… за занавесками что-то ужасное, не дающее мне покоя. Пустота моих век заразительна, ибо за ними — страх. А вдруг прилетит снова этот космический кит? Я ведь с ума сойду, когда меня внутри начнут пытать гигагерцами! Нет, только не сейчас, и вообще никогда! Нет, нет, нельзя, никак и ни за что...

— Не хочу. Не буду. Я сказала не буду... Да отстаньте все от меня! — вскричала я и со всего размаху ударила воздух.

— Лилит, что случилось?! — послышался перепуганный голос.

Я и замерла. Кто-то со мной в этой комнате. Ха... Кто-то... хороший, плохой, злой? Может ли человек быть хорошим? А ведь не может. Потому что тот точно был плохим... А бывших плохих не существует, поэтому он ещё и злой. А если и плохие все, то и бывших... Нет-нет-нет, хватит с меня этого причинно-следственного расследования! Я увольняюсь!

— Лилит, очнись. Лилит! Сестра!

Я открыла глаза. Было страшно. Даже очень. Поначалу я не могла разглядеть ничего, и не было даже разницы между закрытыми и открытыми веками, но вдруг из темноты появился силуэт. Не пришел, а как-то сам образовался. Я начала разглядывать женщину, уродливую такую, черненькую и совсем, очень обеспокоенную.

— Кто... кто ты? — пролепетала я, щурясь через лунный свет. — И где… Ах!

Почему меня в последнюю очередь всегда интересует собственная персонализация? В последнее время... последние часы меня интересовала сущность квокки. Это такое маленькое кенгуру? Или чесночный суп (по правде говоря, я даже и не знала, существует ли такой, но решила сама выдумать его из головы (я имею ввиду рецепт (и не только)))? Но теперь я по-настоящему напряглась. Я... что это вообще за слово такое? Буква…

— Лилит, спокойно, спокойно, ты ещё не совсем отошла... — сказала мне эта незнакомка и притронулачь к мне.

Ощущение... мяса на моей руке, чего-то шершавого, неровного, мерзкого... Зомби, леший или ведьма ты?! Где мое серебро?!

Но когда вдруг окно стало светить тусклым белым светом, ее темная сущность раскрылась. Безглазая, злобно улыбающаяся. Я встретила тебя снова... Вот мы и встретились... Какая встреча...

— Нет! — вскричала я и отдернулась от нее. — Я же... Тебе нельзя, нельзя трогать меня!

Я вскочила на мягком и упругом пудинге и подсела к самому краю, пытаясь держать как можно большее расстояние между нами. Какой ещё к черту пудинг?!

— Тише, тише. Я ведь не причиню тебе вреда.

Она... А ведь и правда. Какая встреча... Я ведь знаю тебя...

— Я знаю... Йери, — произнесла я, выдавив это имя из себя. — Ох, что-то мне нехорошо...

Как рассеивается туман, так и мысли становятся чётче, концентрированнее. Они сосредоточены на вырисовывавшемся недавнем прошлом — криво так, словно не кистью, но барабанными палочками это писали. Однако это не помешало этим воспоминаниям быть болезненными. Зато теперь я знаю, так много знаю!

Вокруг меня комната, принадлежащая мне. Окно, не занавешенное от Луны, потемневшие перевёрнутые шоты на потолке… Все так знакомо, а вроде и не очень. Пугающий эффект.

— Лилит, — сказала истошно моя несчастная сестра и снова попыталась прикоснуться. Ты не меняешься, милая, совсем... Поэтому мне придется тебе показать, что я поняла.

— Не приближайся! — злобно выпалила я и отбила кулаком ее руку в сторону. — Я за себя не ручаюсь. Не делай хуже нам всем!

Все это циклично. Я, недостойная теплых чувств, изгой и урод, ставший самым уродливым уродом в семье, и стоять мне теперь в углу, в запертой одинокой тюрьме в поисках хоть малейших крох ласки…

— Я не буду делать ничего плохого. Просто скажи мне причины. Расскажи все, Лилит. Я прошу тебя.

— А что рассказывать-то? Я зверь блуждающий, не находящий леса своего; я звезда в ночном небе, поглощённая пустой галактикой; я торчок дрожащий, способный заколоть собственную мать за мимолётное счастье; я... тварь дрожащая! Не имеющая никакого права... Так тебе понятно?!

И перед моими глазами появился он! Тот, кого я боялась. Презирала! Желала... Ни гад склизкий, ни товарищ близкий, все сразу и ничего из этого. Нигде и повсюду в моей голове... С башкой лося вычерчивается тело сестры, со сломанными рогами и насквозь пробивающей глазницу стрелой. Насмешливо, самоуверенно оно говорило мне отовсюду эхом в моей голове, не открывая рта:

— Разве ты забыла о том, как хорошо нам было вместе? Мы есть единое целое, без меня быть тебе лишь подобием моего величия. Так почему же ты колеблешься? Неважно кто, неважно где — короли этого торжественного бала всегда мы! Неужели ты готова стать пустышкой ради смехотворных иллюзий? Только я ценю тебя по-настоящему, а они презирают и шепчут в спину пошлости. За маской животного скрывается животное, а ты пытаешься разглядеть суть...

— Уйди... уйди от меня! Уйди от меня прочь! Из моей головы! Я не желаю больше тебя слышать!

— Вот так ты заговорила со мной после всего того, что для тебя было сделано? Я был единственным, кто принял, твою жалкую бесчеловечную сущность, покарал всех неугодных тебе паразитов, истязающих твою тонкую, хрупкую гордость. Ты без меня ничтожество, всего лишь очередная пугливая гадина, способная блеять в лучах нашего палящего кровавого солнца. С тебя даже шкуры не забрать — поэтому ты станешь пищей для таких же червей, которым пытаешься уподобиться.

Голова разразилась свирепым хохотом до боли в ушах, а потом лопнула прямо у меня на глазах, замызгав все кровью — темной, обволакивающей. Тяжесть окутала шею, да так сильно, что и звука не издать писклявого. В глазах помутнело, пошли горячие слезы. Я горю изнутри!

— Да что ты такое делаешь, Лилит? Ты с ума меня сведешь! — разразился голос во тьме. — Пожалуйста, хватит себя уже душить. Лилит? Сестра! Ответь мне! Ты слышишь?

Я слышала, но... ничего не поделать. Ты не должна, просто успокойся и сиди себе смирно. Ты ведь так этого хочешь наверняка. Ну же, хватит меня...

— Моя милая Лилит…

Пальцы как-то... сами разжались, когда я испытала на своих горячих щеках такой прохладный бархатный, мягкий, как морской бриз, поцелуй. Все мое тело обволакивало свирепой волной, утопившей, понесшей меня куда-то вглубь — к невероятнымому рыбьему городу. Там маленькие, с блестящими чешуйками жители ожидали зелёного сигнала, а большая, с выпученными глазами черепаха залезла в свой большой коралловый дом, переливающийся с разноцветными водорослями, малюсками, подводными жучками. И небо тут такое темное, и свет приобретает совсем другие оттенки. Поющий торжественным, готовым к самым неожиданным приключениям оркестр кружился среди всего этого тайного места. И пели мне, конечно же, до сумасшедших ударов в груди — подводное радио, нет... русалка, как из детских сказок и легенд. Так красиво пела… Вот бы увидеть, хоть бы глазком одним, на это чудесное существо взглянуть...

И белый свет проник через щели моих глаз. Я увидела потолок. Такой привычный, непривычно темный от ночи, но все тот же, с красивыми гранеными шотами. А песнь у моего уха все продолжала играть, и я повернулась. На подушке, рядом со мной, одной рукой крепко обнимая меня, лежала сестра и тихо мычала нежным своим молочным голосом. Когда я повернулась к ней, то она сразу похлопала ресницами взбудоражено и обеспокоенно сказала:

Нет! Я не дала ей. Я разозлилась, но не на нее, а на ласкающее нутро... в которое она посадила меня! И снова эмоции переполняли меня с каждой секундой нахождения в этой такой напоминающей обо всем плохом комнате!

— Почему ты такая?! Объясни мне! — вскричала я дрожащим голосом. — Ты ведь тоже этого хочешь! Избавиться от меня... Сделать что-то такое ужасающее надо мной, чего я действительно заслуживаю!

— Лилит, это же... не так, — говорила она испуганным голосом.

— Все так! Я знаю, знаю, знаю, знаю, знаю... — завопила я и сжалась.

И моему лицу явилось прикосновение руки. Она скользила по щеке и шее, лёгким движением большого пальца смахивала капельки с меня.

— Какая же ты... — всхлипнула я, — упертая. Какой бы плохой я не была, что бы не сделала, моя сестра все равно...

— ... остаётся рядом. На твоей стороне.

Я не то, что с обидой, не то, что с радостью, но со всем и сразу — неопределенной эмоцией на своем жалобном лице напала на нее. А она и не сопротивлялась…

— И сколько раз ты будешь это повторять?

— Пока ты не поймёшь этого.

— Но ты ведь знаешь настоящую меня! — истошно говорила я и утирала рукой своей сырое лицо. — Я... маньячка. Помешанная. Ненормальная. Разве тебе не противно общаться с такой? Разве не страшно? Я могу сорваться и начать снова погружаться в пучины безумия, не понимая кто друг, а кто враг. Мне не хочется, чтобы ты это видела, чтобы разочаровывалась во мне! Мне не хочется причинять тебе боль. Я просто желаю быть для тебя сестрой, Йери, а не твоим самым страшным ночным кошмаром!

— Для меня ты всегда останешься сестрой. Что бы не произошло, — в конце концов ответила она и приложила палец к моим губам с еле слышным "т-с-с", когда мне захотелось возразить. — Но ты справишься со своими бесами внутри, я знаю. Твои мысли, отвергающие себя саму — путь к другой тебе, будущей, и я надеюсь, что потом настоящей.

— Разве я могу измениться? Бывших наркоманов не существует.

— Можешь. Господь любит всех — и воров, и убийц, и грязных пьяниц только потому, что они способны раскаяться.

— Ты так говоришь, словно ты и есть Он...

Милосердна и добра эта святая дева. Я готова поклоняться такой, стоять на коленях и петь молитвы за то, чтобы она мне даровала смелость идти дальше.

— Ты ведь не оставишь меня, Йери?

— А разве я могу?

И что я могла ещё услышать от нее?

— Я даже и не знаю, что уже тебе сказать такого, — выдохнула я и ухватилась за один ее палец и стиснула так, словно читала молитву. — Если я вдруг начну делать что-то ненормальное, то ударь меня как следует. Пожалуйста. Ты обещаешь?

— Хорошо, — улыбнулась она. — Но гораздо эффективнее будет просто ущипнуть тебя.

— А вот уже лишнее! Я боюсь щипотки... — расстроилась я.

Я осторожно подняла руку, согнув свои пальцы и аккуратно попыталась дотронуться до ее волос. Мне хотелось показать ей что-то, без чего, возможно, она и не сможет. Я ведь все ещё ужасна.... И все же так хочется этого, сердце прям разрывается.

— Можно?

— Да. Тебе необязательно спрашивать.

Ее волосы были послушными, скользкими, немного вьющимися и такими черными-черными, что моя рука тут же пропадала в их непревзойдённой тьме. Приятно ее гладить и выражать то давно лежащее во мне чувство, которое я с облегчением подарила, наконец, хорошему человеку. Ей, кажется, тоже очень нравится. Она даже. судя по поджатым губкам, немного смущена — совсем чуть-чуть, но смущена же! Её тоже, видно... давно никто не гладил.

— А что это у тебя на руке? — поинтересовалась сестра, заострив внимание на моем запястье. — Это их рук дело?

Я промолчала, потупив взгляд.

— Так. Давай-ка я тебя залатаю тогда, — вскочила она с кровати и куда-то пошла. Опять за аптечкой?

Я и пискнуть не успела, как и правда прискакал наш медик на парах, выкинув свою сумму на кровать. Прямо как в наш первый день после долгой разлуки, ну вот ничего в ней не изменилось! Иногда… людям лучше не меняться. Они уже достигли всего, что только требует человечность.

Однако теперь сестра оказалась несколько строже, чем раньше, приказным тоном произнеся:

— Снимай одежду.

Грубо и даже пошло — ну как такой отказать? Это было бы бесполезно и даже вредно. Если раньше она могла сделать справедливое замечание, то сейчас, думаю, не обойдется только этим. В ее ревнивой заботе проявлялись качества прирожденного святого лекаря из фентези миров с магией и острыми ушками.

— А почему на мне только футболка?

— Не задавай лишних вопросов и снимай ее.

Несмотря на ее приказ, я дурой стояла перед ней смотрела, как она сама потянула тонкую ткань щипоткой и лёгким, щекотящим движением избавила меня от первого и последнего элемента одежды. Я сместила плечи вперёд, закрываясь руками.

— Я не смогу тебя залечить, если ты будешь мне мешать. Выпрямись-ка.

Я, послушно последовав ее приказу, зажмурилась. Она обрабатывала меня всю — только ее глазу стоит зацепиться за что-то красное или синеватое, так сразу и начинается это натирание. Сестра заботилась буквально о каждой клетке моего тела — спина, плечи, пятки (ох уж эта фалака футфетешистов!), бедра, грудь, везде касалась мягкая ваточка и пара кончиков ее пальцев. Ее губы шевелились в изумлении, язык цокал, а голова покачивалась. Йери заботилась старательно, хоть и не без некого безликого прагматизма. Ее взгляд был сосредоточенным и почти не менял свою природу, как будто она спала, а руки просто механически выполняли свою работу. Так работают обычно матери, измученный рутиной, но не истощенные еще любовью.

— Вроде принимала недавно со мной ванну, а сейчас жмешься. Подними руку, дай посмотреть, — чуть ли не повелевала она. — Только посмотри на это все...

Уорд со своей подружкой любил больше физическое насилие, чем сексуальное. Намного больше. Хотя, признаюсь, эта Вероника была той ещё оторвой. Пальцы у нее такие, выдающие.

— Да не переживай, я и не такое на себе испытывала. Эти раны вообще не помеха, — уверяла я. И была права. Но больно все равно было. Внутри. — Правда, клеймо немного зудит... Я бы сказала, что много...

— Клеймо? Какое ещё клеймо?

Кажется, я сказала немного лишнего. Не стоило беспокоить ее по этому поводу…

— Клеймо, да? Ну да, — нервно говорила я, пытаясь оттянуть неизбежный ответ. — Я ведь тебе говорила? Получается, что нет. Ну... болит оно. В немного... личном месте.

Надо же было ставить его именно там!

— Покажи, — потребовала она.

— А... это точно нужно?

— Необходимо.

Я осторожно легла на спину и медленно расставила ноги, как на приеме у гинеколога. Сестра с нахмуренной физиономией занырнула пониже и принялась внимательно рассматривать мое место. Пальцем она водила по периметру, периодически смазывая его какой-то прохладной мазью.

— Уф-ф...

— Терпи. Я быстро.

— Да. Пожалуйста...

Неприятная же эта вещь. Как будто кто-то давит тебя по прессом… слегка.

— Все. Можешь расслабиться.

И я облегчённо выдохнула, стиснув поскорее свои ноги вместе. Вся эта медицинская процедура мне вообще не нравилась, особенно, когда такие откровенные вопросы решала сестра. Поэтому-то мне и не нравятся врачи. Лезут не туда, куда надо, копаются в тебе постоянно...

— Спасибо, — пробормотала я, усевшись в привычное положение.

— Не благодари. Кстати, не знала, что у тебя там пирсинг. Смело, конечно...

— Кажется, мое клеймо было поставлено чуть выше! Тебе не кажется, что ты, врачиха, смотрела немного не туда? — возмущённо сказала я и обняла себя обиженно за плечи.

— Ну извини, блестит просто в темноте, вот я и подумала, что нашла сокровище, — лукаво улыбнулась она.

— Ага, на дне Марианской впадины…

Вот она, любовь старшенькой. В меру забавная, в меру заботливая. Я не знаю то, как должны выглядеть сестринские отношения, однако наши мне очень нравились. Особенно, когда слышала близко от себя:

— Я рада, что все в порядке с тобой. Правда.

Принимая эти милые слова, я должна и дать что-то взамен. Жить не для себя, но для кого-то. И жизнь сама начинает играть новыми нотами — если мне, например, нравился эмбиент, то я все равно сделаю джаз, чтобы приятно было всем. Ну кто не любит джаз? Только расисты.

— Знаешь, Йери, а ведь так все поменялось, — говорила я, засунув руки под голову и смотрела не в потолок, но наше, кажется, неплохое будущее. — Ты пришла в мою жизнь и так повернула ее... Прямо до коликов в животе. Наверное, во всем этом стоит винить тебя? В твоей доброте-то? Оно ведь и к лучшему, знаешь... Но ты так быстро ворвалась ко мне, так резко поменяла меня, что голова до сих пор идёт кругом. Но я постараюсь это принять! После всего, что ты сделала, я должна постараться стать лучше. Если ты веришь в меня, то я не имею права подвести тебя. Уж так это должно работать. Ты... главное… не бойся меня, если что случится. Ты ведь понимаешь меня? Ну конечно понимаешь. А я раньше и не осознавала всех этих вещей. То, как ты сильно любишь и почему. Семья из двух человек — не самое радостное событие. Может, поэтому эту печаль и утрату ты компенсируешь своими горячими чувствами? А, Йери? — повернулась я к ней.

Измотанная, закрывшая свой единственный глаз боевая медсестра спала на боку и сладко сопела себе под нос. Вид у нее был полностью удовлетворен и умиротворен, а рот, кажется, немного улыбался. Миссию она свою выполнила, а значит и спать можно спокойно. Я накрыла ее одеялом и легла рядом. Не могла насмотреться на нее. Такое чувство сидело внутри, что Йери вот-вот откроет глаза, но сон, видно, сильно убаюкал эту сестру милосердия. И ведь даже протез свой не сняла. Точно... Она не проснется, не ощутит прикосновений, если я возьму ее за руку? Мне так хочется это сделать.

Я неспеша дотронулась пальцем до ее протеза. Холодной чёрной руки. Кукольные пальцы не шевелились и скользили по моей коже. Такие гладкие, такие крепкие. Я могу хоть со всей силы сжать... Но хватит и пары прикосновений.

Я взяла ее за ту руку, схватив между пальцев и улеглась поудобнее. Мертвая сталь. Но твоя. В этом вся ты, Йери. Свойства металлов таковы — они способны передавать тепло, если их нагреть и наоборот. Так почему бы не согреть тебя, и тогда твое безжизненное и леденящее станет чем-то приятным, теплым, живым. Станет частью тебя. Надо только постараться, потерпеть, пока холод будет жечь мою руку, и тогда мы найдем наш желанный подарок

"Робот-сестра и я" — звучит неплохо для фильма. Дойти бы концовки поскорее.