Смерть — это, пожалуй, единственное, что гарантировано нам в этой жизни.
© «Тайны смерти»

Я всегда знала, что одиночество это страшно. Страшно, когда не с кем поделиться новостями или не от кого услышать «у тебя всё получится». Страшно, когда уходит единственный человек, которому ты когда-то доверил всего себя, либо же этого человека никогда не существовало. И я снова убедилась в этом час назад, когда чуть не потеряла сознание от обезвоживания.

Ад не пошутил — сняв с моих рук верёвки, он приказал своим людям двигаться дальше, и те безропотно последовали его указаниям. Мне не пришлось долго терзать себя сомнениями — возвращаться в колледж не имело смысла, потому как купол снова работал, и электрическое поле убило бы меня от одного только моего прикосновения. И в то же время я понимала, что понятия не имею, куда идти дальше, поэтому единственное, что пришло мне в голову — пойти следом за дикарями.

Я держала между мной и адским отрядом не меньше пятисот метров, боясь подходить ближе. Никто меня не прогонял, но почему-то во мне горела уверенность в том, что там мне больше не рады и любое моё лишнее движение чревато последствиями.
Дикари точно знали, куда шли. Они ни разу не сворачивали в сторону, не озирались по сторонам и не спорили. Мне оставалось только слепо верить их внутреннему компасу и одиноко сидеть в стороне, с завистью наблюдая за тем, с каким аппетитом они едят свои продовольственные запасы во время привалов.

В обувь засыпался песок, и с непривычки он казался острыми шипами, вонзившимися в ступни. Солнце так слепило глаза, что временами я понимала, за что его ненавидит весь мир. Так прошёл целый день — мучительно, потно и голодно. Звуки летающих кастрюль мы уже не слышали, хотя часов пять назад грохот их двигателей раздавался по округе почти так же громко, как звуки моей отдышки. Так много мы с Энди в своё время не ходили. Дикари явно выносливее меня.

Когда настала ночь, они построили миниатюрный лагерь. Раскладные палатки, самодельные шалаши из веток и тряпок... Вот только огонь они не разжигали. Возможно, из-за того, что мы не слишком далеко отошли от колледжа, и привлекать лишнее внимание было бы самоубийством.

Я же вырыла себе яму в песке и укрыла себя тем же песком, закрыв футболкой почти всё лицо. Но я так боялась пропустить момент, когда дикари снова отправятся в путь, что так и не смогла нормально уснуть.

Одиночество это страшно... Сначала ты винишь весь мир за несправедливость, потом начинаешь искать причины в себе, а в конце понимаешь, что копал так глубоко, что добрался до подземного царства, где дьяволы уже готовы устроить пир из твоих костей.

Я с теплотой в душе вспоминаю то, как жизнь в колледже помогала забыть о холодных ночах за его пределами. Вспоминаю, как трудно было заработать на достойный обед в столовой и как нереально тяжело было найти хотя бы съедобных насекомых в коре прогнивших деревьев за пределами купола. Вспоминаю, какая временами из крана текла грязная вода и как мы с Энди ходили с разодранными пальцами рук от того, что приходилось рыть ямы, чтобы добраться хотя бы до какой-нибудь грязной лужи. Колледж изменил нас... И теперь, укрываясь песком и мечтая хотя бы о кусочке сухого хлеба, я осознаю, как ослабла. Тепличные условия сделали из меня декоративного домашнего кролика, попавшего в дикие джунгли.

В конце концов мне удалось забыться. Мне не снилось ничего, кроме кошмаров. Я не чувствовала ничего, кроме холода и страха. Я не предвкушала ничего, кроме одиночества.

Моё утро началось с того, что я почувствовала топот десятка паучьих ног на своей голове. Посчитав это очередным неприятным ночным кошмаром, я отмахнулась от этих ощущений и теснее зажала руками уши. И вот пауки, спускаясь с моей макушки, ступают на мои кисти. Топчутся так, будто выплясывают на мне брачные танцы, а потом начинают прыгать с такой силой, что даже дёргается голова. Мне всё-таки приходится открыть глаза, чтобы прогнать фантом. Но как только солнечный свет падает на моё лицо, я вижу перед собой Эйприл. «Паучьими лапами» оказались всего лишь её пальцы, которыми она пыталась меня разбудить.

— Поднимайся, Ниа. Мы уходим.
— Мы? — не сразу сообразив, я начала озираться по сторонам.
Дикари так и оставались на большом расстоянии от меня. Судя по движению в лагере, они собирали вещи, чтобы отправиться в дорогу, и Эйприл оказалась единственной, кто не хотел бросать меня одну в пустыне.
— Я принесла тебе поесть и немного воды.
На земле рядом со мной лежал длинный махровый плед, банка гороха в соусе и полулитровая бутылка минералки. Поняв, что я ещё не до конца проснулась, Эйприл бережно положила провизию в мой рюкзак под спящего Эдди.

— Не... Не нужно было. У вас много раненых. Они должны хорошо питаться.
— Я отвечаю за припасы, и у меня всё рассчитано на недели вперед с учётом всех возможных ситуаций. И рассчитано всё и на тебя тоже.
Я хмурюсь. Не верю в то, что слышу. Мой взгляд, будто бы не спрашивая моего разрешения, переводится на лагерь дикарей, в котором очень быстро находит Айдена. Вряд ли отчёт о провизии мог пройти мимо его внимания. Неужели он и правда не планирует прогонять меня?

— Пойдём, — вдруг говорит Эйприл и помогает мне подняться с земли.
Девушка младше меня и раза в два тоньше, но в её глазах столько жизни и уверенности, что рядом с ней я чувствую себя такой маленькой, что страшно стоять на ветру — сдует. Эти два дня свободы изменили её. Она, как и многие дикари, наконец оказалась на своём месте и гордилась этим.
— Куда?
— К нашим, — на этих словах она подала мне рюкзак и укрыла мои плечи пледом.
— Что? Нет-нет-нет. Они не примут меня. Меня же изгнали.
— Мы его уговорим.
Не нужно было даже называть имя, чтобы понять, о ком была речь. И чем ближе мы были к лагерю, тем больше ЕГО силуэт напоминал мне о том, что я сказала ему вчера.

«Барта убили из-за Вас». Самое громкое и самое жестокое из всего, что когда-либо вырывалось из моих уст. Нужно быть самым ужасным человеком на свете, чтобы думать, что тот выстрел на крыше до сих пор гудит только в моей голове.

Дикари собирали последние сумки, и тем временем Ад разговаривал с группой крепких ребят, которые несли самые большие и тяжёлые вещи. Эйприл крепко держала меня под локоть на случай, если мне придёт в голову сорваться с места и убежать куда подальше. Признаться честно, мне хотелось. Особенно в тот момент, когда Ривз младший закончил раздавать парням указания и наконец обратил внимание на нас.

От его обжигающего взгляда плед не спасал, но я продолжала укутываться в него в надежде, что он спасёт хотя бы от осадков в виде сотни колкостей, что буквально через секунду полетят в мою сторону.
— У нас есть ещё парочка спальных мест. Она сильно ослабла, ей не помешало бы отогреться и поспать. Мы же собирались развести костер во время следующего привала? — Эйприл говорила за меня, и Ад, на удивление, до последнего её слушал. Но потом его взгляд обратился ко мне.
Дикарь осмотрел меня с ног до головы, как делал это обычно. По его взгляду было трудно сказать, что ему нравится эта идея. Я заметила лёгкое напряжение в его скулах, а затем он с подозрительным прищуром посмотрел прямо мне в глаза и поставил руки по бокам. Я поняла, что он ждёт, пока я что-нибудь скажу.

— Я могу помочь что-то нести, — говорю чуть ли не писком. Только сейчас я замечаю, как мой голос от ночи, проведённой в холодном песке, стал хриплым и ломким, а горло, в котором до сих пор чувствуется першение от пыли, разболелось до покалывания в груди.
«Лучше бы ты несла ответственность за свои слова,» — прочитала я в его взгляде. Ад изогнул бровь, оглянулся по сторонам. Судя по тому, как долго он выбирал мне задание, у дикарей уже всё настолько распределено по ролям, что свободные руки, в общем-то, и не нужны. В итоге он протянул мне спальный мешок и полупустую баклажку воды.

— Я могу больше, — снова писк.
— Можешь. Не оспаривать мои приказы, например. Это тебе по силам?
Он злился на меня — я видела это во взгляде, слышала в холодных нотках голоса, чувствовала на уровне вибраций. Но как бы там ни было, меня он не прогнал.
Не желая больше тратить на меня время, он обратился к Эйприл:
— Я жду от тебя утренний отчёт и список всех, кому нужна медицинская помощь. Ещё найди мне парочку ответственных ребят. И дай ей что-нибудь от простуды.
Последнее было про меня.

Одиночество — это страшно. А раз так, то можно сказать, что дикари самые храбрые из всех самых храбрых. Пробыв всего пару часов внутри их человеческого муравейника, я поняла, что за два дня они успели построить систему лучше, чем в G-27. Здесь у каждого была своя роль: Эйприл следила за провизией, парень азиатской внешности регулировал настроение в лагере (он подходил к каждому и спрашивал, как самочувствие, что больше всего тревожит, помогал справиться с навязчивыми мыслями и переживаниями). Был ещё очень высокий парень, наверное, почти такой же высокий, как Джош. Он смотрел за тем, чтобы никто не переутомился, помогал нести сумки, если видел, что кому-то совсем нелегко. Девушка с пацанячей стрижкой и яркой татуировкой на правой щеке шла чуть дальше от колонны с необычным прибором, напоминающим пылесос, который среди песка выискивал метал. Все свои находки она тут же показывала Аду или собирала в огромный мешок, после чего отдавала нести высокому парню. Были и ребята (их дикари называли вожатыми), которые наблюдали за горизонтом на наличие опасности. Конечно, они поднимали панику от каждого шороха, но Ад это ценил, потому что и сам был таким.

— Блин, Ниа, прости, я совсем ничего не понимаю... Они все одинаковые, — Эйприл шла рядом со мной, пытаясь найти в огромном мешке с лекарствами какую-нибудь таблетку от простуды.
Чего-чего, а вот на лекарства дикари места не пожалели. Они забрали всё, что только было в лазарете и аптеке.
Я взяла в руки пару коробочек, одна из которых была от печёночной недостаточности, а вторая — как раз то, что искала Эйприл.
— Вот это поможет.
— Откуда ты знаешь?
— Тут так написано.
Её глаза округлились от удивления, челюсть отвисла.
— Ты умеешь читать! Я порекомендую тебя Аду в качестве нашего фармацевта.
Я не знала, что означает это страшное слово, но решила, что любая помощь лагерю мне зачтётся.

Когда настал вечер, волшебство сплочённости дикарей только усилилось. Здесь была и охрана, и «учителя», которые помогали новоиспечённым дикарям познать искусство выживания в пустоши, и специальный человек, который следил за костром.
Костром...
Когда зажгли огонь, я вспомнила, как мы с Бартом нарисовали на стене напротив дивана камин и сидели возле него по вечерам. Наркоторговец рассказывал о том, как в ранней молодости играл в карты на спички. К двадцати годам у него накопился целый ящик, а вот коробка так и не нашлось. Потом спички отсырели, но мечта однажды сжечь что-нибудь дотла осталась в сердце навсегда. А теперь нет ни спичек... ни коробка... ни Барта. Сгорел сам.

Этим вечером Айден объявил собрание. Он сказал, что не хочет вести за собой никого силой и что если кто-то хочет уйти, ему предоставят запас еды на два дня и отпустят с миром. В частности это было для тех, кого он в последние минуты перед побегом заставил встать на колени. Он считал, что теперь, когда мы ушли достаточно далеко от колледжа, «предатели» не смогут никак навредить, даже если сильно захотят. Дорогу назад мало кто найдёт, а в пустоши мало кто выживет. Так он избавится от неверных, но при этом оставит за собой звание гуманного лидера. Как всегда, всё продумал и всех обыграл.

После его речи повисла минутная тишина. И когда пришло время принимать решение, поднялось три руки. Всех троих я не знала, но двое из них точно стояли со мной в одной колонке, пока люди Ада размахивали перед нашими лицами оружием. Все взгляды обратились на них. Если Ад отреагировал на их решение спокойно, на лицах остальных дикарей читалось презрение. Айден уже успел вбить им в головы мысль о том, что нет ничего хуже предательства, так что как только руки этих троих возвысились над чужими головами, все трое моментально стали изгоями.

За считанные минуты специальные люди, которые тоже имели свою роль, собрали для уходящих походные сумки. Им не стали ни советовать дорогу, ни провожать их. Кажется, как только их силуэты скрылись в темноте вечера, все в лагере тут же забыли их имена, будто этих людей и не существовало.

Иногда я случайно ловила урывки фраз из чужих разговоров. Почти в каждом из них звучало имя Айдена, и ни в одном из них не звучало ни одного плохого слова о нём. Дикари обсуждали его планы, его настроение, его стойкость и даже цвет его волос. Так они показывали своё восхищение и благодарность за свободу. И я мысленно подписывалась под каждым словом.

Мне всё ещё было жутко больно от того, что он творил, чтобы наконец исполнить свой план. И перед моими глазами всё ещё стоял его окровавленный автомат, слышались крики подростков, голоса которых за доли секунды умолкали навсегда из-за его приказов. И мне всё ещё было сложно смириться с тем, что я бросила его в самый нужный для него момент.

Думая об этом, я продолжала наблюдать за жизнью лагеря, как вдруг в поле зрения попал и сам Ад. Во время привала буквально каждую минуту к нему подходил кто-то из дикарей, чтобы задать вопрос, высказать какое-то мнение или попросить о чём-то. Он терпеливо отвечал каждому, хоть из-за этих обращений уже больше часа не мог спокойно покурить.

В этот раз к нему подошёл парень явно старше всех нас, хоть по росту и не обгонял даже двенадцатилетнего мальчишку. Он корчил лицо от боли, держась за предплечье левой руки, что-то очень быстро говорил и бегал глазами. Ад выслушал его, потом стал активно искать кого-то взглядом в толпе. И нашёл. Меня.

Ривз как бы для поддержки положил ладонь парню на плечо, что-то ему сказал и указал на меня рукой. Это заставило меня насторожиться. Парень с больным предплечьем очень быстро пошёл в мою сторону и начал умоляющим голосом:
— Мне сказали, ты врач. Мне нужна помощь... Я, видимо, неправильно обработал рану после потасовки в колледже. Я руку уже почти не чувствую.
Он закатал окровавленный рукав кофты, и мне открылся вид на открытый разрез, который кто-то заткнул травой, видимо, наслушавшись баек о целебных свойствах подорожника. Рана гноилась, пальцы невольно дрожали. Вся конечность посинела и покрылась странными бледными пятнами. Мне сразу стало ясно, что очень скоро парень перестанет мучаться... Его боли не станет. И конечности тоже.
Я посмотрела на Ада, пытаясь понять, чего он от меня ждёт, но к нему уже подошёл следующий человек и украл всё его внимание.

Айден отлично меня знал. Он считал, что мне не хватит ни наглости, ни хладнокровности, чтобы отказать кому-то в помощи. И снова оказался прав.
— Давайте посмотрим, что я могу сделать, — сказала я бедному парню и пригласила сесть рядом со мной у костра.
Единственное, что я правда могла сделать — промыть и обезвредить его рану, наложить правильный шов и перемотать бинтом. Остальное за меня сделает время.
Ему было нестерпимо больно, и каждое движение иголки вызывало у него машинальные конвульсии и крики. Но даже после этого он благодарил меня с улыбкой, искренне веря в то, что теперь ему станет лучше.

Он ушёл, и тут же на его место села незнакомая мне девушка. Я подняла голову и увидела перед собой очередь из человек восьми. Все они провожали «прооперированного» мною пациента взглядом, а потом с надеждой в глазах смотрели на меня. Именно в этот момент я поняла, что теперь у меня тоже есть своя роль.

В своё время мы много разговаривали с Мирандой о жизни. Тогда она была не так угнетена болезнью своей дочки и не так унижена отказами Ада в сердечных делах. Мы говорили о людях, о работе... О том, как до Нового времени все делились на тех, кто работает ради семьи, и тех, кто работает ради работы получше. Миранда сказала, что если бы она оказалась в прошлом, то работала бы ради общества. Может быть, она стала бы волонтёром или построила церковь. Может быть, «работа на общество» сделала бы её чуточку счастливее.
Зашивая очередную рану и выслушивая очередную историю о непрекращающейся диарее, я пыталась понять, а ради чего работала бы я. И ради чего работаю сейчас?

Очередь за моими медицинскими услугами становится всё длиннее. Снова оказалось, что жизнь под одной крышей с наркоторговцем где-то мне да пригодилась. Барт был хорош в биологии, химии, анатомии. Он рассказывал мне о своих историях из прошлого, когда ему приходилось приводить в чувства своих информаторов, которые попали под руку не тем людям. Или как ему приходилось приводить в чувства самого себя, когда ему продали некачественный товар. Оказалось, он научил меня многому полезному. Вот только среди этого полезного не оказалось инструкции о том, как пережить смерть самого Барта...

Закончив с последним человеком, я подняла голову и поняла, что прошло уже много времени. Стемнело быстро, и я даже не заметила, как дикари уже разложили палатки и почти все отправились спать. Снова настала тишина.

Возле костра остались только я и Эдди, которому совсем не нравилось сидеть на деревяшке, а не на своей любимой кроватке из моих старых футболок. Он совсем как человек наблюдал за костром, иногда оглядывался вокруг и урчал, пытаясь сымитировать храп кого-то из дикарей. Он грустил, и я полностью его понимала.
— Ничего, Эдди. Ты привыкаешь. В путешествии тоже есть своя романтика.

Мы просидели так минут двадцать. Хотя кто знает, как тут идёт время. Почему-то мне казалось, что каждая секунда здесь это, как минимум, один день в колледже. Здесь всё так размеренно, неторопливо, что хочется нажать на кнопку перемотки и вернуть тот жизненный темп, который царил в учебных аудиториях и столовой.

Тишину прервал громкий нездоровый смех. Мне даже не нужно было смотреть, чтобы узнать голос Джоша. Он сидел на земле со связанными за спиной руками. Над его душой стояли трое: два серьёзных бугая и серьёзный Ад. За время путешествия Джошу ни разу не позволили размять руки или сказать хоть слово — он всё время был с плотной повязкой во рту и на глазах. Кормили его тоже не очень щедро. Единственное, чем он был полезен для лагеря — нёс на спине рюкзак с какими-то вещами и был талисманом, напоминающим Айдену о его победе.
Парни о чём-то разговаривали и, судя по выражению лица Джоша, ничего полезного дикарь из него выбить не смог. Ад приказал снова заткнуть Хейза и разозлённо вернулся к центру лагеря.

То ли услышав мои мысли, то ли почувствовав на себе взгляд, Айден посмотрел на меня. Это был первый раз за два дня, когда мы так долго держали зрительный контакт. Он не отворачивался, даже не хмурился. Потом он остановился, будто бы забыв о том, куда шёл.

Угадывать мысли дикаря по его взгляду всё равно что играть в русскую рулетку с тремя пулями. Шансы — пятьдесят на пятьдесят, и любой промах означает погибель. Но почему-то именно в этот раз мне казалось, что «револьвер» пуст и я точно знаю, о чём он думает.

Я смотрю на него без отрыва. Мысленно прошу отложить все дела хотя бы на пару минут, чтобы уделить это время мне. Чтобы мы наконец могли поговорить. Чтобы между нами не было этого убийственного напряжения. Чтобы я наконец перестала слышать это грозное «Твайстер» в свою сторону.

Он быстро обегает глазами лагерь, чтобы убедиться, что я одна и никто не помешает. Увидев, что лишних ушей нет, направляется в мою сторону уверенной, но неторопливой походкой. На этом наш зрительный контакт обрывается. Я опускаю глаза.

— Ну и сумасшедший денёк... — раздаётся голос возле меня, и я с сожалением осознаю, что он принадлежит не Айдену.
Громко звеня застёжками на карманах армейских штанов, возле меня садится Эйприл. Она тяжело вздыхает, стирает со лба пот и пытается привести в порядок лохматые волосы.
Я даже не успеваю рассмотреть её, ведь первое, на что я смотрю — на реакцию Ада. Его походка сбивается, в какой-то момент он чуть ли не останавливается, но потом всё-таки подходит к нам.

— Хочешь сказать, ты сделала всё, что я тебе поручил? — начинает он с претензий в её сторону.
— А... Да... Провела перекличку, составила отчёт о запасах, а Ниа даже помогла мне всё записать. Опросила вожатых, распределила дежурства на завтра.
— Отчёт о комплектах одежды мне тоже нужен. Вперёд, — он кивнул в сторону палатки, которая служила нам складом.
— Это я тоже на всякий случай сделала. Записи у тебя на посту.
— Список больных? Карта нашего маршрута? Опрос охранников Джошуа? — он пытался найти хоть что-то, за что её можно поругать и заставить идти дальше работать. Иными словами, сделать все, чтобы Эйприл ушла и оставила нас наедине.

— Всё сделано.
— А что насчёт...?
— При всём уважении, Ад, я за сегодня выполнила больше, чем кто-либо в этом лагере. Я искренне уважаю то, что ты для нас сделал, но мне кажется, я имею право на минутку перерыва и на медицинскую помощь, — она кивнула в мою сторону, произнося все эти слова с ноткой злости и обиды в голосе.

Я поражалась её стойкостью. Пару месяцев назад она была самым забитым человеком в колледже, боялась выйти из своей комнаты, чтобы ещё раз не угодить в грязные мужские руки. А теперь она спокойно несла весь груз обязанностей, свалившийся на её плечи, ещё и умудрялась отстаивать свои права. Я старше её на два года, но, по сравнению с ней, чувствую себя младенцем.

Ад молча выслушал её и не сказал ни слова ещё спустя пару секунд после её речи. Потом — изогнул брови, признавая её правоту и свой проигрыш.
— Имеешь. Отдыхай, — ответил он спокойно и оставил нас, ни разу даже не взглянув на меня.

— Извини, что приплела тебя, — сказала мне Эйприл виновато. — Никакая медицинская помощь мне не нужна. Хотя, ещё один такой нагруженный день, и точно понадобится.
— Ад доверяет тебе. Иначе бы поручил кому-то другому.
— Да, но... — она свела колени и смущённо спрятала руки меж бёдер. — Я думала, на моём месте будешь ты.

Неловкая пауза пронзила насквозь. Мне хотелось глубоко вдохнуть, а потом выдохнуть вместе с воздухом все свои лёгкие, свои внутренности, свою душу, лишь бы возле костра осталась только моя оболочка, а меня самой не было. Лишь бы стать настолько маленькой, что можно было бы спрятаться от этой неловкости под деревяшку, на которой мы сидим, под подошву ботинок Эйприл, под камни, окружающие костёр. Лишь бы не быть здесь и не думать о том, что «доверие» и «Айден» опять несовместимые понятия.

— Не знаешь, куда мы всё-таки направляемся? — спросила я.
Она блаженно улыбнулась, посмотрела куда-то вдаль и вздохнула.
— Домой... — сладко слетело с её уст, и теперь я точно поняла, почему она так изменилась.
Мы возвращались в их лагерь. Мысль об этом грела всех, кого когда-то оттуда забрали. Особенно сильно она повлияла на Эйприл — та светилась от счастья, выполняла свою работу с таким удовольствием, что казалось, будто ей в самом деле нравится после этого выслушивать нравоучения главаря. Будто ей в радость целыми днями высчитывать чужие объедки и запоминать все цифры.

— И что дальше? Осядете?
Она пожала плечами.
— Вообще-то Ад не говорил никому о своих более глобальных планах. А если бы и сказал, вряд ли я имею право такое разглашать.
Я вспомнила о том, как Айден рвался отыскать своего отца и как загорелись его глаза, когда он узнал, что тот жив. Вряд ли возвращение в лагерь было его основной целью. Слишком просто.

— А что насчёт Джоша? — спросила я, когда взгляд упал на моего безумного бывшего друга.
— Джоша? А, его казнят.
Сердце пропустило удар. Казалось бы, я и так прекрасно понимала, что ничего хорошего судьба ему не предвещает, но услышать об этом своими же ушами оказалось сложнее, чем я представляла.
— Казнят? Когда?
— Дня через два. Примерно столько осталось до лагеря. Там уже проведут суд и...
— Суд? Значит, его могут и помиловать?
— Это вряд ли. Ад бы его голыми руками придушил — все это заметили. А кого ненавидит Ад, того ненавидит лагерь. А кого ненавидит лагерь, тот жив не будет.

Девушка много молчала, но в перерывах между тишиной рассказывала истории из лагеря. Эти воспоминания были для неё чистым воздухом, которого так не хватает здесь, за пределами купола. Многие из новых дикарей родились ещё в бункере и ни дня не бывали на поверхности без специального оборудования. Для них пустошь и уровень кислорода здесь оказались мучительными. Каждые пять минут я слышала чей-то кашель, чью-то отдышку. Об этом Ад тоже позаботился — он отдал почти все свои ингаляторы, оставив себе буквально пару баллонов, которые использовал в тайне от чужих глаз. Ему было тяжело, и речь не только о кислороде.

— Я отойду на пару минут, — сказала я Эйприл, прихватила с собой Эдди и направилась к человеку, чьё имя было даже страшно произносить.

Он изменился. Дело было не только в десятках побоев, выбитых зубах и переломанных пальцах. Он менялся с каждым часом, каждой секундой, проведённой на свободе, каждым вдохом мёртвого воздуха.

На лице Джоша всегда была жуткая улыбка, но сегодня я видела её не только на губах. Он улыбался глазами, и пока что в них было больше искренности, чем когда-либо до этого.
Его заставляли стоять на коленях, потому я опустилась и села перед ним на ноги. Его охранникам не очень нравилась эта идея, но всё же они сняли повязку с его рта, позволяя ему наконец улыбнуться.

— Я знал, что ты придёшь, мышка, — его голос хриплый, измученный. Мне приходится напрягать слух, чтобы не упустить что-то важное.
— Что ты наделал, Джош...
Его взгляд меняется, словно картинка в калейдоскопе. Лицо вдруг становится чуть серьёзнее, но он продолжает улыбаться, не показывая настоящие чувства. Парень растерянно отводит взгляд, качает головой, пытаясь вытрясти из ушей хлам, которым завалены его мысли.
— Что бы я ни делал... В итоге у меня всё получилось, верно?
Я кивнула головой, чтобы подыграть его травмированной психике. Кажется, это единственное, что я могла для него сделать. Мой милый Джош...
— Знаешь, почему он до сих пор меня не прикончил?
— Ад думает, ты можешь знать, где находится G-27.
— И он прав. Разве это не иронично?

Глядя в его пустые, потерявшие всякую надежду глаза, мне хотелось плакать. Несколько недель назад я боялась этого человека больше, чем самой смерти, ведь он и был её воплощением. А теперь я боялась только того, что смерть не придёт за ним самим, ведь каждая секунда жизни причиняла ему боль.

— Джош, они... Они в любом случае казнят тебя, когда мы вернёмся в лагерь. Ты должен облегчить душу. Тебе станет проще. Скажи, что сожалеешь. Может быть, тебя пощадят. Тебе помогут...
Тоска в его душе без остановки кричала одно и то же имя. Его дрожащие пальцы безвольно вырисовывали на песке её портрет. Его глаза сквозь пелену навернувшихся слёз видели только её улыбку.

— О, мышка... Единственное, о чём я правда жалею — что не успел купить Элисон тот чёртов альбом с наклейками.
И он не выдержал...
Слёзы хлынули по щекам и он, будто бы пытаясь вернуть их обратно, закрыл лицо руками, скованными наручниками. От страданий его голова стала такой тяжёлой, что он прильнул к земле, уткнувшись лбом в горячий песок и поливая его своей болью.

— Ей с самого начала не нравилось всё это. G-27, колледж, форма Небесных на мне... Она хотела сбежать, и вообще-то у меня были десятки таких возможностей. Но я струсил. Мы никогда не выживали снаружи одни. Мы сдохли бы в первый же день. Но лучше бы так, чем...
— Поэтому ты не говоришь Аду координаты...
— Дойдём до лагеря — расскажу. Пусть хоть у кого-то будет цель. Всё, чего я хотел — оказаться здесь и пожить хотя бы пару часов на воле. Испытать это за нас двоих. Ей бы понравилось.
Даже сквозь слёзы и невзирая на покрасневшие щёки, он продолжал улыбаться. Словно всё было в порядке. Словно ему не хотелось вырвать сердце из груди, лишь бы оно не кровоточило.

— Зачем было идти по такому пути, Джош? Столько людей... Миранда, Эбби... Зачем?
— Эбби? — он нахмурился, как будто не мог даже вспомнить, кто это такая.
— Тебе так понравилось делать Аду больно, что ты даже не запомнил, кто при этом попал под раздачу?
— Нет-нет-нет... Я надавил на Миранду, довёл её до крайней точки, но Эбби я не трогал. Я псих, но не настолько, чтобы впутывать в разборки детей. Она ведь умерла во время операции, разве нет?
Шестерёнки, заставляющие мой мозг работать, повылетали из механизма, и я как будто забыла о том, как правильно думать. Джош — не самый честный человек, но сейчас я отчётливо видела, что он не врёт.

— В списках присутствующих на той операции было твоё имя.
— Бред. Я ненавижу Ада, но...
Хотелось подорваться и рассказать обо всём дикарю, но я тут же взяла себя в руки и поняла, что он всё равно не поверит. Единственный способ хоть немного очистить имя Джоша от грязи — найти того, кто эту грязь намешал.

— Похоже, Барт был прав... Что-то в этой истории и правда не чисто.
Я соболезнующе кивнула Джошу в знак прощания и уже собиралась уходить.

— Постой! У меня есть просьба.
Эти слова заставляют меня вздрогнуть. Джош вытягивает руки вперёд ладонями вверх. Цепи на его запястьях звенят, и от этого звука охранники тоже напрягаются.
— Дай мне руку. Это же мелочь, правда?

Жуткая улыбка возвращается на его лицо, а взгляд приобретает чёткость. Джош смотрит прямо мне в глаза, и я вижу, как в его взгляде бегают черти.
— На мне цепи, а рядом стоят два громадных лоботряса. Не бойся. Я лишь прошу прикоснуться ко мне. Напоследок. Это ведь несложно.

Его просьба, такая простая и безобидная, кажется неподъёмным грузом. Страх вместе с кровью пробегает марафон по моему телу и делает финиш в моей голове. Ровно в эту секунду мозг отключается и я протягиваю Джошу свою руку.

Его пальцы такие длинные и холодные, как будто в них помещается не только моя рука, но и я целиком. И мне холодно.
Его прикосновения такие медленные и нежные, как будто мы не в пустоши, а вернулись на крышу, где когда-то он украл мой первый поцелуй. И я обнищала.

Он весь вздрагивает, вдыхает полной грудью, словно только что принял долгожданную дозу. Поднимает голову к небу, не открывая глаз. Улыбка пропадает. Длинные пальцы связываются узлом на моём сердце.
— Я так давно тебя не рисовал, мышка...
Он жмурится, чтобы не выпустить новую волну эмоций. Крепче сжимает мою руку, чтобы не выпустить меня.
— Я не хотел, чтобы так вышло. Нет-нет-нет... — качает головой. — Я бы никогда не сделал тебе больно. Я хотел помешаться на тебе. Я сам этого хотел. Так было проще. Это был единственный способ не смотреть на то, как она умирает. Это началось раньше, чем её зависимость. Нет-нет-нет...

Джош начинает покачиваться вперёд-назад как в припадке. Говорит быстро, за его речью сложно уследить.
— Раньше, чем зависимость. Раньше, чем закат. Нет-нет... Тело заело, задело, запело... Душу сжевало, сбежало и сжало... Нет-нет-нет...
— Так, всё, хватит. Приведи шизика в чувство, — громко сказал один из охранников, и второй достал из кармана электрошокер.
— Раньше, раньше. Ещё раньше, чем латексные туфли. Раньше, чем девочка, сгоревшая на солнце. Нет...
— Угомонись, Джошуа. Пора байки, — охранник попытался оттянуть его, но парень так крепко держал меня за руку, что с первого раза ничего не вышло.
— Нет-нет-нет, — чуть ли не криком повторил Джош, и теперь его пытался успокоить и второй охранник тоже.
— Тебе мало было сегодня «подзарядки»? Да ты у меня скоро светиться будешь как новогодняя ёлка.

Джош резко притягивает меня к себе. Не так близко, чтобы стукнуться лбами, но достаточно близко, чтобы я могла услышать его шёпот:
— Айдену нельзя в G-27, — сказал он серьёзно. Безумие как будто в одну секунду выпорхнуло из его тела, взгляд стал сосредоточенным, а в голосе не было ни намёка на бред сумасшедшего. — Он не послушает меня, но ты должна его остановить. Всё не то, чем кажется. Они сломают его.
Его слова слышала только я. В следующую секунду Джоша оторвали от меня, и он получил электрический удар током.

*****

Слова Хейза ещё долго крутились в моей голове. Я бы не обратила на них внимания, если бы то же самое мне не говорил преподаватель по физике парой месяцев ранее. Всё вокруг кричало о том, что Ад выбрал неправильный путь, но этот крик слышал весь мир, кроме него одного.

Нам так и не удалось поговорить до самого наступления ночи. Когда я наконец была свободна от своей внезапно появившееся обязанности лечить дикарей, главному дикарю было уже не до меня. Одному парню из ночного дозора поплохело, и Ад вызвался его заменить. Вообще-то он спокойно мог поставить на своё место любого парнишку покрепче, но его уже вторую ночь после «переворота» в колледже мучала бессонница. Так он решил не тратить время зря.

В эту ночь мне тоже не спалось. На часах было чуть больше двух, а я всё никак не могла найти себе места. Костёр уже потушили, палатки давно расставили, а огромный булыжник размером с целый дом защищал лагерь от ветра. Именно за тем булыжником и должен был патрулировать Ад.

Я на всякий случай взяла с собой небольшую сумку с медикаментами и подошла к камню. Облокотилась спиной, села на землю, не решаясь обойти булыжник и поговорить с дикарём. Мне вспомнился вечер в бункере, когда я так же не могла уснуть, а он работал над чем-то в главном зале. Помню шелест его бумаг, кипение чайника, сонное зевание, усталые вздохи. Сейчас я не слышала ничего, и это терзало.

В лагере потух последний фонарик. Крыши палаток и лица «свободных» погрузились во мрак ночи. Звезды и луна освещали путь, по которому десятки уставших подростков пойдут через пару часов, как только встанет солнце. Я с опаской смотрю на небо, умоляя его пощадить всех нас и дать нам хотя бы ещё один день жизни. Мы так натерпелись, что уже не знаем, чего нам бояться — солнца или самих себя.

Я вдыхаю полной грудью. Закрываю глаза. ОН и так уже меня ненавидит. Хуже уже некуда. Встаю с земли и обхожу булыжник.

Он, конечно же, не спал. Когда я оказалась в поле его зрения, он поднял на меня взгляд, оторвавшись от кисти своей руки, которую прямо сейчас заматывал грязным бинтом. Обрабатывать раны он никогда не умел. Было больно смотреть на его навыки перематывания ран. И было больно смотреть на него самого.

Взгляд опустошённый, печально задумчивый и безжизненный. Ад, который держал в руках автомат, и Ад сейчас — два разных человека. Я часто наблюдала за ним в последние два дня, и всё это время он казался мне каким-то... Удручённым. Не сказать, чтобы его сильно вдохновляла пустошь, воспоминания о захваченном колледже или даже о свободе. Увидев меня, он только слегка удивился. Не больше, не меньше. Так же, как и я пару минут назад, сидел на песке, облокотившись о камень спиной.

— Отбой был часа четыре назад, — сказал он сухо.
— Не могу уснуть...
Ловлю себя на том, как нервно царапаю ногтями пальцы и переминаюсь с ноги на ногу. Нас никто не слышит, но чувство, будто произношу эти слова в громкоговоритель.
Ад переводит взгляд на мои голые ноги, потом снова на лицо. Два дня жизни в пустоши в одних коротких шортах — не слишком хорошая идея, но попросить у Эйприл пак одежды не хватило наглости.
— Тебе уже лучше? — спрашивает Ад, очевидно, не услышав хрипоты в моём голосе.
Таблетки в колледже сильные. Простуду практически убили одним махом.
Я прочищаю горло коротким кашлем, отвечая на его вопрос. На этом он отводит от меня глаза и возвращается к перебинтовке.

— Я не видела Вас в очереди на медосмотр.
Он игнорирует мой намёк и меня в целом. Судя по всему, у него не было желания поговорить со мной днём. Я просто выдавала желаемое за реальность.

Ночь как будто сгущает краски. Звёзды становятся чуть больше, приближаются к нам, хотят подслушать. Но мне нечего им сказать. Я делаю маленький шаг вперёд, пытаясь хоть немного обратить на себя внимание дикаря, но в очередной раз проигрываю.

— Мне очень жаль за то, что я вчера сказала. Про Барта... Я так не считаю. В том, что с ним случилось, Вы не виноваты. Никто не виноват. Простите меня.
— А что с ним случилось? — спрашивает спокойно, снова смотрит мне в глаза. Он всё ещё не хочет принимать то, что видел. В тот день вокруг нас были десятки смертей, но именно в эту он верить отказывался. Для него Барт был всё ещё жив, и переубеждать его в этом я не собиралась.

Я постаралась выдавить из себя улыбку, но делать это одновременно с чувством разбитости было просто невозможно. Лишь немного мне стало легче, когда Ад взглядом указал мне на камень слева от него, как бы приглашая сесть. И мы наконец смогли уделить друг другу время.

Мы молчали. Ад, запрокинув голову, смотрел куда-то вдаль, где виднелись очертания разрушенного города, а я пыталась унять дрожь в руках. В колледже в такое время шумели бы сверчки, но за пределами купола насекомые встречались редко, так что их стрекотание пришлось воображать. Ривз младший достал сигарету. Одновременно с этим я достала из сумки ингалятор на случай, если у него начнётся приступ.

Находясь с ним рядом, единственное, что я могла делать — мысленно благодарить его за стойкость. За то, что смог вынести потерю Эбби, Миранды... За то, что смог в этом мраке внутри найти свою целеустремлённость и позволить ей выбраться на свет. За то, что не возненавидел своих людей и весь мир, хоть в этом мире больше не было места для меня.

В голове то и дело всплывали картинки: тела, лежащие в окровавленных коридорах, подростки, идущие друг на друга с оружием, острое дуло автомата... А я то и дело пыталась заглушить эти крики разума, ведь верила — Ад не плохой человек. Такие вещи нельзя оправдывать, но... Ведь он боролся до последнего.

— До вчерашнего дня я думал, что никогда не стану таким, как отец.
Он начал тихо. Звёзды подкрались ещё ближе, чтобы подслушать не только его слова, но и мысли. Но в его голове был такой бардак, что им не удалось даже проникнуть внутрь.
Ад выдержал паузу. Моего ответа он не ждал, ему просто нужно было время, чтобы найти слова.
— Он говорил, что человек это просто отрезок времени и что главное — соблюдать правильную хронологию. Мол для каждого «отрезка» своё место. И почему-то он считал, что именно он — истинный хранитель времени. Да, он почти всегда поступал по справедливости, по совести. Но так вертеть жизнями людей... Я никогда этого не понимал.
— Возможно, он просто хотел объяснить, что в ваших с ним руках — большая власть, которой нужно правильно уметь распоряжаться.
— По-твоему я распорядился правильно?
Он посмотрел мне в глаза так, как будто хотел, чтобы я начала поливать его грязью.

— Вчера погибло шестнадцать человек. Двоим из них не было даже четырнадцати.
В сердце ёкнуло, но я промолчала. Ему нужно было высказаться, и я не стала его останавливать.
— Я всю неделю обдумывал то, что мы сделаем. Я ел и спал с этими мыслями. И мне ни на мгновение не показалось это жестоким, пока я не отдал приказ. А потом уже было поздно — если бы я дал заднюю, они бы перестали мне доверять, и погибло бы ещё больше. Чёрт, шестнадцать человек... — Ад снова поднёс сигарету к губам, потупив взгляд и выпустив дым себе под ноги. Пальцы его стали дрожать, и вряд ли это из-за холода. — Я боялся, что они доложат о происходящем в G-27, хотя прекрасно знал, что большинство из них даже ремень на джинсах затянуть не могут.

Мне даже в голову не приходило то, что он может так себя винить. Он ни разу не показал никому в лагере ни намёка на свои сомнения. В этом и заключалась его стойкость — делай вид, что всё под контролем, и тогда всё действительно будет под контролем. Поэтому люди и шли за ним. Поэтому ему и верили. Вот только ему самому от этого легче не становилось.

— Мне так жаль... Я должна была быть рядом.
Он непонятливо нахмурился, посмотрел на меня.
— Что?
— Вы не многим доверяете. Я не должна была оставлять Вас. Мне стоило быть внимательнее. Стоило увидеть, что с Вами происходит.
— Ты сделала то же, что и обычно. Было бы глупо надеяться, что ты пойдёшь за человеком, который ведёт толпу путём насилия. Я бы и сам за собой не пошёл. Так что ничего другого я от тебя и не ожидал. Дело вообще не в тебе.
— Во мне! — я спустилась с камня и села рядом на песок. Эмоции так бурлили в груди, что я повернулась к нему лицом и начала жестикулировать руками. — Я должна была попытаться помочь Вам. Я просто... не знала, как. Сначала Эбби, потом Миранда... Я была уверена, что Вы всё равно меня оттолкнёте. Но нужно было сделать хоть что-то! А я почему-то просто молча надеялась, что Вы сами справитесь. Я... Такого больше не повторится.

Он ничего мне не ответил. Может, не верил в мою искренность, а может, просто не знал, что сказать. Мы смотрели друг другу в глаза так долго, что даже ветер замер в ожидании. Его черты лица казались такими идеально-ровными, что я не могла оторваться. А когда мой взгляд случайно упал на его губы, прозвенел тревожный звоночек. Я отшатнулась, мысленно дала себе пощёчину и прокашлялась. Во второй раз совершать эту ошибку и разбивать себе сердце мне не хотелось, ведь в этот раз он бы снова меня оттолкнул. Да и не до этого ему сейчас.

— Дайте посмотреть Вашу рану.
Он от чего-то хмыкнул, если не сказать ухмыльнулся, и мои щёки покраснели ещё больше. Я села справа от него, и Ад протянул мне руку. Под бинтом на его ладони пряталось ножевое ранение. Его он получил уже после побега из колледжа. Даже в его идеально построенном лагере не всё было гладко.

В один из дней тишину разразили возмущения девушки, которая никогда прежде не бывала за пределами купола. Ей такая жизнь уже на второй день показалась невыносимой, и я её прекрасно понимала — не каждому хватит духу сохранить здравомыслие в таких условиях. Для тех, кто всегда жил в комфорте, пустошь была настоящей каторгой. Девушке буквально снесло крышу — сначала она стала кричать на других дикарей, высказывать своё недовольство, а когда её попытались успокоить, врезала вожатому и схватила нож. Ад помогал её сдерживать, когда ей вкалывали успокоительное, и вот так и получил рану. Ничего серьёзного, но лучше бы не относиться к ней так наплевательски, как делает это Ривз.

— Зашивать не обязательно, но лучше обработать и перевязать чистым бинтом.
Услышав это, Ад выдернул руку из моей ладони.
— Это просто царапина. Не трать на меня медикаменты. У нас полно больных, которым это будет нужнее.
— При всём уважении, Ад, — я спародировала голос Эйприл и повторила её фразу, — раз уж я теперь местный врач, то за медикаменты тоже отвечаю я. Давайте каждый будет делать свою работу: я — лечить тех, кому это нужно, а Вы — командовать кем-нибудь, кто не разбирается в лекарствах и не подсыпает Вам в чай слабительное, если ему вдруг это вздумается.

Я сделала деловой вид и угрожающе повертела баночкой со слабительными таблетками. Ад сначала всерьёз удивился, но после он сдержал улыбку и снова дал мне руку.
— Как скажете, док.

Меня радовало, что мы наконец смогли поговорить. И радовало, что Ад не оказался бессердечным монстром, который считает нормальным идти по головам ради цели. Как выяснилось, его совесть та ещё зубастая гадина, которая постоянно высасывает кровь и при каждом удобном случае напоминает о себе. Как выяснилось, парень не держит на меня зла... Если мои поступки его и обидели вчера, сегодня он уже всё проанализировал и всё понял.

Его руки тоже были холодными. На пальцах остались мозоли от десятков изготовленных оружий, а когда парень отдал мне свою куртку, чтобы я «не сидела голой задницей на холодном песке», увидела шрамы и родимые пятна на его предплечьях, которые тоже остались...

Ад старался не смотреть на меня, чтобы не отвлекать и не смущать, но каким-то образом умудрялся замечать, когда мой взгляд скользил по его рукам, выпирающим венам на них и белым пятнам, которые мне хотелось обвести ручкой и сделать из них рисунки. А я старалась не спешить, чтобы продлить этот момент и закрепить в своём сознании одну простую истину: «Всё хорошо. Я на своём месте. Я заслужила быть здесь».

Когда в сумку отправился последний тюбик мази и когда на бинте был завязан последний узелок, моя рука зависла в воздухе над его рукой. Мне было уже знакомо это чувство, как будто от тебя отрывают что-то важное. Как будто выходишь на улицу после тёплого душа. То, что я чувствовала к этому холодному и расчётливому парню, уже нельзя было назвать банальной благодарностью или зависимостью. То, что я чувствовала, нельзя было удовлетворить простым прикосновением рук.

Но чувство отрыва длится не больше пяти секунд. Я снова ощущаю прикосновение и вижу, как Ад берёт меня за руку. То ли тоже хочет избавиться от этого ужасного чувства, то ли пытается успокоить меня и моё внезапно участившееся дыхание. Мы смотрим друг другу в глаза. Мне есть, что сказать, и Ад, видя это, молчит, давая мне слово.

— Я больше никогда не отвернусь от Вас. Я обещаю.
Ещё несколько секунд проходят в тишине. Я не понимаю, верит ли он мне, но даже если нет, я заставлю его поверить.

Сердце бьётся чаще. Я чувствую, как земля подо мной проваливается, песок словно бы двигается, приближая меня к НЕМУ. Но на самом деле это ОН притягивает меня за руку. Медленно, без резких движений Айден тянет меня к себе. Держит мою руку не слишком крепко, давая понять, что если вдруг я захочу встать и уйти, он поймёт. А мне лишь остаётся надеяться, что мы думаем об одном и том же.

Когда между нашими губами остаются считанные сантиметры, он останавливается. Вспоминая о том, как он отстранился от меня ещё тогда, в бункере, я не решаюсь податься вперёд, ведь если снова получу отказ, в этот раз будет в стократ больнее. Но и он не делает первый шаг, и мне уже начинает казаться, что никуда земля не проваливалась, что никуда песок меня не двигал и никакие звёзды нас не подслушивали. Сердце словно останавливается. Я понимаю, что это просто злая шутка, месть за моё бездействие в колледже. И отстраняюсь.

Айден крепче сжимает мою руку, снова тянет к себе, в этот раз настойчиво и без лишних любезностей. Второй рукой заставляет меня поднять подбородок и тут же забыть о том, что такое «чувство отрыва». Его губы словно были теплее, чем в прошлый раз. Для меня прошла целая вечность с тех пор, как я чувствовала себя по-настоящему счастливой. И оба эти раза связывало одно и то же. Поцелуй. Чувствовать его дыхание, быть так близко, ощущать жар его кожи и биение собственного сердца... Я не могла даже мечтать о большем.

Сквозь закрытые глаза я вижу, как звёзды, получив своё, возвращаются на небо, чтобы доложить всё солнцу. Сквозь мрак, что окутывал собой последние два дня нашей жизни, я чувствую лёгкий страх... Страх того, что испытывая эти невероятные чувства, совсем их исчерпаю. Вдруг есть какой-то лимит? Вдруг сегодня я растаю в его руках, а завтра не смогу найти сил даже улыбнуться?

В этот раз он не распускает рук, и мне как будто бы этого даже не хватает. То ли рук, то ли его всего. Не зная, как угомонить это желание, сама прикасаюсь к нему — вцепляюсь пальцами сначала в его плечо, потом рука сама соскальзывает на грудь и живот, пока случайно не касается ремня его джинсов. Почувствовав это, Ад прерывает поцелуй.

— То, чего ты сейчас хочешь, не совсем гигиенично в таких условиях, — подняв палец вверх, он вырисовывает круг, намекая на песок вокруг и два дня без душа. — Дотерпи хотя бы до лагеря. Ну, если прям не терпится...

Я отскакиваю как после удара током и прижимаю к груди руку, которая посмела прогуляться по телу дикаря. Лицо горит от стыда, я кожей чувствую, как меня уже можно ставить на дорогу вместо красного сигнала светофора.
— Нет, я не...! Я... Просто...
— Я пошутил.
Сердце, только успокоившееся после внезапной близости, продолжает барабанить уже из-за неловкости. Теперь уже провалиться под землю — моё осознанное желание.

— Ты будешь плакать каждый раз, когда мы это делаем?
Не поняв его вопроса, подношу руки к лицу. На глазах в самом деле влажная пелена, хоть слёзы и не успели покатиться по щекам. Вот что такое переизбыток чувств.
— А Вы каждый раз будете издеваться?
Он многозначительно кивает головой и зачем-то снова протягивает мне руку.

Я отвечаю ему взаимностью, и он опять тянет меня к себе, но уже для того, чтобы просто обнять. Мои эмоции сложно описать словами. Единственное, что я знаю наверняка — я тоже хочу этого и теперь мне уж точно всего хватает.

Справившись со смущением, пододвигаюсь ближе и ложусь ему на грудь спиной. Но Айден — не Айден, если не найдёт способ испортить чувственный момент. Обняв меня и скрестив руки на моём животе, он говорит:
— Не привыкай к этому.

Да уж как привыкнуть, если у нас что ни день, то бегство от смерти или крупная ссора. Как бы там ни было, я игнорирую его слова, чтобы хотя бы до конца этого дня остаться счастливой. Тепло его объятий убаюкивает и, как бы я ни хотела вместе с ним посмотреть вдаль на погибший, но прекрасный мир, глаза слипаются.

Под звуки его учащённогосердцебиения, под мурашки от его рук, водящих по моим волосам, под разговорыдругих патрулирующих дикарей я сладко зеваю и позволяю себе уснуть.