Что же ты наделал. В груди у Женьки все ухает вниз, будто резко дернули за ноги, и он падает на спину. Но, конечно, никуда он не падает, но ощущение такое, будто летит. На бешеной скорости, как тогда, ночью на Дэновской приоре. Он и отпустить Дэна никак не может, потому что кажется, что вот-вот разобьется, вместе со своими глупыми надеждами.

— Прости, я случайно...

— Хуя се случайно. Я чуть слюной не подавился, — бубнит Дэн, ошарашенно прикладывая пальцы к губам.

Вот теперь Женьке хочется орать, причем матом, всеми этими ужасными словами, которые обычно употребляет Дэн, хочется запрыгнуть на него, повиснуть на шее, впиться губами в ложбинку на плече, прикусить трапецию, оставить там свой след и материться, не затыкаясь, хочется сделать хоть что-то, только бы пережить уже этот ужасно неловкий момент. Чувство, словно машина зависла на краю обрыва: да падай уж скорее, не томи. Но эти голубые глаза с серыми окантовками — они не зло смотрят. Удивленно, шокированно — да. Женька знает этот взгляд, он умеет считывать эмоции на лицах людей, экспрессия в танцах и артистичная бабуля — та еще школа жизни. В районе солнечного сплетения грудь сдавливает, словно одним ударом ладонью оттуда выбили весь воздух: Дэн кладет руку ему на шею, поверх горла, сжимает несильно, скорее, пробуя, но рот у Жени все равно приоткрывается сам собой на болезненном вдохе, и тут же его затыкают, притягивая за шею к себе. Зубы клацают друг о друга — в этом поцелуе нет ничего ласкового, только странная агрессия, злость даже, отчаяние. Но Женьке все равно, потому что это Дэн теперь его целует, шумно выдыхая через нос и придвигаясь все ближе, пока их не вжимает друг в друга его рука, просунутая за спину. Женька поддается, хочет показать, что он не борется и не нападает — просто бери целиком, как есть, тебя тут давно ждут. Позволяет себе положить руку Дэну на щеку и нежно погладить большим пальцем по виску. Это помогает, но ненадолго, через две замечательно нежных секунды буря возвращается с новой силой. Снова хватает Дэна, на этот раз, сдавливая пальцами неверяще, — за плечи. Они такие крепкие, теплые, такие, как Женька и помнил по коротким касаниям в танце.

— Ни хуя не случайно! — наконец выдыхает Дэн, уткнувшись горячим лбом в его лоб. — Хуйня какая-то...

В последний момент уловив гомон приближающихся учеников, он успевает отпрянуть назад как раз за секунду до того, как оживает дверь в зал, и в помещение заходят трое. Губы и щеки у Женьки горят огнем, он спешно прикладывается к бутылке воды, коротко поздоровавшись с новой группой и делая вид, что выбирает треки в телефоне. Вся смелость куда-то сдулась, но сердце продолжает колотиться, как после танцевального марафона. А ему же еще целый час занятие вести... Как собрать мысли в голове? Как теперь говорить с соседом? Но Дэн уже исчез, стоило Женьке отвернуться.

Занятие проходит как в тумане, и только лишь за десять минут до конца, когда Женька ищет для группы быстрый трек, чтобы отработать доминиканские футворки, видит уведомление сообщения — от Евы.

«Твой сосед меня поймал на выходе» — почти час назад.

«Подвез до дома, поболтали. Позвони, как освободишься, Жень» — пять минут назад.

Мог бы и не просить номер, подруга каждый день и так тут. Что за глупая просьба вообще? Женька считает вслух ритм для группы на автопилоте, а в голове крутится тот самый вопрос соседа. Конечно, Дэн не совсем во вкусе подруги, ей обычно нравятся повыше и потоньше, такие жердочки с кучей фенечек на запястьях, которые до сих пор носят дреды и собирают в парке по вечерам толпу любителей ханга и джембе. Которые пишут стихи о несправедливости мира, читают Коэльо и обязательно задалбывают всех вокруг постоянным выстукиванием ритмов пальцами на всех доступных поверхностях. Такие цветы жизни на тонком стебле, повезет — согнутся к источнику, а не повезет — их самих нагнут, как парня Евы, Макса, которого родители отправили учиться в США по магистерской программе. И Женька умом-то понимает, что день, когда Ева наконец отпустит Макса и переключится на кого-то более «земного» — это лишь вопрос времени. А Дэн, в общем-то, не такой уж и плохой вариант: к звездам не стремится, но и у телевизора не валяется. Надежный и крепкий парень с убеждениями, доступное простое женское счастье.

То, каким образом Дэн вообще их танцами проникся, Женьке пока не очень понятно. В детстве бабуля водила его по музеям, на привозные выставки, и однажды он, десятилетний мальчишка, увидел там Куинджи и влюбился. Стоял, как завороженный, глядел на контрасты света и тьмы, впитывая каждую деталь, потому что напечатанные репродукции не могли передать всей палитры и вызвать в нем такую же волну эмоций, как оригинал. Но художником от этого он не стал, и только позже бабуля объяснила ему, что красота — вовсе не в пустыне, а в душе араба, который ее любит. Красивым вещам нужен тот, кто будет их ценить, любить. И если в самом том человеке не будет красоты, чувства близости, то как тогда он сможет ее ощутить. Значит ли это, что Дэна к нему в группу привело нечто большее, некий отклик, который нашли в нем Женькины танцы?

— Женя, у тебя все хорошо? — из раздумий в реальность его возвращает голос администратора Аленки. — Все уже ушли, ты идешь? Можем вместе такси вызвать...

Женька уже, кажется, минут пятнадцать сидит на полу, откинувшись спиной на зеркало, и смотрит на сообщение от Евы, не решаясь ей позвонить.

— Нет, спасибо, ты езжай. Я закрою.

Просто нужно пройтись. Зайти в маленький продуктовый возле дома, «25 часов», где втихую и после одиннадцати продадут бутылку дешманского вина. А, может, сегодня стоит поехать в бар? Принять дома душ, переодеться, покормить кота — котов — и свалить на всю ночь. Такое Женька делал только два раза в жизни. В первый это было почти сразу после похорон, он надрался, танцевал с незнакомыми девчонками и каким-то волшебством добрался под утро до дома. Во второй раз он познакомился там с бывшим.

Ну вот, хотя бы теперь есть некий план. Можно и Еве позвонить.

— Алло, Женечка! Ты чего так долго?

— Да ничего. Ты что-то хотела.

— Блин, твой Дэн меня сегодня напугал целых два раза! Представляешь, я в него даже тряпкой кинула! — смеется Ева в трубке.

— Подожди, какой еще тряпкой?

— Половой, технички нашей!

— За что?!

— Ну ты же его знаешь, он как сказанет что-нибудь, дурак такой! — в ее голосе слышится улыбка.

— Так он тебя подвез сегодня, значит.

— Да, я сначала напряглась, думала, сейчас опять свои дурацкие подкаты включит. Но нет. Он про тебя спрашивал.

У Женьки перехватывает дыхание, и ключ сигнализации со звоном падает из рук на пол. Спешно подняв его, трясущимися руками закрывает студию и стоит возле лифта в темноте. В кабине связь пропадет, а ему надо знать прямо сейчас.

— Что... Что он спрашивал?

— Ну сначала он спрашивал, почему я на вечеринках с парнями танцую, а на свиданки ходить отказываюсь.

— Знаешь, — фыркает Женька, — меня вот тоже этот вопрос всегда волновал!

Подруга игнорирует его сарказм и продолжает:

— Потом стал что-то про себя рассказывать, про какую-то свою девушку, с которой разошлись, потом спросил, почему раз у тебя девушки нет, я с тобой не встречаюсь. Мол, это все френдзона, и настоящей дружбы между бабой и мужиком не бывает.

— И ты сказала почему? Про Макса ему рассказала?

— Ну я ответила, а ты сам как думаешь?

В трубке повисает мхатовская пауза.

— Ну и?! Что дальше-то? Ева, ну не тяни, говори уже!

— Дэн решил, что тут два варианта. Первый — это что ты сам в меня влюблен и никого не подпускаешь. Я прям поржала.

— Это не самый плохой вариант, на самом деле.

— О, мое уважение! Второй вариант сам догадайся, какой, — голос подруги становится серьезным. — Жень, он что, знает, что ты по парням?

— Я надеюсь, что он подумал на первый, — вздыхает Женька. — Это все? Я пойду, а то стою тут в темноте у лифта.

— Ну да, я отшутилась, а он больше ничего такого и не спрашивал. Давай аккуратнее там, Женечка, что-то я за тебя переживаю. Меня хотя бы подвезли сегодня. Такси себе вызови, что ли, а то стемнело уже совсем.

Такси себе Женька так и не вызывает, да и пешком тоже никуда уже, видимо, не пойдет: на выходе из здания его дергает сигнал знакомой приоры, припаркованной в неположенном месте почти на пешеходном переходе. Снаружи беспокойно мигает аварийка, а водитель внутри опускает тонированное стекло и приказно машет рукой. Ноги сами несут Женьку к машине, руки открывают дверцу, тело безвольно падает на переднее сиденье, глаза встречаются с внимательным и хмурым взглядом Дэна.

— Разговор к тебе есть. Женёчек. Пристегивайся, покатаемся.

Вот так вот сядешь к парню в тонированную тачку, и больше никто тебя не увидит, думает Женька, пристегиваясь, и все минут десять дороги отчаянно молчит. В летнем воздухе витает запах озона — то ли из-за дождливой недели, то ли просто так пахнет гроза. Отношения он еще ни с кем и никогда особо не выяснял, с пацанами тем более не имел никаких стычек — популярность и успеваемость в школе обеспечили ему хорошую репутацию и уважение одноклассников, а в универе всем было уже глубоко наплевать друг на друга.

— Я котов не покормил, — зачем-то говорит Женька, и Дэн, словно вынырнув из размышлений, косится на него.

— Бомж до сих пор у тебя, что ли?

— Какой еще бомж?

— Ну беспризорник который. Второй пиздюк.

— А! Да, я его вчера к ветеринару возил вместе со своим, он, оказывается, молодой совсем, даже года нет. Они с Игорем теперь гоняются по квартире друг за другом.

— Ну и заебись.

— А куда мы едем? — рассеянно спрашивает Женька.

— Просто катаемся. На заправку сейчас заедем. Потом решим.

Дэн выходит, вставляет заправочный пистолет в бак и идет расплачиваться. Женька разглядывает свои руки, сидит неподвижно, но внутри его всего трясет, потому что неведение пугает. И особенно пугают внешнее спокойствие Дэна и его абсолютная серьезность. Решив вопрос с бензином, Дэн паркует машину в кармане у выезда с заправки, подальше от освещенных фонарями мест, и поворачивается к Женьке.

— Скажи, сосед. Ты мне точно не пиздишь?

— О чем? — Женька никак не может уловить его настроение: в темноте салона лица почти не видно.

— О себе, о чем же еще. Потому что если это прикол какой-то, то мне не смешно.

— Не прикол! Денис, слушай, прости, пожалуйста, если я тебя оскорбил, или как там у вас с друзьями принято...

— У нас с друзьями сосаться как-то не принято, — усмехаясь, Дэн пихает в рот сигарету и закуривает.

— И спать в обнимку тоже, да? — у Женьки аж мурашки по всему телу от своей внезапной храбрости.

— Иногда бывает, когда совсем в слюни. Но я до такого не ужираюсь. И с тобой, конечно, особый случай.

Дэн опускает окно полностью, чтобы сигаретный дым уходил быстрее, молча докуривает и щелчком отправляет бычок в кусты. Поворачивается к Женьке, и у того все внутри замирает.

— Значит, ты пидор?* С мужиками в очко любишь трахаться. Хуй сосать любишь.

— Да.

— Ну конечно, так я и поверил.

Женька закусывает губу, чтобы лицо не кривилось. Ему не страшно: если бы Дэн хотел его побить, то уже наверняка побил бы. Только страшно обидно, когда личные предпочтения в сексе люди называют такими грубыми словами, словно принижая других и стараясь поставить себя выше. Про связь с женщинами тоже можно сказать «долбиться в пизду», «оприходовать кобылу», а сосать чей-то хуй одинаково могут любить люди обоих полов, тогда почему, стоит делу дойти до этого самого действия, даже ярые моралисты с радостью его подставляют и глаза закатывают от удовольствия.

— Пиздишь ты, Женёчек. У меня чуть разрыв шаблона не случился сегодня. Никогда не поверю, что ты голубой.

— Думай, что хочешь, Денис.

— Да чё тут думать? Я-то решил, мы по-соседски скорешились с тобой. А ты у нас приколист, оказывается. Издеваешься надо мной, смешно тебе, значит, что я в твою группу приперся девчонок танцевать? Давай тогда его заставим перестать на них смотреть вообще и в пидоры запишем! Докрутился, блядь, задницей своей.

— Я очень рад, что мы с тобой соседи, что ты пришел в мою группу. И уже перед тобой извинился. Ну что мне еще сделать?

Дэн закрывает окно. Разворачивается к Женьке и придвигается ближе — между ними только торпеда с рычагом передач, но руку можно легко положить на колено и не только. Когда Дэн ладонью мягко, но настойчиво вдавливает его в сиденье и нависает сверху, к Женьке наконец подступает страх: сосед смотрит странным тяжелым взглядом, и в сгустившейся черноте ночи его голубые глаза кажутся темнее на несколько тонов.

— Поцелуй меня, только нормально. По-вашински.

— Это как?

— Ты голубой или нет? Как у вас там между собой обычно принято? Че, слабо? Валяй, Женёчек. Научи своего соседа, ты ж такой хороший учитель.

Женя решает, что хуже уже точно не будет, что он уже и так испортил все, что можно было испортить, загнал себя в угол и других путей отступления у него нет. Надо ставить точку, чтобы сосед разок съездил ему по лицу, а потом просто игнорировал бы, как страшный сон, как бомжа, который даже не кот. Если повезет, он просто высадит его здесь, как жвачку изо рта выплюнет — и все. После этого точно точка.

— Денис, закрой глаза, пожалуйста. Мне сложно, когда ты так смотришь.

— А в зале тогда чё, легко было? — горько усмехается Дэн. — Ах, да, там же случайно вышло! Ладно, шутник.

Дэн откидывается обратно на спинку своего кресла, шмыгает носом и закрывает глаза. Вот он, тот самый момент, надо запомнить его, как следует, чтобы потом, сидя дома в обнимку с котами, забыть все остальное и просто уничтожать себя в одиночестве в пустыне собственной души. Женька застревает на этих скулах с росчерком румянца, на чуть приоткрытых губах, с которых срывается легкий вздох, когда Женька пальцами нежно касается щеки, а потом будто заправляет Дэну прядь волос за ухо — хоть и волос у него особо нет, Женька все равно продолжает мягко, бережно гладить по виску, спускается по шее, обхватывает сзади и вдруг единым порывом тянет к себе, к губам. Опираясь второй рукой о колено Дэна, теперь уже Женька нависает над ним, приковав его к водительскому сиденью, ищет губами одобрения, нет, хотя бы не испуга — нежно, но настойчиво признается влажным языком по губам, прихватывая, оттягивая их, как бы просясь внутрь. Дэн дышит прерывисто и часто, и Женька его прекрасно понимает — сам чуть не задыхается, свободной рукой скользя по шее к плечу и обратно, хочет запомнить как можно лучше все свои ощущения: какое крепкое и теплое тело под ним, какие на вкус его губы, какой забавный и щекотный ежик на голове, как Женьке самому щекотно становится, когда Дэн проводит пальцами по его шее...

— Ха? — на секунду Женя отрывается, удивленно перехватывая взгляд широко распахнутых глаз напротив, а потом Дэн второй рукой притягивает его к себе за поясницу, заставляя развернуться спиной к двери и плюхнуться задницей на его колени.

Руль давит в бедро, тело едва умещается, приходится правой рукой обхватить Дэна за плечи, чтобы... Целоваться дальше? С языком? Да, с языком. Да еще как! Не жадно, но и не смущенно, а как в лучшей из своих фантазий — целоваться. Так, что в ногах слабость, а в голове — туман, будто не ел полдня. Как будто еще никто и никогда так горячо не дышал прямо в рот и не причмокивал так сладко, давая легкую передышку, а потом снова не вторгался языком внутрь, ловя там его язык, кружа вокруг и почти срываясь с дыхания на тихие стоны. Не отрываясь от его губ, Женька скользит рукой ниже по плечу, нащупывает под футболкой Дэна его живот, залезает указательным пальцем под резинку мягких спортивок и двигает им туда-сюда слева направо, не решаясь идти дальше, а только одним жестом желая показать, что готов. Он всегда готов к исполнению своей эгоистичной фантазии, хоть ночью разбуди. Но Дэн мягко сдвигает его руку выше себе на грудь, крепче сжимает в объятиях, а когда его дыхание становится тяжелее, одним махом, подхватив под задницу, перекидывает Женьку обратно на сиденье справа. В глаза больше не смотрит — избегает, молчит, только красные уши и щеки говорят, что поцелуй был. И был слишком хорош. Возможно, Женька чуть-чуть перестарался на эмоциях.

— Пристегнись, — единственное слово, сказанное очень тихо.

Дэн заводит машину и выезжает на трассу. Через десять минут сосредоточенного молчания в окнах начинают мелькать знакомые пейзажи — окружная дорога, эстакада. Женька смотрит на тахометр — обороты зашкаливают, а стрелка спидометра отчаянно приближается к ста восьмидесяти. Вжавшись в кресло, поворачивается к Дэну — на дорогу, темную, мрачную, словно бездна, ему смотреть дурно. А Дэн будто застыл, только четко переключает передачи, когда ускоряется, и несется в эту бездну с отчаянием на лице. Женя комкает в кулаке штанину, ему срочно надо найти точку опоры, молчать плохо, но говорить еще хуже — мало ли, какая реакция будет на такой скорости.

— Что, страшно тебе, Женёк? — не отрывая взгляд от дороги, вдруг спрашивает Дэн.

— Если ты не планируешь влететь куда-то, то уже нет.

— М-м. Ясно. А мне вот страшно — пиздец.

И тут у Женьки в голове вдруг будто наступает просветление, как в «Лунную ночь на Днепре», когда сияние Луны вдруг заливает небо и отражается в глади воды. И все становится понятно. Понятно и... легко. Женька кладет ладонь на колено Дэна и улыбается.

— Ты так только хуже делаешь, ты же в курсе?

— Да.

Поля пустырей по бокам от трассы плавно переходят в куцые посадки, следом — в редкую лесополосу, ближе к окраине города Дэн сбрасывает скорость и снова паркуется на пыльной земляной обочине. Мотор не глушит. Женька замечает, как на его щеках играют желваки, а руки сдавливают руль до скрипа. Вдруг Дэн резко срывается и выскакивает из машины. Отстегнувшись, Женька тут же бросается следом, чувствуя, что если не выйдет, то волшебство закончится, ведь он не должен сидеть тут один и ждать, пока Дэн сам к нему придет. Дэн ведь уже столько раз, сам того не ведая, делал первые шаги, а Женька все боялся. Но теперь — все. Все можно.

Огибая машину и спотыкаясь в темноте по рыхлой земле сбоку от дороги, Женька ловит Дэна в объятия. Фары слепят или это слезы — не понятно. Женька натыкается на незажженную сигарету во рту у Дэна, выкидывает ее, и снова их губы пляшут друг с другом, медленно разгоняясь. Дэн задает ритм, Женька подхватывает, чувствуя, как его спину гладят крепкие руки, притирается ближе всем корпусом и в каком-то безумном порыве выдыхает:

— Обмотаюсь радужным флагом и буду каждое утро играть тебе «голубую луну», тогда дойдет? И да, я трахаюсь с мужиками в очко и люблю сосать хуй.

— Не смешно, сосед, — урывками бросает Дэн между поцелуев. — И материться тебе не идет вообще.

— Тогда тебе надо заткнуть меня, чтобы я больше не матерился. Что ты там говорил про пиздаболов... — Женька смакует эти непривычные слова на языке, — которых в рот ебут?

Сползает ртом по шее Дэна, балдея от того, что наконец может в нее уткнуться, совсем осмелев, лезет руками под футболку, а щекой уже потирается о бугорок в паху, дрожа от предвкушения и нереальности всего происходящего.

— Сто-о-оп, — опомнившись, Дэн выдергивает его обратно с корточек и ставит на ноги. — Ты чего удумал? Это ж выражение такое, Жень, ты вообще не алё?

Женька чувствует, что он и правда абонент не абонент, что плывет и сейчас может сделать вообще все, что угодно. Заглядывает Дэну в глаза, улыбаясь, проводит по его щеке пальцами.

— Ты мне нравишься, — шепчет Женька.

— Я понял. Только не матерись больше, тебе это не нужно.

Ночной свежий воздух пьянит, тишина и гулкое рычание мотора немного приглушают стук сердца в груди, но от избытка чувств его все равно потряхивает, приходится уткнуться лбом Дэну под подбородок и вдохнуть его запах, только это не особо успокаивает. Прижавшись к нему, Женька слышит, как там, в грудной клетке, тоже слишком сильно и громко бьется сердце. А может, оно всегда так бьется? А когда на затылок ему ложится мягкая тяжелая ладонь, это уже становится не важно.

— И никаких тебе других мужиков, ясно? Только баб вертеть и только на танцполе. Все, домой поехали.

-------

* Автор считает слово "пидор" оскорбительным и неприемлемым для использования, но в данной работе оно будет показывать, как меняется Дэн.