Ребята вспомнили еще примеры, о которых читали, или что-то мельком слышали; мы очень живо все это обсудили, и я, подводя итог, спросил:

- В Корее борются с тьмой веков?

Они почти синхронно покачали головой.

- А разве вам самим не хочется отстраниться от Тьмы веков, не просто избавить себя, но и оградить других? Разве не здорово будет, когда суеверия останутся там, где им самое место – в истории, и не смогут засорять умы молодых? И тогда вся вера в демонов и сверхъестественное трансформируется во что-то рациональное, полезное обществу и человеку. Исчезнут шаманы, их безумные обряды и фанатичные сторонники, никто не будет изгонять духов и спекулировать предсказаниями. Вы мне не поверите, но в Китае... пять лет назад предсказания, заговоры и обереги можно было встретить в интернете, в журналах объявлений и на улице, сейчас уже ничего подобного почти не осталось. Может, и вам пора?

Я ждал их реакции.

Ребята немного неуверенно переглянулись, и парень ответил. Сказал, что, да, наверное, я прав, и Тьма веков себя изжила, и от нее теперь только вред, и нужно освобождаться от старомодных иллюзий, но что делать с теми, кто не захочет освобождаться? И не потеряет ли история и культура, если всякая Тьма веков, все отжившие обряды и традиции вдруг исчезнут, все архаичные верования растворятся в общечеловеческой памяти? И что тогда останется, и что придет им на смену?

- Но ведь Китай смог победить тьму. И не только не потерял, а даже приобрел. Столько всего приобрел.

Парень не нашелся, что ответить, и его подруга спросила:

- А разве этот старый поезд – не то самое «преклонение» перед стариной?

И тут мне все стало ясно. Вот, оказывается, в чем была причина их нерешительности, неуверенности – они просто не поняли, что такое «Тьма веков», поторопились и сделали выводы. Хотя, честно говоря, это я их поторопил, сразу же набросился с вопросами. И, чтобы хоть что-то прояснить, я ответил:

- Если бы кто-то додумался вернуть древний поезд со свалки, слегка отремонтировать, и без значительных улучшений поставить на рельсы, это была бы даже не Тьма веков. Это была бы обычная глупость. Но при чем здесь «Чжан Тянью»?

Под его косметической, бутафорской древностью скрываются новейшие материалы, лучшие технологии – вы заметили, как ваши телефоны заряжаются автоматически, без проводов, прямо в вашем кармане? Почувствовали жар или холод, зашлись кашлем от сухого воздуха? Нет? Может, потому что универсальный климат-контроль не позволит вам почувствовать дискомфорт? А все эти стульчики, диванчики. Да даже дешевые с виду лавки второго класса сделаны не из простого дерева, а из композитов «под древесину», что не горят и не гниют, и спроектированы так, чтобы пассажир за долгую поездку не уставал. И что же в этом вполне современном поезде есть от тьмы веков? Внешний вид?

Они промолчали и, чтобы как-то заполнить неловкую паузу, я сменил тему. Мы несколько минут болтали о чем-то совершенном отвлеченном и необязательном, вроде погоды, а потом ребята извинились и ушли к себе.

Наверное, в этот раз мне стоило быть проще, дружелюбнее, не нужно было давить.

Впрочем, я снова вернулся к размышлениям о Тьме веков, о той важности, значительности пройденного Китаем пути, который еще предстояло пройти другим странам. Если я напишу о мультсериале, сошлюсь на «Тьму веков» и фактами, умозаключениями разнесу в пух и прах любую возможную позицию злодея, станет ли это еще одним крошечным кирпичиком в стену, ограждающую нас от глупости и суеверий? Я покажу, что Хоучжао не место в современном Китае, он устарел, он – пережиток, атавизм, способный существовать лишь как назидание детям. Как пугало, которое должно отвратить от себя каждого разумного китайца.

В вагоне-ресторане никто так и не появился, и мне ничего не оставалось, как только ретироваться в свое купе.

Я достал из чемоданчика плюшевого злодея, – тот выглядел уморительно в игрушечном желтеньком халатике и совершенно не пугал. Посадил его рядом, по правую руку, чтоб черпать в нем вдохновение, и принялся писать. Поглядывал иногда на него, тыкал пальцем в мягкий плюш, а тот в ответ глядел на меня с досадой. С обидой, будто бы я над ним насмехаюсь. Так, вдвоем, мы и проработали весь вечер.

Закончил я уже ночью, убрал ноутбук в сейф и устроился у окна. Чернота снаружи ярко освещалась десятками, сотнями фонарей, создавая удивительную иллюминацию, и в голове моей стали рождаться образы. Будто бы вся эта чернота там, вдалеке, и есть «Тьма веков», а фонари, лампы, фары, сигнальные огни, флуоресцентная одежда, и вообще все, что светится, дарит свет – это люди, освещающие знанием дремучие закоулки человеческих душ. И чем ярче, в конце концов, все засияет, тем благополучнее, тем счастливее станет каждый человеческий огонек в огромном мире.

Прекрасная патетическая фантазия, я, наверное, добавлю ее в материал.

Спать почему-то не хотелось вовсе, в круглосуточном вагоне-ресторане никого не было, так что я просто отправился, куда глаза глядят, в поисках компании.

В самом конце вагона второго класса горела старинная лампа, такая, как сто пятьдесят лет назад. Тусклый свет то и дело подрагивающего огонька разгонял темноту, а под лампой сидел единственный пассажир и смотрел в окно. Он казался отстраненным, погруженным в мысли и не очень-то заинтересованным в беседе. И, тем не менее, я подошел к нему и устроился напротив. Поздоровался.

Выглядел незнакомец совершенно обычно – простые темные брюки, черные прямоугольные туфли, молодежь в таких не ходит, шерстяная рубашка, слишком теплая для поезда, но в самый раз для прохладной китайской ночи. На вид – лет пятьдесят пять, может, чуть больше, слегка осунувшийся, сухощавый, с грубыми чертами лица. Встреться я с таким где-нибудь на улице, внимания бы не обратил.

Мужчина вежливо представился, сказал, что зовут его Дэн Фэй, и живет он в маленьком городке на шестьдесят тысяч человек в провинции Сычуань, а сейчас едет к дальним родственникам. Назвал несколько имен, и кем они ему приходятся, но я их не запомнил. Добавил, что работает в «сфере телекоммуникаций», правда, не уточнил, кем именно, а еще у него три дня назад женился сын.

- Поздравляю. В Китае не так легко найти себе пару.

Он кивнул, слишком отрешенно, даже мрачно, для счастливого отца, радующегося событию, но я в тот момент не придал значения, списал на особенности характера.

Подошла моя очередь, и я рассказал, кем работаю, где живу, вспомнил про материал, про мультфильм и про парк, и оказалось, что Фэй водил своего мальчишку, когда тот был помладше, в этот самый парк. С его слов, они побывали на всех возможных аттракционах, перепробовали все сладости, обошли все укромные уголки – вместе с храбрецом Си разгадывали загадки и тайны, учились боксу у Джона, и, конечно же, сражались со злодеями.

Поделившись воспоминанием, он снова замолчал.

Мы сидели в тишине под тусклым светом лампы, тревожные тени ползали по стенам, и я чувствовал легкое, щемящее беспокойство. Беспокойство немеющих ног, холодеющих кончиков пальцев. На секунду показалось, будто бы я взаправду перенесся на годы назад, в далекие, дикие дни, и еду с загадочным незнакомцем непонятно куда во тьму. Тени окружили нас, и чтобы отогнать морок, чтобы мой голос опять разнесся по вагону, я обратился к собеседнику.

Фэй, погруженный в мысли, вздрогнул, но ответил – мы заговорили о мультсериале. О том, как он влиял на умы поколения, как на поп-культурных столпах строил ролевую модель современного китайского подростка. Что еще интереснее, я услышал мнение человека, который смотрел Храброго мальчика с первой серии, вместе с сыном, и подмечал мелкие изменения в жизни общества.

Спустя время наша беседа, наконец, подошла к важнейшей из тем.

- Когда Компартия объявила об окончательной победе над Тьмой веков, что вы почувствовали? Радость? Восторг? Может, недоверие – как же так, тысячу лет никто не мог сразить суеверия и косность ума, и вдруг все случилось – в один миг? Больше похоже на чудо, будто бы все до одного китайцы разом решили для себя, что пора двигаться в новый век свободными от всякого невежества.

Вы чувствовали себя частью этого чуда?

Собеседник посмотрел на меня и равнодушно пожал плечами. Сказал, что живет в маленьком городе, ну что такое шестьдесят тысяч в полуторамиллиардной стране, меньше капли в море, а Тьма веков – это страх больших городов. Добавил, что и сам он подстать своему городу, маленький человек с маленькими интересами – еда бы была на столе, да чтобы родные были счастливы, и ладно. Но если некое чудо это таки случилось, где-то там, в Пекине, где он был один раз в жизни, и то со своим мальчишкой, показывал ему прелести столицы, то пускай. На что я, конечно, ответил – вспомнил и древность, и современность, и факты привел – все, лишь бы он признал мою правоту.

- Сто пятьдесят лет назад ваши предки бинтовали девочкам ноги, пальцы срастались в ужасный ком плоти, и это считалось изысканнейшей красотой. Помните, наверное, была серия, когда старик Хоучжао пытался воскресить этот обычай. Но люди сказали – нет, потому что это болезненно, калечно и страшно. Потому что это – Тьма веков.

Ваш дед верил в Янь Вана и Циньгуан-вана, во всех прочих царей ада, боялся смерти. Считал, что в загробной жизни отрезают языки и пальцы, вешают на железных деревьях и душат паром, кормят адским огнем и отдают на растерзание диким животным. Жарят живьем в кипящем масле. Жарят до хруста, до хрустящей корочки, как какую-нибудь курицу на воскресном рынке. И он боялся, да, я думаю, ваш дед боялся этого, как и весь Китай боялся, пока однажды, завеса мистической религиозности не спала, и все вокруг вдруг поняли, что никакого ада нет, и не было никогда. И страх исчез, а Тьмы веков стало немного меньше.

Ваш отец, мне кажется, был суеверным человеком. Сторонился женщин с высокими скулами, никогда, кушая, не втыкал палочки в еду[15] и не стучал ими по тарелке[16], одевался в красное на новый год, чтил сто дней[17], каждый вечер наглухо занавешивал окна. В месяц голодных духов[18] сжигал немного денег и отдавал в храм торт – красную черепаху. А еще, могу поспорить, когда он привез вас из роддома домой, он что-то прямо на пороге поджег и перешагнул через огонь.

- Газеты,- сказал Фэй, - это были газеты.

Он задумчиво посмотрел в окно, помолчал немного и добавил:

- Когда родился Лайянь, я поставил у входа железный таз. Нарвал туда газет, бумаги, разломал деревянные стулья и соорудил костер. Большой, внушительный, надежный – такой любого злого духа отгонит. Когда принесли малыша, я конструкцию поджег – она занялась быстро. Огонь доставал почти до колена, я схватил мальчишку покрепче и переступил костер. Обожгло меня тогда, здорово обожгло, три недели ходил с пластырем, но какой же я был счастливый. За сына, что за ним ни один призрак не увязался.

Это было несколько неожиданно, впрочем, мысли мои уже выстроились в стройный, логичный ряд, и я отреагировал:

- Посмотрите, какой путь прошел Китай – от кровавых ритуалов древности, от калечных обычаев средневековья до горелой бумаги, над которой, держа ребенка в руках, прыгает счастливый родитель. Прыгает, потому что рудимент суеверия еще не отмер, еще шевелится в душе. Подает признаки жизни, хотя никакой жизни там давно нет, да и какая жизнь может быть в отмирающем предрассудке.

Вы стоите на перепутье.

Китай, наконец, поборол Тьму веков, а вы, прямо сейчас, стоите на перепутье между прогрессом и суевериями, между будущим и прошлым. Я сам там был, когда готовил материал, когда делился мыслями с редактором, когда только начал подмечать тьму. В мельчайших проявлениях, она пряталась в незначительнейших суевериях, о которых, кроме как с усмешкой, и не скажешь. Вроде горящей газеты. Так вот, я свой путь выбрал, а вы? Что более важно, какой путь, какое будущее вы хотите своему сыну?

- Мой сын умер неделю назад. – сказал Фэй, не сводя глаз с бесконечной черноты ночи.

Тени в вагоне забегали, задвигались, как звери, почуявшие запах крови, тьма позади нас сгустилась, стала почти осязаемой, а неверный свет лампы лишь придавал тускло-желтым краскам болезненный, неживой оттенок. Я инстинктивно потянулся к электрическому выключателю, щелкнул тумблер, но ничего не произошло, а собеседник мой, будто бы и не заметив движения, продолжил говорить.

- Несчастный случай. Когда мне позвонили, было уже поздно, и я просто приехал в морг. Лайянь лежал на каталке, а я стоял над ним и ничего не мог поделать – самый мой долгоживущий страх, ужасный кошмар, от которого я когда-то просыпался по ночам в холодном поту, вдруг стал явью. Но разве мог я позволить себе горевать, пока мой сын остается один в загробном мире?

В Китае есть традиция, очень древняя традиция. Одиноких мужчин и женщин нельзя хоронить одних, иначе они всю вечность будут несчастными, или станут вредоносными духами и начнут беспокоить живых. Это правда, иногда умершие приходят к родным во сне и плачут о своем одиночестве. Чтобы этого не случилось, и нужно провести свадебный обряд Минхунь.

У нас в городе часто устраивают «свадьбу духов», даже монахи приходят. Я в тот же день обратился к знакомым, они свели меня с гробокопателями, те, в свою очередь, предложили на выбор, из молодых – сумасшедшую, тридцати трех лет, что два месяца назад повесилась, или красивую девушку, что совсем недавно умерла от рака. Только красивая вдвое дороже, потому что красивая, а еще, потому что везти нужно из Миншаня. Из нашего Миншаня, не из того, что в провинции Ляонин, но все равно далеко. Но я согласился. Я переплатил несколько десятков тысяч юаней, чтобы мой сын, когда встретит там свою невесту, вспомнил бы обо мне с любовью.

Фэй говорил об этом – по сути, сознаваясь в преступлении – с такой легкостью, с таким удивительным прямодушием, будто бы не видел в этом ничего плохого. Будто бы гордился, какой он хороший отец, и как на все готов ради сына.

- Ее выкопали и привезли за три дня – тело было относительно свежее, на начальной стадии гниения. Мы нарядили ее в красное свадебное платье, надели туфли, перчатки, все самое красивое, украсили шею, руки и пальцы золотом, браслетами и кольцами, сделали макияж. Невесту положили в белый гроб, а жениха в черный, провели церемонию и начали праздновать.

Мне сразу припомнились жуткие карикатуры про «свадьбу призраков», которые одно время не сходили с газетных полос – на них обычно уродливые гниющие зомби в грязных свадебных нарядах впивались зубами в гостей, или же дьявол, – классический западный дьявол, багровый и с рогами, – держа мертвых молодоженов в лапах, как марионеток, заманивал их родных в ад. Были еще картинки, где гости, одурманенные невестой – призраком, пожирали гнилую еду и самих себя, или где вместо обычного покойника молодоженом становился Цзян-Ши[19], и много других пугающих фантазий на тему Минхунь. Я считал традицию вымершей – ну ведь не может такой ужас из самых дремучих, темных глубин времен существовать здесь и сейчас, но Фэй рассказывал об этом привычно и буднично, без малейшего стеснения, будто бы для него, для его круга все это давным-давно стало обыденным. Как устроить семейные посиделки в выходной. Как поесть цзунзцы[20] на Дуаньу[21] и посмотреть на гонки.

- Пришел монах из буддийского храма, – потому что я ему заплатил, пришли друзья, соседи и знакомые, у некоторых я сам бывал на свадьбе духов. Расставили столы, выпили вина, выстрелили хлопушкой, заиграли музыканты – все, как на обычной свадьбе. Кушали, вспоминали Лайяня. Потом принесли железный таз, и я стал жечь деньги[22]. Бросал и бросал пачками, пока они не закончились. Много сжег. Затем к гробам начали подходить гости – кто-то с подношением, кто-то с пожеланием. Когда стали опускать молодоженов в землю, запела, замахала в танце рукавами плакальщица.

Все-таки, хорошая была свадьба.

Мужчина посмотрел на меня странным, отрешенным взглядом. В его глазах, в глубине, за зрачком, проступило что-то бездонное.

- Одно меня беспокоит – родители невесты подняли панику, несколько дней ищут тело. Хочется верить, они ее не найдут. Хотя, даже если и найдут, она теперь навечно принадлежит моему сыну. Надеюсь, если они однажды все узнают, они меня поймут.

Неровный огонек вдруг задрожал, тени забеспокоились, тьма наползла на нас, реальность вокруг стала зыбкой и ненастоящей, как в тревожном, непробудном сне. То, что случилось дальше, я списываю на бессонницу, на нервическое напряжение, на мою легковозбудимую натуру. На воспаленное мрачной беседой воображение, в конце концов, но могу поклясться, в ту секунду, в играющих тенях лицо китайца начало меняться. Нос чуть вытянулся, черты лица заострились, глаза подернулись мутной дымкой. В неверном, неестественном свете кожа приобрела желтушный, болезненный оттенок, губы истончились, усохли щеки, и сам он весь будто бы высох. И в какое-то мгновение я внезапно понял, кто передо мной – это был Хоучжао. В теплой шерстяной рубашке старого фасона, в ношеных брюках, но это был он. В задумчивости уставился в окно, на окружающую нас черноту.

- Они поймут. Не могут не понять, потому что они такие же, как я – плоть от плоти этой земли. Все мы, кто ходил когда-то под этим небом, кто ходит сейчас и кто еще родится, и будет ходить – все мы плоть и кости Китая. Не императорские дворцы, не терракотовые армии и не запретные города, не удивительная природа и даже не стена. Мы выращивали здесь рис, когда Желтый Император[23] еще не появился на свет, мы воевали в период сражающихся царств и строили города, пока одна династия сменяла другую. Мы видели всех правителей – глупых и жадных, гневливых и завистливых, и даже благородных видели, но где они сейчас? А мы уже много тысяч лет ходим под одним и тем же небом.

Коммунистическая партия насаждает покорность. Требует верить в ее идеалы, пытается очернить наши традиции, саму нашу жизнь. А мне кажется, наши верования такие же, как само китайское небо – чистые и древние. Для кого-то – темные, а кому – ясные, как погожий день, и всегда непонятные, чуждые каждому, кому чужд Китай. Я не знаю, сколько еще просуществует партия, но мы переживем и ее, и то, что придет ей на смену, и то, что появится после. Новые правители будут требовать чего-то иного, и что-то другое запрещать, но мы останемся на этой земле, и в нас будут жить наши традиции.

Поезд замедлил движение, огонек затрепетал было, но тут же успокоился. Морок исчез, передо мной снова сидел пожилой китаец, а волшебный злодей Хоучжао растаял без следа. Мужчина потянулся за рюкзаком, накинул его на плечи и, когда поезд окончательно остановился, направился к выходу. Уже стоя в дверях, он повернулся и сказал с удивительной решимостью:

- Поэтому, мне хочется думать, они меня поймут.

Необъятная чернота ночи все так же освещалась фонарями, но теперь они казались жалкими крошечными светлячками, их сияние лишь подчеркивало, насколько безгранична и бесконечна, насколько темна эта чернота. От прекрасной патетической фантазии ничего не осталось, кроме странного чувства разочарования, будто бы ночь меня обманула. А еще, чувства опустошенности. И мысли, о том, как, наверное, легко затеряться, пропасть человеку в этой бездонной угольной черноте.

Я смотрел, как Дэн Фэй медленно идет по освещенной дорожке. Он свернул в сторону и исчез в ночи, а я остался в вагоне, один на один с Тьмой веков.

_________________________________________________________

15. Втыкая палочки в чашку с рисом, поминаешь усопшего. Делать это во время приема пищи – плохой знак.

16. Стучать палочками по тарелке – жест попрошаек, если сделать так – притянешь бедность.

17. Сто дней – священное число, есть несколько ограничений, связанных с ним. Посетив кладбище, сто дней нельзя ходить на дни рождения, и наоборот, побывав на дне рождения, сто дней нельзя ходить на кладбище, еще, сто дней нельзя выносить новорожденного на улицу.

18. Седьмой лунный месяц по китайскому лунному календарю считается месяцем голодных духов, начинается он в августе и заканчивается в сентябре. Существует большое количество суеверий, связанных с месяцем голодных духов, например, весь месяц нельзя играть свадьбы, покупать новое жилье и переезжать, открывать зонты в помещении и многое другое.

19. Демоны-мертвецы – китайская нечисть, вампиры, появляются путем попадания на гроб с покойником лунного или солнечного света. Чем дольше мертвеца не отправляют на погребение, так выше шанс того, что покойник станет Цзян-Ши.

20. Китайское блюдо – клейкий рис с начинками (мясными, солеными, сладкими), завернутый в бамбуковый, тростниковый рис, вареный на пару. Является традиционным блюдом на Праздник драконьих лодок.

21. Также известен как Праздник драконьих лодок – традиционный китайский праздник, приходится на пятый день пятого месяца по лунному календарю. Праздник обычно отмечается водными гонками на специально созданных к празднику лодках, имеющих хвост и голову дракона.

22. Имеются в виду деньги преисподней, также известные, как деньги загробного банка – ритуальные бумажные деньги, которые используются с целью передачи их умершим, чтобы умершие, впоследствии, могли ими расплачиваться в преисподней.

23. Хуан-Ди – легендарный правитель Китая, мифический персонаж, божество, один из Вуфан Шанди (Пяти форм высшего божества), считающийся основателем даосизма, первопредком всех китайцев и родоначальником китайской цивилизации.