Бильярдная процветала как никогда прежде. Гостей было огромное количество. Многие приходили на самое открытие, желая не стоять в очереди. Точнее сидеть, поскольку новые диваны с радостью принимали некончавшихся посетителей. А к концу месяца приходил приличный счёт за электричество, ведь лампы горели неистово, целый день освещая помещение.
   За всё то время, проведённому у Просперро, я многому научился. Уже спустя две недели после переселения я мог самостоятельно управлять заведением в течение целого дня. Подготавливать столы к посетителям, разнимать дерущихся в смешном фартуке с нарисованным гусем не было для меня проблемами. Выучил названия всех видов пива, что приходилось наливать клиентам, мог смешать неплохой коктейль (правда, люди часто всё же дожидались Марчеллиса).
  Мне нравилось проводить здесь время. Казалось, носился ли ты замыленный под зовы клиентов или неспеша, аккуратно выводил кистью линию, всё имело смысл, это было не безделье и не ненавистная работа - это было счастье, украшенное трудом и вдохновением. Иногда я с ног валился от усталости, и тогда Просперро заботливо отправлял меня спать раньше, а сам ещё несколько часов бодрствовал.
   А однажды, когда я пропалывал клумбы перед входом, он, вернувшись от одной знакомой, окликнул меня:
- Элонсо! Посмотри, что я для тебя откопал.
  Я, оторвавшись от своего мучительного занятия, поднял в голову и в немом изумление воззрился на него. В его руках была огромная стопка книг, старых и пыльных, новых и пахнущих типографской краской. Обтрёпанные корешки, торчавшие многолетние закладки, сырые вздутые листы... Отчаянно захотелось чихнуть от обилия незнакомых запахов и чувств.
- Не поможешь?
  Он слегка наклонил голову, разглядывая меня. Я очнулся и подошёл к нему, попутно вытирая грязные руки о штаны. Взяв половину, неспеша вошёл внутрь.
  С этого дня в этом доме у меня появилась ещё одна обязанность.
   Как оказалось его знакомая была некогда секретарём в одной библиотеке и часто предлагала разные книги, но он по ненадобности отказывался. Но тут появился я.
  Теперь каждый день два часа жизнь разбавляли книги. А я поглощал их всех. Алгебраические формулы, некогда казавшиеся бессмысленным набором знаков, преображались в моих глазах. Стихи неизвестных мне поэтов попадали в самое сердце. А огромные романы рассказывали о мире вне Италии. Раз за разом я с нетерпением ожидал возможности подняться на второй этаж и там, упав на кровать, окунуться в очередной мир. Но так как Просперро установил правило чередовать научную и художественную литературу, то всё чаще приходилось делать то, что вовсе не хочется. Казавшаяся ненужной и непонятной биология, как и история, были целыми муками в эти два часа. Бывало я бесцельно перелистывал страницы, мечтая о том, как поскорее продолжить читать моего любимого Дюма.
  В один из таких дней ко мне поднялся Фабрицио. Он осторожно постучался костяшками пальцев о косяк и проговорил:
- К тебе можно, Элонсо?
- Да, конечно. - я поднял голову, посмотрев на него, и кивнул.
Он неспеша прошёл к моей кровати и, присев на неё, оглянулся.
- Я ещё не видел перестановку. - сказал он, заметив мое внимание, и его взгляд остановился на старом дубовом комоде в углу комнаты, куда мы часто ставили всякий хлам. Например, альбом с моими рисунками. - Что ты читаешь?
   Пока он смотрел на обложку учебника, я тихо пролепетал:
- Да так, об Италии в...
   Я помедлил, вспоминая, что значили эти плохо знакомые мне цифры - "XIV", написанные на корке книги.
- Четырнадцатом веке.
- И как?
   Он с интересом рассматривал чертежи сражений, криво нарисованные одним из учеников на полях.
- Скучно, если честно. Кому вообще это надо?
- А нечестно? - он рассмеялся, положив на колени подушку.
Я смерил его сердито-уставшим взглядом и ничего не ответил.
   В течение следующего часа я пережил настоящее приключение.
   Кюрто с огромным увлечением рассказывал о таких нудных вещах, что тебе самому начинало казаться это до безумия интересным. Он часто вскакивал и вновь садился, размахивал руками так сильно, что иногда задевал ими моё лицо, постукивал по предметам, демонстрируя разные звуки. Я положил подбородок на колени и слушал его с истинным упоением. Я чувствовал всё. Теперь здесь больше не было уютного здания, приятных запахов водорослей из канала. Я находился далеко, во времена плена и рабства, на поле боя, где каждый противник жаждал одного - крови врагов на своих железных мечах и копьях. Я слышал звон щитов и крики бравых солдат, сейчас было не до глупых упрёков посетителей. Нет, я не мог оторваться от битвы.
  После этого разговора я полюбил историю. А после ещё нескольких - биологию и географию тоже. С того дня он часто помогал мне с уроками, объясняя необъяснимое.
Но сердце моё все равно принадлежало романам.
   В один из ливневых дней, когда гостей было не очень много, я сел прямо за стол на нижнем этаже, находясь далеко отсюда, на острове Линкольна, где в бухте Союза  валы накатывали друг на друга, от болота Казарок исходил неприятный запах и смертельная опасность, а гора Франклина высоко возвышалось над неспокойным морем.
- Элонсо, есть две минуты?
   Я, раздосадованный, с раздражением поднял глаза. Жанин вглядывалась, стараясь угадать моё настроение. Её спина как и всегда была пряма, взгляд твёрд, а ладони накрывали друг друга.
- Только если две... - пробурчал я, разозлившись тому, как невовремя она подошла, ведь через пару часов может умереть Харберт от лихорадки¹. Мне было не до неё и я с нетерпением ждал завершения ещё не начавшегося разговора.
- Помнишь, ты спросил, есть ли у меня какой-нибудь самоучитель по игре на фортепиано? Держи.
  Она протянула мне книгу в глянцевой обложке. Я с трепетом взял её в руки и начал рассматривать.
- Меня тут ещё мысль посетила, - продолжила она, поправлять непослушные волосы, - как насчёт того, чтобы я давала тебе уроки?
  В недоумении поднял голову.
- Мне известно, что тебе очень нравится музыка, и желание учиться тоже есть. Не зря же ты спросил у Фабрицио, какое у меня расписание в театре.
   Я зубами впился губу оттого, как легко меня раскусили.
- А у тебя время найдётся?
- Раз я предложила, то да.

  Я кивнул, соглашаясь. А через секунду мы уже смеялись, весело разглядывая первые главы принесённой книги. Дав некоторые наставления, она вскоре ушла.

  Через неделю, когда Жюль Верн не заставлял меня по локоть обкусывать пальцы, я пришёл к ним домой. Ажурные шторы с золотыми узорами мягко опускались на пол, прозрачный тюль поднимался от малейшего порыва ветра. Аккуратно расставленный новый фарфор, начищенный и блестящий, ровными рядами стоял на каменной полке. Масляные картины с тяжёлыми рамами предавали дому средневековый вид, как и аранжировки из искусственных цветов, стоящих на старых постаментах. И лишь пыльные полы выдавали Жанин тем, кем она являлась - забывчивой, вечно занятой музыканткой, но никак не хозяйкой. 

  Во время первого урока я, как маленький ребёнок во время поездки, постоянно ёрзал на табурете, пробовал клавиши, нажимал на педали и с трепетом разглядывал нотный лист. Иногда Кюрто нервно передёргивалась, слыша мои неумелые переходы, звуки случайно задетых пластинок. Когда они повторялись часто, она клала свою ладонь на мои пальцы, прося остановить игру. Тогда казалось, словно она жалела о своём предложении и больше никогда не будет давать уроки, но я раз за разом вновь оказывался перед ней. Бывало к нам присоединялся Фабрицио, и тогда могли исполнить трио, протяжно пев, а после смеясь. Я стал частым гостем в их доме, и всё чем пользовались они, теперь было и моим. 

  А однажды, когда её инструмент неожиданно сломался, она, по натуре бойкая и целеустремлённая, отказалась отменять занятие. И вот я и оглянуться не успел, как снова играл, правда, уже у Просперро. Это было в первый и последний раз, но как будто само провидение, устроило мне эту встречу.

  Сидя, разучивал ноты на двух октавах, как в дверях появился он. Услышав этот хриплый, сильно прокуренный голос, я невольно дернулся, и рука случайно коснулась "соль", а не "фа". На мгновение я забыл как дышать.
"Он меня не вспомнит. Он вообще ничего не помнит".
   Сердце пропускал удары, и мне отчаянно захотелось слиться с фортепиано. Его кулаки были самыми большими, и боль от них была самой сильной. Я дёрнулся, отгоняя воспоминание.
"Не вспомнит".
   Я задышал глубоко, протяжно, втягивая ноздрями воздух. Главное, чтобы не заметил. Закрываешь крышку, беззвучно встаёшь, по стене проходишь к лестнице и аккуратно поднимаешься в комнату - таков был план побега от возможного столкновения с прошлым. Оно на то и прошлое, чтобы больше никогда не происходить.
- Элонсо!
  Я вжался в стул и испуганно повернул голову к голосу.
Просперро спешно подошёл ко мне и быстро проговорил:
- Элонсо...
  Мысленно попросил его замолчать.
- Давай вставай, договорились же! Скоро придут.
  Он был взбудоражен и весел, а с другой стороны зол и раздражён. В первый раз у нас решили провести день рождения, заранее забронировали и дали свои инструкции, так что он не мог не волноваться.
- Как у тебя дела? - пропела Жанин, подбегая к нам. - Получается?
  Она коснулась фортепиано и с недоумением посмотрела на закрытый инструмент. После перевела взгляд на Просперро и, всё вспомнив, с энтузиазмом проговорила:
- Точно. Время уже подошло?
  Марчеллис кивнул. А она, что-то пролепетав и дав указания, попрощалась с нами, раскрывая зонтик и готовясь выбежать на промёрзлую улицу.
  Следующие полчаса прошли как в тумане. Я делал огромные крюки лишь бы не встречаться с Адольфо взглядом, а он всё так же спокойно играл, держа в руках кий и изредка попивая из большой стеклянной кружки пшеничное пиво. И также изредка поглядывая на меня. Я старался забыть о его присутствии, вообще о его существовании. Считал что ни попадя, вспоминал моменты любимых книг, лишь бы не думать о мужчине, что стоит за седьмым столом.
Пять шариков у этого цветка, шесть - у вешалки для белья, "y=kx+b"², а атом кислорода находится во шестой группе и во втором периоде, с порядковым номером восемь...
  Я злился на самого себя, это было видно, когда я с резкостью и бормотанием счищал несуществующую пыль с зелёного сукна. И когда Просперро позвал меня помочь переставить бутылки шампанского, я внезапно развернулся и чуть было не уткнуться носом в чужую грудь. Грудь Адольфо. Он рассматривал меня, перескакивая глазами с волос на руки, и что-то судорожно вспоминал. Вспоминал, кто я такой. Спасительное "чем я могу помочь?" или "позвольте пройти?" застряло в горле, как мелкая рыбья кость, поэтому я бессмысленно стоял и смотрел на него, не в силах отвести взгляд. А он лишь тихо что-то сказал, сорвался с места и унёсся прочь из заведения.
  На следующее утро, когда радостный Просперро с хохотом нарезал салат, я увидел его вновь. Тогда мне показалось, что весь мир в мгновение ока перевернулся, а после резким движением вернулся на место. Но это был не конец. Он стал, так называемым, постоянным клиентом, приходя каждый день. А каждый вечер я искренне надеялся, может не завтра? Но раз за разом надежды рушились, да так, что и ожидать ничего не хотелось. Просперро был так взбудоражен внезапным наплывом клиентов, что не замечал моей подавленности и постоянно отправлял помогать "желанному" гостю. Он был слишком счастлив, чтобы заметить чужое горе.
  И вот однажды, когда я убирал после Адольфо посуду, он, куря сигару и напевая незнакомую мне мелодию, вдруг внезапно проговорил:
- Ты Элонсо, верно? Предатель?
  Чашка чуть не полетела на пол.
- Да, да, это я! - прошипел мой сиплый, предательски дрожащий голос. - И что ты сделаешь? Снова проколотишь меня и начнёшь поливать грязью?
  Я раздвинуть руки в стороны и глядел прямо в глаза. Пускай бьёт, пускай кричит и унижает. Мне было уже всё равно.
  Но тот лишь ухмыльнулся, облокотившись на стойку. Выпустил дым мне на лицо и отгрыз заусенец на пальце.
- Нет. Я просто скажу, что коктейли ты делаешь дерьмовые, и посоветую почитать Диккенса.
  Я так в немом удивлении и возился на него, в шоке от услышанного. А он лишь, залпом выпив рядом стоящий кофе, пошёл к двери. И у самого порога неожиданно прокричал:
- Фабиа с Марселло скучают. Мне передать привет?
   Я смог только кивнуть, проглотив внезапно появившемся слюну, и он исчез навсегда.
В ту ночь я не смог уснуть. Пока Марчеллис громко сопел и переворачивался, видя разные сны, бесцельно вертелся на кровати.
  "Ребятам меня не хватает".
Эта мысль вонзалась в мозг. Они давно нашли замену, им ведь нужен лишь мальчик с бубном.
  "Хотят встретится именно с тобой".
   Я не мог больше лежать, от безделья мысли становились громче, бесцельнее. Они кружились, останавливались, а после снова пускали тебя в свой резкий и вульгарный пляс. Мне словно не хватало воздуха даже при настежь открытом окне, а телу - тепла, хотя его покрывали два плотных одеяла. Встав, я спустился вниз и подставил своё лицо под ледяную струю воды. Может хоть она остудит этот непрекращающийся гул в голове?
  Ребята, Просперро.
  Просперро, ребята.
Мне не давал покоя вопрос, почему я здесь, а не там? Почему жгучая неприязнь вмиг улетучивается при осознании того, что тебя любят там, где ты считал, ненавидят?
  Я громко крикнул и со злостью ударил кулаком по столу. Мне не хотелось думать, от мыслей и размышлений я так устал. Они не помогают исправить проблему, а только пилят и пилят тебя изнутри, кривыми зубьями раздирая душу.
  Я всё сравнивал две жизни меж собой. Выступления на площадях против игры в бильярд. Совместная уборка нашей захудалой комнаты против весёлого труда в заведении Марчеллиса вместе с ним.
  Какой-то бродяга мне как-то сказал: "когда работаешь, нет времени думать, а не думать - это иногда счастье". Поэтому я со злостью натирал полы в третий раз, впиваясь щёткой в плинтуса, и в шестой - стаканы, до пронзительного скрипа их стенок.
  Фабиа учил меня не обижаться, говорил возвышение фразы про глупость людей. А Просперро  учил не судить людей, когда не знаешь всех обстоятельств.
  Помню, к нам целый месяц раз в неделю приходил один мужчина и делал одно и то же: выпивал самое дешёвое пойло и до полуночи играл в дартс. Я испытывал к нему глубочайшее презрение. Он был семейным человеком, а вместо того, чтобы провести время с родными предпочитал часами просиживать в нашем заведении. Я никогда без крайней надобности не подходил к нему, а если и приходилось, был груб. И помню, как после одного такого случая Просперро отвёл меня в кладовую и серьёзно заговорил:
- Почему ты так относишься к этому человеку?
  Он глядел так строго, скрестил руки на груди и раздражённо ломал пальцами орехи.
- Да он пьяница и близкими своими не дорожит. Ничтожество.
  Мы так и простояли несколько минут, не говоря ни слова. Просперро несколько раз открывал рот, желая заговорить, но в ту же секунду закрывал его, а я изображал огромный интерес к засушенным фруктам, которыми мы иногда баловались, слушая по радио комедии.
- Ты вообще не знаешь, кто он такой. - ткнул пальцем мне в грудь. - Его уволили с работы, чтобы отдать место сынку владельца. И он отчаянно, целыми днями ищет, куда устроиться. Потому что дома у него три маленьких ребёнка, неработающая жена и лежащая тёща.
  Я с удивлением поднял голову и слушал этот невероятный рассказ.
- И заметь, он приходит к нам всего раз в неделю, выпивает самого дешёвого пива и играет не на деньги в бильярд, как те проходимцы-бродяги, которые месяцами жалуются на своих сыновей, отказывающихся покупать им алкоголь, а в эти... дротики. - сказал он, забыв название игры.
- Понимаешь, - он помахал руками  и закачал головой, стараясь придумать подходящий пример, - луна светит нам ночью и бесполезным пятном висит днём. Если найдёшь идеального человека, особенно в трудностях, сообщи мне. Я хотел бы с ним познакомиться.
   А сейчас я, застыв с намыленным полотенцем в руках, всё вспоминаю и вспоминаю похожие случаи. Их было множество и с Марчеллисом, и без него.
А может так и должно было произойти? Нет, я не верил в судьбу, отчаянно хотелось думать, что именно ты контролируешь ситуацию. Или никто вовсе.
  В эту ночь я так и не уснул, слишком много было чувств, слишком много было воспоминаний, которых не выключишь одним нажатием кнопки. Но кто знал, что вечером их будет куда больше...
                          *  *   *
  Как всегда по традиции к нам пришли Кюрто. Из-за бессонной ночи и труда не осталось сил, поэтому я отказался играть и продолжил сидеть на своём высоком стуле, закусывая печеньем. Жанин, словом, тоже прилегла на диван, жалуясь на плохое самочувствие. И Фабрицио не забыл подшутить над нами.
- Родная, когда ты в последний раз тортик кушала? - прищуриваясь, пролепетал Кюрто и положил перед ней тарелку с аппетитным лакомством.
- Не хочется что-то, Фабрицио. - устало сказала она, отодвигая кушанье, и головой упала в собственные руки.
  Он обеспокоенно глянул на неё и поцеловал в макушку, поглаживая по спине.
- Уверена? Мне сладости всегда помогают.
  Он широко улыбнулся, поставив перед ней глиняную чашечку с ещё горячем чаем, от которого исходил приятный, слегка тёрпкий аромат бергамота, и маленькая родинка у его губы приняла вид сердца.
- Придётся двойную дозу выпить. А с желудком не шутят. - с неохотой проговорила она.
Он лишь шире улыбнулся и, подмигнув, пододвинул посуду.
- Хорошо, давай. Только потому, что ты настаиваешь. - звонко засмеялась подруга.
  Она взяла в руки ложку и через мгновение от куска не осталось и крошки.
- Да, и правда, давно я не кушала крема.
  Она с довольством отодвинуть посуду, глубоко, радостно вздохнул. А за это время муж уже достал из кармана сумки таблетки. Через какое-то время она отработанным движением закинула в рот две штуки и, не жуя, проглотила. Который раз я наблюдал за этой операцией, но сердце всё равно вздрогнуло, стоило ей запрокинуть голову. Всем остальным это было уже таким привычным.
   Вскоре они ушли, Жанин чуть поплохело. Как только Просперро запер дверь, я с удовольствием упал на диван, разглядывая пейзаж за окном и готовясь вздремнуть. Марчеллис, тоже уставший, включил музыку и, схватив яблоко, уселся рядом со мной. Мы молчали, только вместе стучали пальцами в такт песне. Близким людям не нужны слова, чтобы понимать друг друга.
  На улице было тихо, лишь звук прибоя, да крики птиц иногда разрезали тёмную ночь. Небо было необыкновенным, каким-то нежным и тёплым, хотя ничем не отличалось от вчерашнего или того, что было год назад. Мне казалось, словно кто-то добрый накинул на город своё одеяло, желая согреть заблудшие души, и лишь маленькие дырочки в нём - звёзды - напоминали о скором наступлении дня. Я так и заснул под эти успокаивающие мысли, слушая стук дождя из прозрачной тучки вперемешку с кривым подпеванием друга.
"Друга".
Теперь это слово ложилось на язык легко, не принося неудобств. Счастье оно такое: привычное и очень уютное.
  Меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я отбросил с себя одеяло, которое видимо накинул на меня Марчеллис, не желая будить, и подошёл к двери. Взглянув в щёлку на позднего гостя, я ошарашенно распахнул дверь.

  Фабрицио стоял как убитый, яро и гневно шепча что-то под нос. Его голова была неестественно отпущена, щетина на впалых от горя щёках, как и внезапно появившиеся бедность и кровоточащая ранка о прикуса на губе добавляли виду растерянности.
- Просперро! -  в панике прокричал я и вытянул в дом посетителя.
  Он, не проговорив ни слова, раздосадованно сел на ближайший стул.
Вскоре на нижний этаж спустился и второй жилец.
- Что случилось? Орёшь как свинья резаная.
   Он поправил ночную рубаху, сонно зевнул, а после перевёл взгляд на гостя. Так и простоял наверное целую минуту, округлив глаза и бесцельно пялясь на него.
- Фабрицио?
- Нет, приведение из соседнего дома! - огрызнулся я, накидывая на плечи Кюрто одеяло, что недавно согревало меня, и побежал ставить чайник.
  Мы безмолвно сидели за столом и наблюдали, как он потихоньку попивая горячую воду с лимоном и мятой для успокоения. Его взгляд был пустым, а он повторял одно и тоже слово: "прости".
- Расскажи, что произошло? - Марчеллис положил ладонь на его плечо и с сочувствием глянул на посетителя. Но тот лишь поглубже укутался в плед и промолчал.
  Из желудка словно вынули всё, а по кончиками пальцев постоянно пробегал нервный ток. Я тихо встал и, не выдержав, крепко обнял Фабрицио. Тот отчаянно старался сдерживать слёзы, но некоторые, особо не покорные, всё равно стекали по его лицу. Его сердце стучало отчаянно, будто желая разогнать по углам всю боль. Он собирался духом, я чувствовал, как и Просперро. Через несколько вздохов он начал повествование.
   Жанин стало плохо прямо по среди дороги. Она упала и ничего не отвечала, лишь стала "белой, как льняное полотно". Он испуганно взял её на руки и побежал в больницу, благо, она была недалеко.
  Он рассказывал так бурно и быстро, проглатывая звуки и иногда слова. А потом резко замолкал.
  Её спасли, успели. Что-то было не так с тем препаратом, который она приняла. Слишком большая доза поддельного лекарства.
- Прости... - тихо пролепетал Кюрто.
  Душа раздиралась на части при одном звуке его голоса, настолько неестественна была его хрипота. Он вздыхает так судорожно, словно всеми силами сдерживал конвульсии.
- Не вини себя. - спокойно сказал наш друг. - Ты просто предложил ей пирожное.
- Ты ничего не понимаешь!
   Он резко вспылил, вскочил и, нервно пошатываясь из стороны в сторону, угрюмо прошептал:
- Это я его купил. После пьянки. Голова совершенно не работала. Она лежала в кровати, засыпала и попросила меня за ним сбегать. А мне лень было идти далеко. Эта старая аптека напротив нашего дома.
  Они ещё что-то говорили, но я уже не слушал, слишком громкими были мысли. Обрывки воспоминаний воссоединялись, представляя передо мной отвратительную правду. От осознания меня начало мутить, разум затуманился и я потихоньку начал соскальзывать по стулу на пол.
"Только не это. Жанин, я не знал, не хотел".
  Фабиа отчего-то очень любил тот район, в особенности эту захудалую, вечно пахнущую плесенью аптеку. Мы проходили с ним лишних четыре километра, чтобы дойти до неё после выступления. Он заходил туда один с полным рюкзаком, а выходил всегда с пустым.
  Сердце болезненно сжалось до крохотный точки. Всё тело покрывало липкий пот, а перед глазами всё мельтешили картины прошлого.
   Я вспомнил его разговор с Джино в тёмной комнате при свечах, и всё встало на свои места. Фабиа был нелегальным продавцом лекарств, который он сплавлял любым возможным покупателям. А Кюрто по глупости стали таковыми, пусть через посредника. Я знал, знал, но ничего не сделал. Слишком хотелось быть выше главаря, сделать ему одолжение молчанием, чтобы почувствовать себя лучше.
  Мерзавец.
Я один, один виновен в произошедшем.
Ночью я не мог уснуть, раздумья не давали даже шевелиться. Лишь изредка чугунный мозг сдавал позиции перед ничтожным телом, и я отрубался, но только для того, чтобы через десять минут вновь пялиться в потолок, желая выкинуть всё из головы.
На следующее утро мы втроём уже были у постели Кюрто. Фабрицио не дали там ночлега, но приходить никто не запрещал. И целую неделю мы с ним провели там, просто не могли подняться и уйти. Я просил прощения перед неподвижным телом, обнимал его и скулил, надеясь, что она когда-нибудь проснётся. Тоже самое делал и Фабрицио. Медработники с непонимание глядели на двух полоумных у одной кровати, что, как мантру, повторяли извинения.
Мы срывались друг на друга, кричали, а после в обнимку сидели несколько часов подряд. Он часто просил меня замолчать, перестать каяться, а я не мог. Но однажды он просто посадил меня на кресло и в порыве гнева сказал:
- Если ты в этом замешан, так скажи, скажи мне. Или я больше не желаю видеть тебя в этой жизни.
  Я отодвинулся, как от пощёчины, и хотел уйти, но его руки крепко меня держали. Тут как раз подошёл Просперро и согласился с ним. Мне ничего не оставалось, как рассказать о случившемся. По окончании повествования Кюрто только посмотрел на меня пустым взглядом, не произнеся ни слова. С этой секунды мы больше не общались.
  Вскоре Жанин поправилась, выписалась, вновь давала мне уроки и приходила к нам в гости. Но без Фабрицио. Он болтал с Просперро, обменивался с ним новостями, но я словно перестал существовать. Во мне жила уверенность, что на этом наша дружба закончилась. Он был обижен, зол, так я рассуждал. Но лишь одно его действие заставило меня усомниться.
  Тряпка в руках уже начала раздражать, потому что огромная лужа пролитого сока не кончалась, и приходилось много-много раз отжимать её и снова вытирать пол. Я тихо ругался и вдруг услышал громкий возглас, перемешанный с неподобающим улюлюканьем:
- Какие люди! А я уже было подумал, что тебя собаки в подворотне съели, Элонсо.
  Джино развязно шёл в мою сторону вместе с незнакомыми людьми. Подойдя, он нечаянно-нарочно пролил около меня кофе.
- Как неловко получилось, я такой растяпа.
  Его компания залилась дружным смехом, а внутри вместо привычного страха разливался гнев. Прошлое неустанно напоминало о себе в лице Адольфо, Кюрто, кривыми когтистыми лапами пробираясь в подсознание. Оно словно говорило: "От меня не убежишь. Ты всё равно не справишься, сдашься, и всё будет как раньше".
  До боли сжав кулаки, я встал, выпрямив спину, и грозно прорычал:
- Ничего более умного, чем восьмилетний ребёнок придумать не можешь?
И тут мне показалось, что лучше было бы провалиться под землю, потому что тучи над его головой стали темней самой тьмы. Но откуда ни возьмись появился Просперро и, встав между нами, угрожающе произнёс:
- Я попрошу вас удалиться, сеньор, иначе вам в этом поможет полиция. Мои посетители - это лишь интеллигентные, достойные люди.
- А вы к их числу, к сожалению, не относитесь. - дополнил Фабрицио, встав на одну линию с хозяином заведения.
  Тот, лишь, многозначно хмыкнув, оглядел бесформенные пьяные тела, развалившиеся на стульях и вышел вместе со своими спутниками. Я облегчённо выдохнул.
  В этот же вечер Кюрто попросил прощения, объясняя насколько тяжело ему было осознать мою причастность. Мы пообещали друг другу забыть об этом и постараться  впредь не придавать большого значения поступкам и канувшего в лету.
   Следующие несколько месяцев я жил совершенно счастливо. Зима прошла как никогда лучше, было приятно ощутить себя человеком. Весна очень быстро вступила в свои права: солнце грело землю, холодные ветра уступили место тёплым. Иногда мне так и хотелось утопиться в этих чудесных ароматах цветов и каналов. Никогда прежде я так не желал жить. Это было волшебное время.
  И в один из таких дней, когда от радости я хотел обнимать всех и вся, мы собрались нашей дружной четвёрткой, сблизившись настолько, насколько вообще возможно. Они стали мне близки, без них я уже и не представлял своё существование.
  И вот, когда прогулка на яхте завершилась, мороженое было съедено, отправились покорять новый вид игры в бильярд у нас дома. Вдоволь насмеявшись и наговорившись, уселись за стол, попивая кофе из фарфоровых чашек. Когда уже нужно было готовиться ко сну, гости даже и не думали уходить.
- Жанин, давай ты. Я не могу. - пролепетал Фабрицио, разглядывая свои ботинки.
Она ошарашенно взглянула на него, а после быстро ответила:
- В смысле я? Мы с тобой договаривались. Нет-нет, давай сам.
  Он умоляюще взглянул на Марчеллиса, но тот лишь ответил: "На меня свою работу не скидывай" и продолжил жевать шоколад.
- Не могу же, говорю. Вот как ему сказать? - воскликнул Кюрто, поглядывая на меня.
  Его жена начала что-то говорить.
- Я всё ещё здесь, вообще-то. Не мешаю? Или вы, наконец, объясните, что происходит? - перебил её, заглядывая каждому в глаза. Эти трое что-то знали, но отчаянно стеснялись говорить об этом.
- Тут такое дело, Элонсо. Мы очень тебя любим и... - замялся говорящий.
  Я, резко выпрямившись, грозно проговорил, чувствую что-то неладное:
- Да объясните же, что происходит!
- Мы хотим тебя усыновить. - взбудораженно проговорила девушка.
Понимание сказанного пришло не сразу, но стоило этому произойти, как к горлу подкатила настоящая паника.
-Нет, нет, не надо. - прохрипел я, чувствуя, как начинается истерика. - Просперро, скажи им.
  Я с надеждой взглянул на друга, но тот лишь с болью покочал головой. Плечи невольно опустились, и я встал резко, желая хотя бы сдержать появившийся внутри страх, что искрил и отчаянно желал вырваться наружу. Не получалось вздохнуть полной грудью, лишь сухие всхлипывания разрезали воздух.
  Только не сейчас, не когда у меня всё наладилось.
  Уши пронизила острая боль, так сильно кричал голос Софи в голове. Я помнил ею предсмертный визг и это изуродованное жестокостью лицо матери. События жизни летели в сознании с огромной скоростью.
"Одна семья меня бросила ещё в раннем детстве, другая - буквально полгода назад".
  Пожалуйста, только не это.
  И тут я  посмотрел на них совершенно по-другому, и это заставило меня болезненно сжаться.
Они тоже тебя оставят.
Это невозможно, кто угодно, но не они. - взревела душа, но мозг отчаянно повторял картины глазами шестилетнего мальчика, запертого в собственной комнате и  в отчаянье пытающегося разбудить свою мёртвую сестру.
- Не надо.
  Они смотрели на меня печально, не зная, что сейчас можно сказать, не ранив и не разлив очередной яд внутри.
- В как же, - заплетался язык, пытаясь озвучить идею, внезапно озарившую меня, - все эти бумаги: паспорт...
Ответом на вопрос стала стопка документов, положена на стол. Я дрожащими руками схватил первое попавшееся под руку и, пролистав несколько страниц, увидел леденящую нутро надпись: Элонсо Кюрто.
Всё уже решили за меня.

 Я безвольно опустился на стул, спрятав лицо в руках.
- Но как?
- Есть одни знакомые. - уклончиво ответил Фабрицио. - Всё законно.
"Он юрист. Очень хороший адвокат, кстати". - вспомнились слова Просперро, сказанные в день нашего знакомства.
- Пожалуйста, нет. Только не лишайте меня выбора. - тихо пролепетал я, до боли закусывая губу.
  Марчеллис встал. Поднял меня за плечи и, беспокойно оглядываясь, сказал:
- Давай выйдем, поговорим.
  Но он лишь услышал гневный отказ.
- Ненадолго, всего пару слов.
  Мы поднялись на второй этаж, воздух который, заразившись от первого, также был пропитан удушающей грустью.
- Ты один знаешь обо мне всё. Почему ты на их стороне? За что ты меня предал? - прошипел я, раздирал ногтями кожу рук.
Да, да, Просперро знал всё. О ребятах, о дяде, о Софи и даже о моей матери. Но друзья так не поступают, хотя был ли он им?
- Элонсо, так получилось, что тебя лишили в жизни чего-то очень ценного. Того, с чем обычно рождается каждый ребёнок, но только не ты. Пожалуйста, они хотят как лучше.
- Почему вы решаете за меня, как будет лучше мне? Откуда вы это знаете?!
  Я со злостью пнул стену и через секунду оказался перед его лицом.
Но он промолчал.
- Ответь же!

- Потому что мы это признаём. Признаём, что только так ты сможешь учиться, только так поступишь в университет. Скажи мне, а что конкретно изменится в ваших отношениях? 

  Он был серьёзен, его грудь яро отпускалась и поднималась, устрашая и накаляя и без того готовые взорваться нервы. Я лишь сел и устало заревел, зло вытирая слёзы. А он подошёл ко мне и крепко обнял.
- Всё будет хорошо. Я бы и сам давно это сделал. Но ты знаешь,  сидевшему такое не позволят.
Я поднял на него заплаканное лицо.
- Мы всё также будем друзьями, верно?
- Да.
  Он печально улыбнулся, и я не смог не ответить тем же. Но через мгновение встал.
"В шкафу на верхней полке. Между томом Уайльда и Дефо. В жёлтом пакете завернутое три раза".
  Моя Софи лежала на коленях и также, как всегда добродушно смотрела на весь мир. Полгода я не нуждался в её поддержке, но время пришло.
  К нам поднялись Кюрто. Они неловко потоптались у порога, но всё же прошли. Теперь я нёс с ними одну фамилию, теперь они стали моими родителями.
Сердце пропустило удар.
"Софи, спаси меня от боли".