Ноэму не изменить. Даже если тебя назвать Лилит или Мадина… какая разница вообще для остальных? Разве такие вещи вообще имеют значение для разумного человека? Я могу понять ее интерес к тату, допустим, но это? Неужели она так яростно хочет отодвинуть все то, что дала ей мама? Я не могла допустить такого уничижительного отношения.

— Я поменяю имя, — говорила она.

— Я тебе ещё раз говорю, Ноэма, никогда! Сделаешь это — пеняй на себя!

— И какая же ты после этого сестра? Уродина ты!

И убегала от меня.

"Непослушная, глупая девчонка! И ведь хватало наглости порочить материнское желание!" — думала я, метая презрительные стрелки ей вслед, чтобы лишь попытаться сделать ей больно, хоть как-нибудь.

Всегда ее поступки были по логике такой: лишь бы не как у мамы. Хотя любовь Ноэмы к ней была на вид чиста, все же это был диалог между двумя людьми, но не личностями. Мама обычно всегда умилялась экстравагантным поступкам своей дочери, но вторая ее дочь, Иеремия, испытывала эмпатию — родительскую тревожность. Думать о себе в третьем лице и правда безумно! Словно в кино находишься.

"В Гнезде встретимся. Прямо сейчас" — написала мне… внезапно Вероника. В ее манерах, как и ожидалось, ни грамма горькой метанойи, однако излишняя самоуверенность в долгосрочной основе губительна, ибо в один прекрасный момент оковы мучительной эмансипации спадут, а цепи послужат удавкой.

Удивительно было для меня то, как я с тяжкой неприязнью к сестре испытывала возможность спасти ее, наивно полагая, что какие-то слова о любви смогут изменить ее в корне. Я окончательно убедилась в том, что вообще творю, ожидая пригласившую меня на свидание стерву, присматривая глазком за посетителями, упивающимися бессмысленными разговорами о материализме.

— Скучаешь без меня, милая?

Я и повернулась на ее певчий голосок, так истончающий пошлость и намеренную недоразвитость. Вероника присела сбоку и начала вести наш диалог с чего-то непринужденного, вроде погоды, а потом заявила:

— Я вообще-то тебе принесла кое-что.

Как латентно трепещало лицо, достав, вывалив на стол это животное… мои те самые сладости, что я принесла когда-то в роковой день. Они рассыпались монетками из кожаного мешочка, словно это была моя такая «лёгкая» награда.

— Это я тебе возвращаю должок, — ухмыльнулась она, надув свои губищи.

— Ты даже не представляешь, что нужно сделать, чтобы вернуть его, — сдержанно ответила я.

— Ну не будь такой злопамятной! — покачала головой ее мерзость, намалеванная на лице, и продолжила, положив себе конфету в рот. — Вообще-то я хотела сказать, что мы согласны на твой уговор.

— А что, твой братец не смог прийти сюда сам?

— Смог бы. Но я хотела поговорить с глазу на глаз, — прошептала она и придвинулась. — Видишь ли, мне совсем не хочется просто… пощекотать ее. Разве не сладкой будет месть твоя, сделай я ей немного удовольствия? — ее губы оказывались прямо у моего уха и лобзали своим теплом, таким страстным, волнительным теплом, вызывающим у меня закипающую ненависть… — Ты можешь тоже присоединиться. Обещаю, все будет теперь иначе.

Ее поведение чуть не убило меня. Слишком личное, слишком тяжёлое, чтобы играться с этим, чтобы просто терпеть такое! Я не сказать, что взорвалась, но уж точно утратила все силы на любезности. Это моя слабость, которая могла обернуться для меня разрывом наших деловых отношений, если их таковыми назвать вообще совесть позволяет.

— Произнеси ещё одно слово из своего непомытого рта, — грозно сообщила я, нависнув над ней, а после со свистящим в ушах катарсисом закончила, — и я убью тебя, Вероника.

Она неожиданно же напряглась, подобно тупой туше, не способной понять, что она сейчас — добыча, не более того. В ее показавшихся мне зубках читалось принужденное смирение и, как оказалось, обида.

— Да ты… отойди, сумасшедшая! И перестань так смотреть на меня! — вскричала она со страхом волчонка и попыталась оттолкнуть меня, не сдвинув ни на сантиметр с места. — Ладно-ладно, будь по-твоему! Только перестань уже так себя вести!

Я с ощущением полного удовлетворения и маниакального превосходства элегантно присела обратно на место и загадочно уставилась на ее волнительные паттерны.

— Думаешь, что крутая такая, да? — продолжала Вероника, из последних сил вытягивая наружу свою непоколебимость.

— Скажешь мне все подробности по телефону, — отвечала я равнодушно, одеваясь.

— Ага... Сволочь ты. Ещё раз так сделаешь — и пожалеешь, — пригрозила она и отчалила на выход, сметая с пути официанта.

Сделка с дъяволом завершена. Убить двух зайцев, а то и трёх — но даже такая награда, достойна ли она той платы, что я ставила на жертвенный алтарь? Такие мысли напрочь отлетали под натиском ветра над моими алыми парусами потрёпанной шхуны, ведущей меня неизбежно в Тартар.