Наверное, самый страшный из моих пороков — бесхарактерность. Я не всегда понимала девушек, которые показательно обижались на кого-то, чтобы привлечь внимание. Не всегда понимала парней, которые притворялись образцовыми учениками перед директором и остальной верхушкой колледжа. Но всегда ими восхищалась, ведь этим ребятам постоянно удавалось добиваться то, чего они хотят. А вот у меня так не получалось… Мне не хватает ни ума, ни силы воли, чтобы обижаться на человека, который мне в общем-то не противен.

Миранда.

Она хорошая. Правда хорошая. Просто влюблённая… Совершает необдуманные действия, забывает о последствиях, говорит что попало. Я не исключаю, что она могла бы и без своих чувств где-то наврать, где-то что-то не договорить, но… Либо со мной что-то не так, либо это и правда не самая ужасная вещь, за которую стоило бы ненавидеть.
Мы не разговаривали с ней ещё с того дня, когда она наврала мне на счёт Ада. К слову, с самим Адом она тоже до сих пор об этом не говорила.

Она сидела в столовой с остальными дикарями и в привычной для себя манере печально смотрела по сторонам: то на окно, то на других ребят, то куда-то в пустоту. Иногда казалось, что её волосы прямиком зависят от её настроения — более пышные и яркие, когда веселится, более прямые и блеклые, когда грустит. Сейчас её кудри почти не было видно.
Увидев меня у входа, девушка слабо улыбнулась. Конечно же, она всё понимала и больше не навязывалась мне со своим общением. Ждала от меня первого шага.

— Привет, — простое слово, но как же тяжело оно мне далось.
— Здравствуй! — живо ответила она и даже изменилась в лице, когда я села напротив неё.
— Опять без дочки?
— Ох, сил моих более нет. Попросила я Маргарет за ней приглядеть. Прелестная девица.
Я кивнула, и на этом наш диалог закончился. Настало неловкое молчание, от которого хотелось поскорее сбежать. Я нелепо стучала пальцами по столу, а Миранда растерянно бегала глазами и сжимала губы, не зная, что сказать.

— Ниа… Ты прости меня.
Я не знала, как реагировать, а потому продолжила молчать и смотреть в пустоту.
— Не должна была я… Горестно мне было. Душу словно душило что-то, знакомо ль тебе такое? Будто бы тоска с гневом боролись, вот и сболтнула…
— Забудь Миранда. Всё это уже неважно.
— Как же забыть? Виновата, не серчай. Просто я… — она опустила взгляд на свои руки, нервно царапая свои же пальцы. — Ревную уж больно. Думала, коль скажу, что бы́ло у нас с ним, то перестаешь ходить к нему. А оно вон как… сложилось…

Я не знаю, каким таким магическим образом у неё получилось вызвать у меня чувство стыда. А ведь правда… Я даже не задумывалась о том, как это выглядит со стороны и как на это реагирует она. Влюблённая… Потерянная… Хоть здесь и есть другие дикари (человек десять осталось, не больше), она всё равно почти ни с кем не общается. Выходит, у неё есть только Ад. И тот отдалён от неё на максимум. Спасибо Элисон, хоть она пытается стать Миранде другом. Забавная из них выходит парочка подружек. Вульгарная девица с вечным желанием покурить и пошуметь и замкнутая в себе Миранда с голодным желанием быть любимой.

Я оказалась в своей комнате очень поздно. Сегодня как-то особенно не хотелось туда возвращаться, потому я весь день провела в библиотеке. Смотреть на книги и картинки в них было приятнее, чем сидеть в тишине, в которой мои мысли уже выели сотню дыр, и слушать урчание живота. Прошло уже дней пять с того момента, как мне приходится кормить не только себя, но и слепого голубоглазого парня, который так и не сказал мне своего имени. Но мне этого уже и не нужно было. Я называла его Кёрли¹. Имя такое же кучерявое, как его волосы.

Джоша в комнате не было. Не знаю, с какого момента я начала так активно его избегать и даже немного побаиваться. Он заботлив, мил, добр ко мне, но ревнив до такой степени, что мне кажется, будто однажды я тоже проснусь с сожжённым от кислоты лицом, как индийская девочка из его рассказа.
Эл тоже скрылась неизвестно где. На её счёт я уже не переживала — снова где-то тусит. Последние дни она стала возвращаться в ужасном состоянии — бормотал всякую чушь, злила Джоша и безумно смеялась. Наркотики. Видимо, не только её брат стал съезжать с катушек.

Они даже с ума сходили вместе.

Так я стала чаще засыпать одна. Меньше переживала на счёт глаз, ведь теперь снова почти каждую ночь снимала линзы до рассвета. Коробочку — под подушку, одеяло — по самую макушку.
Спокойной ночи…

Глупо, наверное, скучать по неживому существу, но в такие моменты мне особенно хотелось подержать в руках Эдди. Казалось, этот маленький кусочек металла чувствует то же, что и я. Крохотный, одинокий и наивный. Его включают только тогда, когда от него что-то нужно. И как он там сейчас? Так и стоит возле тумбочки? И как же грустно ему, наверное, каждый раз умирать в одиночестве, когда садится батарейка. Никто с ним не играет, никому он не нужен. Соседки Ада выкинут его куда подальше, если найду, а сам дикарь и вовсе хотел разобрать его на запчасти.

Я уснула быстро. Без снов. Без чувств. «Умерла» в одиночестве ровно на одну ночь. Но когда я снова открыла глаза, моей первой эмоцией был всепоглощающий ужас.

За дверью, в коридоре, выла сирена. Я слышала чьи-то голоса, топот чьих-то ног, словно кто-то бежал со всей скорости. Грозные мужские команды раздавались отовсюду: «К главному выходу, живее!»
Я в панике ищу коробочку с линзами под подушкой. В той же панике откидываю подушку в сторону, когда не могу нащупать рукой, и снова застываю на месте. Нет-нет, не надо паниковать. Она просто упала на пол. Просто опустись и поищи под кроватью.

«Проверьте комнаты! Живее-живее!» — снова раздаётся голос, и я моментально падаю на пол, спрятавшись за кроватью. Не хватало ещё, чтобы меня увидели в таком виде. Смотрю на часы — половина пятого утра. Что, небо его дери, у них происходит?

Кто-то врывается в комнату, настежь распахнув двери с таким грохотом, что та чуть ли не вываливается из петель. Вижу только чьи-то ноги, обутые в чёрные зашнурованные ботинки. Мужчина делает лишь один шаг за порог и, увидев, что здесь никого нет, убегает вместе с толпой подростков и других местных полицейских. Вторых, кстати, стало в колледже намного больше. После случая на тренировочной площадке из G-27 прибыло человек десять в военных формах. Все молодые — лет по двадцать шесть. Наверное, они даже учились здесь когда-то.

Дверь, ударившись об тумбочку, снова закрывается. Я подбегаю к ней, закрываю на защёлку и снова в панике ищу свои чёртовы линзы. Последняя пара. Это была последняя пара…
Переворачиваю всё вверх дном, выворачиваю постель, швыряю на пол, отодвигаю тумбу, сдвигаю в сторону кровать, ищу даже под матрасом. Нет… Нет-нет-нет… Только не линзы. Только не они…

Если и был в мире человек, который умер от страха, то я сейчас испытываю что-то в разы страшнее. Что-то намного-намного страшнее… Меня буквально тошнит от паники. Голова кружится, к глазам подступают слёзы. Мне выжгут глаза… Мне выжгут мои голубые глаза. Будут вгонять огромные шприцы под кожу. Я стану безэмоциональным овощем, как Кёрли. А потом меня убьют. Потому что мы не достойны жить.

— Нет, они здесь. Они точно здесь.
Обрыскиваю всё по третьему кругу. Но невозможно найти то, чего нет. Их просто нет! Комната оставалась открытой на ночь, и это ещё больше вгоняет меня в панику. Если кто-то забрал их, то он всё понял. То он расскажет это остальным. То вся моя жизнь теперь просчитана до последнего дня. Возможно, до завтрашнего.

От бессилия просто падаю на колени. Даже не осталось эмоций. Просто пялюсь на смятую наволочку на полу и не верю в происходящее. Вот и всё, Ниа… Вот и всё. Даже если я сбегу и где-то спрячусь, я просто умру от голода. И Кёрли вместе со мной. И всё, что когда-либо было моим, станет ничейным. И моё тело, и мои тетрадки, исписанные попытками правильно изобразить первые буквы алфавита. И Эдди станет ничейным. И умрёт навсегда, даже если батарейка будет заряжена полностью. И рисунки Джоша, и его браслет на моей руке, и кулон Энди на моей шее. Всё это станет бессмысленным. А люди скажут: «Даже не жалко. Она всё равно голубоглазая». А потом сожгут всё, к чему я прикасалась. И забудут. Как обычно забывают грязь, испачкавшую любимую обувь.

— Ниа! Ниа, ты там? — я слышу Миранду. Она истерично стучится в дверь, срывает голос, избивает кулаки в попытках попасть в мою комнату. — Прошу, помоги!

Мне бы кто помог.

Даже не реагирую. Мне настолько больно, что даже её крик уже не слышен. Я не могу её слушать. Я не хочу её слышать. Лучше бы я вообще не снимала линзы. Лучше бы мои глаза медленно умирали в них. Я бы ослепла, и все проблемы бы просто исчезли, ведь я больше не была бы голубоглазой. А теперь даже близкие мне люди будут вспоминать обо мне, как о голубом пятне на своей жизни.

— Они выпустили из тюрьмы всех, кроме наших, Ниа! Они же погибнут!
— Судьба та ещё сука, Миранда… Тебе ли это не знать, — шёпотом произношу эти слова. Прекрасно понимаю, что девушка не переживает за всех дикарей. Она переживает только за одного. Высокого белобрысого и до жути невыносимого.

Она перестаёт биться в дверь. Слышу, как она бежит в сторону карцера. То ли это её геройство, то ли отчаяние, то ли всё та же полоумная любовь. Что-то очень сильное заставляет её нестись сломя голову. И честно, это восхищает меня.

Я открываю защёлку, немного выглядываю за дверь. В коридоре пусто и до жути воняет дымом. Он повсюду — уже даже смутно видно. Либо это моё падающее зрение.
Смотрю влево — вижу, как сверкают пятки Миранды. Она просто бежит вперёд. Как ураган, как что-то очень мощное и неостановимое. Но кто-то появляется из-за поворота. Один из военных хватает её, прижав её руки к телу и не позволив куда-то ещё рыпаться. Та кричит, умоляет отпустить её или хотя бы открыть все клетки карцера, но никто её не слушает.

Мужчина уволакивает её туда же откуда сам пришёл, а я снова запираюсь в комнате.
Где-то пожар. И судя по тому, как живо все выбегали из здания, он быстро разгорается. Из окна я вижу, как на улице собирается толпа зевак, но не могу понять, куда они смотрят. Главное, что не на меня.

Сажусь на пол у кровати. Думаю. Разлагаюсь прямо изнутри. Теперь любовь Миранды уж точно не спасёт дикарей. Впрочем, ничто не спасёт. Неужели они задохнутся здесь вместе со мной? А разница-то в том, что я сама это выбираю, а они вынуждены. Очередная несправедливость…

А страшнее всего не то, что теперь меня будут хотеть убить, а то, что возле меня нет ни одного человека, у которого я могла бы попросить помощи. Доверять некому, а довериться — тем более. Как жаль, что такие мысли приходят только в самых ужасных ситуациях.

Встаю с пола и открываю дверь. Мною руководит полное отчаяние, и я уже не чувствую никаких сил. Я как супергерой, у которого отобрали геройский костюм. Без него — я никто. Но все равно дышу и отбираю драгоценный воздух у людей, которые возненавидят меня уже сегодня. Последнее, в чём я могу принести пользу — выполнить пожелание Миранды. Её люди ни в чём не виноваты, а у меня всё равно нет шансов. Открою им клетки и сбегу к голубоглазому парнишке, спрятанному в сарае. А если не получится и меня всё-таки увидят — так уж и быть. Мне уже плевать.

Я решаю пойти другим коридором, чтобы не наткнуться на военных, которые схватили Миранду. Смотреть на мир не через линзы было намного волнительнее. Я словно вернулась в мир, в котором был Энди, тётя Лесли и Маркус. С ними я чувствовала себя свободной. А сейчас — преступницей. Я крадусь ближе к стене, дышу сквозь ночнушку. Это длинная рубашка, не достающая до колен. Только она у меня сейчас и есть. Вижу охранников и пробегаю мимо них, когда они отворачиваются. Сильно помогает дым, который затопил собой уже весь коридор.

Карцер совсем близко. Осталось только зайти туда, найти ключи на стойке охранника и открыть хотя бы одну клетку. А там пусть сами разбираются. Уверена, дикари друг друга не бросят. Это самые жестокие, но вместе с тем и самые преданные люди, которых я видела.

Железная дверь грозно стоит передо мной. Даже в этом дыму и духоте от неё веет холодом. Я прокручиваю ручку, и дверь поддаётся подозрительно легко. Это меня настораживает. Медленно захожу внутрь, смотрю на клетки. Слишком тихо. Делаю всего несколько шагов, и моё сердце снова совершает прыжок с трамплина. Кто-то, кто явно прятался за дверью, подбегает сзади, заламывает мне руки и сбивает с ног. Два человека придавливают меня к земле и громко кричат.

Паника? Нет… Это было на ровне с инфарктом. Я думала, что иду спасать людей, а здесь все и так спасённые. И только сейчас я вспоминаю, что Джош оставлял камеру Ада открытой, когда мы уходили. Вот почему дикари не в клетках. Но почему не сбежали?

— Кто бы сомневался, Твистер, — этот голос… Сейчас для меня он звучал как похоронный марш.

Я зажмурила глаза и сама сжалась как только могла. Подумала — сейчас меня отпустят и сразу сбегу. И вот хватка чужих рук ослабляется, парни отступают от меня, позволяя подняться с пола.

— Что там происходит? — дикарю плевать, что я тут забыла. Ему важно знать, угрожает ли это «что-то» его людям.
А я делаю рывок, разворачиваюсь и хочу выбежать через открытую дверь, но он успевает схватить меня за шиворот.
— Не играй со мной. Если я задаю вопрос — ты должна ответить.
— Пожар на втором этаже. Все вышли через главный выход.

Я чувствую себя голой. Нет, это хуже, чем нагота. Я чувствую себя без кожи. Без плоти. Одни кости и голубые глаза. И мне страшно. Почему мне так страшно?..
Веки всё ещё опущены, я стою к нему спиной, но от этого никак не легче.

— Идите тихо. Встретите охранников — не убегайте. Это просто эвакуация. Если что, притворитесь, что не слышали сирену или запаниковали. Останемся здесь — нас прикончат, — он раздал своим указания, и дикари рванули к выходу. Их было ровно пять. Не так много, чтобы выстоять перед военными, но не так мало, чтобы рисковать. Тем не менее, Ад решил с ними не идти.
— А ты пойдёшь со мной.
— Нет! — решительно, но тихо. В этот раз я не побоюсь. В этот раз я настроена серьёзно. Мне больше нечего терять.

Он отпускает мою рубашку, хватает за запястье. Я вырываюсь с такой силой, что если бы держала в руке стеклянный бокал, расколола бы его на десяток осколков. Делаю очередной рывок к двери, продолжая как можно сильнее щурить глаза. Кажется, даже Ад такого от меня не ожидал.

— угомонись — злится, но голос не повышает.
— Мне нужно идти! Пожалуйста!
Силой разворачивает к себе и пытается взять второе запястье, но я бью его в грудь и больно наступаю на ноги.
— Не вынуждай меня.
— Отпустите! Прошу, это важно.
Но он либо не слышит, либо ему плевать.

Драться я никогда не умела. Но как говорил Джош, главное — бить не кулаками, а эмоциями. Они страшнее любых телесных увечий. Сейчас мне казалось, что в моих руках никогда не было столько силы. Но за что я борюсь? За глаза? За желание избавиться от страха? Как бы там ни было, моё рвение Ад не оценил. Он воспринимал это как пустую истерику, а потому любые мои резкие движения только сильнее злили его. В конце концов он не выдержал. Взял меня под колено, поднял и толкнул так, что я с грохотом упала на пол, слетев с тех двух несчастных ступенек у самого порога.
— Тебе так нравится меня провоцировать? — теперь он уже говорил громче.

Спина жутко заболела, я перекатилась на живот и снова поднялась. Я поняла, что это конец, когда Ад захлопнул дверь, заперев нас обоих в карцере.

А я всё ещё ни разу не посмотрела на него. Держала голову опущенной, поджимала плечи и нервно теребила край рубашки. Страшнее всего было показывать глаза именно ему. Потому что он убьёт меня. Наверное, даже Небесные расправились бы со мной быстрее, чем это сделает он. Да и не только в этом было дело. Мне как будто не хотелось его снова разочаровывать. Вот мол, Ад, посмотри, ты почти доверился этой замарашка, а у неё, оказалось, голубые глаза, которых ты терпеть не можешь. Как ты там говорил? «Таких расстрелять — мало»? Я буквально тёрлась возле тебя такое длительное время, а оказалась тем самым главным изъяном на лице нашего мира. А ведь лучше бы я была шпионкой, да? Это ведь намного лучше?

— Отпустите… Так будет лучше для Вас.
Пусть лучше не знает. Не разочаровывается. Иначе он окончательно перестанет что-либо кому-то доверять.
Подходит ближе.
— Пожалуйста, Ад.
— Что с твоим лицом? — наклоняется чтобы лучше рассмотреть, а я отворачиваюсь. Ему приходится снова насильно повернуть меня к себе.
— Хватит! — выкрикиваю это, собрав в голосе буквально всю боль.

И срываюсь.

Мои слёзы видел только Энди. Мои глаза — тоже. Я не плакала ровно с тех пор, как самый близкий мне человек стал ко мне холоден. Я проявляла слабость любым способом, только не слезами. Только не ими… Но сейчас я словно разучилась их сдерживать. Да и не было больше смысла этого делать… если честно.
Я зажмурила глаза. Мои чёртовы голубые глаза… Тело вздрогнуло, и с губ сорвался всхлип. Потом горячая мокрая дорожка проложилась до самого подбородка. Потом вторая. Я всегда плакала тихо, как и в этот раз. Но сегодня это была совсем другая боль. Отчаяние, смешанное с неистовым страхом.
Какое же ты ничтожество, Ниана Твайстер…
Как же я тебя ненавижу.
Что ты делаешь здесь? Что ты забыла в этом мире? Разве тебе здесь есть место? Разве кто-то хочет, чтобы ты просыпалась по утрам? Разве кто-то позволил тебе дышать? Разве ты достойна того, чтобы мир был добр к тебе?

Это был конец всему. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили здесь. Просто оставили задыхаться в дыму.
Впервые мне так сильно хотелось умереть. Тихо, без боли. Только бы быстрее. Мне так плохо... Земля всемогущая, мне так ужасно плохо...

Ноги подкосились, я уже готова была упасть на колени, но Ад не позволил — до сих пор держал меня под локоть. Его прикосновение казалось мне огромным ожогом на коже. Наверняка, он не верит ни моим словам, ни слезам тем более.

— Ниа, да что с тобой сегодня?
Берёт за подбородок и настойчиво поворачивает моё лицо на себя. Ему приходится прижать меня к клетке, чтобы больше не вырывалась. А я уже и не пытаюсь… Только плачу и жмурю глаза.
— Посмотри на меня.

Знал бы ты, какие громкие это слова. Знал бы ты, как больно они бьют в душу.

— Ты слышишь?

Нет.
Больше нет.

Три…

Я делаю самый болезненный вдох в моей жизни.

Два…

И самый свой ужасный поступок.

Один.

Открываю заплаканные, полные боли и страха голубые глаза. Медленно поднимаю на него взгляд и ощущаю полную беспросветную пустоту.
Вот и всё, Ниа…
Вот и всё.

Вы знаете, что такое отчаяние?
Это когда ты всю жизнь прячешься в темноте, а потом резко выходишь на солнце и сгораешь заживо.
Это когда ты целую вечность скрываешь самую сокровенную тайну, а потом в один прекрасный день она простреливает тебе голову. Насквозь.
Это когда ты день за днём притворяешься кем-то, а потом тебя выставляют на всеобщее обозрение. Без маски. Без одежды. Без тела. Только твоя грязная чёрная душа в одиночестве стоит на пустой сцене. И зрителей здесь нет. И палача тоже. Да и не нужно. Потому что ты сам себя уже убил.

В его взгляде меняется целый мир. Он перестаёт хмуриться, его рука медленно сползает с моего лица. Он смотрит мне в глаза целую вечность. В полном молчании. На непростительно близком расстоянии. И я понятия не имею, о чём он думает. Что это за эмоция? Шок? Разочарование?

Я бегаю взглядом по его лицу. Боюсь, что когда к нему придёт осознание, он сделает мне больно. Очень-очень больно. Боюсь смотреть на него. Боюсь его самого.
Теперь он знает всё. Без остатка. Это ощущение, словно я всю жизнь по кирпичикам строила заставу, чтобы никто не проник в мой мир, и тут её разрушили и грязными ногами прошлись по белоснежному ковру у входа.

Не прерывая зрительный контакт, медленно достаю нож с его пояса. Тот самый нож, который валялся напротив его камеры — я помню. Так же медленно отдаю его дикарю в руки и ощущаю новую волну слёз, подступившую к глазам. Он знает, что с ним делать. И знает, что сделать со мной.

Отступает на шаг назад. Теперь я понимаю, что это за эмоция на его лице. Отвращение.
Не сказав ни слова, молча уходит.

Слышу звук вновь открывающейся железной двери. Он решил оставить меня здесь — справедливо и гуманно. Бросить задыхаться в дыму и одиночестве и правда лучше, чем марать об меня руки. Молодец, Ад. Как всегда веришь только своей логике.

Вот только Джоша жаль. Если он действительно чувствует ко мне то, о чём говорил, то я даже представить не могу, что с ним будет. Хотя… Могу. В комнату подселят новую девушку. Возможно, она будет красивой и женственной. Возможно, с неё можно будет рисовать не маленькие зарисовки в тетради, а шикарные цветные картины. Возможно, она покорит его сердце, быстро заставив забыть о девочке с маленьким ростом и русыми волосами.

— Мне ещё и ждать тебя? — внезапно раздаётся голос в конце коридора. Ад, облокотившись о дверной проём, держит руки в карманах и смотрит на меня как-то испытывающе. Злобно.
В светлой одежде он ни капли не кажется добрее. Видимо, заключённым всё-таки выдали форму: тёмно-оранжевые брюки, того же цвета пиджаки с белыми полосами на рукавах и светло-серые футболки под них. Крови на нём больше не было — похоже, позволили перевязать.

От растерянности даже не сообразила, что происходит. Побежала вслед за ним.
В коридоре ещё больше дыма. Парень стоит у окна и рукой подзывает к себе.

Холоден и груб больше обычного. Заставляет меня подойти ближе к окну и направить лицо на свет. Всматривается в глаза так, что мне снова хочется провалиться под землю. Я не могу… Не могу терпеть на себе чей-то взгляд, когда мои глаза реального цвета. Моментально чувствую непреодолимый страх и желание убежать.

— Да что вы делаете?! — отворачиваюсь. Опускаю взгляд. Замыкаюсь в себе.
— Откуда мне знать, что это не линзы? Вдруг кто-то захотел увидеть мою реакцию на это?
От этих слов у меня вырывается истерический смех. Я закрываю лицо рукой. Кажется, снова плачу — уже не разбираю свои эмоции. Его паранойей уже не удивить меня, но сейчас это выглядит ужасно. Мне бы его проблемы. Я бы с радостью отдала свои глаза и ненависть к себе взамен на его страх быть объектом для слежки. Чертов эгоист.

— Пошли.
Как будто срабатывает рычаг. Под действием того же страха и растерянности хвостиком иду вслед за ним. Приходится почти бежать — еле успеваю за его шагом. Не знаю, куда мы идём и почему на нашем пути не встретилось ни одного военного, но я уже вижу коридор с нашими комнатами. Помимо паники чувствую сильный холод — ночная рубашка перестала греть с момента, как я потеряла линзы. Хотя в тот момент вообще все чувства обострились.

Боюсь и слово сказать. Он не убил меня, за это уже стоит благодарить целую вечность. Стараюсь не отставать ни на шаг и послушно делаю всё, что говорит — захожу в его комнату и стою у входа, пока парень зачем-то роется в шкафу. Его действия быстрые и чёткие — он до мелочей знает, что где лежит. Под стопкой вещей находит что-то большое и тёмное.
— Надевай, — бросает это в меня.
Это чёрная широкая толстовка с капюшоном и белым принтом на груди. Он носил её всего пару раз. А зря, она ему очень идёт.

Сам дикарь снимает с себя пиджак заключённого, прячет его под кровать. Я второй раз в жизни вижу Ада в футболке. Пытаюсь уследить за его руками и понять, что же такого страшного он всё время прячет под рукавами, но парень уже надевает на себя лёгкую чёрную куртку. Всё правильно — в одежде тюремщика он бы привлекал внимание. Он быстро ищет что-то в ящиках стола и тумбочке.

— Найди какой-нибудь шарф или что-то, чем закрыть лицо, — указывает на гору девичьих тряпок на кровати, а сам достаёт из ящика пистолет собственной сборки и прячет за пояс.

Его толстовка оказалась мне по длине почти как платье. Моментально услышала запах его одеколона и электронной сигареты, которую Ад иногда курит. Парень не сильно любит пользоваться всякими мужскими духами, хоть в колледже их пруд пруди.

— Сиди здесь и не шуми. Только попробуй куда-то слинять, Твистер, я не шучу, — говорит строго и собирается уходить, но я перегораживаю собой дорогу.
— Я пойду с Вами, — решительно и притворно-грозно.
Он удивлён.
— Нет, ты останешься тут и будешь ждать.
Только наши взгляды успели встретиться, как я моментально опустила глаза.
— Я не буду мешать, честно. Только… не оставляйте.

Он молчал довольно долго. Я кожей чувствовала, как пристально он рассматривает меня, и слышала, как тяжело вздыхает. А я в очередной раз свалилась ему на голову со своими проблемами…

— Я вернусь раньше, чем ты досчитаешь до ста, — сказал он намного мягче и сделал паузу. — Или считать ты тоже не умеешь?
Пожимаю плечами и слышу короткий смешок. Дикарь надевает мне на голову капюшон, заправляя мои волосы либо за ухо, либо под толстовку.
— Возьми что-то потяжелее и закройся в ванной. Не вздумай высовываться. Сиди тихо и повторяй про себя алфавит. Я проверю. Ты поняла меня?

«Одумайся! Ты посмотри на меня! У меня же голубые глаза, неужели ты ослеп?! Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь?» — кричала я где-то внутри, а на деле согласно кивнула головой.

Он всё-таки ушёл. Закрыться в ванной было ужасной идеей — над раковиной висело зеркало, на которое я не могла не бросить взгляд. Увидев себя, зависла. Бывает ведь у людей такие моменты, когда видишь что-то противное, а оторваться почему-то не можешь. И смотришь на это… Сдерживаешь тошноту, но всё равно смотришь. Раньше я считала себя красивой. Любила свои волосы, любила неидеальную кожу и неухоженные брови. Спасибо Джошу — он научил меня видеть прекрасное в моих чертах лица. Но когда на мне не было линз, я чувствовала себя чудовищем. Омерзительным полумёртвым существом. И разбить я это зеркало не могу — тогда ОН точно убьёт. «Не уничтожай то, что тебе не принадлежит,» — говорила Лесли. Правда рассказывала она о том, как ужасно самоубийство.

Мне казалось, я сижу тут уже целую вечность. «Прекрати доверять плохим мальчикам,» — сказал Ад перед тем, как снова разбить мне лицо о клетку. Может, и правда. Зачем я опять это делаю? Вдруг он пошёл позвать военных, чтобы сдать меня и получить выгоду? А ведь он способен на такое, я знаю. Но глупо ведь. Зачем тогда давать свою одежду? А если правда решил помочь, то для чего? Он не делает что-то просто так, а уж тем более не пошёл бы на такое серьёзное преступление, как помощь голубоглазым.

Я вышла из ванной, когда услышала стук в дверь и голос дикаря. Задерживаться здесь мы больше не стали. Ад сказал, что вылезать через окно уже никак нельзя — почти в двух метрах от него падали какие-то обломки с верхних этажей. Чтобы там ни горело, оно прямо над нами.

Прикрывая лицо то одеждой, то шарфом, я пыталась хоть как-то не дышать дымом, но кашляла каждые десять секунд. Не знаю, как у Ада, но у меня перед глазами уже была только серая пелена, поэтому парню приходилось подталкивать меня в спину или держать за рукав.

— Нет… Вы спятили. Я не пойду туда.
Мы остановились у выхода на улицу, где прямо в метрах трёхсот от нас собралась толпа подростков, рассматривающих что-то над головами.
— Хочешь вернуться? — он осуждающе покосился на меня и указал в сторону коридора, в котором уже всё погрузилось в дымовую завесу. — Давай договоримся, Твистер. Ты либо молча позволяешь мне спасти твою шкуру, либо делай, что  хочешь, но на этом наши с тобой пути расходятся. Если тебе это не нужно, то мне — тем более.

Я не понимала, почему он так груб. Из-за того, что я усомнилась в его плане? Или из-за того, что он узнал правду?

— Нет… Вам это тоже нужно. Я не знаю, зачем, но просто так Вы меня не вытащили бы.
Делаю паузу и перевожу взгляд на людей. А они так внимательно и пугливо смотрят на огонь… Как же мне хотелось бы стоять в той толпе и делать вид, что я такой же обычный и напуганный человек, как они. Но я смотрю со страхом, не на огонь, а на них самих. В этом и разница.
— Я знаю, что Вам не понять меня. Вы и представить себе не можете, что я испытываю каждый день, просто глядя в зеркало. А тут… целая толпа людей… — я улыбаюсь и ощущаю, как сильно хочется вновь разрыдаться. — Добрых, но напуганных людей… Раньше я бы всё отдала, чтобы увидеть хотя бы одного человека, а теперь бегу от каждого из них, думая, что меня хотят убить. Я пойму, если Вы тоже захотите. Вы и так многое для меня сделали. А я опять… подвела.

Он внимательно смотрит на меня. Кажется, даже хочет снова заглянуть в глаза, но это я не позволяю. Для меня это так же интимно, как для него улыбка.

— Почему ты рассказываешь мне это? — спрашивает совершенно серьёзно и совсем другим тоном.
— А почему Вы спасаете меня?
Шах и мат. Видимо, он и сам не до конца разобрался в этом.

Вдох-выдох. Мне приходится собраться с силами. И вот мы уже идём к толпе, как будто ничего не происходит. Я по максимуму натягиваю капюшон на глаза, шарф — на нос, а всё равно чувствую себя обнажённой. И в этот момент ко мне приходит осознание…

Это же как нужно доверить человеку свою жизнь, чтобы соглашаться на такие вещи? Ад идёт чуть впереди, чтобы я могла идти за ним следом, не поднимая голову. Смотрю на него и поражаюсь его смелости. Он каждый день борется со своими страхами, а теперь решился взять на свои плечи и мои. И почему-то я их доверяю. От безысходности?

Начинается паника. Мы проходим там, где меньше всего людей. Понятия не имею, куда мы идём, но я уже заблудилась. Сердце колотится как у маленького зверька, я от страха начинаю идти медленнее и отставать. Люди разговаривают — сотни голосов — и мне всё кажется, что говорят обо мне, что смотрят на меня. Сейчас все обернутся, разом укажут на меня пальцем и заставят снять капюшон. Руки трясутся, ноги хватает судорога. От паники меня тошнит. Линзы, линзы, линзы… Мне нужны мои линзы… Всё перед глазами плывёт, голоса смешиваются. Я словно начинаю терять сознание.

— Ну наконец-то! — чей-то голос возвращает меня в этот мир.
К Аду подбегает парень примерно его возраста. Может, чуть старше. У него кудрявые грязные волосы, превратившиеся из русых локонов в лапшу угольного цвета. Это всё, что я успеваю заметить. Дальше я уже ничего не вижу, потому что Ад завёл меня себе за спину.
— Позже, у меня нет времени.
— Это важно! Они забрали четверых. Миранда, Пэрри, Ник и Луи. И ещё кое-что. Тебе просили передать какое-то письмо от директора. Я должен был принести его в карцер, но… — мальчишка умолк и похлопал руками по карманам в поисках письма. — Чёрт. Минуту. Вот.
О чём они дальше говорили — я не знаю. Я уже не слушала. Их дикарские проблемы сейчас волновали меня меньше всего.

Нервно переминаюсь с ноги на ногу, оглядываюсь по сторонам, как только позволяет капюшон. Нерешительно дёргаю Ада за рукав его куртки, чтобы привлечь к себе его внимание и хоть как-то намекнуть, что нам лучше поскорее уйти отсюда, иначе я не выдержу. Он понимает это, старается отвечать кучерявому максимально коротко и ясно, чтобы закончить диалог, но тот оказывается редкостным прилипалой. Говорит, говорит, говорит… По делу, но ужасно долго.

Замечаю, что моё дыхание переходит в непроизвольные звуки. Глаза уже устали метаться из стороны в сторону, я уже не знаю, куда себя деть. Всё изнутри выворачивается. Мне, чёрт возьми, ужасно страшно…

От безысходности лбом упираюсь в спину дикаря и не могу сдержать страдальческое хныканье. В ответ на это он успокаивающе берёт меня за запястье и покрепче сжимает, показывая, что он всё ещё со мной. Всё ещё хочет помочь.

— Я услышал, я решу эти вопросы. Свободен.
— Есть ещё кое-что…
— Свободен, Тео, — тут главарь уже не выдерживает и чуть повышает голос. И на этом их разговор наконец-то заканчивается.

— Они все смотрят на меня… Не нужно было… — повторяю эти слова по двести раз. — Ничего не получится.
— Никто на тебя не смотрит, успокойся. И я, вроде как, не для красоты тут с тобой расхаживаю. У меня всё под контролем.
— Я такая дура… Простите меня. Не нужно было Вам браться за это.
Сначала он успокаивал меня на ходу. Расталкивая мешающих подростков и ускоряя шаг, говорил, что я хорошо держусь, что всё идёт отлично и что очень скоро всё закончится. Но теперь он остановился и говорил приблизившись ко мне, почти шёпотом, и держал за плечи.

— Послушай. Я не берусь за дело, если не уверен, что смогу закончить его хорошо. Если я сказал, что могу помочь, значит, я сделаю это.
— А ещё Вы сказали не доверять Вам, — изредка поднимаю на него глаза, но от страха тут же опускаю их.
— Всё верно. Не доверяй мне. Но никогда не сомневайся во мне.

Я и не сомневалась…

Он указательным пальцем поднимает моё лицо на себя. Мол: «Всё это не так страшно, Ниа. Цвет твоих глаз ничего для меня не значит, Ниа. Перестань так бояться, Ниа».
Но когда я смотрю на него, его лицо приобретает незнакомую мне эмоцию. Он бегает взглядом, как-то немного жадно рассматривая мои глаза. И это совсем не обычный интерес.

«Лилит была голубоглазой,» — вспоминаю слова Миранды, и мне многое становится понятно.

— Кто ещё знает, кроме меня?
— Никто, — вру. Знаю, что если скажу правду, это выведет его из себя.
— Хорошее слово. Постарайся, чтобы оно звучало каждый раз, когда я буду задавать этот вопрос.

Я была ещё совсем ребёнком, когда мой цвет глаз впервые стал для меня обузой. Лесли не позволяла Маркусу брать меня с собой на охоту. Так они называли поиски припасов в брошенных домах и подобиях ларьков. Тогда я сильно злилась и думала, что меня напрасно считают маленькой неспособной девочкой. Только потом я узнала, что дело было совсем не в этом.
«Люди жестоки, — говорила миссис Джеффри, — а ещё более жестока природа. Она оставляет на наших лицах пятна, которые нельзя смыть, и шрамы, от которых нельзя избавиться. Твой шрам — твои глаза, милая. Они прекрасны. Но очень опасны для тебя».

Мне было понятно, почему Айден раньше так грубо отзывался о голубоглазых — не хотел показывать своё реальное отношение к ним. Но было неясно, почему прямо сейчас он пытался спасти меня — человека, которого презирал за глупость и винил во всех бедах.

— Почему Вы вытащили голубоглазого парня из карцера? — спросила я, когда мы наконец вышли из толпы и отдалились от неё на приличное расстояние.
— Да, на счёт этого… Расставим все точки над «i». Я сделал это не ради тебя и не по твоей просьбе. Я не знал, что его до сих пор держали там. Любому думающему человеку показалось бы это подозрительным.
— Поэтому Вы решили освободить его, чтобы устроить допрос…
— Но ты, конечно же, не додумалась узнать у него хоть что-то.
Меня уже не раз задевали его слова. В этот раз они даже оскорбили.

— Администрация раз в неделю брала у него кровь из вены, проводила опрос по поводу его самочувствия и выясняла, где ещё можно встретить таких, как мы. Звучит странно, да?
Парень нахмурился и задумчиво опустил взгляд под ноги.
— Более чем.
— Для чего всё это? Разве в крови голубоглазых есть что-то, чего нет в других?
По его лицу было ясно, что он тоже очень хотел бы знать ответ на этот вопрос. И, как я уже заметила, Ад ненавидит моменты, когда он чего-то не понимает.
— Я не биолог, — сказал человек, который работает над протезом сердца. — В колледже есть один тип… Варит всякую бурду, выращивает наркотики, знает всё про всех.
— Барт что ли? Он же просто наркоторговец, — на это дикарь отреагировал неоднозначно. Косо глянул на меня, выгнул брови. Ему не особо понравилось, что я владею такой информацией.
— Обычно они и разбираются в таких вещах. У него и узнаем.
— Узнаем?
— Узнаю, — поправил он сам себя
Слишком поздно. На моём лице уже растянулась глупая улыбка. Узнаем…

Ад время от времени поглядывал на меня — видимо, думал, что я опять разревелась. На самом деле, глаза сами по себе жутко слезились. Не привыкли такое длительное время смотреть на мир без линз.
Чем больше мы шли, тем спокойнее мне становилось. Люди далеко за спиной, а впереди виднеется тот самый сарайчик на тренировочной площадке, где сидит ранее голубоглазый мальчишка. Судя по всему, именно туда мы и идём. Я до сих пор не понимала, почему парнишу нужно было запереть именно там. Это же открытое пространство, и некоторые окна выходят на эту сторону.

— Почему нужно было прятать его именно здесь? Здесь же опасно.
— Именно поэтому я не приказал своим людям вызволять твоего собрата, а поставил условие Хейзу. Если парня найдут, я буду не при делах. Освободил-то его Джош, а не я. А мои люди просто «случайно» увидели бедолагу и решили его приютить. Свидетели есть. Подтвердят.
— Это же подлость!
— Это стратегия.
Меня поражало, насколько спокойно он говорил о том, что воспользовался человеком. С другой стороны, может, так и нужно. Умение получать желаемое — большой талант. А у любого таланта есть тёмная сторона.

Слухи не врали. Очень скоро в колледж действительно нагрянет холодная пора. Даже в этом треклятом сарайчике со снастями для тренировок можно было увидеть лёгкий пар изо рта. Пока дикарь, как всегда, осматривал помещение на наличие каких-нибудь новых жучков и камер, я открывала подвал, чтобы вызволить моего нового друга.

— Ты сегодня поздновато, — кряхтел Кёрли, выбираясь наружу и издавая характерный запах. Одежда парня не стиралась с того момента, как он оказался в этом подвальчике. Но упомянуть об этом я стеснялась. — Я слышал крики и сирену. Что там произошло?
— Что-то загорелось на втором этаже. Никто, кажется, не пострадал.
— А ты? Ты в порядке?
Ад скрестил руки на груди и удивлённо поднял брови. Он и до этого не шумел, а теперь, кажется, делал это специально, чтобы голубоглазый его не услышал.
— Д-да, я… — смотрю на дикаря, пытаясь понять, что он задумал. Узнать больше? — Я в норме. Кстати, обсудить кое-что хотела. Никак не выходит из головы. Всё не могу понять, зачем администрация решила ослепить тебя. Они ведь могли посадить тебя в отдельную комнату или даже запереть там и проводить спокойно свои опыты. Зачем было лишать глаз? Чтобы показать остальным, что законы всё ещё в силе?

Парень как-то странно замер на месте. Дёрнул головой в сторону и прислушался.
— Ты пришла не одна? — это сбило меня с толку.
— С чего ты взял?
— Эта гнида очень громко дышит. Какого хрена, Ниа?! — он почти закричал.
— Спроси это ещё громче, чтобы нас всех точно здесь нашли, — совершенно спокойным тоном вмешался Ад. — Ты не гниёшь в карцере по моей милости. Будь так же добр и не создавай лишний шум.
— Я не просил об этом! Мне всё равно нечего терять. А в карцере хоть кормили чаще, — он не знал, где стоит Ад, поэтому говорил, крутясь на одном месте.

Дикарь обратил внимание на тарелки, валяющиеся где попало, и укоризненно покачал головой.
— Откуда у тебя Касты на добавки? — спросил он у меня.
— Ниоткуда. Я делилась своим.
— Стоп-стоп-стоп… — вмешался слепой. — Ты говорила, что берёшь обед два раза в день. Первый — хлопья, второй — какую-нибудь кашу. Но кашу ты всегда приносила мне. Выходит, ты всё это время ела одни хлопья раз в день?

Нависло неловкое молчание, и от всех этих разговоров мой живот очень вовремя заурчал. Была б моя воля, я бы вообще не ела, чтобы не тратить Касты и не страдать, ломая голову над домашними заданиями. Но вместе с новой денежной системой вышло правило, которое гласило, что ученик обязан посещать столовую не реже одного раза в день. Иначе его посчитают больным, поставят на медицинский учёт и ограничат очень многие возможности. Так что вместе с моими глазами умирал и мой желудок, и моё тело. На наших смартфонах очень легко прослеживать состояние здоровья. Когда мне только выдали мобильник, я видела, что вешу около пятидесяти восьми килограмм. Теперь — сорок семь.

Дикарь подошёл к окну и жестом руки поманил меня к себе. Света тут было маловато — окна заколочены досками. Но он всё равно посчитал, что здесь будет лучше видно. Направив моё лицо на свет и не сказав ни слова, указательным пальцем приподнял мою бровь, а большим — оттянул кожу под глазом вниз, чтобы лучше видеть состояние моих глаз. От такого внезапного прикосновения я машинально дёрнулась.
— Что ты с ними сделала?.. — вопрос риторический. Я всего лишь пыталась их спрятать. — Посмотри вверх.
Послушно выполняю его просьбу.
— Влево.
Снова делаю то, что говорит.
— Это не лево.
Цокаю и смотрю в обратную сторону, а он убирает руки от моего лица.
— Теперь на меня.
Я перевела взгляд на него и заметила, как дёрнулся уголок его губ в попытке улыбнуться. Бегаю глазами по его лицу, ожидаю следующую команду, но её не поступает. Снова ощущаю, как что-то внутри сдавливает всё моё существо.
— Уже не так страшно, да? — спрашивает это тихо и спокойно, но я всё равно воспринимаю этот вопрос как издёвку.

Он понятия не имеет, что это такое — смотреть на мир и людей через запретного цвета глаза. Даже не догадывается, каково это — носить клеймо «ошибка природы».
— Уже не так, — отвечаю ему так же спокойно. — Уже гораздо страшнее.

Я так привыкла быть никем, что чьи-то попытки сделать из меня обычного человека кажутся мне унизительными.
Я так привыкла быть скованной, что глоток свободы кружит голову и вызывает тошноту.
Я так привыкла носить маски, что моё реальное лицо стало для меня омерзительным.
Я слишком привыкла… не быть…

— Ты рассказала ему о себе, — утверждение, а не вопрос. Ад кивнул в сторону слепого парня. — Кажется, ты не совсем понимаешь значение слова «никто».
— Этот парень и есть никто. Мне нужно было как-то завоевать его доверие, вот я и…
— …И доказала, что запас твоей глупости всё ещё не исчерпан. Твистер, не надо доверять людям просто потому, что у них такой же цвет глаз.
— Точняк, — крикнул Кёрли с другого конца помещения.
— Так что теперь у меня для тебя две новости. Плохая и так себе. Плохая — ты будешь жить. Так себе — для этого придётся кое-чем пожертвовать.

Сердце ушло в пятки, когда дикарь многозначительно перевёл взгляд на голубоглазого мальчишку, отчаянно пытающегося на ощупь найти свой потерянный ботинок. Наполнив грудь всеми возможными эмоциями, я попросила Айдена выйти на улицу для разговора наедине.

Толпа вдалеке уже немного рассосалась. К окнам со стороны улицы подъехали громадные железные махины с широкими шлангами, из которых лилась странная зелёная субстанция, останавливающая пламя. Пока здание полыхало огнем, улица была захвачена холодным ветром. Голые ноги дрожали и не могли ровно держать меня.
— Библиотека горит, — прервал тишину парень, когда заметил, с каким интересом я рассматривала здание колледжа.
Если это правда библиотека, то можно смело сказать моему обучению «пока». Где мне теперь брать книги? Откуда теперь узнавать о жизни до Нового времени? Где теперь проводить одинокие вечера?
— Думаете, кто-то подстроил это?
— Думаешь, я могу думать как-то иначе?

— Что Вы имели ввиду, когда сказали о жертвах? — обернулась к нему и сразу пошла в атаку. — Я не позволю вам тронуть его! Думаете, я не поняла, для чего Вы взяли пистолет?
— Мне плевать, что ты там поняла. Я собирался вывести его под шумок и оставить в карцере, чтобы администрация сама решала, что с ним делать. А теперь его смерть будет только на твоей совести, — он ткнул пальцем мне в лоб.
— Враньё. Вы бы убили его в любом случае. Потому что есть риск, что он расскажет кому-то, что его вытащили Вы.
— Он бы обо мне не узнал, если бы не ты и не твои… — он сделал паузу, намекнув на мои глаза.
Скрещиваю руки на груди и перевожу взгляд на огонь. Тяжело спорить, не глядя в глаза. А ещё тяжелее переспорить кого-то, если этот кто-то — чёртов Айден.

— Вы не убьёте его.
Не став спорить, он молча ринулся к двери, а я преградила ему дорогу собой.
— Он угроза только для меня. Вам всё равно ничего не сделают!
Он оттолкнул меня в сторону и только взялся за ручку двери, как я снова прилипла к ней спиной и вцепилась в его запястье, не позволяя делать лишних движений.
— Сейчас главной угрозой для тебя стану я, а не он.
Ему как-то удалось прокрутить руку и освободиться от моего мега крутого и опасного захвата. Он одной своей клешнёй ухватил две мои руки в области запястий и ими же ударил мне в живот. То ли сила удара, то ли пустота в желудке вызвала острую тянущую боль, от которой я издала писк и согнулась пополам.
— Так будет правильно, Ниа. Лучше умереть от дыма в лёгких, чем от опытов, которые бы ставили эти уроды.
Он положил руку мне на плечо и отвёл от двери.
— Я бы… не позволила им ставить… эти опыты, — откашливаюсь. — Я бы спасла его.
— Лучше себя спаси.

Я осталась на улице. Уселась на траве и закрыла руками лицо, чтобы не видеть, как дикарь выводит из здания ни в чём невиновного парня.
«Умереть от дыма в лёгких»… Похоже, он отведёт его в колледж, попутно задавая последние интересующие его вопросы, и запрёт в одном из помещений, заполненных едким дымом, чтобы у того не было возможности выбраться. Не самый гуманный, но самый эффективный способ. Без свидетелей, без улик…

«Что? Куда мы идём? Где Ниа?» — крутились предсмертные слова Кёрли в голове.
«Есть место понадёжнее этого. Её я уже туда отвёл,» — повторялись предубийственные слова Айдена в мыслях.

А из-за кого всё? А, Ниа? Из-за чьих мерзких смертоносных глазёнок?

Я натягиваю на голову капюшон, поджимаю к себе колени и прячу их под кофтой, чтобы как можно меньше места занимать в этом мире. Пламя на втором этаже разгорается всё сильнее. Начинает казаться, что эти «пожарники» никак не помогают, а делают только хуже. Людей на улице всё меньше, их либо разгоняют, либо отводят куда-то в другой корпус. Самое противное, что даже погода становится лучше, словно совсем не понимает всю удачность ситуации. Где-то там сейчас задыхается невинный человек, а это сраное солнце вышло из-за тучек и как будто насмехается. Оно всегда любила смотреть на смерть людей. Как сейчас, так и в день конца света. Растительность, кстати, тоже стала больше. Но это единственное, чему я сейчас радовалась. Только наше с Джошем дерево почему-то опадало. Листва пожелтела, ссохлась, оголила ветви. Прям как будто чувствовала всю трагичность наших с соседом отношений.

Ад вернулся не так уж скоро. Я поняла это по чётким ровным шагам, приближающимся ко мне. Уткнулась лицом в колени, обняла их руками. Парень ни в чём не виноват, но мне ужасно не хотелось смотреть на него и слышать запах дыма от его одежды.

Он остановился возле меня, долго молчал. Тишина была скорее тревожной, чем неловкой. От его присутствия и понимания, что голубоглазый друг всё-таки мёртв, сильнее хотелось плакать.

— Посидишь здесь какое-то время. Я сделаю тебе нормальные линзы, и только тогда можешь вернуться в колледж. До этого — ни ногой отсюда. Ты слышишь меня?
Молчу. Слышу. Да и какой мне смысл куда-то рыпаться.

Айден сел на корточки передо мной. Понял, что я не в состоянии что-то отвечать или спорить. Выдержав паузу, стянул с меня капюшон и провёл рукой по моим волосам, вытащив их из-под кофты.
— Куда ты дела свои линзы?
Сейчас начнётся…
— Я просто не застала их там, где оставила.
— Ясно. Потеряла.
Отрываю голову от колен и всё-таки смотрю ему в глаза. Это вызывает ровно тот же эффект, что и предыдущие разы: перестаёт хмуриться, смотрит в упор и даже почти не моргает.
— Я однажды прошла тестирование. Они пообещали пятьсот Кастов, которые мне очень нужны были. Там были всякие вопросы про моё отношение к обучению, к голубоглазым, к G-27, к Небесным… А в конце они взяли у меня образец крови из вены. Для чего?
Дикарь задумался, чуть прищурился и попросил показать место, откуда конкретно брали кровь.

Я закатила рукав, вытянула руку — там остался только небольшой красный след. Ад большим пальцем ощупал это место, словно пытался там что-то найти. Этот вопрос и правда мучал меня с того дня. Для чего могла пригодиться моя кровь? Разве что они завели домашнего вампира или начали воссоздавать популяцию комаров.

— Что это? — спросил он, указав на какую-то точку.
— Красное пятно.
— Здесь уплотнение.
— Может, просто реакция на укол. Шишка. Подкожная.
— В лифчике у тебя твои шишки подкожные. А здесь действительно что-то есть.

Он посильнее растянул кожу на моей руке и придавил к кости. Либо меня снова подводило зрение, либо где-то под кожей у меня действительно был какой-то маленький тёмный квадратик.
— Может, грязь через дырочку попала, — пытаюсь выколупать её оттуда, а он почему-то цокает.
— У тебя всё через дырочку, Твистер, — он ударяет меня по рукам, возвращая в реальность. — Это чип, который ты, бестолочь, позволила ввести себе под кожу за пятьсот Кастов.
— Мне нужно было на что-то кормить… — я начала на повышенном тоне, но под конец предложения поникла и опустила взгляд. — …Кёрли.

Эти чувства острыми копьями дырявили во мне всё живое. От них начинала болеть и кружиться голова, дрожать тело. Заразная болезнь, вызванная чужой смертью… Это как игра. Проиграет тот, кто умрет последним. Потому что только ему придётся переваривать всё увиденное, услышанное, ощутимое.
Мир перестал быть цветным, потому что в палитре у нашей планеты остался только красный.
Мир перестал быть живым, потому что на каждом сантиметре земли покоится чья-то слеза.
Мир перестал быть. Потому что умереть стало гораздо большей привилегией, чем дышать.

Айден тяжело вздохнул.
— Подведём итоги? Ты потеряла линзы, — он стал загибать пальцы, — загнала каку себе под кожу, раз пять ударила меня, три раза устроила истерику, наследила грязными тапками у меня в комнате и запачкала соплями мою толстовку.
Я глянула на рукава кофты, неловко шмыгнула носом и убрала руки за спину.
— Это рекорд, Ниа.
— И Вы до сих пор не хотите меня убить?
— Мечтаю об этом с первого дня нашего знакомства.

На этом разговор и был окончен. Он ещё раз повторил, чтобы я никуда не высовывалась, и ушёл к своим людям. На счёт чипа он сказал, что достанет его позже, потому как даже если там и была какая-то прослушка, они уже давно увидели и услышали всё, что только можно было, поэтому уже ничего не спасёт. Оптимистично. Но если там только геолокатор, то меня всё равно искать не будут, пока не закончится вся шумиха с пожаром.

От автора.

(Прошлое)

Самым громким и жестоким предвестником перемен всегда был огонь. Самым громким, ведь говорил каждым из своих горячих и открыл языков; жестоким, ведь стоило кому-то стать поперёк его слова, он съедал заживо. В тот день огонь был разведён не по воле перемен, а по воли людских традиций. Дикарских традиций.

Сотни голосов смешались в общий шум и заполонили собой напряжённый воздух. Смерть уже стояла на пороге. Ведь на арене снова начался бой.

Он смотрел на это холодно. Уже давно привык и к виду крови, и к виду своих мёртвых людей, погибших под торжественные крики своих живых людей. Иногда казалось, что всё это большой искусственный муравейник. Твои питомцы уже начали пожирать друг друга, но они такие скучные и глупые, что ты даже не пытаешься их остановить.

— Думаешь о чём-то? — её голос моментально вывел его из транса, а её рука, коснувшаяся его запястья, вызвала странное чувство тоски. Уж точно не здесь она должна так нежно его касаться.

Он, как и она, как и их верный помощник, сидели на креслах, выточенных из камня и скреплённых разными дорогими тканями. Сделать «трон» было далеко не идеей Айдена. Он считал это смешным и в какой-то степени унизительным — обеспечивать себе удобство, которого нет у его людей. А вот его отец любил роскошь.

— Зачем мы делаем это, Лилит? — он задал этот вопрос, не глядя на неё. Знал, что если посмотрит, оторваться уже не сможет. — Всё  это. Может, менять мир к лучшему это не наше?
— О чём ты говоришь?
— Я пытался вдолбить им в голову, что их образ мысли убьёт их. Они не согласились. Потом я сделал их жизнь сущим адом, чтобы они хоть немного взбунтовались и высказали своё мнение. Я даже беременную преступницу на ринг поставил, а они только заинтересованно покачали головами. Вот мол, что-то новенькое. Какого неба?
— Важно то, что мы всё ещё живы и как-никак процветаем. Людям хорошо, и это главное. Если тебе не удастся изменить мир, воспитай своих детей так, чтобы они смогли.
— Каких детей, Лилит? — спросил он и резко повернулся в её сторону, сосредоточив серьёзный взгляд на её глазах.

Она умолкла. Оно и не странно. Единственная девушка, от которой он хотел бы детей, не хотела даже его прикосновений.

— Я не хочу менять мир. Мне пока плевать на мир, если честно. Я хочу спасти хотя бы свой народ от них самих. Ты посмотри на это, — он указал рукой на арену, где только что голыми руками был задушен один из бойцов. — Он украл запасов на месяц. Иронично то, что его семье три месяца подряд по ошибке выдавали пайки в два раза меньше, чем нужно. Он украл меньше, чем украли у него. А теперь он мёртв. И я ничего не могу с этим сделать. Ничего. А ты говоришь, процветаем.
— Айден, ты стараешься. Ты не виноват в том, что люди тебя не слышат.
— Я виноват в том, что я плохой лидер, раз мой же народ меня не слышит. Я могу изменить всё, кроме системы боёв. Но знаешь, что самое мерзкое во всём этом? Я пытался вести правление не по стопам отца, а теперь понимаю, что иду за ним след в след.

— Ад, — прервал его вошедший мужчина, который работал здесь так называемым гонцом. — В лагере чужаки. Их было двое, но один скрылся в неизвестном направлении. Второй, девчонка, сидит за камнем в метрах ста от арены. На одиннадцать часов.
— Чужаки? — он нахмурился. — На поиски первого отправьте человек пять. Ещё пятеро пусть осмотрят территорию — вдруг вы не всех засекли. Девчонку попытайтесь выманить. Мало ли, на мину уселась… Если хлипкая, отправьте на арену с Риной.

Гонец и помощник тут же отправились исполнять приказ, оставив его с Лилит наедине.
— Сразу на арену? Вдруг она полезная, — предложила Лилит, а Ад только махнул на это рукой.
— Не полезнее, чем беременная девушка. Так у Рины шансов победить ещё больше.

Они молча наблюдали за тем, как девушку тащили на арену. Русоволосую, тощую, слабую… Она словно еле подавала признаки жизни, но смотрела на всё настолько широко открытыми глазами, будто родилась только пару дней назад. Девушка рассматривала людей, их оружие, клетку, огонь. Рассматривала всё, что Аду уже давно казалось серым и обыденным.

— Что с ней? — спросила Лилит.
— Притворство. Или наркотики.

Когда начался бой, сомнений не было — проиграет. На какое-то время Ад даже отвлекал себя чем-то другим — настолько было скучно наблюдать за такой лёгкой жертвой. Но в один момент крики прекратились. Незнакомка достала нож и с разбега всадила его в живот Рине, разрушив напрочь всё ожидания. Это было больше, чем неожиданно. Это было незапланировано! От шока дикарь поднялся и подошёл ближе к краю. Он не мог поверить своим глазам.
Девушка словно почувствовала это, подняла голову и посмотрела четко на Айдена. Именно в тот самый момент он впервые подумал, что в этой мелкой неуклюжей девчонке что-то не так. Именно тогда зародилось это недоверие.

Лилит подошла к нему положила руку на плечо и сказала почти у самого уха: «Не наделай глупостей».

Больше в тот вечер никаких боёв не было. Люди разошлись по домам, недовольно проклиная имя главаря. Они так были охвачены азартом и так боялись неба, что не подумали поднять голову к небу и заметить странного цвета тучи, надвигающиеся на лагерь с огромной скоростью.
Костер потушен, факелы испускают последние столбики дыма.
Тишина.

В воздухе снова витает запах мирных хлопот. Где-то семья жарит чудом найденного животного, где-то компанию подростков отчитывают за побег из лагеря — сорванцы нашли дыру в заборе и проскользнули мимо охранников поздней ночью. Где-то заботливая мама стрижёт маленькую непоседливую девочку, расчесывая непослушные кудряшки. Ужасный контраст между миром и войной всегда поражал Ада. Но он понимал, что одно не сможет существовать без другого.

Парень проходит мимо хорошо знакомой ему лачуги, из которой всегда пахло вкусным крепким кофе. Семья этих добрых людей уже сократилась вдвое, но они всё так же соблюдают свой ритуал. Тот самый смуглый парень с длинными чёрными волосами, который за эти годы уже стал настоящим мужчиной, с улыбкой кивнул Аду в знак приветствия. Он тоже хорошо помнил маленького белобрысого мальчика, который раньше сильно смущался и забавно морщил нос.
— Доброй охоты тебе, Ад, — добродушно сказал он.
— Доброй охоты.

В клетках было очень мало заключённых, особенно после проведённых боёв. Сейчас возле них скопилась куча людей, сгоравших от любопытства и желания увидеть таинственную чужачку. Ниа лежала на длинной простыни, пока Каспер, верный помощник главаря, осматривал её карманы и другие вещи.

— Разошлись, — одного слова Ада, хватило, чтобы все недовольно, но послушно расступились. — Что нашёл?
— Её приятеля ещё ищем. А на счёт неё… Не знаю. Ничего, кроме ножа, у неё не было. А так — обычные лахмотья, какая-то посуда, книжки, — чернокожий пожал плечами. — Не прикопаешься.
— Раздевал?
Каспер ошарашенно глянул на главаря.
— Зачем?
— Жучки, чипы, какие-то механизмы. Они могут стоять на коже, а не одежде.
— Ну некрасиво как-то, Ад. Дама всё-таки.
Парень сжал губы, опустился на одно колено возле неё и поднял её веки.
Кареглазая.

— Поройся ещё в её вещах.
— Я проверил всё уже три раза.
— Значит, проверь десять! Я не хочу завтра проснуться и обнаружить, что это недоразумение перерезало мой лагерь. Очнётся — дай ей поесть и отдохнуть, а потом отведи ко мне. Сделаешь вид, что ей тут всё позволено. Пусть потеряет бдительность.
— Мне кажется, не стоит так заморачиваться. Обычная… — в этот момент Ниа непроизвольно шмыгнула носом во сне, заставив обоих вздрогнуть от неожиданности. — …девица.
— Выполняй приказ, Каспер. Я ей не доверяю.

_____________________________________
¹ — Кёрли (curly. В переводе с англ. — кучерявый)