Итак, всё кончено. Наши с тобой деньки, наше время, всё. В полночь эта неделя закончилась, поставлена печать на наш маленький уговор.

— А ты потом уедешь? — спрашивала я.

— Обязательно, — отвечали мне.

— Знаешь, ты бы могла остаться, если... — не успела договорить я, как Йери щёлкнула ручкой и вышла за дверь. — Ладно…

Она так громко хлопнула ею, оставив меня наедине со звенящим шумом в голове и моим неряшливыми шорохами. Я понимаю… Иногда не бывает настроения — просто так. Стоит только немного погрустить в одиночестве, и сразу потянет к близким. Мы просто жить не можем без своих близких.

Однако ее угрюмый настрой мог быть небеспричинен. Да и у меня мысли сегодня тяжёлые. Дедушка-то умер. У меня до сих пор какие-то непонятки с этим, я не знаю, как однозначно реагировать на такое. Я же не испытывала к нему особых, высших чувств, хоть и жалела даже. Интересно, что по этому поводу думает Йери? Ей ведь было нелегко в те времена. Вместе с учебой на нее легло и хозяйство по дому. Я уж молчу про другие не самые приятные вещи. Возможно, что на ее месте я бы поступила также, я имею ввиду насилие над своей младшей сестрой. У меня нет цели оправдать ее, но понять? Это меньшее, что можно сделать.

Я пришла в машину неторопясь, на что сестра сделала мне замечание. Это действительно была моя вина? Мы молчали, слушали рёв двигателя, поскрипывания коробки, нервные тикания поворотников, журчание щебенки...

Приехали. Я ещё сидела внутри, а Йери сразу вывалилась наружу. Она немного постояла на морозе и направилась неизвестно куда, я сразу же за ней. И о похоронах ни слова…

— А куда мы идём? — спросила я, догоняя её.

— Ты всё увидишь, Лилит.

— Мы даже не оделись как подобает, потому что ты торопила меня. Странно всё это. Только не говори что мы идём к могиле, где выгравированы мои инициалы! — судорожно пошутила я.

— А что если и так? — спрашивала она серьёзно, выглядывая из-за плеча. Её едва заметный блеск в глазу… тревожит меня.

— Ой, боюсь, боюсь... — фыркнула я ей в ответ на её мрачную физиономию и нервно стиснула руки.

Дорога сузилась, нам пришлось идти друг за другом по вытоптаному снегу тропинки. Сестра шла быстро, я совершенно не поспевала за ней, то и дело спотыкалась о какие-то ветви или проваливалась в сугробы.

— Ну куда ты так спешишь... — взмолилась я и вдруг заметила, как Йери остановилась.

— Пришли.

Рядом у черного большого дерева стояла огороженная блестящими треугольниками могила, занесённая снегом. Сестра подошла ближе и отряхнула надгробие своей рукой, а потом показалось лицо, принадлежащее теперь этой земле. Дедушка. Без эмоций, без энергии, без жизни. Тусклое, равнодушное ко всему выражение, какое было и при жизни. Мне пришлось задать сестре самый тупой вопрос на свете:

— А где похороны?

— Ты так и не поняла? — усмехнулась, нет, насмехнулась она и попятилась от меня осторожно и в то же время как-то весело, подпрыгивая. — Наш дедушка давно похоронен. Уже месяц, как он лежит под землёй.

Ответ, отмывающий едкую и грязную правду чистой и сверкающей ложью. А ведь я могла и догадаться. Могла! Не хотела... Так ведь это глупо и наивно! И нельзя теперь убежать, удерживая в руках неопровержимые доказательства. Слишком тяжело, нестерпимо тяжело. Оставалось стоять на месте как каторжник и принимать удар за ударом свое справедливое наказание за инфантильность. Запекшаяся кровь сохнет на солнышке, загноившиеся раны разъедают плоть, и только ты улыбаешься мне своим мягкими губами, нетронутая принцесса. Приехала же посмотреть на оборванцев. Но разве мы не равны? Разве… мы не уважаем друг друга? Не любим?

— То есть ты все это время лгала мне?

Имя той черноволосой одноглазой женщины словно растворилось в воздухе, и мы теперь словно и не люди друг другу.

— Может, мы посмотрим в небо, вдохнем свежего воздуха и насладимся этим моментом? — произнесла она спокойно.

— Чего? Зачем?

— Я задала тебе вопрос. Я хочу услышать ответ, —  грубо рявкнула сестра и пальнула осуждающим взглядом.

— Хорошо-хорошо. Как пожелаешь, — согласилась с ужасом я.

Что, черт возьми, с тобой происходит?! Ты стоишь и пялишься на облака, как ни в чем не бывало, даже улыбаешься! Это не то, чего я хотела бы сейчас… Это не не моменты, ради которых стоило бы держаться изо всех сил!

— Может, ты отойдешь? — снова спросила она.

— Зачем?

— Просто.

— Ну... если ты просишь.

Что я делаю? Это же просто игра! А я, как дура, подчиняюсь ей, лишь бы угодить, не ранить, хотя должна взять себя в руки и прекратить... прекратить… её…

— Может, я застрелюсь?

Выстрел оглушительно пронзил мои перепонки тонкой иголкой, и свистящая боль начала отскакивать от стенок моего сознания — через широкие трубочки, то замирая, то продолжая без устали прыгать. Вместе с этим взмыли испуганно вверх крикливые птицы, заставив ветви деревьев волноваться и сбрасывать с себя покровы тяжёлого снега. Сестра стояла, закинув вверх руку, в которой оказался заряженный револьвер. Ее фигура застыла в такой позе, словно в кино — в замедлении, что даже одежда, кажется, поднялась и волосы зашевелились. Так почему же не восхищения мурашки, а дробящий мои кости страх накинулся на меня, пытаясь свалить мою гордость на колени? Пытаясь… отчаянно попросить.

"Может, я застрелюсь?" — пролетело у меня в голове. А ведь она тоже хочет стать свободной. Да что вы за люди такие?!

— Йери, ты ведь не шутишь? — вымолвила я сломанным голосом с надеждой, что это все какой-то очень странный сон или розыгрыш.

Она опустила голову, закрутила рукавом барабан и приставила дуло к виску.

— Я похожа на ту, кто может сейчас шутить? — раздраженно выпалила она и нахмурилась. Я ее разозлила. Сердце забилось, лицо как будто онемело и готово было расплавится. Я стала такой тяжёлой и горячей, что больше походила на огромный, грузный котел, чем на человека.

Все ведь повторяется! Снова, снова и снова… Я снова готова во мгновение ока потерять человека, но на сей раз такого родного, что эта самоубийственная поза сводила меня с ума! Ведь если сестра выстрелит, то права на ее спасение у меня уже не будет. Фатальное решение! Мне нужно что-то сделать… Но ведь выстрелит, если я буду шевелиться! Тогда закричать? Умолять… О чем? О том, что без нее я… умру?

— Да... да ты с ума сошла! — отчаявшись, вскричала я, топая ногой. — Почему ты это делаешь?! — отчаянно вопило внутри.

— Это уже неважно, моя милая сестра.

Её взгляд направлен куда то вдаль, мечтательный и одновременно меланхоличный. Солнце вышло из-за туч и осветило ее лицо, как свет ангела пал на грешницу. Падшую грешницу.

— Ещё как важно! Поделись со мной всем, что есть у тебя внутри! Я помогу тебе, только дай шанс! — умоляла я, пытаясь не срываться, пытаясь быть сильной.

Йери прищурилась от солнца и сморщилась, закрывшись своим протезом. Может, ее раздражал даже не свет, а я своей навязчивостью... А меня раздражало ее безмолвие!

— Скажи тогда, почему ты делаешь это передо мной?! — не вытерпела я. — Чего ты хочешь добиться?

— Напоследок я хочу извиниться перед тобой, — произнесла она равнодушно. Ее лицо, безэмоциональное выражение не сломалось от этих слов. — Когда дедушка умер, то я пошла к единственному, что у меня осталось в моей гадкой жизни — к тебе. Первое, что я сделала — соврала тебе. Обещая себе исправиться, обещая стать лучше, сожалея о содеянном в прошлом, я соврала. Каково это было? Мне не хотелось лгать до последнего, но я чувствовала тогда, в первый день нашей встречи, что ты меня отвергнешь, если услышишь все, как есть. Но сейчас это неважно. Все неважно.

— Йери... — попыталась сказать я, и меня что-то сильно кольнуло в сердце. — Но ведь я совсем не…

— Лилит, молчала бы ты уже.

Кольнуло дротиком со странным лекарством на кончике. Я почему-то поняла, что внезапно и вдруг все старания тщетны. Сестра решительна в своих действиях, точно также, как была и Мэлори. Даже больше. Использовать пистолет — значит знать наверняка о том, что ты умрешь. И это ее решение меня не расстроило, нет — взбесило. Я мгновенно налилась той яростью и ненавистью к ней, какой ещё никогда не чувствовала — когда не только презираешь, но и откровенно любишь.

— И ты вот так уйдешь после всего, что произошло между нами?! — с обидой крикнула я ей. — Да какая ты после этого сестра?!

— Лилит, мне не хочется это обсуждать, вообще ничего не хочется. Я так устала от этого всего, так устала страдать, ты бы знала, дорогая. Даже сейчас, держа этот освободительный револьвер, я устаю. Мне хочется закончить это всё, — говорила она нехотя, вяло и даже с некоторой неприязнью. Ко всему живому. — Прости меня ещё раз.

Она закрыла глаза и приготовилась. Вот оно. Смертельный номер. Я надеялась, я думала, мечтала о нашей новой, наладившейся жизни. И ты разрушила это. Однако и сейчас я продолжаю, как маленькое дитя, мечтать и бежать к тебе изо всех ног. Не успею — горькая правда. Не спасу — печальный факт. Я мчалась к своей смерти так сильно, как только могла.

Мчалась к горящему дому, а сзади пестрели ярким огнем цветы.

Эта боль, которую мне доводилось испытывать прямо сейчас, была такой сильной, такой жгучей, что разливалась по всему телу судорогами. Мое сердце кричало внутри те слова, которые я бы не успела сказать ей:

"— Прошу, только один шанс, хотя бы малейший на твоё существование. Пожалуйста, останься со мной. Не оставляй меня одну, Йери. Дай хотя бы на пару часов просто побыть с тобой, просто любить тебя, просто быть счастливой! "

Я бы и правда хотела, чтобы всё это оказалось дурным сном чтобы, проснувшись, мне было немного страшно от того ужасного кошмара, но потом ты бы обняла меня и сквозь дрему прошептала: "Не бойся, я рядом".

Я ведь понимаю, что шансы на такое равны практически нулю? Конечно понимаю, но надежда... она всё ещё есть. Пока есть шанс на хоть что-то хорошее, я не перестану вымаливать те самые крохи радости и счастья, которые утолят мой любовный голод, накормят мою истерзанную душу. Хотя бы на пару мгновений. А ведь только на горизонте появился маленький просвет веры во что-то лучшее, чем мы сейчас имеем…

Сквозь свистящий ветер на изнеможенном пути к ней я услышала особенный выстрел. Такие приходят неожиданно и едва заметны слуху, тихи настолько, что звучат подобно последней ноте в шедевральном оркестре, такой экспрессивной и, что самое главное, точной настолько, что живот скручивало от восхищения, а зубы подрагивали от кома в горле, вызванного жгучими слезами, которые уже вряд-ли возможно остановить.

Да, я услышала щелчок. И уже не овладевала своим телом, когда рысью и волком неслась к ней, когда тушею своей повалила ее в снег, когда яростно отвесила ей наотмашь по лицу! И только тогда я очнулась, увидев ее скривившееся выражение, означавшее только одно сплошное разочарование.

— Да что ты такое творишь?! — вопила я так, что в горле будто разрывало ткани. — Устала, блядь, она! А обо мне ты подумала?! Что стало бы со мной, отьедь ты сейчас перед моими глазами? Совсем уже…

Я, задыхаясь, утерлась рукавом от слез и заметила появившийся на ее щеке покрасневший след. Кому сейчас больнее?

— Я ведь люблю тебя, Йери! Почему ты так со мной поступаешь?

Слова вылетели из моих уст воробьем — чистосердечным признанием в чувствах.

— Прости меня... — только и выдавила она, отвернувшись. — Я сплошное разочарование. Даже… убить себя не могу.

Я смотрела на нее безмолвно, стискивая от злобы свои зубы. Смотрела на это жалкое, никчемное существо. Я была готова раз и навсегда оставить ее здесь — и все же кто я буду после такого? Нет, не могу, просто не имею такого права. Это ее болезненное лицо, этот слабый голос, это искалеченное тело — как не протянуть руку этому ужасному во всех смыслах человеку?

Теперь она стоит передо мной и не смотрит мне в глаза. Я вдыхаю колющий мороз, выдыхаю теплый пар — что-то приятное на сердце. Её орудие теперь у меня в руке. Теперь направлено на нее саму. Этого ты так хотела?

— Следущий выстрел будет удачным. Знаешь это?

— Знаю, Лилит…

— Тогда что ты будешь делать, сделай я так? — сказала я и приставила револьвер к голове.

Ее выражение содрогнулось, но не стало каким-то испуганным — терпеливая сдержанность или жестокое равнодушие?

— Я… попрошу прощения… Я… — вдруг так неуклюже бормотала она и раскрыла свой глаз так сильно, что от изумления он задрожал. Сестра оказалась такой растерянной, что я и не предполагала этого от нее.

— Мы должны с тобой поговорить, Йери, — шмыгнула я носом и убрала револьвер к себе. — Пойдем, потом извинишься.

— Как скажешь.

Мы вернулись в машину, молча. Сестра села рядом со мной и тихонько взглянула на меня, а потом также потупила глаза.

— Теперь говори, Йери. Что все это значит?

Она молчала подобно провинившейся девочке и часто косилась на меня, пугаясь и вздрагивая слегка от одного только движения моей руки. Это страз потенциального удара? Если я решилась на один, то смогу и на второй… Такая у тебя дурацкая логика?

Я непроизвольно улыбнулась ей, и сестра быстро отвернулась и поджала губы. Так делают разве что испуганные щенки в новых семьях. Но они ещё не знают, что за свои первые проделки они будут прощены. Они будут любимы. Мне бы хотелось, чтобы Йери знала это, когда я касалась ее плеча, а затем и лица — ранки на щеке.

— Я это заслужила, — сказала сестра, мотая головой, как бы пытаясь увернуться от моих ласк.

— Нет, — возразила я. — я должна была быть сдержаннее. Ты перепугала меня, и мне ничего не оставалось, как взорваться. В итоге тебя немного задело. Ну-ка, повернись.

— Нет, всё в порядке, — отнекивалась она скромно.

— Слушайся, говорю, — приказала грозно я и рукой повернула ей голову слегка, чтобы разглядеть получше следы, и помотала головой — таки сильно влепила, что аж ссадина останется, да и кровавый след никуда не делся.

— Видишь, всё нормально, Лилит.

— Ничего не нормально, Йери, — нахмурились я. — Надо нам обработать твою рану.

— Это всего лишь царапина.

Я, не слушаясь своей старшей, потянулась за аптечкой. Налила спирт на ватку. Аккуратно поднесла к щеке. Йери отдернулась. Тогда я пошла на решительные меры — схватила ее покрепче и поднесла свои губы к ее противоположной щеке. Поцеловала ее. Сестра прямо дрогнула и, кажется, зардела.

— Что ты... — не поняла она и, сама того не понимая, погладила пальцами место поцелуя, а я уже подносила спирт к застывшей крови. — Тебя не победить, Лилит.

— Хорошо, что ты это поняла. Но почему ты так противишься этому? Я вроде ничего такого не делаю, — говорила я, уже аккуратно топая ваткой по ее коже.

— Я... не знаю. Мне страшно, — дрогнула она всем телом, словно через нее прошел разряд.

— Я такая страшная?

— Нет. Ты просто слишком прекрасная.

Я рукой легонько придвинула ее к себе и заставила нас встретиться с друг другом лицом к лицу.

— Йери, — произнесла я ее имя так, что могло показаться сначала, что говорю о сладком парфюме или редком виде бабочки с бескрайнего цветочного поля. — Помнишь, что я тебе говорила недавно? Не держи все в себе. Пожалуйста. Я хочу стать для тебя настоящей сестрой, как стала ею для меня ты — заботилась, терпела мои выходки, учила меня чему-то, спасала, любила, в конце концов. Я была маленькой девочкой в твоих нежных объятиях, которые могли защитить от чего угодно. Но мне тоже хочется тебя защитить, Йери. Тоже хочется тебя любить.

Лицо ее немного скривилось то ли от пощипывающей ранки, то ли от преград между нами, которые она так старательно пыталась сломать. А может, это все ей уже просто противно, а я сама порядком надоела?

— Дорогая, — начала я, убрав все лишнее и подсев к ней поближе, коснувшись ее рук. — Дорогая моя старшая сестра. Я знаю, что это непросто. Знаю, что ты держала в себе эмоции и переживания всю свою жизнь. Но посмотри, к чему это привело. Это ранило нас обеих.

Я внимательно взглянула в её даже слегка заинтересованное, но всё такое же грустное лицо и ухватилась за ее милые плечи.

— Йери, я знаю, что есть сильная и способная девушка, которая победит всех драконов, злых магов, станет для тех, кого она любит, и каменной стеной и лучшим на свете травителем анекдотов. Но также я знаю и о маленькой и слабенькой девочке, которая плачет по ночам. Она убита горем от смерти ее родителей и на всю жизнь связана тоской по ним. Ей тяжело даже просто существовать без своей руки, потому что те фантомные боли невыносимы до изнеможенного визга. Эта грустная девочка с досадой бьёт себя в грудь и плачет от нереализовавшейся мечты становления знаменитой актрисой. И, наконец, она в одиночестве срывает голос от пронзительных криков, что бы хоть немного унять боль от предательства, растоптавшего ее достоинство и честь. Я имею ввиду… что это ведь ты была там? Я все знаю, Йери.

Она взглянула на меня, словно я раздела ее догола — ее побелевшие губы пытались успокоиться, а единственный глаз смотрел на меня не то с презрением, не то с некой благодарностью и лёгкостью, пытаясь меня запутать. Щемящее внутри нее сгустило брови. Только сейчас я видела ту частичку сестры, которую не могла разглядеть в ней всю свою жизнь. Это неописуемо.

— Ну же, Йери, — подбадривающе прошептала ей я, наклонившись к ее поникшему, растекшемуся лицу. — Не надо бояться собственных чувств. Доверься мне, и ты не пожалеешь. Обещаю.

Сестра теперь не в силах больше сдерживаться. Слеза вытекла из её закрытого глаза и упала прямо мне на руку.

— Не переживай, Йери. Я поймаю все твои слезы и спрячу хорошенько. Никто не узнает нашей тайны.

Она прикрыла свое лицо рукой и тихо заплакала. Слезы шли у нее ручьём, но она не кричала, не рыдала, но сидела передо мной, склонив голову, и обжигала мою кожу своими маленькими капельками адской росы. Я гладила её замечательные волосы, обнимала за плечи и начала напевать ей тихо и спокойно:

— Наши теплые дни... плывут от рассвета.

Яркие солнечные лучи упали на наши фигуры через задние стекла. Вот и заканчивался у нас долгий месяц март. Так мы называли период затяжной зимы. В наших краях это самое обычное явление. Однако в редких случаях наступала оттепель, и пахло в апреле цветущим маем.

— Нам бы весны и счастливого лета...

Лучи это как хорошее предзнаменование сезона — скоро начнется цветение, зарождение новой жизни. Хотя многие сравнивают весну и с жатвой.

— Там полверсты… одето букетом.

И ещё один всхлип.

— Там только ты цветешь первоцветом.

Сестра сжала меня со всей силы, будто хотела взорваться. Но потом расслабилась и подняла, наконец, свою тяжёлую голову, долго шмыгала носом и посматривала на меня с опаской. Её вид был слабый... и меня это радовало — что ей удалось стать таковой ради меня. Глазницы её набухли, стали красными, лицо мокрое, но более-менее спокойное, только слегка вздрагивало пугающе порой.

— Ты... в порядке? — спросила я её, придерживая. — Как ты себя чувствуешь?

— Мне... стыдно, — с трудом произнесла Йери, выдержав паузу, и я увидела как на её лице появилась надежда на улыбку. — Как я теперь буду смотреть тебе в глаза?

— Можешь закрыть их и не смотреть вовсе. Главное, чтобы был человек, который поможет тебе идти во мраке, пока этот странный приступ слабости не пропадет.

Она не лицом, но самой сетчаткой своего темного глаза зачарованно улыбнулась мне. В нем заключена благодарность и стучащий к свободе девчачий восторг. Именно таким взглядом обладают счастливые дети.

— Ты делаешь вещи, порой, как взрослая. Я этим горжусь.

— А ты делаешь вещи, порой, как маленькая. И я тоже этим горжусь.

И мы повернулись обе к окну лобового стекла. Там, прямо за ним есть бескрайнее чистое небо, поблескивающие черные бусинки на снегу и пара чирикающих птичек, разве это не прекрасно? Так подумала бы сестра, которая сейчас с ребяческим изумлением наблюдала за этим моментом. Она не говорила ничего, а я молчала вместе с ней, не найдя общей темы для разговора. Да и нужно ли это, когда такая радость на лице, счастье на румяных щеках?

Сестра повернулась ко мне и прижалась, положив свою пальцы мне в руки, как котенка. Они были прохладными и немного дрожали.

— Что будешь дальше? — спросила я. — С дедушкой, с твоим отъездом, с нами?

— По поводу него, — начала она серьезно. — Нам нужно решить все-же кое-какие вопросы. По поводу наследства.

Ах, точно. Все эти деньги, дом, пару дорогих чеков, помню, купленных ещё с десять лет тому назад... Я не разбираюсь в этом всём, но представляю, насколько это может быть большая сумма. Но для меня это просто бесполезных хлам. Мне свой-то девать некуда.

— Прочти это, прежде чем задавать вопросы, по лицу вижу, что тебе неймётся.

Сестра показала мне листок бумаги, аккуратно сложеный четыре раза, подписанный снизу. "Завещание".

Я аккуратно раскрыла лист, исписанный с двух сторон, и принялась читать. Как и подобает таким людям — консервативным, жёстким и преданным — слова его были больше фактическими, нежели трогательными. Смерть не пугала его, и это вызывало у меня уважение, но и печаль. Также здесь были описаны некоторые наставления и пожелания в будущем, правда настолько беспристрастные, что высушенный чернослив окажется сочным фруктом в сравнении с этим. Я не сержусь — все же это от чистого, хоть и немного черного сердца.

— А почему эта часть перечеркнута? — спросила я, указав на несколько строчек, судорожно замазанных синей пастой, причем так было много где, чуть ли не половина всего текста на обратной стороне.

— Не знаю. Видимо, новое лень было писать, когда ошибся, — пожала плечами сестра.

— Интересно, а можно узнать что там?

— Тебя действительно интересует то, что писал дедушка? Чаще всего сокрытое — это либо ошибка, либо сумашествие, либо совесть. Может, он писал про старую любовницу или ещё какой-нибудь скелет в шкафу. Иногда не знать чего-то — лучшее решение на свете.

Я подумала и решила, что сестра права. Раз зачеркнуто, значит так оно и нужно. Если дедушка передал его таким, то в таком виде нам его и нужно знать.

— Хорошо, я поняла. Наследство достаётся, по сути, мне. Но он так и не объяснил, всё же, почему...

— Ну как не объяснил? — Йери сосредоточилась и выхватила моё письмо, быстро пробежалась по строчкам, написанным трясущимся от старости почерком. — Тут же написано, что как любимой дочери отца — своему сыну он отдавал предпочтение больше, чем нашей матери. Оно и неудивительно.

Сестра аж потемнела и, казалось, чуть не сплюнула на пол. Какое-то необъяснимое презрение и ненависть присутствовало в ее действиях. Хотя, если вспомнить, то они постоянно враждовали между собой. Удивительно, что именно Йери получила от него завещание. А может, она его просто того? У нее и волына есть как раз...

— Ты мне другое объясни, сестрица. Почему он передал всё наследство мне? Это же несправедливо ни на грамм! — возмутилась я.

И ведь реально, деньги-то, по сути, не только его, но почему-то именно этому скряге выпала честь решать! Мне льстила его любовь ко мне, но совершенно не вызывало одобрение пренебрежение старшей. Как будто она изгой какой-то! Казалось, что неудачи будут преследовать ее всю ее жизнь. Бедняжка...

— Я уже привыкла к так называемой несправедливости, — говорила Йери совсем без эмоций и натянула свой указательный палец, чтобы отвесить воздуху щелчок. — Каждый раз, когда она хлопает тебя, как муху, раз за разом, место удара зарастает корочкой даже не стойкости, а равнодушия. Я не удивлена, что он так поступил. Это было очевидно. Разве после того отношения к тебе я заслужила лучшее? Ответ ясен. Тем более, что я оборвала связь с ним, с тех пор, как уехала от вас. Вот ты звонила ему?

Я напряглась, пытаясь вспомнить все наши моменты, проведенные вместе с тех пор, как мне пришлось уехать учиться.

— Да, бывало. Но чаще он сам звонил. Дедушка был рад нашим разговорам, даже несмотря на то, что чаще звонил сам. Меня тогда работа затянула, редко вспомнишь в том аду о чем-то человеческом. Мы общались... о разном. У меня все минуты на тарифах улетали с ним! Но не суть... Он часто говорил о всяких там вещах, совершенно меня не касающихся. То есть мы спрашивали друг друга о делах, но в основном говорил дедушка — о политике, о жизни, о любви там... Мне кажется, что он был одинок, поэтому так поступал, вот я и слушала его, даже терпела его порой невыносимое ворчание. Правда, ничего мне из этих трудных монологов не запомнилось, вообще.

— Бедная ты, Лилит, — улыбнулась Йери ласково. — Надеюсь, ты мои монологи так же не воспринимаешь?

— Нет, я бы никогда... — растерялась я и тоже улыбнулась неумело.

— Да уж, — вздохнула она с лёгкостью и продолжила. — А я вот никогда не звонила ему. Скажи мне, ты считаешь меня плохой внучкой?

Она подперла рукой свою голову и уставилась в окно, будто и не участвовала в диалоге со мной. Но я знаю, что это всего-то лишь способ быть хоть немного непричастной к правде.

— Я не знаю, — ответила я нехотя.

Мне от этих слов прямо так дискомфортно стало, что передёрнуло.

— Не пытайся уйти от ответа, — фыркнула Иеремия и наклонила голову в мою сторону. — Для этого скряжки я была никем, и это взаимно. И это не исправить.

Сестра оказалась такой остраненной своими мыслями и мечтательными вздохами. Так бывает, когда едешь в автобусе, слушаешь музыку и безвольно бьешься головой о стекло из-за дорожных, трясущих твой мозг ям.

Я посмотрела на нее ещё немного, а потом на свой кожаный руль и решила, что прямо сейчас нам нужно решение. С этим очень хорошо помогают юристы. Я очень не люблю все эти бумажки по очевидным причинам, но проблема есть проблема. Йери, на удивление, прояснила мне некоторые моменты и заявила, что документы давно поданы. Осталась только прийти и завершить дело. Хотя чего удивительного? У нее был целый месяц на это.

— Но ты ведь планировала… убийство? Как бы я узнала о наследстве?

— Тебе бы позвонили. Номера наши я тоже указала. Давай... не будем об этом, ладно?

— Конечно, Йери, — улыбнулась наигранно и дико я. — Но если ты ещё хоть раз попытаешься сбежать на тот свет, я лично найду тебя там и порву твою наглую задницу на две части.

— Намек поняла.

Мы подъехали к месту, которое назвала мне сестра. Эх, нотариусы, как я вас ненавижу... Даже надпись вызывает у меня едва заметную тряску. Внутри ещё хуже — пахло кофе, едкой бюрократией, чернилами, словом, всем тем, чем я нанюхалась вдоволь. Где-то пищал принтер, бзыкал сканер, а моя сестра, как назло, все скрипела стулом.

— Так, всё необходимое уже сделано... — холодно проговорила девушка в классическом и хлопнула себя по лбу. — Точно, завещание. Сейчас достану.

— Нет, спасибо, — возразила я сдержанно. — Мы уже с ним ознакомлены.

Мне хотелось поскорее отсюда выйти, поэтому я любыми способами ускоряла процесс.

— Тогда нам нужно подписать принятие наследства.

— Нет, — снова отказала я, включая в свою упрямость маленький намекающий жест. — Ничего я подписывать не буду, потому что не согласна с решением.

Но, видимо, я сама же и задерживаю себя. Йери покосилась на меня, а нотариус расстроенно вздохнула. Мне тоже, между прочим, не по душе находится здесь, но когда речь идет о справедливости и моей сестре, то наступает то самое «исключение из правил».

— Вы можете отказаться от наследства, передав его любому, кто стоит в очереди на завещание. В вашем случае, это ваша старшаясестра. Но помните, что вы отдадите ей всё, нельзя, например, оставить половину себе.

Я взглянула на свою сестру и, кивнув, произнесла:

— Я хочу отказаться от наследства в угоду другой наследнице.

— Хорошо, тогда подождите, я принесу заявление.

Когда девушка отошла, сестра оказалась в открытом замешательстве. Она виновато отвела взгляд и латентно так нахмурилась — не самое лучшее выражение, когда выигрываешь миллион.

— Лилит, я не думаю, что это правильно, — прошептала она, не смотря на меня.

— Я делаю то, что должна.

— Ты хоть понимаешь, что отказываешься от всего? Это же неправильно.

— А то, что дед просто насмехался над тобой, это, по-твоему, правильно?! — возмутилась я приглушенно и шепотом. — Конечно, ты же получила сигары, импортные! Укуришься от счастья!

Йери не полностью повернулась ко мне и улыбнулась, но не от радости и веселья. Я видела в ней горькое, но все же удовлетворение, принятие.

— Я думаю, что всё очень даже справедливо, — сказала она.

— Не переживай, — сказала я ей и, приобняв, наклонила ее к себе. — Это мое решение. Ты будешь у меня богатой девочкой.

— Тебе что, деньги совсем не нужны?

— Да плевать хотела на них, я каждый день могу использовать их, как платки во время обильного насморка, и ничего мне не будет. Тебе это нужнее. Да с этой суммой ты сможешь открыть киностудию и сама выбирать тех, кто будет играть в твоём фильме, Йери! Ты сможешь дать мечте стать реальностью, наконец! Сможешь стать счастливой и в реализации себя. Я хочу этого, хочу твоего полноценного счастья. Ты это заслужила, дорогая моя.

Сестра с благодарностью и любовью посмотрела на меня. Кажется, я была тогда ослеплена ею. Как может, казалось бы, человека, лишённого красоты несчастьем, делать таким восхитительным обычные людские чувства? Надежда, любовь, вера — три женщины, три атланта всего человечества, три незабываемых счастья, которые вместе сотворят девятое чудо света.

— Я уже и так… полноценно счастлива, Лилит.