Нордейл

Чон проснулся в пять утра и долго смотрел в потолок. Чужой дом, чужая спальня – дожился. Какое-то время вертелся с боку на бок, силился уснуть, то на короткое время проваливался в дрему, то выныривал из нее и вновь гнал от себя непонятное тягучее беспокойство. А потом понял, что устал так спать.

Поднялся, с раздражением обнаружил, что часы показывают лишь начало седьмого, умылся, отыскал в шкафу чистые джинсы, натянул. Наверное, в чужой не по размеру одежде он выглядел, как клоун.

Кого это заботит?

На кухне чая не нашел, но нашел покрывшуюся пылью банку кофе, вскипятил чайник. Долго сидел в гостиной, курил, бросал окурки в потухший камин. Гадал, сильно ли настучит ему за это по «кумполу» друг, решил, что несильно. Кое-как дождался, когда стрелка часов подползла к отметке «восемь» и только после этого взял с каминной полки ключи от стоявшей в гараже машины.

Все. Утро наступило.

Намджун должен быть на рабочем месте, а если нет, он подождет.

Над Нордейлом висело комковатое небо; накрапывал дождь. В приоткрытое окно тянуло мокрым асфальтом, бензином и прелыми листьями – ранней, подступавшей к городу осенью. На парковке перед Реактором блестели влажными крышами ряды одинаковых серебристых машин – все, как одна, с белой полосой на борту – излюбленный транспорт представителей Комиссии.

«Любители серого цвета, за ногу их», – отстраненно подумал про себя Чон, шагая мимо. Толкнул дверь в Реактор, зажмурился, когда по лицу прошелся луч от сканера, поздоровался с похожим на манекена охранником.

– Доброе утро, Чон Чонгук.

– Доброе утро... – хотел добавить «робот», но промолчал. Ему бы сегодня вообще внимательно следить за языком, а то не только Дженни – себе помочь не сможет. – Господин Начальник на месте?

– К сожалению, нет.

– А Сиб?

– У себя в кабинете.

Мысленно ругаясь на непонятно где шляющегося Намджуна, стратег зашагал к лифтам.

– А где Намджун?

Заместитель Начальника почему-то пребывал в скверном настроении. Просматривал информацию сразу с трех висящих перед ним в воздухе экранов, хмурился.

Как еще косоглазие не заработал?

– Занят.

– Он хотя бы в здании?

– Нет.

– Передай ему, пожалуйста, что я заходил.

– Передашь сам, когда увидишь. Я не секретарь.

Угу. В этом весь Сиб – хорошо еще, если просто отошьет словесно, а то, не ровен час, пошлет заниматься исправительными работами вокруг Реактора, отправит на череду дополнительных тренировок по стрельбе или пообещает срезать вдвое зарплату. И за что, спрашивается? За не вовремя совершенный визит.

Мудло.

В надежде на то, что Сиб последнюю мысль не уловил, Чон поспешил обратно к лифтам. Снова кивнул охраннику, вышел на парковку, сел в машину и принялся ждать.

Капли чертили на лобовом стекле неровные прозрачные змейки; сотовый Дженни не отвечал.

После того как отыскал номер в городской базе Ланвиля, Чонгук трижды пытался его набрать – каждый раз без ответа.

Давай, Дженни, ответь. Где ты есть?

Он не знал, что именно собирался ей сказать, – придумал бы по ходу. Просто хотел услышать ее голос, хотел знать, что она жива. Что не наделала накануне глупостей.

– Ты ведь не шагнула с крыши, нет? – бубнил себе под нос, слушая длинные гудки.

Нет, не шагнула, не должна была. Это раньше он думал о ней, как о пустоголовой девчонке, способной лишь на то, чтобы жрать по подворотням «экстази», а теперь знал: Ким Дженни – прекрасная женщина. Не пустая и не слабая, с хорошей выдержкой, со стойким характером и чудесным добрым сердцем. Лишь бы только не сдалась после очередной неудачи.

А он бы не сдался?

Нет, наверное. Но ведь он мужик, а она женщина – есть разница.

Чонгук крутился на сиденье ужом – какое-то время слушал радио, быстро устал от неестественно бодрого голоса ди-джея, выключил приемник. Смотрел на входящих и выходящих из Реактора людей, думал о том, что сегодня ему предстоит разговор с Лисой, – незачем откладывать неприятное надолго...

«Съешь свою лягушку с утра», – поучительно заметила бы Бернарда. Она вообще любила странные фразы и сравнения – другой мир, другой менталитет. Намджун, наверное, уже привык к ее забавным шуткам.

Лягушка. Лягушкой она называла самое неприятное запланированное на день дело, которое предстояло сделать, как можно скорее, чтобы не мучиться. И «лягушкой» в этот день была Лиса. Нет, не Лиса – разговор с ней.

А, может, лягушка – это я сам?

Так, занятый неприятными мыслями, Чонгук дождался момента, когда из дверей главного офисного здания Комиссии показался Джон Сиб. Махнул ему через лобовое стекло, привлекая внимание, открыл дверцу, когда заместитель приблизился.

– Я знаю, что ты не секретарь, но...

– Намджун будет после двух, – коротко бросил человек в форме и прошел мимо.

– Спасибо, – выдохнул Чон без особой благодарности.

И что ты за человек такой? Хоть бы остановился, хоть бы раз ответил вежливо.

Но Сиб не был ни человеком, ни вежливым субъектом, и он вообще уже ушел; равнодушные ко всему наручные часы показывали начало десятого.

«Съешь свою лягушку», – снова всплыла кусающая сознание мысль.

Чонгук закурил. Поднес к кончику сигареты дрожащее пламя зажигалки, выдохнул дым в форточку и тяжело вздохнул.

Хорошо, если бы сегодня за него эту самую лягушку съел бы кто-нибудь другой.

Дерьмо. Дерьмо-дерьмовое. Вот Лиса новостям не порадуется.

* * *

Собственную входную дверь он открывал, как взломщик, – тихо, стараясь, чтобы не щелкнул язычок замка.

Или, как вернувшийся из бара под утро пьяница. К злой бабе-жене.

«Баба-жена», однако, услышала. То ли еще из окна увидела, как к дому подъехала машина, то ли сутками стояла тут в коридоре.

– Привет.

И по ее лицу он сразу понял, что теплого приветствия не будет, – ни «здравствуй, дорогой», ни нежеланных объятий, ни поцелуя, от которого все равно пришлось бы увернуться.

– Привет.

И тишина. Ни шага навстречу, ни улыбки на лице – лишь укоризненный взгляд в темной прихожей.

Интересно, в чем он провинился на этот раз?

– Ты ни разу мне не позвонил.

Ах, вот оно что. Уже не пытаясь вести себя тихо – хозяин он в этом доме или не хозяин? – Чон переступил порог, бросил под вешалкой рюкзак, стянул с плеч ветровку.

– Чья эта куртка?

Она изучила всю его одежду?

– Друга.

– Ты ночевал у друга?

Чонгук, упершись взглядом в стену, тяжело вздохнул.

Съешь свою лягушку.

Может, проще – убей?

Они сидели на кухне. На столе ни завтрака, ни чая, ни пирожных – на столе пусто. Сидели, как враги, – он по одну сторону, она по другую. Лиса, правда, сидела недолго – как только обнаружила отсутствующее на его пальце кольцо, рывком поднялась с места, подошла к столу, плеснула в стакан из графина воды. Но сразу «к делу» переходить не стала, выждала положенную паузу, повернулась к Чону уже со спокойным и деловитым лицом.

– Что, на Уровне не работали телефоны?

– Работали. Я не мог позвонить.

«Не мог? Или не хотел?» – вопрошали ее зеленые глаза. Идеальный, как и всегда, макияж, прикрывающий и эмоции, и душу.

«Откуда было звонить, – думал Чонгук, – с Магии? Или из Черного Леса? С Уровня на Уровень не позвонить – нет таких аппаратов». Ах да, он, кажется, забыл сказать ей, что может путешествовать так далеко.

Вот был бы повод похвалиться перед подругами...

Дались ему эти подруги.

– Мог бы сказать, что с тобой все в порядке, сообщить, как ты и где.

– Не мог, – повторил Чон. «Или не хотел», – встретил ее взгляд своим, жестким.

Лиса отвернулась к окну; он заметил, что стакан в ее руке дрожит. Затем она посмотрела на него с нервной улыбкой:

– Ты ведь хочешь мне что-то сказать, да? Что-то... неприятное.

– Да, – он не стал ходить вокруг да около. – Давай... расстанемся.

Слова прозвучали, как пистолетный выстрел в тишине. Запах пороха, необратимые последствия и душащая обоих тишина.

А потом она усмехнулась. И в этой усмешке прочиталась душевная боль; он чувствовал себя полным козлом. Однако как еще строить разговор, если не прямо? Врать, выживать ее из-под крыши, ждать, пока сама примет решение, даст ему пощечину и соберет чемоданы? Не по-мужски это, неправильно.

– Я... – ее пальцы с идеальным маникюром теперь дрожали еще сильнее, – плохо готовила? Чем-то не угодила тебе? Мало убиралась, делала что-то не так? Недостаточно хорошо ублажала тебя в постели?

Последняя фраза прозвучала и вовсе неприятно – болезненно для обоих.

– Лиса, не надо. Ты... – хотел добавить «всем мне угодила», но понял, что в этом случае точно выставит себя полным дураком, – продолжил иначе: – Ты хорошая.

Она рассмеялась неестественно и зло.

– Так говорят всем, с кем прощаются, да? «Лиса, ты хорошая! Но только иди, ладно?» Чонгук, что случилось с тобой за время отсутствия? Что заставило тебя принять такое решение? Если уж хорошо готовила и «ублажала».

– Просто не люблю, – ответил Чон коротко, как рубанул топором по канату. – Прости.

А на ее лице одна за другой сменяли друг друга эмоции – удивление, недоверие, разочарование, печаль, удрученность, злость.

– Раньше любил, а теперь не любишь?

Он не любил ее и раньше. Но почему-то позволил с ним жить, зачем-то согласился надеть на палец ее кольцо.

– Давай не будем, хорошо? Обойдемся без драмы.

Не бывает прощаний без боли. Прощаться больно даже с тем, кого не любишь. Потому что, если любишь «не так», то козел, если не любишь совсем, то козел еще больше. Он уже понял, что козел в любом случае, – так чего тянуть?

– Без драмы?! – с нее в один момент слетела вся культурность; возмущенно дрогнули золотые локоны. – Я сутками здесь горбатилась – старалась, чтобы все блестело, сияло и переливалось! Чтобы у тебя всегда было что поесть и попить, чтобы был сыт и доволен. В кабинет твой заходила только на цыпочках, от половины того, что любила, отказалась, друзей твоих терпела!

Он достал из кармана золотое кольцо и положил его перед собой на стол. Произнес тихо, но жестко:

– Вот и не терпи больше. И не отказывайся от того, что нравится.

Полный бешенства взгляд из-под длинных, накрашенных тушью ресниц, сжатые в ярости губы. Она сгребла кольцо пятерней и тут же бросила его ему в лицо. Попала в лоб – он не стал прикрываться ладонью.

– Подонок!

И тебе только хорошего. Жаль, что без драмы не обошлось.

Кольцо упало на пол, встало на ребро и укатилось под стол.

– Сволочь!

Жаль. Он не хотел, чтобы больно... Но не больно, наверное, не бывает.

– Когда ты в следующий раз позвонишь мне, я не возьму трубку, понял?!

Он понял. Он сидел молча – знал, что извиняться бесполезно, а говорить, что звонить не собирается, не стоит точно. Лишь сморщился, как от зубной боли, когда по полу агрессивно и звонко процокали к выходу из кухни каблуки модных туфель.

«Зачем, – спросил себя мысленно в который раз, – в доме, где должно быть тепло и уютно, носить каблуки?»

Чтобы собрать вещи, ей понадобилось около часа; вызывая такси, она демонстративно не смотрела в его сторону.

«Ты еще пожалеешь... – немо упрекала его ее напряженная фигура – вздернутый вверх подбородок, неестественно ровная осанка. – Пожалеешь, вот увидишь!»

– Мне машину на ближайшее время...

Наверное, стоило бы предложить подбросить ее до дома, но он не предложил – знал, что любая фраза теперь станет острой иглой, которая проколет наполненный дерьмом пузырь. И тогда польется «я тебя любила...», «я на тебя столько времени потратила...», «да как ты мог!»

Как? Он бы и не мог, если бы не одно «но» – чего он точно «не мог», так это жить с нелюбимой женщиной дальше.

Когда распускающая вокруг себя волны праведного гнева Лиса выкатила за дверь огромный чемодан, Чонгук тяжело вздохнул, потер небритую щеку и с непонятной полувеселой грустью подумал о том, что теперь может курить прямо на кухне.

Прежде чем захлопнуть за собой дверь, ключи она с грохотом бросила на тумбу.

Вот и все. Лягушку он съел. Неприятную на вкус, горькую и ядовитую.

Едва не подавился.

Зато теперь может спать в своей спальне, шерудить по кухонным шкафам в поисках знакомого на вкус кофе, заполнять пепельницы окурками доверху и без угрызений совести засиживаться в кабинете допоздна.

А еще он может привести сюда Дженни.

Странная мысль – дикая и притягательная одновременно. Интересно, ей бы здесь понравилось?

«Не позволю жить с уродом. Никому не позволю».

Она не придет.

На кухне тихо – слишком тихо. Не гудел холодильник – специально купил новую модель (беззвучную), – не тикали часы, не слышалось ничьих шагов. Вновь «холостяк». Возможно, до конца своих дней.

Исходил длинными безответными гудками номер Дженни; Чону стало грустно.

До половины второго он пролежал на кровати, затем поднялся, покурил, вновь натянул на плечи Чиминову куртку (все равно возвращать и одежду, и авто), вышел за дверь и сел в чужую машину.

Через минуту уже ехал в сторону Реактора.

* * *

– У тебя есть пять минут.

Начальник оказался на месте. Жесткий и прямой, как лист металла, совершенно неулыбчивый. В руках он держал какой-то документ. Чон подумал о том, что бумажные листы представителям Комиссии не нужны – им хватало виртуальных экранов, – но обычные бумаги делали их похожими на людей.

Пыль в глаза. Был бы человеком, не отправил бы их к сухому озеру.

– Это было нечестно, Намджун.

Голос Чонгука прозвучал хрипло – выдал всю гремучую смесь клокочущих внутри чувств.

– Что «нечестно»?

Человек в форме на него даже не смотрел.

– Посылать нас к тому озеру.

– Да? А я думал, честно.

– Как можно было? Отправить своих в такой трудный поход для того...

Намджун не дослушал, перебил:

– В тот поход просился ты сам, так мне помнится.

– Сам. Ладно! Но зачем было писать в приговоре Дженни, что озеро ей поможет? Для чего?!

– Не помогло?

Чон покраснел от злости.

– Не помогло!

– Почему?

Кажется, Начальник его даже не слушал. И уж точно бровью не вел от того, что подчиненный сочится гневом из-за чьей-то «несправедливости».

– Потому что в нем не было воды! Вот почему! – кажется, он орал. – Потому что мы едва дошли до этого места, едва выжили, чуть кости не сложили в Черном Лесу, а потом...

Ему вспомнилась лежащая на дне сухого каменистого кратера Дженни. И вновь живот скрутила боль.

– А что потом?

Намджун поражал. Он один умел задать вопрос таким тоном, будто не выслушивал жалобы на жизнь, а интересовался тем, что произошло в сериале, который он пропустил по телевизору накануне.

– Потом! Намджун! Там не было воды! Она шла, надеялась, терпела все сложности, верила, что после этого похода все изменится. Верила! А что получила в итоге?!

Еще чуть-чуть, и он вспыхнул бы ярким пламенем. Взорвался бы прямо в этом чертовом пустом кабинете, изошел бы на едкий дым, разлетелся бы на кусочки!

Намджун на этот раз соизволил поднять глаза – бросил на стоящего напротив человека такой презрительный взгляд, что тот разом заткнулся. Лишь побагровел еще сильнее.

– Кажется, ты меня невнимательно слушал, Чон. Что я говорил тебе тогда, в ресторане?

Что? Чонгук судорожно пытался вспомнить. Говорил, что озеро существует, говорил, что дойти можно, дал карты...

– Я говорил, что запер в этом месте энергию. Похожую на воду. Создал антураж в виде озера, чтобы было красиво. Говорил, что энергия эта похожа на воду. Похожа! Иногда она видна, а иногда...

И он позволил стратегу самому додумать концовку.

– Не видна? – спросил тот хрипло и окончательно опешил. – Так она просто... была... не видна?

– Ты и дальше будешь тут стоять или уже дашь мне поработать?

Чонгук с глупым видом смотрел на зажатый в руке Начальника лист бумаги – поработать над этим? Так в озере... на самом деле была вода? Только невидимая? И это значит, что Дженни...

– Так... ее шрамы...

– Чон, иди уже отсюда! – на этот раз взорвался Намджун. – Все уже понял? Или еще не все?

– Все, все... я понял.

И стратег выбежал из кабинета, как пацан, едва не сшибив угол, едва не сорвав с петель дверь.

Дженни! Дженни! Он должен позвонить Дженни!!!

* * *

Ланвиль

Небо хмурилось с самого утра; Дженни шагала, не останавливаясь. На ногах кроссовки, на плечах тонкая курточка и рюкзак. С ним привычнее.

Город вот уже час умывался дождевыми струями, блестел лужами, проливался на прохожих сверху и окатывал брызгами из-под шин. Сыро, свежо, прохладно. Мокли под прозрачными крышами автобусных остановок люди, мокла ткань разноцветных зонтиков, дороги и мостовые. Качалась битая каплями листва.

Несколько раз Дженни замирала у окон, принадлежащих офисам агентств путешествий, – рассматривала цветные фотографии с незнакомыми местами, вчитывалась в горящие предложения, шептала названия незнакомых городов – станут ли они ей интересны после?

После.

После того, как она сотрет себе память?

Это решение пришло вместе с рассветом. Тяжелое, но окончательное и бесповоротное – да, она сделает это – обратится к сенсору. Дора была права – можно жить с покалеченной рукой или ногой, но едва ли можно выжить с покалеченным сердцем. Она забудет его – Чонгука. Чтобы стало проще ему. Чтобы стало проще ей. И на прощание с любимым – с памятью о нем, – она выделила себе один день. Сутки.

В этот день она будет бродить там, куда поведут ноги, будет в последний раз тонуть в любви к нему, позволит себе вспоминать. Прокрутит, словно любимый фильм, каждый момент, каждую деталь, каждый их диалог. Вспомнит, как он выглядел, когда ехал в машине, сидя к ней спиной, каким притягательным казался, когда молчал по другую сторону костра, каким ощущался далеким, когда шагал по продуваемым ветрами холмам впереди... Вновь почувствует, как он пах, когда обнимал ее в палатке, каким был горячим, когда прижимал ее к себе, целовал. Мысленно увидит каждую прожилку на коже, сосчитает каждый волосок на его руке.

Ровно сутки.

С Информатором она уже пообщалась, задала тому один-единственный вопрос: «Вы дадите мне номер телефона лучшего сенсора Четырнадцатого Уровня?». Нацарапала цифры на бумаге, пролепетала «ясно» в ответ на предупреждение о том, что «согласие на контакт Информатор не гарантирует», не стала даже проверять, какую сумму списали со счета за звонок.

Номер есть. Остальное не важно.

Сотовый она оставила дома намеренно – ни к чему таскать его с собой. Все равно заветного звонка не прозвучит, а лишний раз портить себе нервы? Они и так ни к черту. Пусть будет грустно без телефона – одной, наедине с собой и своими бесценными воспоминаниями. Завтра их не останется.

А ноги вели. Через скверы и парки, по улицам, вдоль дорог. Через мосты, аллеи, переулки. Иногда заводили в кафе, где Дженни заказывала еду и выпивала чашку кофе, и после короткого отдыха она вновь трогалась в путь без цели и направления.

Она могла бы улететь. Далеко-далеко. А смысл? Могла бы заказать вертолет и часами кружить под синим куполом неба. Могла бы сделать что угодно, вот только ничему она не порадуется, пока не излечит сознание. И только после того, как это произойдет, она сможет учиться жить дальше. Да, со шрамами, да, некрасивая телом. Но ведь есть такие мужчины, кому не нужна постель? Которые любят за сердце, а не за внешний вид – любят и безруких, и кривых, и неидеальных. Она умеет готовить, умеет слушать, умеет быть интересным собеседником. Она будет учиться верить в себя. Возможно, когда-нибудь даже снова доберется до Магии, чтобы еще разок увидеться с Джином, – пусть одна, путь без Чонгука. И ей уже не будет грустно, что проводник ошибся, – она не будет об этом помнить.

Иногда ее терзали сомнения: а сумеет ли сенсор сделать так, чтобы вместе с воспоминаниями о Чоне ушли из памяти и сопутствующие о нем диалоги с другими лицами? Можно ли попросить об этом? И не появятся ли после процедуры в ее сознании провалы?

Ничего, жить с провалами она умеет. А вот Джокера забывать не станет – нет. Будет помнить себе в назидание и еще затем, чтобы не повторять подобных ошибок в будущем.

Сумеет, справится. Как-то. Когда-то.

Обед. Новое кафе. Два часа пешей ходьбы.

Дождь кончился после трех. Еще несколько километров по прямой; час она просидела в парке – смотрела на блестевший в лучах выглянувшего солнца пруд, пыталась отыскать в душе радость, но вместо этого находила лишь сомнение – страшилась предстоящего визита к сенсору. Не того, что тот откажет в приеме, – она заплатит столько, что он согласится. Боялась другого – «а не появится ли после его вмешательства на израненной душе новый шрам? Глубже предыдущих. А она даже не будет помнить о том, откуда он взялся...».

Когда затекли ноги, когда пруд сделался серым от того, что солнце вновь нырнуло за облако, Дженни поднялась с лавочки и вновь зашагала, не выбирая направления.