Время.
Когда-то мне казалось, что его у меня безгранично много. Ровно столько, сколько песчинок в той огромной пустыне, в которую превратилась наша когда-то зелёная планета. Теперь я понимаю, что в моей жизни бывают моменты того самого безвременья, когда уже не важно, сколько прошло часов или дней. Как в пустыне есть оазисы, так и во времени есть остановки.

Я словно не помню, что произошло. Я словно несколько дней была в спячке. Нет, перед моими глазами всё ещё стоит то кровавое месиво, в моих ушах всё ещё слышны крики тех ребят, что оказались слабее и замертво упали на песок. Я помню всё как в страшном сне. Картинка настолько чёткая, что порой мне кажется, будто на том поле боя я была в главной роли. Я ведь точно знаю, что это было. Я ведь точно помню.
Но…
Но…

— Нам нужно было вернуться за ними, — в сотый раз за день говорю я, а Джош в сотый раз за день закатывает глаза.
Прошла целая неделя. И вот мы сидим за партами, будто ничего не произошло. Будто на всех пустующих местах в аудитории всё ещё следят те, кого убили или застрелили после драки. Наверное, застрелили — громкое слово. Джош сказал, парочку дикарей и его ребят просто усыпили и посадили в карцер, но почему тогда не задержали тех, кто сбежал? Почему я, Джош и ещё десяток беглецов не сидим в тюрьме с остальными? Нас ведь должны были заметить.

— Мы не могли ничем помочь. Нас бы повязали, — он каждый раз говорил одно и то же. Как робот. И мне всё больше казалось, что со мной сидит не мой лучший друг, а совсем чужой человек.
Джош стал грубее. Реже стал рисовать рассвет — совсем уже потерял надежду увидеть за окном что-то новое. Реже стал улыбаться. Чаще стал курить. Все мы начали меняться. Когда это началось? С какого момента мы стали такими податливыми? Время ломает нас.
— Но мы могли увидеть, кто это сделал.
— И так ясно. Администрация. Узнали про кипиш и сразу примчались.
— Нет. Что-то не сходится…

День подходил к концу. Осталось всего полчаса до окончания учебной недели. Прямо сейчас у доски стоял незнакомый мне человек, который даже не назвал себя. Сказал, что работает в G-27. Сказал, что у него для нас не самые хорошие новости, но вместо того, чтобы озвучить их, стал «рекламировать» своё место работы и рассказывать о Полосе. После слов «это Рай на Земле» я перестала его слушать. Рай — небо. По логике G-27, убило нас именно оно. Этот человек явно там новенький, а значит, никаких подводных камней не знает и уж тем более нам не расскажет.

— Администрация, наверняка, узнала бы раньше всех. Но они как будто специально ждали.
— Значит, это был Ад, — сказал Джош как что-то само собой разумеещееся. — Он пришёл позже всех, и, как только всё пошло не по его плану, началась стрельба.
— Все его люди были там, он не мог никого подговорить. И не забывай, что его застрелили вместе со всеми.
— Он мог притворяться, — парень улыбнулся и развёл руки в стороны, как будто это настолько логично, что и обсуждать нечего.
— Мог. Но не в этот раз.
— А ты, я смотрю, хорошо его знаешь? — он нахмурился, посмотрел прямо мне в глаза и молчал следующие несколько секунд, как будто вытягивая из моей головы ответ. — Я, кажется, запрещал тебе с ним общаться.

Человек у доски немного повысил голос, чем отвлёк внимание Джоша от моего лица. Это позволило мне выдохнуть от напряжения. Остальные ученики то ли делали заинтересованный вид, то ли действительно слушали ту ахинею, что плёл мужчина. Он молод, на вид ему лет тридцать с хвостиком. Рыжеватые короткие волосы старательно зачёсаны назад, открывая высокий лоб. Видно, что на свою внешность тратит достаточно времени, но не старается. Черты лица грубые. Заметно, как часто он хмурится. Сам по себе довольно плотный, именно таких и берут к Небесным. Ублюдки…

— Запрещал? Джош, ты слышишь себя? С каких это пор ты…
— С тех самых, Ниа, — будь мы одни, он бы прорычал эти слова сквозь зубы, но сейчас его эмоции выражались только в том, как сильно он сжимал разбитые кулаки. — Ты стала другой. Суёшь нос не в свои дела, рассуждаешь как чёртова машина. Ты даже разговариваешь по-другому. Как он.
— Я просто хочу знать правду.
— И при этом не замечаешь очевидные вещи? Помнишь парня, которого избили дикари во главе со златовлаской?
— Тот, что изнасиловал Эйприл?
— Он погиб в лазарете, так и не очнувшись, — Джош перебил меня, будто пропустив мои слова мимо ушей. — Знаешь, как? Я нашёл врачиху, которая дежурила в тот день. Тем же вечером кто-то перечислил ей на счёт тысячу Кастов. Когда я прижал её к стенке, она призналась. Ад приходил к нему. А через двадцать минут после его ухода пацан умер. Записали как сердечный приступ. Как тебе такая правда?

«Он заслужил, » — крутилось у меня в голове, но я промолчала. Сегодня Джош и так на нервах, а это выведет его из себя окончательно.
Элисон не возвращалась домой уже несколько дней. Обычно она напоминала о себе каким-нибудь глупым смайликом в сообщениях, а теперь полная тишина. Я не переживала за неё — эта девушка из того типа людей, которые выкручиваются из любой передряги. Она использует один и тот же способ, но работает он безотказно.
«Проституция — тоже профессия, » — важно заявила мне она неделю назад, развешивая откуда-то взявшиеся новые топы. Конечно, выразилась она более красноречиво (в своём стиле). После тех слов у меня отпали всякие сомнения — она уже давно зарабатывает Касты не оценками.

— Что ж, перейду к новостям… — сказал мужчина и следующими словами разрушил мои надежды выжить в этом заведении.
Кастовая система изменилась. Отныне учёба — наше средство заработка, а все жизненно необходимые вещи — платны. Если за одну отличную оценку дают пятьдесят Кастов, то один обед в столовой теперь стоит пять. Не бесплатно. Выходит, чтобы питаться, как раньше, мне, как и всем, придётся получать минимум две отличные оценки в неделю. По любому предметы — это радует. Но не радует то, что я по всем предметам полный бездарь.

— С ума там что ли посходили все… — тихо возмутился Джош. Элисон на его месте сказала бы то же самое. Матом.

Отныне ботаники, над которыми все так издевались, станут богачами, за которыми будут бегать толпы обнищавших крутых (в прошлом) ребят.
Отныне девушки, отшивавшие умников и зануд, будут вертеться перед ними как тонкие веточки под сильным ветром. Ветром перемен.

— Это грабёж! — громко выкрикнул Джош. В этот раз я не удивилась. Его бунтарская душа требовала приключений и справедливости. Это был отличный повод высказать мнение. — Почему я должен мечтать о мире, который отнимает у меня даже еду? Что ж творится в G-27, если даже в этом сарае начался такой беспредел?

И его поддержали. Сначала кто-то неуверенно поддакивал, после подростки один за другим стали выкрикивать какое-то подобие лозунгов, явно придуманных на месте. Джош поднялся, вышел в проход между рядами и как-то заговорщически улыбнулся.
— Что ж это выходит? Наше имущество тоже нужно будет заново приобретать?
Мужчина не ответил ему, думая, что парень сейчас успокоится и сядет на место. Но он очень плохо знал Джошуа Хейза.

Брюнет улыбнулся шире, обернулся, чтобы посмотреть на остальных и взглядом попросить у них поддержки.
— Ну раз так… — он разулся, взял в руки кроссовок. Подкинул в воздухе, словил и сделал так несколько раз. — Тогда забирайте! — и кинул свою обувь в того важного мужика. Надо сказать, он очень даже меткий.
Идею подхватили другие. Толпа подорвалась с мест и, возмутившиеся подростки стали хватать всё, что попадалось под руки, и кидать в сторону доски́ в знак протеста. Куча вещей, мелких и крупных предметов, одежда — всё летело в незнакомца, а ему оставалось только уворачиваться и искать что-то в карманах. Наверное, какую-нибудь рацию.

Это был бунт. Неумелый, неорганизованный, но такой искренний и эмоциональный, что я даже была рада находиться здесь. Дикари, другие ребята… Все были, как одно целое. Живое и энергичное целое.

Мы устали быть никем. Мы устали быть «собой». Они внушали нам, что каждый из нас индивидуальность, а потом судили так, словно мы все инкубаторский скот. Они так старательно вбивали нам в мозг идеи, а потом сами же проходили и разбивали каждую лампочку, засветившуюся над нашими головами. Осколки впивались в кожу. Глаза, уши и всё, что нам так долго затыкали, начало кровоточить.

Мы захлебнулись в своей индивидуальности и все замертво пали на кучу трупов таких же «особенных». Теперь мы снова стадо, но лишь из-за того, что все мертвы.

Я смотрела на людей. Подмечала их улыбки, когда они бросали свои вещи в человека, который по сути даже ни в чём не виноват. Он просто почтовая сова. Я замечала, как горели их глаза. Они были уверены, что что-то меняют. Что от них что-то зависит. И это было лучшее, что я видела в своей жизни.

— Ну же, Ниа, — Джош перестал улыбаться, когда увидел, что я была из того небольшого количества людей, которые просто сидели и наблюдали. — Ты не с нами?
Я с вами больше, чем вы думаете. Мои эмоции ярче, чем вам кажется. Я чувствую больше, чем могу показать.
Он смотрел на меня одну. Босой, с растрёпанными волосами, совсем помятый, будто только проснулся. Но в нём ярче всех горело пламя. Это передалось мне, и я широко улыбнулась, поднялась со скамьи вместе со всеми и сняла свою обувь. Может быть, мы ничего не меняем, но я хочу ощущать себя частью чего-то большего. Частью поколения, которое всё ещё хочет дышать.

Я бросаю туфли, а вместе с ними отпускаю всю свою неуверенность. Возможно, завтра меня посадят в карцер, но сегодня я свободна.

Джоша радует это. Он заливается смехом, стягивает с себя чёрный пиджак и бежит к мужчине, уже доставшему какую-то технику. Всё-таки это рация. Парень на этом не останавливается. Он стягивает с себя футболку, оголив торс, и надевает её на голову мужчине, закрыв лицо и обмотав вокруг его шеи, как мешок.
— Он ваш, ребята! — кричит Хейз и отбегает в сторону, чтобы его не задела толпа.

Я не знаю, что было дальше. Эмоции захлестнули меня, и в порыве нагрянувшего безумия я схватила Джоша за руку и потянула в сторону выхода. Вспоминаю, как мы убегали от охранников, когда он устроил представление в столовой. Вспоминаю, как сильно колотилось сердце и как много чувств сменяли друг друга в тот момент.

— Эй, что такое? — спросил он с волнением в голосе, когда мы уже вышли в коридор, закрыв за собой дверь в аудиторию.
— Давай сбежим куда-нибудь.
— Ты испугалась? Не переживай, он ещё не успел сообщить…
— Нет, — перебиваю его и крепче сжимаю его руку. — Мне даже понравилось.

Что-то сильно меняется в его взгляде, когда я произношу эти слова. Он удивлён и рад одновременно. Он буквально счастлив и взволнован до предела. Возвращается в аудиторию и выбегает ко мне со своим пиджаком. Аккуратно берёт меня за руку, и мы быстрым шагом удаляемся куда-то. Я не знаю, куда он ведёт меня, но уверена, что я в безопасности и могу ему доверять. Сказать честно, далеко уйти мы не успели — в конце коридора показались охранники, бегущие прямиком в нашу сторону. Похоже, тот перец из G-27 всё-таки успел кого-то вызвать.
Остановило ли это нас?

Нет.

Адреналин снова гуляет по крови, мы снова бежим, снова смеёмся, за нами снова погоня. Эти мужички плотнее и проворнее предыдущих, но Джош слишком хорошо знает все пути отхода, чтобы так просто позволить им нас догнать. Мы часто дышим, в горле першит, а одежда уже промокла насквозь. По коридору раздаются шлёпающие звуки наших босых ног и звонкие нотки нашего смеха, сливающегося в общую мелодию под названием «счастье».

Я не ощущала такого уже давно. Наверное, с тех времён, когда Энди испытывал ко мне то же самое, что и я к нему. Мы могли ночами напролет разговаривать о воображаемых пирожках, которых никогда в жизни не видели и не ели, и это вызывало бурю эмоций. Мы действительно были счастливы. Но это другое. К Джошу я испытываю что-то другое. Что-то, о чём точно не писали песни до Нового времени.

— Я знаю, чем нам заняться, — неоднозначно мне подмигнув, Джош наконец повёл нас в определенном направлении.
Лишь на мгновение в голову полезли неприличные мысли, и почему-то я вдруг вспомнила Эйприл. Если Джошуа не соврал, Ад действительно убил за неё. И вся потасовка тоже была из-за неё. Девочка столького натерпелась, ещё и винит себя за всё.

Отгоняю плохие мысли и захожу вслед за парнем в самую обычную комнату, которая почему-то не заперта, а вход не требует разрешения хозяина. Вот только обычной она была только со стороны коридора. Внутри это оказалась целая квартира, если я правильно использую это слово. Вошли мы в большую комнату, по размеру копирующую нашу, но в противоположных стенах есть двери, ведущие в другие комнаты. Соседские. Здесь очень темно и просторно. Помещение освещают кроваво-красные лампы, создавая мрачную атмосферу. Обои на стенах того же цвета, а в воздухе чувствуется странный приторно-сладкий аромат женских духов, смешанный с ещё каким-то неприятным запахом. Почему-то в голову сразу пришла мысль, что всё здесь в стиле Элисон. Из другой комнаты слышатся крики и женский смех, больше похожий на стон. Повсюду свечи, странные сухие веточки какого-то растения. Скорее всего, искусственного, но свою атмосферу они тоже создают.

— Только не трогай здесь ничего. Мало ли в каких целях они тут всё используют.
— Что это за место?
— Эл называет это Траходром. Ты у нас не любишь пошлые шуточки, так что я лучше промолчу.
— Но ведь директор сказал, что всё это запрещено в колледже.
— Разрешено, пока никто не узнал, — громким шёпотом произносит Джош, хотя нас всё равно никто не услышал бы. — В этой части корпуса «патрулирует» молодой чувак, которому тут делают неплохие скидочки, так что он закрывает на всё глаза. До Кастов платили услугами или имуществом.
— А мы здесь… Зачем? — спрашиваю это с опаской, хоть и знаю, что Джош не из тех, кто пришёл бы сюда скоротать время, а уж тем более со мной.

Он щёлкнул пальцами и направил указательный вверх, будто что-то вспомнил. Хейз не сказал больше ни слова. Решительно направился к помещению, из которого раздавались женские голоса и смех. Лучше бы я не шла вслед за ним.

— Старушек приветствую, новеньким соболезную. Как жизнь? — громко поздоровался он, привлекая к себе внимание всех, кто там находился. А находился там хаос.

Там было человек семь. Все — девушки, все — обнажённые. Разных возрастов, разных цветов кожи, волос и растительности на местах, которые уж точно следовало бы прикрывать. Одни лежали на шикарной двухместной кровати, застеленной кроваво-красным покрывалом. Другие — сидели прямо на полу, разговаривали и рассматривали какие-то вещи, валявшиеся у их ног. Как только девушки увидели Джоша, тут же приняли максимально эротичные позы и заговорили максимально сексуальными голосами.

— Джошуа! — воскликнула брюнетка с закрученными волосами и дьявольски потрясающей фигурой.
Она была единственной, на ком была хоть какая-то одежда — тонкие шортики и хлипкие верёвочки, закрывающие грудь на одну тысячную процента. У других из одежды были только чёрные перьевые маски на лицах и странной формы «короны» с теми же перьями золотистого цвета.
— Давно тебя не видно. Мне продолжать скучать или радоваться возвращению? — закончив фразу, она перевела на меня взгляд. Как ни странно, такой же радужный, как и до этого. — Твоя или к нам её привёл?
Она коснулась моего плеча и пробежалась взглядом до самых моих ног, будто оценивала новую игрушку.

Джош ответил не сразу. Точнее, совсем не ответил. Он убрал руку девушки от меня и перевёл тему.
— Элисон не видела?
Брюнетка ухмыльнулась, выдержала интригующую паузу и села на край кровати. Так же эротично, как её подружки. Ещё и ногу на ногу закинула. Шаболда…
— Видела, — она снова загадочно промолчала и дразнящие изогнула брови.
— Ну?
— За суп сглотну! Джошуа, будь паинькой. В следующий раз узнавай мои расценки перед тем, как заваливаться с вопросами.

Парень смотрел только ей в глаза, не обращая внимание на голых девушек, так и кидающих взгляд на его торс и норовящих заманить его на эту чёртову кровать. Зря он не застегнул пиджак.
Мне же хотелось выполнить просьбу моего желудка и испачкать их мерзкий ковер на полу своим сегодняшним завтраком. Запах здесь, кстати, стоял отвратительный.

— Так сложно просто ответить? — возмутилась я, и почему-то гул в комнате прекратился. — У него сестра потерялась, а вы только сидите тут на своём шлюхском диване и строите свои шлюхские глазки вместо того, чтобы помочь.

Вряд ли такие слова есть. Но теперь есть. Пора создавать свой собственный словарь Нианы Твайстер.

— Всё-таки твоя, — лукаво ухмыльнулась брюнетка Джошу и игриво указала пальцами с длиннющими чёрными ногтями на меня.
Парень слегка улыбнулся и опустил на меня взгляд с высоты своего роста.
— Ладно. Вы до омерзительности милые, чего уж там. Видела я твою Элисон. Дня два назад. Она тёрлась у двадцать первой, а потом махнула куда-то в сторону карцера. Мёдом ей там что ли намазано? Всю неделю там отшивается.

Двадцать первой… Это же комната Ада. И ровно неделя прошла с того момента, как в карцер посадили «отстреленных». Не может же Элисон быть к этому причастна?

Джош сделал вид, что ничего не заподозрил, но по глазам я заметила, что ему тоже не особенно понравилась цифра двадцать один.
— Понял. Барт здесь?
Шаболда указала пальцем в сторону двери. Не ясно, выгоняла она нас так или отвечала на вопрос, но мы наконец вышли из комнаты, кишащей этими мерзкими существами. Его они раздевали взглядом, а меня — взглядом убивали. Я прям почувствовала.

— Это и есть твоё увлекательное занятие?
— Пожалуйста, потерпи пару минут, мышка. Обещаю, этот день тебе запомнится.
Он называл меня так лишь однажды. Когда напился и полез обниматься под открытым небом. Не сказать, что сейчас у нас самое романтическое путешествие, но я хотя бы чувствую себя в полной безопасности и знаю, что точно увижу что-то интересное. Времяпровождение с Джошем никогда не заканчивается скукой.

Следующим нашим пунктом назначения оказалась другая дверь, ведущая из главной комнаты. Оттуда не доносилось никаких звуков — это уже радовало.
Мы зашли без стука. После тёмной «прихожей» глазам было нелегко привыкнуть к яркой светлой мебели. Здесь оказалось намного чище. Никаких девушек — никакого мерзкого запаха оголённых тел. На кресле сидел парень с белоснежными волосами. На секунду я вздрогнула, перепутав его с Адом, но когда он поднёс к губам бокал с тёмной жидкостью, сомнения отпали. Это не он. Дикарь не пьет. Дикарь не на свободе.

— Я успел соскучиться, — пропел блондин с лёгким пафосом в голосе, так и не оборачиваясь к нам.
Футболки на нём не было, так что рельефные плечи тут же приковали мой взгляд. Сидел он боком, и его ног я не видела.
— По мне или по своей трезвости?
— По трезвому тебе. Обычно ты приходишь ко мне накуренный.

В помещении много дорогих вещей. Я не знаю, как выглядят дорогие вещи, но почему-то мне кажется, что это именно они. Всё отдает золотистым оттенком, белоснежные мягкие диваны так и манят упасть на них и утонуть в комфорте. В стеклянных шкафах красуется необычная посуда, а с потолка свисает чудаковатая люстра. «Здесь всё слишком идеально, » — первое, что пришло мне в голову от обилия белого цвета. Вещи аккуратными стопками разложены на полках шкафа, посуда на столе лежит по каким-то тошнотворно-правильным правилам.

— Либо накуренный, либо за куревом, — поправил себя блондин и поднялся с кресла.
Мои щёки моментально вспыхнули. Как и девушки в комнате напротив, Барт был абсолютно голым. Не успела я опустить взгляд ниже его пояса, как Джош уже закрыл мне глаза своей рукой.
— Чувак… — осуждающим тоном произнёс он.
— Оу, среди нас дамы. Я прошу прощения.
Я не видела его, но по звукам поняла, что он неторопливо натягивает на себя одежду.

Когда Джошуа убрал руку, блондин уже стоял возле меня в одних только брюках. Конечно же, белоснежных.
— Вина́? — предложил он и протянул мне бокал с завораживающими золотистыми узорами.
Парень высокий. Не такой высокий, как Джош, но голову мне приходится поднимать. Он опускает бокал, когда понимает, что моё молчание — не признак согласия. Рукопожатием здоровается с моим соседом…
— О, простите за бестактность. Барт Блэкберри, -…и протягивает ладонь мне. — А Вы?..
— Ниа.
Хочу ответить на его жест, но Джош перехватывает руку блондина и «здоровается» с ним второй раз, не позволяя сделать это мне.
— У нас нет времени, Барт. Отдай должок, и мы уйдем.
«Белоснежный» непонятливо косится на парня, вырывая руку из твёрдой хватки.

Барт был первым человеком, который обратился ко мне на «Вы». Надо сказать, в этот момент я поняла, почему Айдену стало нравиться моё выканье. Это как-то неосознанно повышает самооценку.

— Должок… — фыркнул тот и вернулся к своему дивану и целой бутылке предложенного мне вина. — В твоей голове всё меньше романтики и всё больше агрессии, парень. В верхнем ящике, — он указал в сторону одного единственного непрозрачного шкафа, и Джош тут же ринулся туда на поиски чего-то, что до сих пор не было названо. — Я ещё давно говорил, что твоя слабость — зависть, а ты мне не верил.
— Иди нахрен, чувак.

Единственным человеком, которому Джош завидовал, был Ад. Это я поняла ещё давно. Он просто не может смириться с тем, что дорогие ему люди и даже простые учащиеся стали обращать внимание на дикаря больше, чем на него. Джош был звездой. Не всегда, не во всём, но это так. Странный чокнутый парень просто не мог не приковывать к себе взгляды и не быть центром всех обсуждений и главным героем всех сплетен. Теперь на устах толпы́ был не он.

«Дикарь опять в карцере».
«А вдруг дикарь и правда нас всех убьёт?»
«Он как-то странно на меня косится. Вдруг он спустит на меня своих оборванцев?»
«Тот белобрысый опять не пришёл на пары. А вдруг он готовит бомбу?»
«Я пытался с ним поздороваться. Все дикари такие отмороженные?»

Ещё далеко не все знали его имени, но уже все думали, что знают его сущность. И все ошибались.

Барт с каким-то особым наслаждением наблюдал за тем, с какой спешкой Джош пытается что-то найти. Пару раз он тянулся рукой к своему уху, приковывая мой взгляд к чёрной серёжке на нём, а потом он переводил взгляд на меня. Он смотрел долго, как будто пытаясь прочитать мысли. Делал такое лицо, будто у него это получалось. Отпив вина, он подмигнул мне, и с этого момента его глаза не изучали ничего, кроме меня.

— Вы говорили о наркотиках, — попыталась я разрядить обстановку разговором, и взгляд Барта действительно изменился. — Неужели их тоже доставляют из G-27? Разве там не идеальное общество?

Парень хитро улыбнулся и ответил после небольшой паузы и очередного глотка вина. Он сидел в какой-то притворно властной позе, словно искренне восхищался собственным телом и хотел, чтобы им восхищалась и я. Зря. После вечно оголённого торса Джоша и пусть и небольшого обнажённого участка на прессе Ада, Барт меня никак не впечатлял. Он более худощав, более хрупок на вид, более бледен. Чего не сказать о лице. Уверена, до Нового времени его бы печатали на всех обложках журналов, но во время конца света никому не нужны ни его слишком выразительные скулы, ни его острый нос, ни идеальной формы лоб, ни ярко-алые пухловатве губы.

— Идеальное общество это понятие из книжки в жанре фантастики, миледи. Вам ли не знать, как ужасны люди, когда отнимают их обыденность. Да, в G-27 активно борются с дурью. Её всё меньше и меньше, поэтому мои цены всё больше и больше. Ещё чуть-чуть, и поставки прекратятся, но для этого я и припас пару росточков волшебной травки. Я уже давно перестал заниматься расточительством.
— Лучше бы ты перестал яйца подкатывать, — огрызнулся Джош и спрятав что-то в карман, коснулся моей спины, разворачивая к выходу.

Это была ревность. В самом её ярком проявлении. Парень даже не скрывал её — он вообще не был человеком, который особо любит скрывать свои чувства.
Я это заметила.
Барт это заметил.
Все это заметили.
Но спасибо держателю притона за то, что он не стал озвучивать это вслух, хотя по его хитрой ухмылке было видно, что хотел.
— Ещё увидимся, — пропел Барт нам вслед. Кому именно — неясно.

*****

Мой длинный нос от любопытства побывал уже почти во всех уголках колледжа. Неизведанным остался только кабинет директора, личные комнаты учащихся и крыша, куда прямо сейчас меня вёл Джош, взволнованно рассказывая о десятках дней, проведённых им на самом краю. Это была единственная ровная площадка, где можно было выйти и спокойно посидеть. Над остальными корпусами возвышалась крыша в виде конуса, а туда попасть почти невозможно.

Джошуа заботливо подаёт мне руку, помогая перелезть через ямы в обвалившихся ступеньках, и открывает передо мной заветную дверь. Откуда у него ключи — я уже давно не спрашиваю. Ответ всегда один и тот же. Украл.
Свет бьёт в глаза. От резкого порыва свежего воздуха голова начинает кружиться, но руки парня на моих плечах не позволяют мне упасть на лестницу.

Солнца нет. Я бы рада сказать, что оно погибло вместе со всеми бедами, которые причинило земле. Возможно, тогда бы люди перестали ненавидеть его, ведь о мёртвых либо хорошо, либо ничего. Но оно всего лишь пряталось за облаками. Тихонько плакало там, боясь показаться на глаза тем, кому даже смотреть в его сторону противно.
Всем.

Почему-то только сейчас я задумалась о том, что именно эту крышу и могли использовать во время расстрела. Звуки раздавались как будто отовсюду. А вдруг с высоты?

— В какой стороне тренировочная площадка? — спрашиваю, не успев привыкнуть к свету. Пока ещё не вижу Джоша, но уверена, что мой вопрос ему не понравился. Его уже начинает раздражать обсуждение того дня.
— Могу сказать только, в какой стороне мусорка. Но при условии, что ты выкинешь в неё свои попытки стать детективом.
На это я решаю не отвечать. Пора и правда заканчивать с этим. Хотя бы на время.

На крыше оказалось далеко не так пусто и мрачно, как я представляла. Это место было ещё одним «зелёным уголком», явно построенным намеренно. Прямо на цементе были насыпаны горы земли, а на них прорастала молодая трава и ростки каких-то странных пока нераспустившихся цветов. Это впечатлило меня гораздо больше, чем громадные железные ржавые ящики, наваленные друг на друга кучами по всей поверхности крыши.

— Это сделала не администрация, — произнёс Джош тихим голосом, когда заметил, как зачарованно я смотрела на траву.
— Учащиеся…
— Новенькие прошлого года. Не знаю, откуда их к нам привели, но как только они увидели воздушный купол, тут же стали повсюду пихать растения. Даже в комнатах их насадили. Не знаю, запрещено ли это.
— Ты сказал купол?

Это было логично. Территория колледжа была окружена идеально ровной границей с пустыней, как будто кто-то специально рассаживал растения большим кругом.

Джош скривил губы в полуулыбке и в паре прыжков и подтягиваний оказался на одном из железных ящиков. Он выпрямился, чуть потянулся вверх и поднял руку. Его пальцы коснулись чего-то невидимого, и от точки соприкосновения раздался приглушённый звук, как будто шипение розетки. От пальцев парня пошли то ли электрические волны, то ли воздушные колебания, то ли всё вместе. На несколько метров. Он отдёрнул руку и зашипел как будто от боли. Так оно и было. Его действительно ударило чем-то, а потом прямо на небе появились линии в клетку. Мы действительно пол куполом… И судя по тому, как Джош скривил лицо, выбраться нам отсюда просто так не получится. Границы купола защищены электрическим напряжением.

Парень спрыгнул обратно и направился к краю.
— Иронично. На планете больше нет мест, где можно расслабиться. Либо воздух, либо свобода. Мы не выбирали, но угадай, в какой мы категории.
— Они ведь могут сделать купол больше. Или сделать несколько таких. Они могут вот так озеленить землю.
— Говорят, они пытаются. Каждый год граница становится на полметра больше в радиусе. Бред, как по мне.

Он поднялся на выступ у самого края и подозвал меня к себе жестом руки. Я подошла с улыбкой, но как только мне открылся вид на горизонт, настроение резко упало. Нас окружала пустота. Безграничное, бесчувственное и безжалостное ничто. Пустыня. Раньше я не видела её с высоты. Когда живёшь в хаосе, он воспринимается за норму, но когда смотришь на него со стороны, сердце обливается кровью, а голова забивается одним только вопросом: «Что происходит?»
Что происходит с этим грёбаным миром?
Что происходит с нами?

Ветер гоняет песок из стороны в сторону, засыпая и оголяя уродливые камни. Вдали видно серо-жёлтые тучи, покрывающие тьмой всё, чего смогли коснуться. Запах… гниющего мира застревает в лёгких. Я подавляю рвотные позывы, а сердцебиение угомонить не могу. Всё намного хуже. В дали нет ничего. Только песок.

— Жалкое зрелище, да? — Джош говорил громко из-за шума ветра и щурил глаза. — Мир как будто выжил после аборта. Вроде как, чудо природы, а вроде как, никто этому не рад.
— Аборт — убийство. А мир пытался суициднуться. Это не одно и то же.
Парень улыбнулся. Он смотрел на меня, но мне не хотелось делать этого в ответ. Я не могла оторваться от горизонта.
— Дающий не будет нуждаться, а верующий будет страдать… — загадочно произнёс он. — У тебя такой взгляд, Ниа… Ты как будто хочешь всё исправить.
Пожимаю плечами, проронив тяжёлой вздох.
— А я могу?
— Нет. Да и пофигу. Твоё желание уже чего-то да стоит.

Джошуа тянется к карману и протягивает что-то мне. Это вытянутая белая таблетка. Одна из десятка таких же, которые он спрятал обратно в карман.
— Хотя способ исправить всё есть. Не совсем в реальности, конечно, но…
— Что это?
— Кетамин. Если тебе это о чём-то говорит. До Нового времени его применяли в медицине для наркоза, но главное в нём — не сон. Галлюцинации, потеря связи с реальностью, дезориентация…
— Это наркотик?! — наверное, слишком громко спросила я, так что Джош обернулся, дабы убедиться, что никто это не услышал.
— Просто витаминка. Очень-очень слабая.
Он поднял брови, как бы уговаривая меня и отвёл подальше от края.

Джош показательно проглотил такую же таблетку, мол нет в этом ничего опасного.
— Всё нужно в жизни попробовать, мышка. Особенно в такой жизни, как наша.
Надо сказать, эти слова были сильным аргументом. Этот чертяка знал, как стоит уговаривать. Сначала показал хаос, а потом предложил его забыть.
— И как долго длится эффект?
— Это, по сути, наркоз. Поколбасит полчасика, а потом уснёшь. Ты доверяешь мне?

Да.

— Нет! Из-за этого умирали люди!
— Лишь потому, что сами этого хотели, — сказал он в пол тона и аккуратно вложил мне в ладонь маленькую белую смерть.
Он не верил ни одному моему слову и насквозь видел мои реальные мысли. Попробовать хотелось. Лишь ради того, чтобы понять, почему такая маленькая таблеточка решала чужие судьбы.

Через пару минут, когда мы смирно сидели на холодном цементе и ждали действия препарата, прозвенел звонок. Закончилась пара, и прямо сейчас, наверное, все неторопливо плелись в сторону столовой. Все, кроме ребят, участвовавших в бунте. Наверняка, из всех уже «повязали». А мы сидели и ждали.

В такие моменты чувствуешь себя старым изношенным ботинком. Сейчас кто-то придёт, увидит огромную дыру в подошве и скажет: «Надо отнести в ремонт». А там наши души заштопают, отчистят, отгладят и вернут на полку с парадной обувью. Или просто выкинут в помойку, не пытаясь починить.
Но никто не приходит.
На тебя всем настолько наплевать, что даже выкидывать лень.
Так ты и будешь пылиться наедине со своей чёрной дырой в груди. И нет уже ни боли, ни радости. И нет уже даже пофигизма. И тебя уже нет. Давно уже нет. А ты и не заметил.

— Не верь мне, Ниа, — внезапно прервал тишину Джош, вглядываясь куда-то вдаль. В пустоту.
— Не буду.
— Я серьёзно. Кто-то мне рассказывал, что знания делятся на два типа. Приобретённые и собственные. А собственных у нас ведь почти нет. Когда читаешь книгу, ты перенимаешь чужие знания. Когда слушаешь истории, учишься на чужих ошибках. Подойди к огню, засунь руку в пламя и обожгись. Вот это будет твоё собственное знания. На опыте. Откуда ты можешь знать, что проткнуть руку ножом это больно? Потому, что тебе так сказали? А вдруг все врут? Почему ты поверил? Не помню, может, я тебе это уже говорил. В жизни так много вещей приходится принимать на веру, что страшно представить…
— Ну хочешь, я проткну тебя ножом?
Он улыбнулся, чуть прикрыв глаза, и продолжил свой рассказ.

— А вдруг, всё, что мы знаем, тоже ложь? Земля круглая… Мы сразу начинаем верить, если показать нам формулу. Почему мы верим, если и сами не до конца понимаем её? Откуда мы можем знать, что планета правда круглая?
— Но ведь люди летали в космос, привозили снимки. Откуда-то же взяли все эти видео и фото.
— И что дальше? Что, если всё это нам показывали специально? Что, если край земли всё-таки есть, но нас убеждают в другом, чтобы мы до него не добрались? А вдруг на этом краю что-то такое, что помогло бы нам выбраться из этой огромной иллюзии или постичь тайны человечества?
— Ну… Если ты решишь рвануть на край нашей плоской Земли, то я с тобой.

Слышу ухмылку и улыбаюсь в ответ. Джош кладёт руку мне на плечо, приобнимая, и тяжело вздыхает, опустив голову. В его безумной теории есть здравое зерно, но я, вероятно, слишком боюсь быть бунтаркой, чтобы идти против настолько крепкой системы. Говоря о вере, парень имел ввиду не только землю. Мы действительно верим во многие вещи без собственного опыта.

Огонь обжигает, бога нет, холод может убить, кровь тёмная, существуют другие страны, война есть.
Нам сказали — мы поверили.

Я поднимаю глаза на железные ящики и тут же меня перекашивает от шока. Они меняют цвета прямо на глазах. Щурюсь, часто моргаю и смотрю на свои руки. Пальцы становятся длиннее, теряют форму, сгибаются, как резинки.
«Что происходит?» — пытаюсь сказать я, но в горле что-то застревает, как будто я случайно проглотила язык.
Мелкие камни поднимаются в воздух и парят в каком-то своем каменном танце, и моё тело самовольно подтанцовывает им.
«Таблетка подействовала, » — поняла я, но было уже поздно. Крыша окончательно поехала.
Мир вокруг поменялся красками. Фиолетовое небо, голубой цемент, коричневые облака… Мой «проглоченный» язык снова даёт о себе знать. И уже не смешно. Я действительно начинаю задыхаться. Пытаюсь коснуться рукой Джоша, но его рядом нет. Вообще ничего нет, только пёстрые цвета, головная боль и мои попытки дышать.
Мышцы слабеют, сердцебиение учащается. Мне вдруг становится чертовски хорошо и плохо одновременно. Улыбка сама растягивается на лице, но мне не смешно! Мне ни капли не смешно. Настроение меняется со скоростью словесного потока Элисон.

Элисон…
Я вижу её в коридоре. Она взламывает замок. Она опять в своём пацанском прикиде, опять туго замотала себе грудь, чтобы не было видно. Взламывает замок… В двадцать первую.
Я бегу за ней, коридор удлиняется, и я вижу, что остаюсь на месте. Меня затягивает в темноту, но я пытаюсь ускоряться.
Куда делся Джош? Куда делась крыша? Куда делась пустыня и разговор о вечном?

— Эл! — кричу ей, когда девушка открывает дверь и исчезает в солнечном свете, льющемся из двадцать первой комнаты.

Всё ещё бегу на месте, меня всё ещё засасывает во мрак. И когда тьма заволакивает всё пространство, я останавливаюсь. Гробовая тишина. Я ощущаю холодное дыхание, от которого мурашки пробегают по спине. Я точно знаю, кто стоит рядом со мной. Я точно знаю, какого цвета его волосы и точно знаю, какого тона его голос.

— Почему… — раздаётся отовсюду и из ниоткуда.

Оборачиваюсь, но темнота везде одинаковая. Веет одиночеством и глубокой тоской. В панике начинаю быстрее дышать и прислушиваться к шорохам, но даже их нет. Лишь где-то издалека слышен тихий детский плач.

— …она должна спасать…

Мурашки превращаются в острую боль, как будто всё тело кусают тысячи ядовитых пауков. В горле першит. Пока не сильно, но ощущение нарастает, и я чувствую, что очень скоро что-то вылезет из меня, разорвав гортань на ошмётки. Тем временем плачь усиливается. Он раздаётся со всех сторон, заставляя нервно оборачиваться.

— …ничтожество, вроде…

Голос уже почти чёткий, почти рядом. Я на грани нервного срыва, но что-то крепко держит моё сознание в узде. Чтобы помучилась. Чтобы потерпела.

— …тебя?

Плач прямо за моей спиной. Я долго не решаюсь оборачиваться, но кошмар не прекратится, пока я не переживу то, что он от меня хочет. Медленно поворачиваю голову и непослушное тело.

Миранда.
Стоит неподвижно в своём длинном зелёном платье. Оно как будто грязное, как будто порвано. Стоит и молчит, держит в руках свою маленькую дочурку, замотанную в пелёнки. Плачет и девочка, и мама. В присутствии Миранды мне становится спокойнее, хоть её лицо трупного цвета и не выражает ни единую эмоцию.

Всё так быстро и так медленно… Время тянется со скоростью света. Время мчится со скоростью улитки.

Делаю пару шагов к ней и не могу понять, почему она не успокаивает ребёнка. Аккуратно заглядываю в пелёнки и ужасаюсь уже который раз. Девочка мертва, но звук плача не прекращается. Он всё громче и громче. Он громкий до такой степени, что я не выдерживаю и затыкаю уши руками и жмурю глаза, пока крик не прекращается вовсе.

Снова настаёт тишина. Никакого голоса, никаких криков. Я вновь чётко ощущаю присутствие и ещё большее першение в горле. Хочется кашлять так сильно, чтобы даже выплюнуть органы, которые мне мешают и сдавливают лёгкие.
И только когда я ощущаю руку, сильно сдавившую моё плечо, исчезают любые эмоции, кроме страха. Я знаю, кто это. Я знаю, почему из всех моих страхов моё сознание оставило его на потом.

От его прикосновения как будто остаётся ожог. Он заставляет меня встать на колени и спокойно обходит меня с левой стороны. Мой взгляд опущен, моя рука пытается остановить «нечто», рвущееся из меня наружу. Я вижу перед собой чёрные кожаные ботинки со шнуровкой и его тёмные брюки с кучей карманов. Он рукой касается моего подбородка и силой заставляет поднять на него глаза.

В его расширенных зрачках вижу своё отражение. Жалкую девчонку, которую легко поставить на колени и заставить ощущать себя ничтожеством. Кажется, именно такой он и видел меня в реальности. Слабую, беззащитную, послушную, с полным отсутствием смекалки и с опьянённым взглядом на вещи. Ему-то, наверняка, такие люди противны. С его холодным расчётом, его вечным поиском выгоды и логики. Его непокорностью, его свободолюбием.

Он больно надавливает на челюсть, заставляя меня открыть рот. В этот момент я ощущаю неприятную щекотку где-то в горле, а потом чувствую топот маленьких мохнатых лапок на своём языке. Мерзкое насекомое размером с кулак вылезает наружу и поднимается по моему лицу к волосам. Я успеваю только поморщится, как «мерзкое» спрыгивает мне на руки.

Опускаю взгляд… Дикаря рядом уже нет, а на моих руках не насекомое. Далеко не оно.
Мои пальцы запутаны в локонах чужих волос. Лицо девушки, чья голова, отделённая от туловища, лежит рядом, очень хорошо мне знакомо. Это та самая девушка, которая погибла от моих рук в клетке, окружённой дикарями. Та самая девушка, которой я не позволила стать матерью.

Паника на пределе. Насекомое выползает из её волос и прогрызает дыру в её правом глазу, прячась там.

Истошный крик срывается с губ, и наконец моё тело мне подвластно. Я кричу так сильно, что горло словно начинает кровоточить. И пусть только это чёртово небо посмеет не услышать меня. И пусть только посмеет в очередной раз отвернуться от меня. В ушах звенит. Я ощущаю тяжесть в мышцах, а когда открываю глаза…

Всё заканчивается.

И никогда ещё в своей жизни я не была мертвее, чем сейчас. Мои кости сломаны об лестницу, по которой я катилась с высоты своей наивности. Мои волосы выдраны с корнем. Я вижу их в гнёздах воро́н-падальщиковв. Я вижу их повсюду. Мои органы перемолоты в дьявольской мясорубке, а глаза высушены на солнце. Забавно, ведь я действительно думала, что когда-нибудь смогу на него спокойно смотреть. Без страха, что оно снова убьёт нас. Меня. Всех нас.

А в пустоте ни крика, ни шороха. А в тишине ни света, ни паники. Лишь маленькая девочка пачкает кровавые коленки, целуя землю. Лишь маленькая девочка всё ещё верит, что там вырастет хоть один аленький цветочек. Поливает слезами, удобряет кровью.
«Всего одно желание, — молит она. — Всего одно. Спасти или спастись».

— Раньше я любил рисовать предметы, — тихо сказал Джош. — А потом настал конец света. Вообще-то он был всегда, но почему солнце убило меня в последнюю очередь. Я не сразу заметил, что умер. Только когда увидел на своих рисунках людей и чёрно-белые закаты.

Он говорил медленно, и каждое его слово вгрызалось в память. Опустевшие глаза подняты к нему. Там уже темнота. Уже звёзды. Мои кошмары длились несколько часов. Мы спали несколько часов. Теперь я понимала, почему до Нового времени люди глотки друг другу грызли за парочку таких таблеток. Порой крайне необходимо уйти от реальности, даже если сознание приготовило для тебя самую мучительную каторгу. Зато это открывает глаза. Стоит только немного помучиться, пострадать, и вот ты уже стал улучшенной версией себя. Теперь точно знаешь, что тебе нужно. Правда делать этого не будешь. А зачем?

— Вселенные… Звёзды… Я знал, что космос бесконечен. А ещё я знал, что он всегда расширяется. Вечность расширяется, понимаешь? Мы ограничены и даже не пытаемся стать лучше. А космос идеален и так, но он не перестаёт улучшаться.
— Стань космосом, — обыденно произнесла я, а Джош посмеялся. Мне же было не смешно.

— Ты крутая, Ниа. Правда. Закомплексованная, зажатая, но крутая. Ты даже представить себе не можешь, как часто я за тобой наблюдал. Ты не радуешься событиям. Ты радуешься чужим радостям. Когда отменяют пары, ты сначала оглядываешься, чтобы увидеть чужие улыбки, а только потом улыбаешься сама. А когда началась драка… Ты единственная смотрела на всё с ужасом и ждала Ада. Ты знала, что он остановит всё это. Да пошёл он нахрен. Пусть Ад горит в Аду, дело не в нём. Ты просто не хотела жестокости.

Он говорил эмоционально. Не размахивал руками, не играл мимикой, но некоторые нотки голоса выдавали его взволнованность.

— Ты не любишь пенку на кофе, но ты никогда не ждёшь, пока она растает. Ты ищешь, с кем бы поделиться ею. Это же, блин, глупость, но как же это тебя красит. Ты заправляешь волосы за ухо каждый раз, когда кто-то с тобой начинает говорить, чтобы смотреть собеседнику в глаза. Ты дёргаешься во сне, когда роняешь на пол одеяло. Ты делаешь это часто, поэтому я не засыпаю, пока не дождусь этого момента и не подниму его. Тогда ты обнимаешь его ногами и руками и успокаиваешься. И каждый раз мне хотелось вместо этого одеяла лечь самому, чтобы ты обнимала меня.

Я слабо улыбаюсь и борюсь с жуткой усталостью, но нахожу в себе силы повернуть голову и посмотреть на него. Мы лежим на цементе на предельно маленьком расстоянии. Вокруг нас — клумбы с молодой прорастающей травой, так и кричащей: «Ещё есть шанс». Он смотрит на меня в ответ, его зрачки расширены. Уверена, мои тоже. Он тяжело вздыхает, и я замечаю его мимолётный взгляд, упавший на мои губы.

А лунный свет так красит тебя, мой милый поехавший мальчик… Звёзды любят тебя. Космос любит тебя и всё мечтает о твоём внимании, но ты не смотришь на небо. Ты смотришь на меня, как будто я тебе дороже. Как будто я важнее космоса.

— Знаешь, раньше было проще, — в этот раз историю начинаю я, и Джош устраивается поудобнее, приподнявшись на локте и сосредоточив взгляд на моём лице. — Не чувствуешь себя белой вороной, когда не с кем себя сравнивать. Слепой не расстроится, если всю жизнь не будет знать, что кто-то другой умеет видеть, понимаешь? Как только… Как только я попала сюда, всё изменилось. Я каждый день прохожу по коридорам и вижу… девушек. Красивые, ухоженные, знаешь. Я смотрю на них и мне кажется, что я уродливый монстр.

А он слушает, не перебивая. Ему правда интересно, что я чувствую. Только ему и интересно.

— Я ощущаю себя «недостаточно». Недостаточно красивой, недостаточно умной, недостаточно интересной. Ты рассказываешь мне потрясающие истории, а я иногда даже не нахожу подходящих слов, чтобы восхититься. Недостаточно красноречива. И в такие моменты я правда боюсь. Боюсь, что для тебя или для кого-нибудь однажды просто исчезну. И я ревную. Я никогда раньше не испытывала этого, правда. Я ревную, когда Элисон общается с подругами. Мне кажется, что ей с ними интереснее, чем со мной. Я ревную, когда ты общаешься с девушками. Боюсь, что им ты рассказываешь то же, что и мне. Может, даже больше.

«Я ревную, когда Айден говорит с кем-то о своих изобретениях. Этого я ещё никогда не заставала, но от одной только мысли мне становится страшно. Ведь если он найдёт более подходящего для этого человека и доверит ему больше, чем мне, я буду морально уничтожена».
Но этого я вслух не произнесла.

— Я ревную, даже когда ты рисуешь кого-то другого. Парня, девушку — неважно. В эти моменты я понимаю, что далеко не особенная. Такая же неособенная, как и все. Быть собой — не значит быть индивидуальным.

Я хотела сказать ещё что-то. Что — уже не помню. Забыла ровно в ту секунду, когда Джош коснулся пальцами моей щеки и оказался ближе, чем я когда-либо кому-либо позволяла. Он привстал на колени и, опираясь рукой о землю возле моей головы, посмотрел прямо в глаза. На его лице не было ни шутки, ни серьёзности. Лишь какая-то неописуемая эмоция, которая, видимо, завладела нами обоими.

Он наклонился. Его дыхание мурашками прошлось по моей коже, а его запах заполнил собой мои лёгкие. И я не могла надышаться. Его тёмные волосы, небрежно свисающие с макушки, щекотали лоб и закрывали моё лицо от лунного света. И это был единственный раз, когда луна мне и не нужна была.

Он наклонился ещё немного и своими губами коснулся моих, доведя до дрожи всё тело от макушки до кончиков пальцев. Щёки залились румянцем, и тело стало неподъёмно тяжёлым в сравнении с этим лёгким и нежным прикосновением.
Его губы… Такие мягкие и влажные. Казалось, они хотели исследовать всё моё тело, но Джош не позволял себе этого. Он трепетно провёл ладонью по моей шее, и мне показалось, что его пальцы дрожали, как у неумелого влюблённого подростка.

Хотелось дышать им. Наслаждаться этим сладким сном це́лую вечность. Я робко сжала в кулаках его пиджак и сильнее притянула к себе, а после почувствовала его лёгкую улыбку.
Мысли — в сторону, глаза закрыты. Чувство, будто лежу на мягкой пирине — настолько мне тепло и приятно.

Мой первый поцелуй. Вот ты какой.

Иногда «чувства» это способ самовнушения. Убеждения в том, что ты всё ещё здесь, всё ещё существуешь и хоть как-то, хоть чем-то похож на человека.
Иногда «чувства» это непосильная ноша, заставляющая людей прыгать с высоты своих ожиданий в пропасть безразличия.
Иногда «чувства» это синоним боли. Синоним смерти. Лишь синоним.
Иногда «чувства» это… Вечность.

Опустошая свою голову, опустошая душу, отдаю себя этому моменту. И нет больше воздуха вовсе, и не за что больше бороться. И не с кем.
И нет больше сил на войну, и умирать не хочется. И жить тоже.
И нет больше сил.

Говорят, у каждой вещи своя история. Каждая выкуренная Джошем сигарета имела свою собственную. Неповторимую. Касаясь его губ и вдыхая еле слышный запах дыма от его одежды, я словно слушала каждую из них. Чувствовала. Одна печальнее другой. Печальней его взгляда, его слов, его мыслей. Грустный принц, потерявший корону. Потерянный мальчик, забывший дорогу к счастью.

А ты такой тёплый, мой милый Джош. Намного теплее, чем кажешься, ведь порой твой взгляд сложно отличить от взгляда мертвеца.
А ты такой нежный, такой искренний. Не обожгись. Не разбейся.

Всё вокруг нас исчезло, и вдруг стало казаться, что сейчас я целиком и полностью люблю себя, ведь хоть один человек в этом мире чувствует ко мне что-то. И даже моё потрёпанное платье кажется прекрасным нарядом, хоть и украдено из шкафа Элисон. Хоть порвано на краях. Джош так нежно касается его ткани на моей талии, что сомнений не остаётся — это платье просто прекрасно. То ли это всё из-за него, то ли всё из-за наркотика, но…
Пусть это длится вечно.

*****

Если человек очень долго не возвращается домой, а вы испытываете некое подобие переживаний, то, вероятно, он вам очень дорог. Ну или этот человек — Элисон.

Джош ещё не отчаялся, но его попытки отыскать сестру проявлялись всё реже, а энтузиазм угасал с каждым часом. Прямо сейчас он шлялся где-то по коридорам или, наверное, даже заглядывал в комнаты. Одно было ясно — она где-то в здании, потому что купол покинуть живым невозможно. Может быть, поэтому Ад «решил» не уходить из колледжа? Узнал про ограждение, но своим не сказал, чтобы те не взбунтовались, как обычно? Звучит логично, но что-то мне подсказывает, что в его белокурой голове план помасштабнее.

В мыслях всё крутился эпизод с расстрелом. Кому это могло быть выгодно? Дикарям? Если Джош прав, и всё это действительно было подстроено Айденом, то для чего? Попасть в карцер? Он бы не стал ради этого жертвовать своими людьми. Показать, на что способен? Он не из хвастливых. Хотя…
А если нет? Если это дело рук второй шайки? Но они ведь не настолько умные, они бы не стали расстреливать своих под конец.
Администрация? В колледже и так пошла волна беспорядков, им нет смысла ещё больше нагнетать обстановку.

Проще говоря, сейчас я старалась думать о чём угодно, только не о том, что произошло на крыше. Что-то во мне кричало: «Это всё-таки произошло. Я всё-таки ответила взаимностью. Это всё-таки что-то значит». А второй голос злобно шептал в ответ: «Это все наркотики. Он специально заставил их принять. Это просто эмоции».

Слава пропавшей Элисон, сейчас в комнате не было никого, кроме меня и моего телефона с открытым списком контактов. Некому нагнетать обстановку, некому путать мои мысли. Лучше подумать обо всём завтра.

Было ещё кое-что, что не давало мне покоя. Голубоглазый. Паренька до сих пор держали в карцере, и небо знает, что эти изверги собираются с ним делать. Джош говорил, что если для меня это важно, я могу только попросить, и он достанет мне ключи от любого замка́. Так я смогу освободить бедного парня, но что дальше? Если он выберется, он не сможет пересечь границу купола, но хотя бы временно не будет в опасности. Я ведь могу спрягать его в библиотеке (туда всё равно никто не заходит) и придумать что-то.

Да, отличный план, Ниа. Вот только в карцере его хотя бы кормят, а в библиотеку никто не будет отправлять еду через почтовых голубей. Придётся кормить его самой. Придётся зарабатывать вдвое больше хороших оценок. Я не смогу.

Единственным сгустком адекватности в этом тотальном кошмаре был человек, который прямо сейчас тоже находился в карцере и тоже ждал своей участи. Номер Айдена уже спокойно высвечивался у меня в списке контактов под ником «НЕИЗВЕСТНО». Но дикарь ненавидит голубоглазых. И дикарь ненавидит меня. С какой стати он будет помогать тому, кого ненавидит, ради того, кого ненавидит ещё больше? И с какой стати у него будет с собой мобильный?

Ну, а вдруг?

Несколько раз пожалев о своём выборе и несколько раз покрывшись румянцем, я всё-таки набираю сообщение. Много раз попадаю не на те кнопки, перечитываю по несколько раз, чтобы случайно не написать какую-нибудь глупость. Почему-то каждый раз, когда я пишу ему, мои руки судорожно дрожат, а сердце дико колотится. Мне даже не нужно видеть его холодное выражение лица, чтобы бояться испортить о себе мнение.

«мне нужна ваша помошь», — пишу я. Надеюсь, без ошибок.

Внезапно я вспоминаю наш уговор. Он просил называть его на «ты» на следующий день после того, как мы говорили в последний раз. Но ведь на следующий день мы не виделись… И на после-следующий. И на после-после-следующий. Короче, не считается.

«твоя*» — набирая это слово, мои руки трусятся ещё сильнее. Не слишком ли много я себе позволяю?

Сердцебиение на максимум. Смущене-измеритель зашкаливает. Я судорожно нажимаю на кнопку блокировки и отбрасываю от себя телефон экраном вниз. Так же судорожно закрываю покрасневшее лицо руками.

Время длится бесконечно долго. Я мысленно несколько раз успеваю навести на парня порчу за то, что он даже своим бездействием заставляет меня испытывать эти мерзкие эмоции. А спустя пятнадцать минут, когда телефон издаёт короткую вибрацию, начинаю проклинать себя. Зря я это… Зря-зря-зря.

Если бы я верила в Бога, прямо сейчас стала бы креститься. Но я делаю глубокий вдох, открываю диалог и вижу одно единственное сообщение:

«👍»

Красноречиво. И что это, блин, значит?
Одно ясно — мобильник всё-таки при нём. Я пишу дальше и, потянувшись пальцем к кнопке, стирающей лишний пробел, случайно нажимаю «отправить» на словах:

«разве тибя не отодрали?»

Что? Что?!
Я вижу надпись: «НЕИЗВЕСТНО набирает сообщение…», и моя паника теряет всякие границы. Нет-нет-нет, только не отвечай! Нет-нет-нет!
Я начинаю стучать по буквам так быстро, как никогда раньше не делала, чтобы опередить его.

«разве у тибя не отодрали телефон? *» — отправляю, исправляя саму себя.

Позор. Полный позор.
Я снова перечитываю свой шедевр, снова вижу надпись о том, что он набирает сообщение.
«Б» пишется в обратную сторону! В обратную сторону, Твистер!» — прозвучал голос дикаря в моей голове, и пришлось опять исправляться:

«отобрали*».

Как ни странно, в этот момент он перестал печатать сообщение.
Как ни странно, не возмутился на моё решение перейти на «ты». На сегодня.

«Откуда тебе знать, что у кого отбирали?» — его манера отвечать вопросом на вопрос порой меня злила. Это хуже сарказма.

«а смысл садить в карацер если есть спосаб с кемто связатся?» — я старалась писать быстро, чтобы на фоне его моментальных ответов не выглядеть отстающей.

«В карацер — смысла нет. А вот в КАРЦЕР табличку с правилами пока не повесили», — похоже, так он издевался над моими ошибками. Но почему? Карацер. От слова «кара». Разве это не логично?

«мне нужен совет», — напрямую говорю я, иначе эти словесные баталии не закончатся до утра.

«А мне нужно потратить время на что-то более выгодное для меня».

«что на пример? подсчет прутиков на клетке в КАРЦЕРЕ? чем там есчё заняться можно?»

После моего сообщения он долго не отвечал, хоть и прочитал. То ли поражался моей наглости, то ли думал, что ответить.

«Пятёрка за подкол».

Неожиданно. Это даже заставило меня улыбнуться. Но потом он написал следующее:

«Я помогу, если сделаешь кое-что для меня».
Куда же без условий. Ад — не Ад, если не подогнёт ситуацию под себя.
«В моей комнате в верхнем ящике лежат бумаги. Сфотографируй их и пришли мне. Я надеюсь, хотя бы эта задача тебе по силам».

Мерзавец.

«и как я попаду в вашу твою комнату?» — я исправила сама себя и забыла удалить лишнее слово. Браво, Ниа.

«Когда вы с Мирандой вломились туда без спроса, этот вопрос не был для вас преградой».

От этого мне стало даже стыдно. А ведь раньше он никогда не вспоминал об этом и не упрекал меня, как будто тот эпизод нашей жизни прошёл мимо его внимания. Но нет. Он всё помнит.

«извини».

На это он не ответил. Впрочем, он вообще больше не ответил. Никаких деталей никто со мной оговаривать не собирался. Просто есть бумаги, их просто нужно сфотографировать и просто отправить. Коротко и ясно. Но не всё.

У него есть связь. Может, именно его мобильный и стал причиной того, что Элисон отшивалась у его комнаты? Есть вопросы намного интереснее: где она сейчас и связано ли и это с главой дикарей?