Аниаллу оказалась права: после разговора по душам переносить выходки Такрен стало намного легче. Фай по-прежнему вела со своими бриаэлларскими гостями – вместе и поодиночке – донельзя странные беседы, донимала их безумными вопросами, подчёркнуто неохотно делилась информацией и поручала им оскорбительно нелепые задания, но это уже не могло вывести их из равновесия. Ночами, анализируя крохи выуженных из перебранок Фай и Мейва сведений, Анар и Аниаллу составляли списки персон, с которыми они могли бы связаться через голову Такрен: насколько бы важным ни казалось им проникнуть в её планы, прекращать поиски Делии и харнианцев они не собирались.

Увы, для Анара передышка оказалась недолгой. В его освободившуюся от большей части тревог и сомнений голову хлынули видения. Он тонул в грёзах – во сне и наяву. Короткие и длинные, чёткие и размытые, они наслаивались друг на друга, причудливо смешивались с реальностью, то почти истираясь из памяти, то вспыхивая с новой силой.

Анар не мог понять, что провоцировало их появление. Желая взять их под контроль, он принялся вести дневник, записывая и зарисовывая всё, что удавалось запомнить. Особое внимание, конечно, уделялось тому, что имело хоть какую-то связь с их миссией. Дав имя сну или ограничившись прочерком, Анар перечислял эти точки соприкосновения, надеясь постепенно нащупать логику происходящего.

Первый из записанных им снов был снабжён метками «Фахзи + нити/Швея(?) + сажа/огонь». В нём Анар смотрел откуда-то с потолка пещеры на её тускло освещённый пол, расписанный удлинёнными угольно-чёрными силуэтами. Что-то в их пропорциях заставило Анара подумать, что перед ним тени. Тени, отбрасываемые невидимыми для него существами, созданиями из другого пространства или времени... Но это наваждение быстро схлынуло. Стоило Анару приглядеться хорошенько, как он понял, что у силуэтов есть объём и неприятный глянцевитый блеск, точно фигуры спрессованы из хлопьев жирной сажи.

Послышались шаркающие шаги, и в поле зрения Анара вступила старуха Фахзи, ставшая для него привратницей Лэннэс. Её сопровождал всё тот же худосочный парнишка, державшийся на ногах немногим лучше, чем она.

– Видишь, как нехорошо? – ткнув клюкой в один из силуэтов, спросила старуха. – Иногда, мой птенчик, залатать прорехи нельзя. Можно только всё распустить и связать заново.

Тут она нагнулась, немного помяла сажу пальцами и вдруг ловко скрутила из неё нитку.

– Вот и всё, что тут можно поделать. Но ведь и это немало. Мы с тобой существа скромные, незначительные, но тоже вносим свой вклад и тем счастливы. Неленивый ум, неленивые руки, полезное дело – что ещё надо? – бормотала она, всё прядя, прядя и прядя свою нить, и фигура у её ног таяла полосами, словно распускающийся старый свитер.

Пару раз Анару мерещилось, что странная пряжа под пальцами Фахзи вспыхивает красным, точно язык магмы мелькал в трещине остывшей породы. Но это ничуть не смущало ни саму старуху, ни её спутника, который притулившись на куче скальных обломков, кивал в такт словам Фахзи, не глядя, но очень ловко пришивая заплату к замызганной штанине...

В другом сне, помеченном «огонь/харнианцы(?) + сливояблоки + Швея(?)» и повторившемся уже три раза, Анар стоял у стены, покрытой яркой абстрактной росписью (в его интерпретации – сотнями сотен закопчённых стеклянных сосудов, полных жидкого огня). Постепенно его глаза привыкали к полумраку, и он начинал понимать, что изображения были вовсе не нарисованы на камне, а вышиты на нём, как на отрезе тёмной кожи, натянутом на огромные прямоугольные пяльцы.

Анар подходил к стене, чтобы убедиться, что зрение его не обманывает, пытливо ощупывал шелковистые нити и рано или поздно натыкался на округлый разрыв в этом диковинном полотне. Пальцы алая проваливались в округлую выемку размером с полкулака. Изнутри её выстилало что-то бархатистое, густо-фиолетовое, нежное и чуть влажное. Кожа. Кожица. Точно у сливы.

В тот миг, когда Анар осознавал это, его пронзало ощущение внутренней пустоты, беззащитности, утраты, одиночества. Стена начинала расходиться надвое, в лицо Анара било жаром, но он не успевал рассмотреть, что за ней, скорчившись от невыразимых тоски и боли.

На этом сон заканчивался. И на смену ему приходило или новое головоломное видение или не менее странная реальность с бессмысленной беготнёй по Лэннэс и измывательствами Фай.

Такрен была частой гостьей его снов – в первую очередь, эдаких комических кошмаров, в которых она жаловалась на него разномастной мебели: поносила его ограниченность перед рогатой вешалкой для плащей, вопрошала этажерку, как Бесконечный может благоволить такому жалкому слизняку, не способному поставить перед собой мало-мальски достойную цель, и делилась с банкеткой сомнениями в собственной адекватности – из-за сумасбродного решения дать Анару шанс проявить себя в Лэннэс.

А ещё Фай умирала. Практически каждую ночь она гибла у него на глазах. Трудно было сказать, от чего именно – от оружия, яда, экзотического заклинания или просто угодив под обвал. Её одежда, снаряжение, клочок окружающего пейзажа, приоткрытый Анару сном, всякий раз были иными. Неизменными оставались две вещи – выражение свирепого упрямства на лице Такрен и чувство снисходительной, даже чуть брезгливой жалости, каковую, вопреки всякой логике, она ему внушала.

К счастью, в последнем сне, за конспектированием которого Анар решил скоротать время до назначенной встречи с Ирсоном, обошлось без Фай. Оставив её и Мейва пререкаться по поводу расстановки мебели, Анар уселся за стол в комнате Куцехвоста и раскрыл тетрадь.

В этом сне он видел себя маленьким бледнокожим мальчиком, стоящем в толпе, обступившей бирюзовый обелиск. Бока монумента, дырявого, точно кусок сыра, унизывали гирлянды корзинок и авосек. К самым крупным отверстиям вели металлические желоба, внизу уходящие в выстланные лэнэссеровым пухом ящики. То один, то другой безднианец срывался с места, чтобы поправить какую-нибудь деталь этой шаткой конструкции. Все напряжённо ждали чего-то.

– Уже совсем, совсем скоро, – наклонился потрепать мальчика по волосам пожилой мужчина.

– Деда, а бывает, что они не приходят?

– Нет. Если бы у тебя были часы, ты бы мог их по ним проверять. Вон, смотри на дядю Костореза! – развернул он внука вправо, где тучный мужчина резко поднял шестипалую руку и принялся загибать на ней пальцы. – Посчитай-ка!

– Пя, четыре, три, – покорно заговорил мальчик, – два, один!

Отверстия в обелиске вспыхнули золотистым огнём, и из них хлынул целый водопад округлых, закрученных спиралью раковин. Толпа разразилась радостными криками, почти заглушившими глухой стук от падения её добычи. Но с места никто из пещерников не двигался, и, как выяснилось, не случайно. Возникнув точно из ниоткуда, стайка вёртких падальщиков облепила обелиск и тут же отпрянула, унося с собой раковины. Мальчик закрутил головой и вдруг присел, испугавшись раздавшихся со всех сторон воплей боли.

– А ты не воруй, – назидательно заявил его дед, указывая на одну из катающихся по земле тварей.

Её тощая лапка раздулась, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, пасть сочилась розоватой пеной.

– Да пропустите же меня, пустите, окаянные! – проталкивался через толпу дядюшка Косторез, ловко неся на голове стеклянную банку с присохшими шапками укропа.

Отпихнув издыхающего воришку сапогом, он накрыл банкой ракушку, жабой прыгающую у его ног и, ловко подпихнув под горлышко крышку, крепко закрутил её.

– Что ж там такое, деда? – наконец осмелился спросить мальчик.

– А дядя сейчас тебе покажет. Э-ге-гей!

Косторез явно был рад сбагрить кому-нибудь липкую банку. Дед принялся что было мочи трясти её, краем глаза наблюдая за борющимся со страхом внуком, и через несколько секунд из раковины выскользнуло крупное, с ладонь длиной, насекомое, будто выдутое из алого стекла.

– И там такие во всех?

– Да. А если повезёт, то и по нескольку.

Дед открыл крышку, сунул защищённую перчаткой руку в банку, ловко свернул насекомому шею и протянул его внучку. – На-ка!

– Страшное.

– Но вкусное и для магов очень полезное. – Он порылся в кармане, вытащил стеклянную соломинку с заострённым концом и ловко воткнул её в раздутое брюшко. – Пробуй, пока не испортилось!

– Но они же ядовитыи, – протянул мальчик, косясь на жутковатое жало, темневшее всего на пару пальцев ниже. – Мы можем потравиться.

– Это ты верно сказал, что можем. Если будем с тобой дураками, пихнём эту штуку целиком в соковыжималку и выпьем всё, что из неё вытечет. Но мы же с тобой не дураки, правда? Настоящие потомственные безднианцы, которые знают, что ко всему нужно подходить с умом. Во всём есть и вред, и благо. Главное, отделить одно от другого и взять только то, что тебе на пользу. Понимаешь?

Мальчик кивнул, но приложиться к соломинке так и не решился, во все глаза разглядывая обитателя раковины. Брюшко насекомого походило на изогнутую, пузатую, заострённую книзу пробирку, заполненную кровью. На конце его сочилось ядом крючковатое жало. Плоскую, широкую голову покрывал блестящий чёрный панцирь. Края массивных серпообразных жвал смыкались, образуя почти идеальное кольцо. «О» или, скорее, «0». Крылья и лапки были настолько прозрачными, что глаз едва различал их. Грудь же насекомого казалась плотно обмотанной чёрной проволокой. Или прядью чьих-то толстых, жёстких волос.

Утром от этой ассоциации Анара почему-то обдало холодом, замутило и немедленно вышибло в реальность, где его тут же, так и не дав ничего толком обдумать, прибрала к своим когтистым рукам Фай. Теперь же он наконец мог как следует...

– Они клюнули! Иди скорее сюда! – раздался из гостиной окрик Мейва.

«Не мог», – проворчал Анар, захлопывая тетрадь.