Полог на небе зимнем,
Любимый - тёмно-синий,
И звёздный, шепчет «поздно».
Теперь он под плитой бетонной,
Скрывает ночь бессонную;
Синиц в ладонях кроет,
Мерцает ядовитым роем.
Клином журавлей, напоминает томный морок
В отражении теней,
И слабый блеск на дне очей.
А под Луной зловещей
Бродит с горем зверь.
Не воет, не скулит, бежит без боя;
Переживая бурю, созерцает
Кровосток излучин боли сломанных костей
Экзоскелета сна, и духа смерть.
Он знает, все оскомины набиты были клином журавлей,
Недосягаемых и пленительных.
И сколько ими нитей,
Было протянуто к душе?..
Но сколько их не грей в уме,
В ладонях места нет -
Давно уж свиты гнёзда птах робей,
Чья трель подкармливает змей из кладезя.

От ног холодных сына Ареса, к моим ногам
Плетут канат из зла и зависти,
Ведут по тропам в скорбный храм.
И знали все, что я паду лишь замертво,
Но говорили, мол, темно
Пока ещё твоему взору таинство;
Года минут - покаешься.

Года минули - капища разбиты палицей,
Усыпанной заточенными иглами из чёртовых когтей;
Не поклоняясь ликам мираточащим, я проклинаю аиста,
Швырнувшего на камни гнить
Не плотью - изнутри на пир червей;
От боли исповедь писать,
И даже змеи ядом травятся
От капель ниспадающих с пера.
И так неподобающе выплёскивать отраву на листах,
Но мне б сперва оправиться, Избавиться от ста цепей,
И побороть истошный страх,
Чтоб небо тёмно-синие не поминало
За плечами крах, исток потерь
И сток идей; ужасный линч не призывал
Чтоб клич упущенного клина журавлей.