Солнце. Не щадящее никого солнце. Надежда, которая отвергала нас своими косыми лучами и жгла нас как огнем. Даже птицы не летали над ним, даже облака не плыли мягкой дымкой по голубоватому простору, а только оно одно было — единое божество нашего покрытого кровавыми ранами мира. Оно есть жестокость, оно есть страдание, окажись кто слишком долго под этим невыносимым маревом. А ведь такие были, но отнюдь не добровольцами эти мученики оказались привязанными к разлатым столбам без права не то, что на жизнь, но хотя бы на безболезненную смерть.

Такова сегодня центральная площадь нашего некогда наполненного жизнью города. Я стояла чуть поодаль и с сожалением взирала на эльфа — круглолицего, с тупыми ушами и впалыми глазами. Его изнеможенное тело было покрыто лохмотьями заключённого, а те в свою очередь грязью, потом и кровью. Он был единственный, кто из всех двадцати свисавших тел ещё жил. В условиях выживания это бы пригодилось, однако тогда, когда тебе уготована одна лишь смерть, это превращалось в злую шутку выносливого организма. Один он изредка поднимал голову и смотрел на прохожих, что-то бормотал и бесцельно дёргался. Остальные же приговоренные навсегда склонили головы перед стоявшей над ними Империей — огромной ратушей, откуда изредка выглядывали дородные телеса, обтянутые белесыми шелками.

Помимо спертого воздуха от беспощадной жары, по улицам проносился едкий запах мертвячины — трупов, пока ещё не снятых после смертельного одра в назидание всем тем воинам, которые не пали храбро в бою, а были бесславно казнены в самых унизительных выражениях и позах. Таково веяние самой войны, ее обратной стороны, когда от рук палача не чужими, но своими трупами усыпана земля. 

Присмотревшись к последнему выжившему дезертиру, я заметила у него серьгу в правом ухе и содронулась. Так ещё и женат? Каково же это — смотреть на безликую толпу многочисленных глаз и видеть те самые, неравнодушные, наполненные ужасом и печалью, в которых проявляется ненависть и любовь одновременно?

Я тут же ринулась прочь. Меня разрывало изнутри от таких мыслей желанием яростно наброситься на столб, дав тому эльфу сбежать. Я попыталась сдержать этот отчаянный возглас, проклинавший эльфийские чувства! Ведь как же это получается? Если ненавидишь, то страдай от одиночества, а если любишь, то просто страдай!

Однако я тут же отбросила пытливое наваждение, потрепав себя по щекам. Пытаясь отойти от ненужных мыслей, я вспомнила о почте, которую давно не проверяла и тут же взволнованно встрепенулась от того ощущения в груди, которое вызывает туманное чувство надежды. Неизвестность пугала и вдохновляла разом.

— Решено, — произнесла я вслух. — Пока не получу письма, пока лично, своими горящими глазами не вцеплюсь в каждое твое слово и признание, я ни за что не отдамся мгле.

И тогда, пробегая вдоль тесной одинокой аллеи, я зашла в небольшое почтовое отделение, которое было до боли мне известно. Внутри за небольшим продолговатым столиком ресепшена стоял старый и надутый эльф в шитом серебром костюме — показателе его элитарности. Хотя этот старик и признавал его весьма презентабельным, я же считала его чрезчур пошлым.

— Оу, мисс Элорен, какая встреча! — любезно проговорил он, подняв свои тяжёлые брови, и тут же спросил с серьезным видом. — Снова про нее узнать?

— Да, господин Имэмар, — скромно ответила я и прижалась рукой к плечу.

— Сожалею, — чуть погодя ответил он, покопавшись в задвижном узорчатом столике, — но на ваше имя ничего.

Я понимающе кивнула головой. Очередной поход сюда не увенчался успехом. Разве что этими чернилами надышалась…

— Может, хоть какие-то новости? — настояла я, пытаясь выведать пусть крупицу знаний, хотя и знала, что поступаю глупо. — Простите, мне что-то неймётся в последнее время...

Имэмар остановил мою речь жестом и одобрительно кивнул:

— Да, есть один слух, — он перешёл на шепот и своей сухой рукой подозвал к себе. — Говорят, что матриарх открывает второй фронт и…

— Как второй фронт?! — громко изумилась я и тут же стыдливо сжалась от своего нетерпеливого поведения.

Имэмар, дождавшись моего окончательного успокоения, с важным видом продолжил:

— Вы же наверняка знаете про наши успехи в ведении войны. Мы практически добились капитуляции, однако, видимо, сверху не считают, что мы заслужили мирного времени, — презрительно шептал он и стискивал в худощавый пальцах свои седые усы генерала. — Так и сильнокровных не останется…

— Как не останется?! — вдруг вскрикнули из-под стойки, и из-за столешницы выглянула чья-то маленькая головка.

— Адрион! — в сердцах стискивая кулак, вскрикнул Имэмар. — Будь ты неладен, нельзя же порядочных эльфов так пугать!

Передо мной показался во весь рост мальчишка — заляпанный, неглиже, напуганный такой хулиган.

— Но я не хочу умирать… — чуть ли не плакал он, опустив руки. — Почему я не родился со слабой кровью, как мисс Элорен? Я так хочу просто жить…

Сердце не могло не сжаться от таких слов. Я подошла к мальчику и присела, чтобы хорошенько взглянуть в его красивые узенькие глазки. Положив аккуратно руку на плечо, я сказала ему:

— Никому не живётся просто, понимаешь? Даже нам, слабокровкам. Мы вынуждены подчиняться сильной крови, выполнять их прихоти и страдать ради их благополучия. Не бывает ничего идеального, за удовольствие приходится расплачиваться мучением, это называется равновесие сил. Но ты все равно должен использовать свое положение, чтобы получить счастье. Ты, например, можешь сделать человека счастливым, стоит только сказать тебе одно…

— Даже тебя? — обрадовался Адрион, готовый уже вот-вот сорваться в улыбке, полной надежд. Я невольно встрепенулась и почувствовала, как жар прилипает к щекам. Мне захотелось тут же оспорить это небольшое недоразумение.

— Э-э, ну… это уже невозможно. Посмотри, — я повернулась и, подняв свои локоны, указала пальцем на небольшую круглую серьгу на кончике левого уха. — Это символ брака. Я принадлежу другому человеку, и никто не праве отобрать у него меня.

— Ты уже в браке? Ты ведь такая молодая! — рассмеялся наивный Адрион и похлопал себя по животу.

— А ты что думал, — подыграла и я, хихикнув. —  Хорошенькое быстро раскупают.

— Но вообще, — вмешался Иэмамар своим дряблым, но ещё сохранившим суровость голосом, — практически все эльфы слабой крови пытаются как можно быстрее принадлежать кому-то. Это гарантирует их безопасность, ведь за нарушения законов наказания тут суровые. Такой союз максимально эффективен — один получает защиту, а второй возможность заниматься присущими ему высшими деяниями, такие как искусство, политика, военное дело и прочее, ибо теперь им не приходится обременять себя банальными и скучными повседневностями по типу кулинарии или шитья.

— Хм, одно заменяет другое... — задумчиво произнес он, и я кивнула. — А почему именно в левое ухо? Получается, что сильнокровки носят серьгу в правом?

— А вы, молодежь, совсем не знаете истории, да? — вздохнул Имэмар. Кажется, его уже не остановить. — Всегда говорил, что эту систему образования необходимо реформировать… Ладно, расскажу я немного, пока никто не приходит за письмами, — и он с важным видом оратора начал. — Телларос это основатель всея Империи, легенда, занесённая в священный фолиант Лика. Раньше этот миф знали даже дети! В чем суть? Однажды Телларос подарил своей любимой супруге Охире серьги, чтобы подчеркнуть ее красоту и женственность. Он очень любил ее и души не чаял, пытаясь выразить свои чувства в самых нежных ласках, несмотря даже на то, что под его словом могли погибнуть десятки, а то и сотни эльфов в одно мгновение. Однако Охиру хватила скука, любовь ее мужа стала рутинной и совсем не притязательной. Она начала изменять мужу с придворными фаворитами, но Телларос быстро об этом узнал. В яростной ревности он прямо в приемном зале бросил Охиру головой на трон и, обнажив клинок из ножен, замахнулся над ее головой, однако Охира в последний момент вырвалась и избежала удара. Почти. Телларос напрочь отрубил ей правое ухо. Услыхав вопли своей возлюбленной, он пришел в неописуемый восторг и простил её. Больше Охира никогда не изменяла мужу, а единственная серьга на левом ухе отныне ходила в народе как символ покорности и верности.

Адрион стоял как вкопанное молодое деревце и слушал с величайшим интересом. Да что уж там, и я тоже. Имэмар — настоящий знаток истории, перечитавший на своем веку не одну дилетантскую книжонку и умеющий определять правду ото лжи. Мне иногда казалось, что он на это всю жизнь свою положил.

Но вместе с этой легендой я вновь вспомнила неприятные обстоятельства, и дикая печаль окутала меня. Я чувствовала себя самой одинокой эльфийкой на свете и дрожала при одной только мысли, что останусь совершенно одна уже навсегда. Скривившись, я вежливо намекнула, что меня ждут дела и направилась прочь.

Вдоль железодеревянных домов тянулась вымощенная словно ониксом мостовая, которая выходила на торговую площадь. Однако она совсем не была "живой" — эльфийки стояли около своих прилавков и даже не зазывали потенциальных покупателей, не орались за паршивую монетку, не кидали презрительных взоров в спину красавчикам и красавицам, как это обычно бывало на базарах. Если и было от кого шума, так это от группы из трех ребят, которые неподалеку играли во "врачей".

— Оу, меня убили! — кричал один, который был босоногий, и падал наземь.

— Получай, вражина! — грозно отвечал второй, держащий в руке импровизированный меч. Он делал вид, что ранен. — Мы вас всех перережем. Ой!

— Осторожно, я подлечу тебя! — бежал третий и с улыбкой как бы перевязывал проколотый живот. — Э-э, вроде так учили…

— Дубина! — замахнулся меченосец и чуть не врезал своему товарищу по носу. — Надо точно знать, что ты делаешь! Ты так угробишь своего товарища!

— Ну и пусть. Плакать по тебе не буду, — обиженно ответил тот и показал язык.

Началась бесконечная погоня, которая больше походила на поведение взбалмошенных пчел, разбуженных нападением на улей. Вскоре они скрылись за переулком, мечтательно вытягивая в стороны руки как птицы, и мертвая улица, наконец, вновь обрела свою относительную тишину.

Пройдя дальше по мостовой, я прошла в жилой район и увидела макушку своего дома. Он ничем не отличался от тех домов, что стояли рядами неподалеку, это были под копирку сделанные фундаменты из элементов сердечников. Теперь нам, эльфам, больше не приходилось находить деревья для того, чтобы жить в них, мы сами могли их воспроизводить, тому случаю я была свидетелем. Помню, что сначала ставился сердечник — такой жукообразный маленький энт, который мог за считанные минуты разрастись в древообразную прочную структуру. Он подпитывался большим количеством жизненной энергии эльфов, чтобы вырасти до размеров домов. После этого энту "стригли ногти", тем самым отделяя его от системы и делали внутри пространства для жилища. Вскоре инженеры научились управлять сердечниками и могли воспроизводить из них самые невероятные формы. К тому же, они могли повлиять и на онтогенез, внедрив в их структуру укрепляющие материалы. Так и возникли железодеревянные дома — прочные, надёжные, дешёвые. Правда, красоты в них не было никакой от слова совсем. Но я все понимаю — крыша над головой нужна всем, и несмотря на это уродливое порождение, я благодарю светлые умы сильной крови за данную нам возможность жить немного лучше.

Измученная маревом солнца, я тотчас же поднялась наверх к своему блоку и, бесцеремонно открыв дверь, плюхнулась на мягкие синтетические переплёты листьев моей кровати. Сил мне хватило только на то, чтобы закрыть щелчком верёвочки лучичка, жучка, который светился днём и угасал ночью. Мы называли его "будильником", любили за возможность света в постоянно темной комнате и ненавидели за вмешательства в наши священные сны.

В темноте я не думала ни о чем. Нет никакого желания, никаких сил. Я словно проработала месяц без выходных и вообще какого-либо сна. Мне хотелось, чтобы эта тьма забрала меня с собой, впилась в меня и превратила во что-то бесформенное, свободное, беспечное. Я бы обязательно облетела весь мир, попыталась познакомиться с другими эльфами, изучала бы историю и присутствовала на самых важных и тайных собраниях королей...

Внезапно я проснулась от звонкого колокольчика и чуть не упала в клумбы розовых лилий, обрамлявших подножие кровати.

"Снова эти продавцы лунного печенья мне докучают" — с досадой подумала я и тут же оживилась. — "Может, всё-таки взять пару коробок? Устроить себе небольшой праздник, хе-хе". С этими радостными мыслями я поспешила к выходу. Открыла печать на двери. Замерла.

И в одном только лунном платье, сотканном из звёзд, ты вошла тихо на порог.

— Ну здравствуй, Лори…

И стоило только моему имени сорваться с ласковых губ, как я, тут же поражённая, рухнула в бессилии к уступам бледных ее ног и, прижимаясь крепко к ним, задыхаясь от чувств, шептала:

— Жива, жива, жива… Я так рада, что ты жива!

Из груди вырвался нервный вскрик, и я поняла, что не в силах сейчас сжать в руке даже цветочек — она дрожала, напоенная тем счастьем, какое бывает, наверное, только раз в жизни. Оно настолько содрогало мое тело и душу, что я не понимала, что мне делать: смеяться или плакать?

— Ну конечно я жива, Лори, — сказал мне на ушко ее щекотящий дыханием голос, и тонкие пальчики ее приподняли мою голову, чтобы посмотреть ей на меня своими такими же счастливыми глазами, которые зияли чернотою, и в то же время тьма эта была ярче палящего солнца.

Она подняла меня и, прижав к себе, крепко обняла. Пожалуй, слишком крепко.

— Дейя, ты меня так задушишь, — не выдержала я.

— Ой, прости, — отстранилась она и подняла свои руки, — не рассчитала немного. Я ведь и забыла, какая ты хрупкая.

Я улыбнулась в ответ, и мы, потупив взгляды, простояли так с минуту, наслаждаясь друг другом — присутствием, запахом, дыханием, всем. Но когда я почувствовала, что у меня от волнения кружится голова, то мне пришлось сесть куда-нибудь. На небольшую кушетку, обрамленную редким синим деревом. Дорогая вещь, надо признать, ее подарок, который хоть и был весьма грубым и неоригинальным, но все же моим и все же от нее, а это самое важное.

— Лори, с тобой все в порядке? — спросила Дейя, поднимая с пола свои вещи.

— Да-да, сейчас только отсижусь, свыкнусь…

— Ты так удивилась моему приходу… Я правда рада, но ты прям в обморок готова упасть.

— Да там… неважно, — отмахнулась я, вспоминая про сегодняшнюю прогулку за почтой.

Я заметила, как она разглядывает поднятый сердечник, который был испещрен рунами бордового оттенка. Я мало что знала о военном снаряжении и вообще пыталась держаться подальше от этих штучек, но тут меня обуял интерес. Мне захотелось быть ближе за такое большой время разлуки, так что я была готова говорить и делать что угодно, лишь бы с ней.

— А что это у тебя такое, Дейя?

— А, это? — поморщилась она, разглядывая у себя в руке энта. — Моя броня.

— Что? — изумилась я. — Так получается, что эти штуковины и броню могут генерировать?!

— Не совсем. Когда мы, сильнокровки, проходим обязательную службу, то каждому выдают по личному энту. Сначала он сжимает наши тела до невыносимой боли, и нам требуется очень много сил и времени, чтобы принудить его выровняться по нашей фигуре, кроме того, он ещё и высасывает нашу энергию — кровь.

Это объясняет такой странный окрас этих существ.

— Через… сердце?

— Да. Не переживай, это несмертельно. Энту невыгодно нас убивать.

— Так это же круто! — воскликнула я и на радостях схватила энта руками. — Я хочу увидеть на тебе это броню! Интересно, а мне бы она пошла?

Дейя тут же выхватила у его у меня из рук и с неким страхом на лице сказала, поджав губы:

— Не прикасайся к нему, я тебя прошу. Из тебя-то он высосет всю кровь и не подавится, и даже я ничего не смогу сделать с этим. Это страшная вещь, в ней нет ничего крутого.

— Оу, — понимающе промолвила я. — Извини.

— Не извиняйся, ты ведь не знала — возразила Дейя своей лёгкой улыбкой. — Но можешь подержать мое копьё, если так сильно хочешь пощупать военное дело.

Она протянула мне золочёную маленькую рукоятку, похожую на ценный запечатанный пергамент, и когда я взяла этот прибор к себе в руку, то он с лязгом вытянулся в длинное, испещреное надписями копьё. Оно оказалось таким тяжёлым, что едва ли не упало на меня. Однако я хоть и кряхтела, но все таки могла удержать его в равновесии, используя все свое тело.

— Вот это… аппарат… — выдавила я. Наконечник каплевидной формы сиял на остром кончике, а древко его выдавало причудливые угловатые формы из засечек, поставленных недругами.

— Нравится? — усмехнулась Дейя и одним пальцем помогла мне выровнять оружие по центру. Она придвинулась поближе и с нарочито ужасающим взглядом шепнула. — Этим крылатым копьем однажды тролль свои зубы чистил.

— Тролль?!

Я тут же со всей силы оттолкнула эту палку-ковырялку, и зоркая воительница тут же без труда одной рукой перехватила копьё, и оно свернулось в свой первоначальный вид, как бы подчиняясь хозяйке.

— Видела бы ты свое лицо, Лори, — посмеивалась эта змеюка.

— Да я сейчас сблюю! Не рассказывай мне такие вещи! — с отвращением нахмурилась я. — Ты лучше сложи куда-нибудь свои штуки, и пойдем кушать. Наверняка же проголодалась.

Но она, поставив свое оружие и броню на пъедесталы неподалеку, подошла и, наклонившись, повалилась на меня как шёлковое одеяло и сладко выдохнула. Ее губы прошептали как приятный ветерок:

— Я не голодна, Лори. Лучше давай побудем вот так немного…

И я держала ее столько, сколько она хотела. Сильная и отважная, она была воплощением лёгкого перышка — прекрасного, нежного в прикосновении, щекотящего своими ласками. Дейя никогда в силу своих возможностей не была со мной груба, более того, даже не приказы отдавала, а просьбы. Не было в ее лексиконе: "ты должна" или "тебе надо", а только кроткое "спасибо" в конце и ослепительная улыбка в виде безупречной награды.

— Эй, Дейя, ну не спи на мне! И вообще, тебе бы очистить свое тело от грязи, — сказала я, принюхиваясь. И правда, жара сделала свое дело. Даже такую прекрасную эльфийку опорочила гигиена. Все ж мы эльфы.

— М-м-м, — только промычала она лениво. — Отнеси меня…

От такой наглости я невольно хихикнула. Неужели эта стойкая воительница, перенесшая тяжёлейшие битвы, не может сама дотопать до источников? Или эта хитрюга ищет лишь повода, чтобы повисеть на мне, прильнуть своей любовью бархатной кожи, подольше насладиться ароматом цветущего артишока — еле ощутимого парфюма, который ей всегда так нравился? Она находила изящество там, где его никто и не ищет.

Делать нечего — я, взвалив на себя то ли груз ответственности, то ли чего похуже, направилась к купальне, отворив прочную арочную дверку, служившую нам для сохранения свежести и влаги в особо жаркие деньки. Здесь неустанно сверху вниз лился один сплошной поток речной воды, который проходил сквозь все этажи. Несмотря на то, что инженеры установили аж два фильтра: над головой и под ногами, это вряд-ли делало воду на последнем этаже такой же, что и на первом. Именно поэтому чем выше, тем элитарнее та или иная семья. Несомненно можно было использовать слив неподалеку, чтобы лить воду "вручную", но много ли кто откажется от удобнейшего душа?

Я, поставив Дейю наземь, попросила ее не поясничать, и она, устало качаясь, встала передо мной и потянулась всем своим телом вверх. Я с лёгкостью смогла снять ее сияющее платьице и наблюдала теперь только ее великолепную наготу. Несмотря на то, что тело ее было жилистым и оттого ловким и сильным, я испытывала ощущение, что прикасаюсь к весьма хрупкому и ранимому существу. Ее можно было сравнить с ангелом — опасным и в тоже время прекрасным. Извивающейся линией вырисовывались широкие плечи, а из них длинные до изящества руки. Ее молочные груди и бедра всегда были идеальными для меня: не совсем большие, не совсем маленькие, ровно такие, чтобы можно было аккуратно их сжать и ощутить всю полноту форм. Я испытывала к ним не какое-то зверское влечение, но желание ощущать что-то высшее, чувствовать не ее грудь, но ръяно бьющееся от страсти сердце и осознавать, что моя любовь откликается в ней.

Но когда я попросила Дейю повернуться и уже набрала из огромной бадьи воду, то чуть не выронила ковшик из рук. Я замерла в ужасе от ее спины, которая оказалась исполосована ярко выраженными багровыми линиями вместе с капельками свернувшейся крови. Кто же посмел совершить злодеяние над искусством?

— Дейя, твоя спина! Тебя били?

Она, чуть подождав, ответила, тихо так и совсем-совсем неохотно:

— Да, били. Но не переживай, регенерация все залечит.

У сильнокровок действительно хорошая склонность к восстановлению, некоторые даже имеют регенеративные стволовые клетки, которые могут отрастить оторванную конечность. Так мне рассказывал Имэмар.

— Но за что? Я не понимаю! Разве ты не победила? Скажи мне, пожалуйста…

Она старалась ради меня выдавить из себя правду, и я ценила этот ее смелый поступок быть откровенной со мною. Ведь эта истерзанная мученица ничем не обязана мне. И все же она призналась:

— Я колебалась. Не добила. Получила наказание. Меня хотели казнить за попытку дезертирства, но... почему-то помиловали.

Я не по своей воле начала злиться на нее. Кулаки мои сжались, а в груди пылало. Я была готова наброситься на нее и спросить, почему она такая бессовестная эгоистка! Что такого ей взбрело в голову, чтобы попытаться оказаться на столбе позора?

— Почему ты это сделала? — каждое мое слово было борьбой со своей неэльфийской сущностью. Я втайне умоляла ее о том, чтобы она поторапливалась с ответами.

— Раньше я видела только врага, мясо и кровь, которые насытят нашу священную императрицу. Но потом я осознала, что это такие же эльфы, как и мы, забавно, да? Тоже вызванные на поле боя против воли только для того, чтобы защититься. Лори, скажи мне, разве это правильно, что я лишаю жизни тех, у кого есть семьи? У кого есть банальное желание жить? Они такие же, как и я. Ты, наверное, будешь злиться, если я скажу, что хотела воткнуть в себя копьё и покончить со всем этим, но ты должна знать это, потому что только ты можешь хоть немного, но понять меня. Ты моя единственная отрада, и я правда не знаю, к кому идти за помощью.

Она говорила это вся сгорбленная и зажатая, как незрелая девственница, и как отъявленная грешница прятала лицо руками, но я слышала, как сквозь строчки срываются всхлипы. Тогда я обняла ее — не из жалости, но для того, чтобы просто быть рядом.

— Дейя, мне понятны твои чувства. Ты знаешь, что я, как слабокровка, не обладаю каким-то острым умом. Но мне кажется, что у войны нет морали. Она сама по себе ужасна, каждое ее проявление, и тут нет ничего прекрасного, с какой стороны баррикад не посмотри. Разве у тебя есть выбор? Или ты хочешь пойти и умереть ради своих принципов, но кому они сдались, когда дорогой тебе человек будет плакать? Война несправедлива, как несправедлив и мир, кто-то умирает, кто-то живёт счастливо. И мы с тобой были выбраны для того, чтобы именно жить счастливо, понимаешь? Так почему ты не хочешь использовать данную судьбой возможность? Разве это будет уважительно по отношению к тем несчастным? Они страдают за то, чтобы твоя жизнь была лучше, так почему же ты хочешь свести на нет все их усилия? Я прошу тебя, Дейя, наслаждайся этой жизнью, но и, конечно же, помогай нуждающимся, а если ты не в силах помочь, так и не жалей ни о чем, ведь зло это необходимо — без него не будет добра, как без ненависти не будет и любви…

Дейя вдруг выпрямилась и выглянула из-за белого плеча. На ланитах ее сохли два мокрых следа от слез, а глаза все ещё блестели как серебро.

— Ты… права… — сказала в последний раз сломавшимся голосом она и опустила веки.

Водою я смыла ее горе, и теперь не было ни единой печали, а только легкая дрожащая улыбка на лице от бодрящего душа. Я омыла ее всю и долго рассматривала бегущий вниз поток реки. После я вновь перевела взгляд на Дейю — она казалось мне отныне новой, более сияющей и прекрасной.

Когда она вышла из комнаты, я последовала за ней. Тщательно обтерев ее тело полотенцем, я принялась наблюдать за ее тяжёлым дыханием и большими ушками, которые всегда олицетворяли остроту и изящество ее боя.

— Ты права, — повторила она более уверенно и потянув меня за руки вперёд, заставила обнять ее за живот. — Быть счастливой, разве это грех?

— Конечно же нет. Это мне и хотелось тебе сказать.

У меня не было сил больше сдерживаться. Слишком долго, покорно и терпеливо я ждала тебя, окутанная мраком и одиночеством. Теперь же я сожгу все то накопленное внутри и окутаю тебя той любовью, какой клянутся в последние часы жизни.

Обниму. Сожму. И не отпущу.

— Что ты делаешь? — смутилась она, когда я начала нежно покусывать кончик ее ушка. — Нельзя же так… с козырей-то заходить.

Я обожала эти уши. Они так мило краснели и твердели от ласк, что это казалось лихорадкой, а не ее особым фетишем, слабостью, которой я любила пользоваться, чтобы раскрыть ее гордость, которой она прикрывала самые откровенные черты.

Она не сопротивлялась и в то же время пыталась сказать "нет", а получалось как всегда — сладостный и пошлый стон. Я облизнула ее левое ухо от шеи до самого кончика и принялась этот самый кончик мягко посасывать, помогая себе языком. Это вводило Дейю в невероятного букета эктаз, что она была не в силах стоять на ногах и повалилась на кровать. Но я ни на секунду не переставала и лишь продолжала упорствовать. Я начала по-настоящему кусать ее уши — именно то, чего она так желала. Я знала это по ее такой знакомой реакции: небольшой судороге по всему телу и подёргиванию мышцами живота, словно она пыталась извергнуть из себя что-то.

— Ох, Лори… — выдавила из себя Дейя. — Твои… зубки…

А мои зубки тем временем старались над очень тонким делом — маленькой гранью между удовольствием и настоящей болью. Я знаю, как она реагировала на последнее... Дейя не выносила того, что приносят ей тренировки или война. Только не от меня, только не здесь, только не сейчас.

— Недостаточно, — прошептала она своим потяжелевшим дыханием и рукой позволила моим пальцам прикоснуться к ее плоти, теплой, такой приятной и согревающей изнутри. Вместе с тем свежесть ее волос дурманила мой разум и заставляла напирать с необычайным рвением. — Какая же ты напористая, Лори... Прям все себе хочешь забрать…

Она уже не говорила, пела, вытягивая самый постыдные нотки. Лицо ее давно скривилось бесстыжей гримасе, но такой, какая бывает только у тех, кто знает, что такое принимать чувства. И она попыталась отдать мне их обратно, ураганом взаимной любви мы слились воедино. Она истошно вскричала, замерев в вытянувшееся позе и с дрожью замершей сиротки рухнула на кровать. Своими объятиями я попыталась унять ее.

— Тише, тише…

Я решила дать ей время на небольшую передышку и в это время сняла с себя все лишнее. Все, что мешало нам ощущать друг друга в полной мере. Я уже хотела было прикоснуться к ее телу языком, как эта недавно трепетавшая дева вдруг сделала мне удивительное предложение:

— Слушай, — робко говорила она, отводя взгляд и поджимая маленькие губки, покусывая их изредка и облизывая, — может быть "поцелуемся"?

— Ты имеешь ввиду…

— Да. Я одна тут получаю все, а ты ничего. Это нечестно, Лори. Я тоже хочу овладевать тобой, наслаждаться тобой и любить.

— Ну… — хотела возразить я, как увидела огонек в ее глазах и тут же прекратила.

— Это приказ, моя милая.

Ее ръяное желание овладеть мною действительно забавляло. Вот уж не думала, что можно приказывать так, чтобы тебе от этого было ещё и приятно.

— Слушаюсь и повинуюсь, госпожа… — покорно ответила я и, вся заведённая, ухватила ее за лодышки. Кончиком языка я провела от ее стоп до самых бедер, а затем закинула ее ногу себе на плечо и, плотно прильнув к ней, протянула к ней руку, чтобы соединить наши пальцы в замок.

Теперь мы одно целое, две души, меж которых лежит ядро нашей любви. И мы готовы раскрыться друг другу так, чтобы раз и навсегда дать понять, как сильно мы обе скучали. Как сильно мы нуждаемся в друг друге.

Неспешным движением я начала заниматься с ней любовью. Да, именно любовью, ведь это касалось теперь нас обеих, и каждая из нас участвовала в этом непосредственно. Теперь не было никакого "пассива" и "актива", были только ты, я и достойные каждой чувства. И как у меня язык повернулся отказать ей? Это ведь то, что я хотела показать ей — полноту наших отношений. Может быть не всегда будет получаться поступать честно в полной мере, но сейчас я хочу именно этого: двигаться, танцевать, петь и слушать твою песнь признания в любви.

Мы — маленький кокон, где нас прямо сейчас не тронет никто, не обременят никакие мысли. Я концентрируюсь на тебе, а ты на мне.

— Тебе... хорошо, Лори?

— Да, конечно, — выдыхая каждое слово, ответила я. — Двигайся, пожалуйста, немного быстрее, а то я не успею…

И когда настала кульминация, когда нахлынули чувства, как молния оцепенявшие наши прижавшиеся изо всех сил тела, мы из последних сил издали победный вопль и упали каждая в свою сторону. Наши сердца бились в унисон, наш смех переливался в забвенную радостную песнь.

— Это… было великолепно, — заключила Дейя.

— Справедливый вердикт, — выдохнула с облегчением я и подползла к ней под руку. — Но лучше бы мы занимались этим в спальне.

Низкое солнце освещало нас через окно маленькими назойливыми лучиками, которые казались цепочками. Они пытались нас утянуть куда-то вдаль, к небу, своим якорем надежды. Но мы были готовы. Крепко прижавшись к друг другу, мы были готовы верить в безоблачное завтра и ценить согревающее сегодня, чего бы нам это не стоило.

И мы больше не врём,
Мы больше не злимся,
Мы перья правды соберём
И улетим как птицы...