После того, как Максим ушел, я села на диван и закрыла глаза, шумно выдыхая и кусая и без того припухшие губы. Чувство ненависти, жгучее чувство, похожее на необъятное пламя, сливалось воедино с чувством страха, острым, колющим и действительно болезненным. В груди все щемило, сердце быстро билось, во рту пересохло, предательски дрожали колени. Я поднялась и допила оставшийся фруктовый чай, крепко сжимая в руках чашку. Этот человек... Словно нашел краски и спросил самого себя — а что мне ими сделать? И нашел один ответ — испортить жизнь ближнего человека за его проступок в далеком детстве. Максим рисовал, расписывал и портил мою жизнь, как только мог. Старался, изощрялся, придумывая что-то новое — особые техники. Я была для него холстом. Самым ненавистным в жизни.

Он никак не мог успокоиться, и все, что он делал — месть, чистейшая месть. Не поступил в спортивный колледж, не обзавелся подружкой, оказался избит и поставлен на учет. А сколько выговоров, наверное, получил. Но каждый раз у меня всплывал вопрос — неужели это настолько ужасно, чтобы без зазрения совести испортить жизнь человека? Близкого друга в детстве, каким, я надеялась, он меня считал. Уже выросшей девушки, которой хотелось убежать почти всю свою жизнь.

Максим не мог успокоиться, мстил, как и Саша с Ромкой, и Егор, и Аня, наверное... А я, дура эдакая, испытывала не просто ностальгию. Я скучала. Пусть и самую малость, но скучала. По бескрайним, красивым закатам, по чистому-чистому небу с забавным силуэтом заброшенной больницы. По секретным кричалкам, несуществующим азбукам и кодам. По нашим играм, по посиделкам до самой поздней ночи в нашем тайном складе интересных вещей... Я скучала и тосковала по человеку, пропавшему совершенно без вести. По Максиму, который меня любил. Считал клевой девчонкой и защищал. Который учил меня быть сильной и не ссылаться на то, что я — девушка. Благодаря которому я действительно многое узнала и поняла в нашей детской жизни. Глупое, глупое сердце... Зачем ты тоскуешь по тому, что было когда-то давно?

Бабушка недовольно убрала со стола вишневый пирог, причитая о том, что он, наверное, не понравился нам, вытерла стол и села на высокий стул на балконе, открыв окно для того, чтобы насладиться теплотой воздуха и поющими птицами. Дверь балкона громко бухнула, заставляя меня вздрогнуть. Я встала и пошла в свою комнату. Единственное место, где ничего не изменилось. Все осталось на своих местах, такое родное и одновременно невообразимо чужое.

Взглянув в зеркало напротив кровати, я остановилась и всмотрелась в отражение. Фиолетовые волосы, на которые многие так неоднозначно реагировали. Говорили, что я испортила себя... Но ведь цвет такой чистый и красивый, значащий для меня некоторую свободу и бегство от самой себя — той, которая была на моем месте в детстве. Совсем не просто так я решилась на такие изменения. И частично они мне помогли... Мое отражение будто бы совсем не мое. В зеркале все кажется совсем иным, таким холодным. Словно там другой человек, с другим характером, более сильный или слабый. Может быть, внутренний демон, скопище несбывшихся стремлений или таящийся скромный ангел. То, что видела в зеркале я было сильнее меня и выносливее, крепче, остроумнее. Я обещала себе, клялась без конца, что смогу доказать то, что изменилась. Наедине с собой клясться просто, а выполнять эти клятвы, быть честным — не так легко.

В гостиной шумел телевизор, новости дня, а затем тут же новости вечера. Я даже не заметила, как прошло несколько часов. За делом время исчезает и меняет свое течение. Бабушка уже давно спала в своей комнате, а мама до сих пор не пришла. Дядя Влад прислал смс о том, что скоро приедет.

Приятную тишину в доме нарушил звонок в домофон. Не успела я встать, как бабушка в комнате заворочалась и поднялась, медленно направляясь к двери и зевая. Она всегда имела чуткий сон.

— Доброго вечера, извините, если вас разбудил.

Я не поверила своим ушам и выглянула из комнаты. Снова он. На кой-черт я ему сдалась? Моя квартира медом намазана?

— Здравствуй, Максимочка... Зачем пришел? — Бабушка вежливо пропустила его в дом и улыбнулась.

— Я за Настей пришел. Мы так давно не гуляли... Вы же ее отпустите?

Парень осекся, оперся на косяк и, кидая на меня короткий, смешливый взгляд, продолжил. Мне казалось, что от моего недовольства сейчас взорвутся все лампочки.

— Конечно отпущу, золотой.

— Я не хочу, слишком устала в школе.

— Не отказывайся, не будь занудой, идем!

Он знал, что нужно сделать, а потому тяжело вздохнул и закатил глаза, обращаясь к моей бабушке. Подстава.

— Настя! Ну что ты бедному мальчику отказываешь? Ничего ты не устала, всего десятый класс!

Я громко фыркнула.

— Не смей фырчать на меня. Иди развейся! Скоро жду домой. Все равно родители твои не вернулись. Вы же недолго, правда, Максик?

— Конечно, Антонина Федоровна.

— Просто Тоня.

Бабушка смущенно захихикала и, словно семнадцатилетняя девчонка, убежала на кухню, оставляя меня в абсолютно в безвыходном положении.

— А ну, Вайолет. Беги, одевайся. А то твои пижамные шортики никто не оценит.

Я пристыжено опустила глаза и буквально вспыхнула, но все же пошла в комнату, громко хлопнув дверью. Стоит ему улыбнуться — все женщины падают к его ногам. Даже его подмышки и стекающий пот, наверное, были обаятельными. Уж куда обаятельнее меня! Эта фишка, его особенность, чертовски бесила.

Одевшись в черные джинсы, свободную светлую футболку, я дополнила это массивными ботинками и своим любимым пальто. Последнее, кажется, внезапно стало лишним — на улице ощутимо припекло. Увидев, что я готова, Максим ласково попрощался с моей бабушкой и бесцеремонно взял меня за запястье, уводя из квартиры.

Чтобы дома не застали нашей ссоры, я терпела, а на улице, в метрах пяти от подъезда, я сильно дернула рукой и вырвалась из его цепкой хватки.

— Максим, давай ты прекратишь это?

— Что прекратишь? — Он спокойно ко мне повернулся и окинул взглядом.

— Это... Это все! — Я всплеснула руками, повышая голос. — Сначала ты напросился ко мне домой, а теперь зовешь гулять, ты же меня ненавидишь, что ты задумал?

— Да с чего ты взяла, что я что-то задумал?! — Максим оскалился и наступил на меня, совершая пару шагов вперед. Это во мгновение заставило замолчать. — Может, я хочу вернуть все, как было! Может, я готов забыть наше детство! Ты об этом не подумала, Мальвина?!

— Я не Мальвина! И... Нет, не подумала. Но...

— Что но? Что? — Парень скрестил на груди руки, — Я сделал тебе что-то плохое уже? Настолько плохое, чтобы ты не могла поверить в то, что я говорю? Да брось!

— У меня...

— У тебя есть одни лишь догадки. Ты сама знаешь, я порой вспыльчив и могу наговорить лишнего.

Я замолчала и задумалась. Может быть, я зря боялась? Напридумала себе всего, решила заранее, что все будет плохо. А он просто искал подход? Может, мы выросли из детских обид? Я глупо скучала, а потому внутри шла ожесточенная борьба. Поверить или... Так хотелось верить.

— Ну, допустим, ничего плохого ты не хочешь сделать. Тогда что?

— Всего лишь собраться старой компанией. Поделиться тем, что произошло за это время. Погулять по старым местам...

Максим вновь загадочно улыбнулся, но мне показалось, что в этой улыбке сквозило нечто теплое, родное и по-настоящему живое.

— Так что?

— Пошли... Попробуем. — Я неловко кивнула и поняла, что если бы сказала, что согласилась неохотно, то соврала бы.

Из головы испарились все мысли. Даже те, которые заставляли начать сомневаться во всем и всех. Во мгновение стало необыкновенно легко... К черту шахматы. К черту все дурацкие игры. Мы взрослые и свободные. Мы можем выбирать, как жить. Я не хочу бояться.

Разговор немного не клеился. Максим пытался говорить со мной о футболе, прошедших учебных годах, о том, как жила здесь его бабушка и вообще семья. А я пыталась хоть как-то разговор поддержать, но что-то совсем не выходило. Мы часто замолкали.

— Куда мы идем?

— На наш мелзавод. Помнишь его, да ведь?

Он усмехнулся и засунул руки в карманы. Я слегка поежилась. Снова возникли немного нехорошие мысли.

— Да... Помню. Полуразрушенная бетонная труба, лабиринты-подвалы, странные комнатки с неработающим оборудованием... И тот сказочный мостик.

— Я помню, как-то упал с него. — Перебил Максим, вспоминая. — Почти три метра, небольшой ручей... Столько кровищи было, поцарапал себя тогда знатно. Но я счастливчик. Мог себе что-то сломать.

— Ты вообще как в рубашке родился... Всегда тебя легко проносит.

— Это верно...

Его голос звучал, совсем как в детстве. Как раньше. Такой мягкий и добрый. Да и он выглядел сам не... Не по-акульи. Не дико. Он был, как рыцарь в доспехах. В холодных доспехах, отчуждающих его самого, настоящего, ото всех.

Вскоре асфальт сменился грунтом под ногами, землей. Мы спускались в низину. Постепенно вокруг появлялись небольшие, тоненькие деревца, кусты, под ногами — мягкая трава и мелкие камушки. Впереди, сквозь редкие листья, виднелось что-то темно-коричневое, будто ржавое. Это — тот самый мост. Узкий, длинный, над небольшим, неглубоким ручьем. Овитый листьями и побегами неизвестных растений. Тот мост, который вызывал внутри теплые, приятные воспоминания... Я улыбнулась.

Пройдя чуть дальше, до меня донеслись смешки и веселые голоса. Кто-то о чем-то переговаривался, ходил по мосту. Было видно их силуэты. На секунду захотелось спасовать, развернуться, и уйти, но Максим будто знал, обнимая меня за плечо, сильно стискивая его, и настойчиво отводя к ребятам.

Это же не ловушка, правда? Я просто пошла за ним.

На краю моста сидела Аня и Саша, они пили что-то слабоалкогольное со вкусом вишни. Этот ядерный запах пропитал это место. Егор забрался на перила и что-то записывал, при этом усмехаясь и забавно кривясь. Ромка мирно посапывал рядом со своим рюкзаком, его никто не трогал.

— Хэй, ребят, мы пришли! — Окликнул Максим, и все обернулись.

— Здрасьте. — Протянул Сашка и поднял свою банку вверх, будто сказал тост. — Рома уснул, пока вас ждал.

Его взгляд прошелся по мне, и стало неприятно. Максим убрал свою руку и подтолкнул к ребятам, мол, вперед, пора развеяться. Аня недовольно косилась. Кажется, ей не нравилась эта затея — вернуть меня в «стаю».

Я прошла вперед, но подошла не слишком близко, опираясь поясницей на перила и смотря на Егора.

— Привет. — Неловкая пауза. Все молчат. — Давно не виделись, не гуляли вместе...

— Точно подмечено, — ухмыльнулась Аня и сделала большой глоток из банки. Видимо, ее уже немного развезло. Она потянулась к своей сумке в общей куче и достала оттуда пакетик, открывая его и что-то доставая.

Меня отвлек Максим, усевшийся напротив ребят и доставший из общей упаковки еще одну жестяную банку.

— Ну что ты, садись, как неродная. Бери, поделимся уж. Да?

— Поделимся. — Кивнул Сашка, даже не глядя на нас.

Наверное, не будет ничего плохого от того, что я выпью блейзера? Оказалось, это он — великий напиток 2007 года, каким его многие считают. Я взяла банку и с характерным пшиком открыла ее, совершая пару глотков и вспоминая, как мы когда-то делили энергетик. Как это считалось диким и по-настоящему смелым, отвязным. А сейчас... Мы выросли, и для многих это дело обычное. Выросли, и многое стало неинтересным. Запретный плод сладок.

— Ну, что ты... Делала там, в своем Питере? — Егор поднял голову, оторвавшись от своих неведомых записей.

— Жила. Училась. Ничего необычного. — Я пожала плечами, особенно не углубляясь в детали своей жизни. Похоже на попытку завести разговор, ее определенно надо поддержать. — А вы что тут делали?

— Воевали. — С усмешкой ответил Максим и залпом допил блейзер. — Тебе там разве Женька не рассказал?

— А, рассказал. С Лешей, да? Но теперь-то все хорошо, он же выпустился. И, кстати, чего вы с Женей больше не общаетесь? Поссорились?

Аня недовольно шикнула и отвернулась, поднимаясь с места и подходя к Егору. Они о чем-то тихо переговорили.

— Он выпустился. А толку? — Саша резко ко мне повернулся и скривился, выкидывая пустую банку в ручей. — До сих пор у нас из-за него неприятности. До сих пор воюем, как дети малолетние, ей богу. А Женя просто внезапно, как он сказал, вырос и осознал «всю неправомерность и аморальность» нашего поведения. Ну его, к черту. Думали, один из нас. А... Не такой.

Он поправил свою спортивную олимпийку, а затем, не совладав пьяными руками с замком, с недовольным возгласом отбросил ее на спящего Ромку. Аня тихо засмеялась, отвлекаясь от тетрадки.

— Мы не воюем. А даже немного дружим.

Максим возмутился, выпивая еще. Его голос стал развязнее, а я почувствовала какую-то подозрительную расслабленность.

— Дружим? Давно ли это стало называться дружбой?

Егор закрыл свою тетрадку и слегка оттолкнул Аню, спрыгивая и закидывая все в потрепанный рюкзак.

— Ну, подумаешь, мы друг друга периодически избиваем и мутузим...

Я пораженно уставилась на Максима, облизывая сладковатые губы и садясь на край пошатывающегося мостика.

— Зато при этом он нам много чего дает.

— Что же вам может дать Леша? — Я нахмурилась, вспоминая, каким он был. — Лешка-кулак.

— Ну-у-у... — Аня упала рядом, поджимая тонкие губы. — Например, мы свободно проходим в некоторые... Заведения нашего города.

Мне показалось, что она выразилась через чур прилично, и что это на деле значило совсем не нечто подобное. Их могли пускать в клубы, какие-нибудь притоны или в склады магазинов с недетской продукцией. Вряд ли их пускали на кухню детского кафе.

— Да уж... Все стало только хуже. — Себе под нос пробурчала я и нахмурилась, осторожно ставя рядом с собой свою пустую банку. Она неожиданно быстро кончилась.

— Что стало хуже?

Максим недовольно зафырчал, а я попыталась объяснить.

— В нашем общении раньше была дружба...

— Которую предали. — Саша хмыкнул, перебивая меня. Говорить больше не хотелось.

— Никто ее не предавал. Ты знаешь, что тогда было...

— Все знают.

— Ой, вашу мать, ребят, заткнитесь уже! Бесит, все бесит... — Максим поднялся и стоял косо, но твердо, как Пизанская башня. — Голова от вас трещит.

— Не надо было напиваться, пьянь ты малолетняя. — Аня дала ему смачную оплеуху и окинула взглядом пустую жестянку рядом со мной, а затем и саму меня, оценивая. — Еще и других подбиваешь.

— Никто никого не подбивает! Сами захотели... — Он охнул и схватился за живот. — Что-то меня разнесло сильнее, чем я ожидал. Практически на голодный желудок...

— Сам виноват. — Я закрыла глаза, чувствуя, как мир буквально кружится вокруг меня. Как мост скручивается, как звуки меняются, как все... Искажается под воздействием опьяненного сознания.

Я не чувствовала враждебности по отношению к себе, не чувствовала дружелюбия, но все потому, что толком не могла думать. Рой мыслей в голове, обычно жужжащий и надоедающий хуже пчел, постепенно умолкал и растворялся. Накатила сонливость. Тепло распространялось по всему телу и отдавалось легким покалыванием в пальцах. Я улыбнулась и закрыла глаза, улетая в какие-то свои глупые раздумья. Никто не хочет мне зла. Все возвращается на круги своя...

Ребята притихли, негромко обсуждая между собой события минувших дней и то, что совсем скоро выпуск. Я слышала, какие философские мысли они излагают на счет того, что может быть потом, и это невольно вызывало улыбку. Не смотря ни на что каждый из них строил какие-то планы, желал стать кем-то в этой жизни, тем, кого не забудут и кто, может быть, наследит во всемирной истории, ну или хотя бы в истории своего города. Я же не знала, кем хочу стать. Даже кем могу стать. Мысли о будущем казались настолько тяжелыми, что чаще всего их приходилось откладывать в долгий ящик, ведь юность, что так стремительно утекает сквозь пальцы, не должна быть... Непосильной ношей. Этих нош хватит во взрослой жизни с головой.

— Как ты? — Осторожный голос эхом отдался в голове.

— В полном порядке. — Смутно ответила я и повернулась к голосу — это Аня. Такая же уставшая и замотанная. Почему-то мне казалось, что уставшая больше духовно, нежели физически. — А ты?

— Сказать честно или соврать? — С тихой усмешкой ответила она и закрыла глаза. — Ты вернулась... Эх...

— Что значит твое «эх»?

— Мне кажется, это навело много... Ну... В общем, внимание привлекло. Может, не случится ничего хорошего...

— Многие об этом думают. Я тоже. — Мозг не хотел здраво мыслить, а потому смело выдавал необдуманные слова.

— Я не хочу в этом участвовать... Знаешь что? — Аня обратила на меня расплывчатый, но твердый в какой-то степени взгляд.

— Что? — Чуть удивленно ответила я.

— Я пас.

— О чем ты?

— Да ни о чем, просто говорю, — снова усмехнулась она и откинулась на мостик, — что в голову взбредет...

Я и не стала задумываться, но этот короткий разговор прочно засел в глубине моего сознания, вызывая не самые лучшие домыслы. Впрочем, все это потом. Сейчас так хочется спать... Я закрыла глаза.

Громкий смех. Сколько времени прошло? Голубое небо окутало непроглядной темнотой.

— Да ладно тебе! Неженка!

Саша разразился хохотом где-то сзади меня.

— Дава-а-а-ай, ссыкун!

Я расслышала голос Ромки, ничего не понимая и оборачиваясь. Ощутимый тычок в спину. Я от ужаса распахнула глаза, непрерывно, надрывно крича, в воздухе пытаясь ухватиться за что-то руками. Всплеск воды и новый крик. Волна боли захлестнула меня с головой, с глаз покатились крупные слезы. Грязная, холодная вода ручья била в лицо, заставляя кашлять и задыхаться. Глаза щипало. Невыносимое, изнурительное, лютое нечто будто проткнуло иглой насквозь колени и локти, заставляя их разъехаться. Грани камней со дна разодрали в кровь кожу. В голове гудело, словно на оживленном рынке. Перед глазами плыли белые пятна, все выпитое просилось наружу. Сил подняться не было, не было сил терпеть.

Наверху все так же смеялись, кто-то кого-то толкал... Я не могла этого разобрать, ощущая, как на спину вылилось что-то холодное, а следом упала банка, ударяя меня о бедро. Звук рваной бумаги эхом отразился в голове — маленькие, белые листочки медленно падали в холодную воду.

Они ушли. Секунда, минута, вечность. Сколько еще мне придется терпеть это?

Новый крик сорвался с мокрых, посиневших губ. Я крепко зажмурилась и, опираясь разбитыми ладонями о камни, поднялась. Ноги дрожали, локти так и норовили подогнуться. Стоило немалых усилий подняться на ноги, а удержаться на них — еще больших. Вода сбивала с ног, в голове царила неразбериха, мир шел кругом, будто танцуя вместе с искорками, новыми вспышками боли.

Держась за тонкие стволы прибрежных деревьев я едва вышла из ручья и поднялась по наклонной вверх, пачкая открытые раны и стесанную кожу мокрой грязью и листвой. Наверняка, порвалась одежда, испачкалась. Это совершенно не волновало. До сих пор я чувствовала себя отвратительно, по влажным щекам катились слезы. Я дрожала от холода — уже ночь, поднялся ветер. Не осталось никого. Все, каждый до единого, покинули это богом забытое место, кроме меня.

Никогда не нужно верить тому, кто твое доверие уже потерял. Никогда нельзя давать слабину. Никогда нельзя показывать свои уязвимые места. Никогда нельзя расслабляться, никогда. Нельзя давать надежды, даже самой маленькой, едва-едва появившейся, на то, что прошлое когда-то может вернуться и стать частью настоящего. Я пошатывалась, но кое-как шла вперед. Все ныло, неприятно тянуло. В колене что-то щелкало, раздавалась острая, жгучая боль.

Грунт, а вдали — асфальтная дорогая. Финишная прямая до моего спасения. Под ногами валялись картонки, жестянки и окурки. Они. Они. Ненавижу. Умрите, пожалуйста.

Я была зла и продолжала идти по прямой, длинной дороге, которую слабо освещал теплый, неяркий свет мигающих фонарей. Ветер дул в лицо, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, одежда — к телу. По коже от холода бежали мурашки, но эти порывы ветра служили своеобразным обезболивающим. Я глубоко вдыхала воздух и старалась успокоиться. Ни к чему кому-то слышать эти жалкие, судорожные всхлипы.

Я обняла себя за плечи и с удивлением наткнулась на что-то острое. Маленький осколок стекла впился в кожу. От того чистого ручья в детстве не осталось ничего, теперь это — груда мусора для малолетних алкоголиков. Груда мусора, в которой я побывала. Неужели когда-то и мне придется превратиться в мусор, на который более никто не обратит внимания?

Пустой взгляд уперся в какое-то здание из красного кирпича через дорогу. В голову лезли разные мысли, но главной была только одна — незаметно, во мгновение ока оказаться в своей комнате. Запереться и сидеть долго-долго. Лечить свои раны. Чтобы не видела бабушка, не видели родители. Моей грязи и моего позора.

Я бессильно села на холодный бордюр у дороги и сильно зажмурилась, до живой боли жестоко сжимая волосы и крича. Некоторые птицы взлетели с деревьев, где-то в окнах включился свет. Мне было все равно. Я плакала и кричала. Истошно, до болезненной хрипоты в горле.

Дебют остался за ним.