутимо поправляет вампирша, не поведя бровью. А хочется, потому что… Потому что это Намджун.

Намджун кивает:

— Хорошо, Шухуа.

Девушка старается сдерживать свои эмоции — от того, как собственное имя звучит в его исполнении по спине бегут мурашки. И сердце, если бы оно билось, точно пропустило бы удар. Она слышала это бессчетное количество раз, но все равно бесконечно млеет от того, как змей тянет гласные в ее имени.

Тянет по-змеиному, в одному ему присущей манере, которую за пять веков не повторил ещё никто, а потому и Намджун для неё как будто особенный. В слух Шухуа этого, конечно, точно не скажет.

— Жаль, что тревожу тебя после закрытия, но, слушай, я хотел поговорить о…

— Ней, я понимаю, — Шухуа не удивляется и не обижается. Только кивает невозмутимо, склонив голову на бок.

Намджун беззвучно усмехается, на мгновение опустив голову:

— Я хотел поговорить о тебе.

Вампирша хмурится. Молчаливо указывает на себя пальцем, выгнув бровь:

— А что обо мне говорить-то, а, Намджун? Жива, если так можно сказать, здорова, если закрыть глаза на то, что я просто по природе не могу болеть. Хочется кого-нибудь убить, как всегда, ну, знаешь, удавить собственными руками, но это мое типичное состояние, тебя это не должно удивлять. И вот проблема, друг, — выделяет голосом. — Ты очень не вовремя маячишь перед глазами, так что… Может, тебе все же пора? Мы и обо мне обычно говорим в контексте «нас».

Справедливости ради, Шухуа хорошо помнит каждый их разговор за последние два века — их было семь. И любой из них приносил такую сильную душевную боль. Не от того, что говорилось — в какой-то степени, если только — а от конфликта между желаниями сердца и мозга. Каждый раз Намджун одним только присутствием тревожил ее моральное

— Странно слышать «нас» от тебя, с твоей-то позицией «никаких «нас» больше нет».

— Вот именно, нет, так зачем нам, — делает акцент с нажимом, указывая снова на себя, а потом на змея. — Говорить обо мне? Я мало того, что не хочу об этом говорить… Не хочу, не настроена, думай, как хочешь… Но и не вижу смысла? О чем нам говорить? Если только о высокопарной чуши, которая меня, как тебе тоже известно, не привлекает ни в каком виде. Да и я, знаешь ли, боюсь, что после разговора с тобой стану душной задницей, так что… Ты прекрасно знаешь, где выход.

Намджун на ее грубость не реагирует. Шухуа — такая Шухуа, чего-то другого ей просто не дано. Он в её голосе чего-то, что могло хотя бы отдаленно напомнить нежность, ласку, заботу, не слышал уже много веков. Забыл уже то, как звучит добрая Шухуа, словно это было в другой жизни.

Как будто просто знает двух абсолютно разных людей, выглядящих как отражение друг друга.

И это, признаться, на протяжении многих веков вызывает эмоции скорее смешанные, чем конкретно негативные или конкретно позитивные.

Намджун вообще не знает, что по этому поводу чувствует.

— Хочешь ты того или нет, Шухуа, но ты — далеко не посторонний для меня человек, — говорит наконец, смотря на неё таким взглядом, от которого внутри все миллион раз резко переворачивается. В душе у вампирши — если она есть — все крутится в такие тугие узлы, а горло сдавливает чьей-то сильной рукой. Особенно тяжело от того, с какой невозможной заботой он смотрит на неё до сих пор. А прошло слишком много веков, чтобы это вообще было правдой. — И, исходя из этого, я не могу молча смотреть, как ты лезешь на рожон.

— Ты про Юнги? — хмыкает она в ответ, сохраняя все прежнюю невозмутимость лица. Это сложно, но возможно. У неё, всё-таки, были долгие годы, чтобы отточить это умение. — Да чхать мне на него. Меня волнует жизнь близкого человека, твой змеёныш мне интересен в последнюю очередь. Что он сделает? Убьет меня? Ну, хорошо, — невозмутимо жмёт плечами. — Мне-то терять нечего, родной. А так у меня есть шанс помочь другу. Ты не сделаешь ничего, будешь только наблюдать за тем, как он гонит ее к обрыву, бьет под дых и скидывает с обрыва.

— Шухуа…

— Он погубит ее снова, — качает головой девушка, поджимая губы. — Понимаешь? Погубит! Я не могу допустить это снова, не могу. Вы, змеи проклятые, никогда не думаете о других. Только о себе и своем эгоистичном желании обладать кем-то вне зависимости от обстоятельств. Да, можете сделать счастливой, подарить весь мир, но взамен попросите не только тело и душу, но и жизнь. Вы, змеи, приносите только страдания тем, кого любите.

Намджун в несколько шагов оказывается рядом. Стоит совсем близко, склонившись к ней, да так, что Шухуа чувствует его дыхание на виске. Она вздыхает, боясь даже взгляд на него поднять, чтобы не увидеть той непривычной для Намджуна мягкости и нежности. Той ласки, которую дозволено видеть только ей.

Вампирша устало продолжает:

— Я прожила свою жизнь, она была долгой, насыщенной, видела, как сменялись эпохи, но… Я, вероятно, устала от этой вечной жизни, а потому мне терять просто нечего. А она — нет. Она не то, чтобы смены эпох не видела! Она ничего не видела из-за твоего змея, понимаешь? Я ничего не лишусь, если сделаю так, чтобы она прожила хотя бы эту жизнь счастливо.

— Ничего не потеряешь? — шепотом повторяет мужчина. Хочется поднять ее подбородок, заглянуть в глаза, показать, что все то, что она говорит, сущий бред, но Намджун просто не может позволить себе коснуться ее. Как бы того, впрочем, не хотелось. — Ты потеряешь жизнь.

— А ты переживаешь из-за этого потому, что я могу умереть, или потому, что, будучи эгоистом до мозга костей, просто не хочешь, чтобы я в какой-то момент перестала радовать твой глаз своим существованием?

— Я переживаю потому, что ты не думаешь, что делаешь. Не думаешь, кому бросаешь вызов и бесконечно лезешь на рожон.

— Устал спасать меня? Так не спасай, я живу пять веков, переходный возраст точно закончился уже, так что… Иди-ка, пока я не решила, что ты — отличный кандидат на роль моей новой жертвы.

Мужчина качает головой:

— Настоятельно рекомендую перестать лезть в это. Он не спустит тебе с рук пакости, а я…

— А ты, — хмыкает Шухуа, и теперь в её голосе слышатся нотки горечи. — А ты ничего не сделаешь, потому что твоя змеиная ассоциация зла тебе важнее, чем я. Если ты забыл за пять-то веков, то это — причина, по которой мы сейчас здесь. Волнуйся за меня сколько хочешь, но не забывайся — более нас ничего не связывает, я никаким образом не отношусь к тебе, как и ты ко мне, я не принадлежу тебе или что-то в этом духе. И уж тем более, Намджун, тебя, извини за мой французский, надеюсь, твои чувствительные ушки эстета не закровоточат, никаким образом не должно трахать мое благополучие.

Намджун устало прикрывает глаза, понимая, что за прошлые ошибки расплачиваться вечно будет. Пальцы как будто подрагивают от желания коснуться ее, как раньше, совсем давно. Настолько давно, что это кажется скорее фантазией желанной, чем каким-либо проявлением реальности.

— Больше всего на свете я ненавижу, как ты, уперевшись лбом в стену, рубишь с плеча, создавая себе самой проблем. Думай, что хочешь Шухуа, но пока я дышу, твое благосостояние будет волновать меня.

— Чепуха! — восклицает вампирша, поджимая губы, и, наконец, поднимает на него взгляд, вскинув подбородок. Смотрит с ехидством и ядом, потому что внутри все клокочет, а держать язык за зубами более не получается. — Чепуха, Намджун, тебя волнует только собственно благополучие! Твое и твоих поганых змей, меня в этом списке никогда не было и не будет. Что же у тебя за идея фикс такая? Не нравится, когда тебя бросают, а потому уже пять веков стараешься вернуть меня или что? Не получится. Ни сейчас, ни через пару веков, потому что я тебе не доверяю.

— Ты не сказала «никогда», это внушает надежду, — невозмутимо замечает мужчина, а после отходит от нее на шаг назад. — На самом деле, Шухуа, мне просто было интересно насколько ты серьезно настроена.

— Серьёзно! И что с того? В отличие от тебя, который сначала трахает двадцатилетних ведьм-дурочек, а потом исчезает на многие годы, я всегда настроена серьезна. Что тебе дало это знание?

— Понимание, что рано или поздно придется выбирать между змеями и тобой, а особенно твоей жизнью.

Намджун, в последний раз кинув на неё нечитаемый взгляд, разворачивается, и идет к выходу.

— Ты все равно выбрал их, не меня или мою жизнь. Знаем, плавали. Я готова была в Ад за тобой спуститься, а ты бросил меня именно в тот момент, когда я больше всего нуждалась в тебе потеряв единственную подругу. Ты выбрал змей, и я, впрочем, не могу тебя винить, потому что… Потому что до определённого момента и сама всегда выбирала ведьм

Мужчина останавливается, замерев с поднятой к двери рукой:

— Да, я уже выбирал. Да, выбрал змей. И у меня было слишком много времени, чтобы понять, что выбор был сделан неправильно.

Шухуа замирает, глупо хлопая глазами. Вся спесь спадает, и у вампирши нет сил даже на грубость.

Змей смотрит на неё через плечо:

— Я не буду обманываться и говорить, что та история не повториться, но… Могу пообещать, что ты, Шухуа, не пострадаешь. Даже если это будет стоить мне отречения от семьи.

Вампирша, стоит только двери за ним закрыться, устало спускается по стене на пол.

Это глупое сердце, которое — удивительно — как будто бы начинает биться в груди, охваченное агонией.

Шухуа хотела бы, чтобы все змеи просто исчезли. А ещё ведьмы.

И люди.

И вообще весь грёбаный мир.

¹ Рас Альхаге — альфа созвездия Змееносец, самая яркая звезда в нем.