10:14 РивГош создал(а) группу «Чат сучат»

10:14 РивГош:
всем здрасьте

10:15 Олололя:
приветик

10:16 Капля:
доброе утро) давно надо было сделать

10:16 sssssanyok:
даров

10:16 Сёмаизвержение:
кто все эти люди

10:17 Чернов:
это голоса в твоей голове

10:17 Сёмаизвержение:
ЪУЪ
ах они

Короче, Гоша с Анькой создали общую беседу в телеге, и теперь там уже только за полдня накидано триста сообщений. Обожаю скроллить, особенно скроллить людей, в частности Гошу. В основном там мемасы, что-то про школу, Оля зачем-то пишет голосовухи, которые я зачем-то слушаю, хотя там ничего нового: физичка опять докопалась до цвета волос, тетя Люба не разрешает на майские остаться одной дома, тесты задолбали... Все солидарно соглашаются. Оля младше нас на год, но загоны у всех одни и те же. Санёк спрашивает, кто забыл в его квартире свою вставную челюсть и шлет фотку рандомного зубного протеза в стакане. А в личку я от Сёмы получаю другое.

10:18 Сёмаизвержение:
а можно мне оставить только один голос в голове?
твой)
мне очень понравилось вчера

Не знаю, что ему написать, мы же увидимся после уроков. Но я теперь так ссу, что собрался делать это при Сёме, даже не знаю, что хуже: позориться одному перед незнакомой тетей или еще и перед Сёмой, хотя есть ещё более ужасная вещь, которая меня пугает. Знаешь, меня тут позвали потрахаться, и мне надо прикупить гондоны, кстати, я завтра иду к Оле. И можно сразу подставить морду для кулака, наверное. Хотя Сёме, в общем-то, не должно ли быть по барабану на это? Я же ее парень, а не он. Он вообще. У него вообще. Пусть своему парню такое высказывает, короче. Думать об этом почему-то неприятно, даже не знаю почему. Просто вроде и пофигу, с кем он там и что, но бесит, так что я даже рад, что у него никого нет. Но шестой не-девственник не дает мне покоя все утро, благо, Гоша в этот раз замутил что-то покруче вулкана из кетчупа. Сидит теперь сбоку молча до последнего урока и тихо давится от ржача, общаясь со мной исключительно через смартфонную телепатию.

***

Дверь в Сёмаизвержение открывает чернявая девчонка, видимо, Сонька.

— Привет, плейстейшен, — киваю ей.

— Привет! — она смешно запрокидывает голову и пялится на меня такими же серыми глазищами, как у брата, прищурив один и ничуть меня не смущаясь. Семья монстров-экстравертов, не иначе. — Проходи, — говорит Сёмина мини-копия и потом громко орет, отвернувшись в коридор: — Сё-ём! Выходи уже давай, к тебе тут пришли!

Под ногами материализуется черный пушистый кот, обнюхивает кроссовки и потирается волосатым боком о мою ногу, глазами будто умоляя взять его с собой из дурдома. Сонька проводит меня до Сёмской комнаты, поясняя, что хозяин застрял в сортире, и убегает на кухню ставить чайник. Комната у него длинная, как прямая кишка. У окна стол, вдоль стены — диван с теликом, один напротив другого, в углу шкаф. На дверном косяке — зазубрины, у самой верхней подписано куриной лапой «С1», а пониже — «С2». Первая эска пока лидирует, второй до нее — расти и расти. Накастовав из рюкзака ручку, прислоняюсь к крашеной деревяшке и тыкаю отметку над своей макушкой — вам обоим теперь есть куда стремиться, ребятки. «В» получается сантиметров на пять выше: выкуси, так сказать. Надеюсь, меня за это потом не четвертуют — я предпочитаю гуманные способы умерщвления людей, типа эвтаназии. Прохожу внутрь комнаты, плюхаюсь на диван, закинув ноги на подлокотник, и вытаскиваю из-под головы блютус-наушники, которые не заметил. Там в наушниках что-то шумит фоном, поэтому ничего лучше, чем напялить их, я не придумываю, погружаясь внутрь Сёминой головы. Боже правый, а он ведь и правда слушает Ариану Гранде! Или это плейлист сестры? Но следом за сладенькой Арианой начинает играть The Weekend, и я немного расслабляюсь, даже глаза закрываю, улетая вместе с группой в электронные глубины подсознания. «У-у-у, айм блайндед бай зе лайтс», звучит в наушниках — киваю в такт, но вдруг дергаюсь, потому что кто-то резко трогает меня за ногу. Это Барсик, чтоб его пушистая морда треснула, запрыгнул мне на колено и устраивается поудобнее, подобрав под себя лапы. Ладно, че, пусть будет — бесплатная грелка с моторчиком. Маман мне кота никогда не разрешала, аргументируя тем, что коты, оказывается, какают. Блин, мама, все какают! Но убирать за котами хотят не все, считала маман, поэтому количество котов в моей жизни до сих пор примерно как количество сексов.

— Э, слышь, спящая красавица! — Прилетает мне по плечу явно не от кота. — Ты чай со слоном будешь или с крокодилом?

— С мимокрокодилом, — улыбаюсь, не открывая глаз, и тут же получаю щелбан по лбу вместо рукопожатия:

— Не обзывайся.

Через пару минут Сёма возвращается с двумя чашками чаёчка, и я все же снисхожу к нему, открывая глаза, чтобы лучше его видеть, и спуская наушники на шею, чтобы лучше его слышать.

— Как дела? — начинаю я с простого. Чай слишком горячий, сразу не подступишься.

— Да так, — Сёма пожимает плечами. — Заебли немного в шараге.

— Надеюсь, хоть с резинкой ебли? — фыркаю зачем-то в чашку, и там булькает заварка.

Сёма резко прищуривается и молча пялится, как будто я сейчас не типично пошутил на нашем с ним языке, а прочитал какой-нибудь трактат на древнегреческом. Ну все, капец.

— Нет, блядь, в файлике, — огрызается он. — Натянули на мой курсач и засунули его в одно место.

— Это называется мультифора, — зачем-то уточняю я, вызывая Сёмин внезапный смех. Спасибо человеку, который изобрел Капитана Очевидность, ведь им так легко прикрыть свой тупизм.

— Чернов, ты меня поражаешь. Только с тобой от файлика до мульти-пульти всего одна секунда.

— Ага, — киваю рассеянно и, пока он улыбается, все же решаюсь: — Слушай, Сём... а у тебя уже было?

— Что было? — переспрашивает Сёма, и я сразу чувствую себя кретином.

— Ну... это. Мульти-пульти.

— Не понимаю тебя, Чернов.

Блядский Сёма, какого хрена ты включил тормоз именно сейчас, специально ведь включил! Бесит до ужаса.

— Сексом уже трахался, блядь, Сёма?!

— Да, а что? — прищуривается хитро, но лицо почему-то мрачнеет, как будто я спросил некую лютую дичь.

— С Олей?

— Чернов, ты дебил? Нет, конечно. Как тебе такое вообще в голову пришло. Придурок.

— А с кем?

— Ну с парнем там с одним.

— С каким?

Он вскакивает с дивана, сдирает с меня наушники и начинает ходить по своей тоннельной комнате туда-сюда, складывая вещи.

— Какая, на хер, разница! Ты его не знаешь. Вас что, познакомить? Нашел, что спрашивать! Тебя не ебет, что ты спрашиваешь это у ...гея? — Слово «гея» он произносит еле слышно, почти шепотом, оглядываясь на закрытую дверь комнаты.

— А как же та шутка про пять девственников...

— Я пьяный был, забей вообще. Тебе чего приспичило узнать?! Как педики в очко ебутся? Так же, как и все! Вставил, кончил, вынул. Писец откровение, да? Открываешь гугл, вбиваешь запрос, профит! И еще дрочат друг другу и сосут, что, хочешь попробовать? Ты за этим ко мне приперся? Сука!

Я до этого момента не знал, что Сёма, как и мои предки, умеет орать шепотом, еще и швыряя гарнитуру на стол. Бля. Он такой вдруг злой, что я теряюсь. В комнате сразу минус четыреста пятьдесят один по Фаренгейту. Сижу как дурак и пялюсь на него, не зная, что сказать, будто все слова скомкались во рту и провалились до пупка, сжавшись там в тугой узел и перекрыв диафрагму. Даже уже не хочу ничего. Может, сделаю себе коробку побольше и спрячусь в ней от этой глупости. Разглядываю его синие носки на линолеуме, потом свои — черные, собравшие кошачьи волосы с пола и замершие в ступоре. На всякий случай, шевелю пальцами ног, чтобы проверить, что я не окаменел тут от его жесткого взгляда — чувствую прям, как прожигает на моем лбу дырень рядом с заживающим побледневшим пятном от недавнего прыща. Усилие, Чернов. Поднимаю глаза на Сёму:

— Ты чего, Сём? Я просто спросил.

— Ничего.

Плюхается рядом со мной, откидываясь на спинку дивана.

— А Оля знает? Ну, насчет твоей темы.

— Конечно, знает. Только она и знает. И ты еще теперь.

— А в семье? — уточняю, потому что мне правда важно, как бы отреагировали на это родители.

— Отец в курсе. Но он с нами давно не живет, он в Москве. Там такого насмотришься, что уже ничему не удивляешься.

— Например?

— Ну, — усмехается Сёма, косясь на мои руки, — там с маником как у тебя каждый второй.

Сёма рассказывает, как ездил к отцу прошлым летом, а я молча слушаю и держусь, чтобы не спросить, почему он с ним тогда не живет, раз там так круто, валил бы туда. Хотя если бы он жил там, вряд ли мы бы встретились в трясущемся автобусе в жопе мира. Я пялюсь на свои пальцы с облупившимся черным лаком и пытаюсь прикинуть, считал ли Сёма в натуре, сколько там пацанов с крашеными ногтями ходит? Как он вычислил это среднее арифметическое и значит ли оно, что я в нашем Зажопинске не такой уж и уникальный. Типа таких, как ты, Чернов, в белокаменной пруд пруди, так что не выпендривайся. Сразу хочется возразить, что таких, как ты, Сёма, там тоже предостаточно, чего тогда не валишь туда? К парням к этим своим. Я к нему приперся с душевной болью как к презервативологу первой категории, а на меня тут еще и с какого-то хера наезд не пойми за что. Просто спросить уже нельзя... Я же ему рассказываю, как мы гуляем с Олей, пусть и не в деталях. Да какая вообще разница, парень там или девчонка! Аж в висках застучало. Он вроде уже успокоился, а я только начинаю беситься.

— Че притих, Чернов? Стремно, да?

— В каком плане?

— Тебе не мерзко?

— Нет. Мне печально. Я почти разочарован.

Сёма издает удивленный смешок, и я поясняю:

— Ну мы же все время шутки юмора шутим на гейские темы, ты мне все время то про дрочь, то про минет втираешь какую-то дичь, а нормально поговорить, получается, не можем.

Сёма трет глаза, издавая едва слышное «бля», и мне вдруг думается, а что если ему это все так же кринжово, как и мне? Ну вообще я его, конечно, понимаю: шутить несомненно легче на любую тему, хоть про чернуху, хоть про говно. Не знаю, как бы я себя повел, если бы меня между делом спросили, типа, Вова, а с кем ты там на досуге проверяешь свой клуб романтики на наличие алмазов? Протягиваю Сёме кулак, ведь в настоящей мужской дружбе все решается с помощью кулака:

— Пис?

— Дец, — отвечает он, ударяя по нему своим. — И о чем ты хотел поговорить?

— Да так, херня...

Отстраненно тереблю кота, улегшегося возле подлокотника. Он еще лапой там зацепился и сверху на нее голову положил, забавно. Сёма фыркает, прихлебывая остывший чай:

— Ну конечно. Давай, выкладуй свою херню.

Я немного нервничаю, совсем немного. Оглядываюсь на дверь в надежде, что за ней не стоит Сонька, решившая вдруг подслушать, о чем еще, кроме пары каток в онлайне, музле и уроках, могут разговаривать два половозрелых пацана в расцвете пубертата. Пожалуйста, босподигоже, дай мне сил выдержать, если Сёма начнет ржать. Хотя какое-то заднеприводное чувство ласково, до мурашек по позвонкам, шепчет, что не начнет. Его реакцию вообще теперь невозможно предугадать. Но если уж он настроился — вон даже ноги под себя подобрал, усевшись по-турецки, словно я ему сейчас стану вещать сказки тысячи и одной ночи — значит, собрание неанонимных дрочеров можно официально считать открытым.

— Тебе было больно в первый раз? — Головы к нему не поворачиваю, но слышу, как он давится чаем.

— Что?!

— А что? Мне ты можешь сказать, я не буду над этим смеяться, правда... Мне правда надо знать.

— Так, стоп. Чернов, — Сёма делает паузу, чтобы откашляться, — ты что, думаешь, раз я гей, значит, я снизу, что ли? О, боги.

О, боги. Я что, правда так думаю?!

— Нет, я... Пытаюсь понять, каково это, когда в тебя засовывают член в первый раз и все такое.

— Погоди, а что ты собрался делать?

Бля-бля-бля-бля-бля... Я не могу это сказать вслух, просто не могу. Это так смущает. Меня. Смущает. Хорни Чернова, ну докатились, блин. В пятом классе на уроке музыки я на парте написал «секс по телефону» и номер одноклассника, который меня больше всего доставал, все еще продолжая упорно обзывать дрисью, но я как-то не учел, что он был сыном нашей биологички. То есть, технически, я написал номер Анны Леонидовны, и это, как говорится, был просто эпик фейл. Музычка устроила целое детективное расследование, сводила меня к завучу и в конце уроков вызвала маман в школу, а меня заставила оттирать парту «Пемо-люксом», негодуя, что младшеклашки целый день сидели после меня за этой партой и читали — о, ужас! — слово «секс». Вместо маман явился отец, навставлял там всем по первое число, грозясь пожаловаться в Министерство Образования или еще куда-то там, — все равно же собирались переезжать — а мне дома тоже влетело не хуже. Так родители узнали, что я знаю, что такое секс, и провели мне лекцию про гондоны, а купить их, что забавно, повод выпал всего каких-то шесть лет спустя. И даже тогда мне было почему-то ни хуя не стыдно, бесило только, что какая-то тварина сдала меня музычке. И с тех пор я ненавижу «Пемо-люкс». А теперь чувствую, что сливаюсь с цветом своих волос, потому что все это время я подсознательно, оказывается, считал Сёму пассивом. Раз он такой крутой, должна же у него быть маленькая анально-криптонитовая слабость. Даже у Тони Старка реактор в груди и тот не камень бесконечности. И только теперь живо представил себе, как бы это тогда выглядело, блядь, ну нет, как это теперь убрать из головы?! Тараканы с червячками-вермишельками внутри моего мозга доели последние опилки и сыто-ехидно ухмыляются. Нет, на самом деле, конечно, все круто, просто огонь. Но не у меня.

— Оля позвала к себе завтра, помоги мне купить гондоны, — выпаливаю одной фонетической фразой, даже представляю себе скобочки, как в инглише, которые связывают слова в одно большое трудночитаемое бесконечное слово. Делаю паузу, надеясь, что Сёму сейчас не бомбанет, и уже спокойнее и медленнее добавляю: — И я боюсь сделать что-то не так.

— А ты уверен, что она за этим позвала? — тихо спрашивает Сёма.

— Уверен. Фотку с сосочками помнишь? Как ты думаешь, кто первым запустил сей флэш-моб.

— Ясно, — говорит еще тише. Молча допивает остатки чая, и я тоже делаю глоток — не сидеть же полным дебилом, хоть рот займу — но тут же сам уже закашливаюсь, потому что Сёма внезапно уточняет: — Сколько у тебя?

— Что?

— Что-что... Член большой?

— Да не знаю, обычный, наверное.

— Ты что, ни разу на свой писюн не смотрел, что ли? — смеется Сёма.

— Мне, в отличие от некоторых, сравнивать не с чем! Нормальный у меня писюн! — возмущаюсь так, что кот поднимает голову от неожиданности. Блин, надеюсь, Сонька там точно не слышала этого позора.

— Ой, все! — Сёма закатывает глаза, как в моем любимом мемасе. — Собирайся тогда, погнали. Резинки сами себя не купят.

— Ну, раз вопрос с членом решен... — я поднимаюсь следом за Сёмой, но он вдруг резко оборачивается и прижимает меня спиной к стене, уперев ладонь в грудь:

— Но если сделаешь ей больно, я тебя убью. Шутка.

— Шутка, но нет?

— А ты шаришь, — хмыкает Сёма. Я чуть улыбаюсь. — Короче, расслабь жопу, — продолжает он. — Ну ты понял. Первый раз всегда стремный, так что не забудь передернуть накануне, а то трусы только успеешь снять — а все уже, а надо было раньше. И не парься. И резинок надо хотя бы больше одной. Знаешь, как в том анекдоте с шариками — один сломал, другой потерял.

Видимо, мой не на шутку встревоженно-заинтересованный фейс и легкий налет искренности развязывают Сёме язык. Всю дорогу до аптеки я слушаю пошлые анекдоты. Особенно ржу, когда Сёма рассказывает один, про пиратов и боцмана, выбранного в качестве бортовой шлюхи, который, чтобы подбодрить смущенного юнгу, кричит во время коитуса: «Юнга, я люблю тебя, юнга!» И Сёма сам так же кричит на всю улицу, а я ржу как дебил и расслабляюсь. Даже у пиратов бывают проблемы с сексом, так что можно не париться. Это ж не единственный в моей жизни (надеюсь). Интересно, а Оля вообще загоняется? В голове у меня такой сумбур, а что тогда вообще у нее? Так много вопросов и так мало ответов. Наверное, если бы я узнал, что она не парится и настроена на романтику, я б тоже настроился, а если бы парилась она, я б тогда тоже нервничал еще больше. А так — не понятно. Лента мёбиуса какая-то. Я как Барсик в коробке, которую пока не откроешь — не узнаешь, жив он там или давно уже сдох. Скончался, блядь, от своих вселенскомасштабных загонов.

Динькаю колокольчиком на входе в аптеку, не забыв пихнуть Сёме пятихатку в руку: мам, купи. Он снисходительно закатывает глаза и подходит к кассе, а я жду очередной шутки про волшебный препарат «Этивон», но Сёма просто называет марку, протягивая тётеньке денежку.

— Двенадцать штук? Пятьсот девяносто, — отвечает та.

Сёма поворачивается ко мне:

— Еще сотку гони.

— А может, не надо? Я столько не выдержу! — ною я, вспоминая еще один старый прикол.

— Выдержишь, — с суровым лицом отвечает Сёма, и мы оба стараемся держаться, чтобы не заржать.

— Тогда купи мне еще аскорбинку? — с глазами кота из «Шрека» протягиваю ему еще сто пятьдесят рублей.

— Девушка, тогда нам большую пачку и еще аскорбинку, — кивает Сёма, а аптекарша смотрит на нас явно как на долбоящеров.

Давимся аскорбинкой у входа, так сказать, не отходя от кассы. Пока что покупка гондонов выглядит круче самого повода, ради которого затевалась. Сёма закуривает, а я, дождавшись, пока уберет зажигалку обратно в карман, протягиваю ему ладонь:

— Спасибо. На такие подвиги способен только настоящий бро.

— Да без проблем, — он пожимает своими плечами и мою руку одновременно. — Все, что пожелаешь, Чернов. Даже трусы тебе с неба достану.

Он вытаскивает из другого заднего кармана джинсов аккуратно сложенную черную бандану в белых огурцах.

— Не, оставь себе на память. Это моя плата за помощь. Ты же только трусами принимаешь, да?

— Ну не лифчиками же, — огрызается Сёма.

Хочется еще постоять вот так и подурачиться, но пора валить домой, а нам с ним теперь в разные стороны — мне на конечку, ему на «пролетарку». Вообще хочется теперь забуриться в комнату и до утра играть в плойку, да хоть в морской бой. Но я решил переделать все задания на понедельник заранее, если вдруг завтра я все зафейлю и все воскресенье буду потом откисать, словив Макконахи. Откуда вообще оно возникает, то самое чувство, тянущее и ноющее где-то в области солнечного сплетения? И как его убрать? Все снова сводится к большим вопросам Вселенной: есть только миг между прошлым и будущим, именно он... А дальше лучше каждый сам сочинит, что он. У меня, например, этот миг обычно состоит из воспоминаний о прошлом и надежд на светлое будущее. Но именно сейчас я вижу настоящее так четко, как будто стащил очки у Гошана и внезапно прозрел, покинув тело и подлетев куда-то в сумеречную зону неба на уровне примерно второго этажа. Как будто смотрю через камеру объектива, как мы с Сёмой торчим здесь и сейчас и как красиво он выдыхает облачки дыма, стоя в моей бандане, повязанной на голову на манер русской народной косынки. Придурок. Хочу ржать с него, но ржать не получается. Что-то такое неудержимо острое внутри переполняет меня, а карман куртки, в котором лежат двенадцать шпилли-вилли, вдруг становится дико тяжелым.

— Сём...

— М?

— А почему ты со мной такой?

— Какой?

— Ну типа добрый. Типа помогаешь и все дела.

— Ты же попросил.

Смотрит на меня так, будто он каждому второму что угодно купит, только скажи, где ты есть, дай знать, где ты находишься. И сразу бесит: он так крут, ничего не боится, он же Сёмаизвержение, мать его! А ты что думал, Чернов, ты какой-то особенный? Ты это хотел услышать? И Лунину морду набьёт за меня, и мне — за Олю. Ну просто имба какая-то. Дайте мне телефон Лиги Справедливости, хочу поговорить с Суперменом.

— Ладно, давай, спасибо. Буду тебе должен.

Прощаюсь, снова пожимая его руку, и ковыляю на фоне заката в сторону своего дома, как в каком-то кино для взрослых из разряда тех, что смотрит по вечерам маман. А мои персональные порнофильмы ждут меня завтра на «Пролетарской».

***

И вот наконец суббота, и я вдавливаю палец в кнопку звонка. Оля открывает с таким волшебным лицом, что все мои сомнения развеиваются сразу. Накануне вечером я сделал все, как завещал Сёма: принял ванну с лавандой, расслабился и там же и передернул, чтобы голова была яснее, а яйца — не слишком тяжелыми. Но все равно где-то внутри сидит ехидный гном и противным голосом моросит, что Чернов — неудачник. Благо Оля пахнет собой, снова этот вкус ягодной гигиенички, уже прописавшийся в моих рецепторах — прижимаю, хрупкую, к себе, даже не успев разуться, и сразу становится лучше и уютнее.

— Мамы точно нет?

— Точно. У них корпоратив перед майскими, твоя разве тебе не говорила?

Может, и говорила, а я, как обычно, пропустил мимо ушей по старой привычке оставаться вечно одному в пустой хате. Маман поди тоже не особо парится — я себе борщи научился греть еще раньше, чем писать на парте номер «секса по телефону». Единственное, что запомнил я из недавнего — это планы на мини-каникулы, потому что мои с родительскими не совпали, и они даже не стали принуждать меня поехать с ними. Что за манера у взрослых людей обязательно куда-то сваливать? Наверное, праздники только за этим и нужны — сделать вид, что на ближайшие пять дней у тебя все заебись и ты не вджобываешь от заката до рассвета, чтобы позволить себе не только новую тачку и трехзвездочную Испанию, а хотя бы новый спиннинг себе и хотелки — своему личинусу. Я в курсе проблем взрослой жизни, не маленький уже. Но сразу дал понять, что пока что мне всего семнадцать и играть с ними в это, покидая свое логово, чтобы перецеловать всех Пензенских бабушек и дедушек до седьмого колена, я не собираюсь. Я же рассчитывал затусить с ребятами, пока экзамены окончательно не съели нам всем голову. Правда, как выясняется, тетя Люба весьма консервативна в данном вопросе и оставлять Олю одну дома не собирается. Сама планирует к подругам на дачу, а Олю решила сбагрить на Олиного батю, с которым они с недавних пор в разводе, — это я узнаю буквально сейчас, пока снимаю куртку. Печаль, че сказать. Но хотя бы сегодня у нас все получится, я в это верю.

Вместо традиционных чаёв-кофеёв мы, целуясь, протаптываем дорожку в Олину комнату и падаем на диван. Противный гном в грудине заткнулся и больше не подает признаков жизни, в отличие от других частей тела. На Оле легкое домашнее платье наподобие огромной футболки, которое я задираю до бедер, чтобы погладить ее по ноге и неуверенно остановиться у трусов. Касаюсь пальцем ее живота, и он вздрагивает, поджимается, словно она на мгновение перестала дышать.

— Все норм?

— Да...

— Точно? Может, все-таки чаю? Я и инглиш взял на всякий случай, если твоя мама...

— Вов, ты дурак, — хмыкает Оля. — Я хочу сделать это. А ты? Я же твоя девушка.

— И я тоже. Ой, то есть я не твоя девушка! В смысле, я тоже хочу.

Я немного растерян. Сползаю с Оли, чтобы на секунду забежать в ванную — помыть руки и ополоснуть горящий огнем фейс. Пока мы обнимались, я ширинкой упирался прям туда... Я прям чувствую, что думать стало сложно, поэтому еще раз проверяю презики в кармане и возвращаюсь к ней — уже полностью готовым. Не знаю, что делать и говорить, и мы просто бесконечно целуемся, по ощущениям, часов десять, пока у нее между ног не становится совсем мокро и горячо. Тремся через трусы, не решаясь избавиться от этой последней преграды, а я даже еще до груди не дошел.

— Можно? — озвучиваю свою замершую на ее лифчике руку. Кто вообще надевает лифчик, если его надо снимать? Как будто я все это время тренировался расстегивать эти крючочки, да я их первый раз вижу. Главное — не подавать виду. Подлезаю пальцами под чашечку и нащупываю сосок. Оля издает удивленный вдох, и я уточняю: — Нормально?

— Угу, — кивает еле заметно.

Щеки у нее красные, а губы еще краснее.

— Можно, я его сниму?

— Наверное. Я немного стесняюсь.

Блин, я тоже отчего-то стесняюсь и боюсь сделать все неправильно, но у меня уже давно стоит и диктует рукам и пальцам, чего куда. Как-то само выходит трогать ее там, где хочется трогать. Может, ей сказать, что она очень красивая? Что хотят услышать девчонки? Сказать ей, что я ее люблю? Наша странная неловкая возня как-то не располагает к признаниям, особенно когда Оля спускается рукой ко мне в труселя, мозг сразу забывает все слова, и я тупо поддаюсь, сам подставляюсь под ласки, ловя кайф, когда другие, не собственные руки сжимают меня и тянут на себя.

— Давай, — шепчет Оля мне в губы.

Дрожащими руками нащупываю упаковку резинки в скомканных джинсах. Надо было заранее потренироваться и с лифаками, и с презиками, но конечно же я об этом не подумал. Зато раскатать получается с первого раза, и вот я снова сверху, наваливаюсь и сначала даже не понимаю, что там дальше-то — желание уже такое дикое, что меня кроет жаром, а Оля щекотно пыхтит мне в губы. Когда вхожу, сначала даже немного больно, и я прошу ее немного расслабиться, целую в щеки и лоб, глажу по волосам, а сам двигаюсь все быстрее. Вдруг она резко вцепляется ногтями мне в плечи и издает сдавленный стон, отдаленно похожий на что-то из порнухи, и меня накрывает удушливой волной, так, что даже выдохнуть не получается. Припечатываюсь губами к ее губам, замерев на мгновение, а потом аккуратно отползаю. Вот и все. Сегодня я сделал Олю женщиной, но так пока и не понимаю, стал ли я сам от этого мужчиной. Ничего не изменилось, но в голове такая легкая пустота, что слышно, как от тяжелого дыхания резонирует ниточка, держащая мои уши.

— Ты кончила? — господи, зачем я это спрашиваю.

— Не знаю, — отвечает Оля с вопросительной интонацией, натягивая трусы обратно. На покрывале едва заметно темное пятно, и на резинке тоже немного отдает красным.

— Было больно?

— Не очень, — она пожимает плечами, но вдруг становится еще смущеннее, чем до этого. Вижу прям, как грузится, и я стараюсь ее подбодрить:

— Вроде бы в следующий раз должно быть лучше. Точно будет! Иди сюда, — сгребаю ее в охапку и целую, все еще лежа на диване в позорном неглиже.

— Угу, Катя тоже так говорила, — она шмыгает носом. — А тебе понравилось?

— Конечно.

Вообще я сам не понял, вроде бы прикольно, а вроде бы ничего особенного. И чего все с этим сексом так носятся? Я почти так же вчера в ванной кончил. Наверное, нам надо больше практики, ртом там или еще как-то, может, сзади. Блядь. Почему-то при мысли о «сзади» меня простреливает дикая фантазия и немного гей-паника. Уважаемая ниточка в голове Вовы Чернова, а можно, пожалуйста, сейчас не думать о таком?

— Теперь можно и чаю, — хмыкаю я, отметая всякие кринжевые картинки.

Убрав небольшой бардак и приведя себя в порядок, пока Оля торчит в ванной, я зачем-то иду на балкон, чтобы выкинуть резинку. Вряд ли тётя Люба придет в восторг, случайно заметив упаковку в мусорке. Мы с Олей еще долго пьем чаи и валяемся на диване за ноутом, смотрим очередной сезон ее любимых «Очень странных дел», которые как никогда кстати подходят моему текущему состоянию: душа снова отделилась от тела и поднялась куда-то под потолок, наблюдая со стороны. Как будто я не я, но и не то существо в ящике. А кто я, пока не понятно. Экспериментальный образец какой-то. Наверное, мы все участвуем в реалити — нас кидает в различные ситуации, где мы должны как-то себя проявить. Интересно, сколько баллов мне бы поставила Оля? И если мое теперешнее ничегонеделание — это тоже своего рода поступок, то да, я вроде как молодец. Могу еще подойти к вопросу с такой стороны: (многозначительно) это была судьба. Может, именно поэтому народ обычно радуется «счастливым билетикам», «зеркальным» номерным знакам, тезкам, — совпадениям. Типа это как признак неслучайности событий, маленькие проявления великой идеи высшего разума. А на самом деле все это низачем. Это ничья фантазия. Мы просто вылезли, как грибы после дождя, и начали разрастаться дальше, на ощупь, среди таких же грибов. Как там говорилось? Звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. В любом случае, я теперь ждун. Жду ответа абонента на свой главный звонок во взрослую жизнь, чтобы мне с того конца сказали, это сейчас уже новый урок или еще перемена?

— Так что, ты, получается, уедешь к отцу, и мы не затусим?

— Мама заставила, — вздыхает Оля обреченно.

А потом она наконец рассказывает мне то, из-за чего я так бесился от их с Сёмой странных взаимопониманий.

— Задолбали придираться! Это не так, то не этак, посуду помой, постель заправь, косметику смой. Сами собачатся, а виновата опять я! На новый год опять поругались, в общем, — вздыхает она. — Я наорала на них и вышла на балкон, а папа за мной дверь закрыл, представляешь! Типа посиди и подумай над своими словами. Я в пижаме была! Утром второго января!

— Жесть.

— И, короче, залезла на перила, ну ты видел, у нас там балкон такой с этими железками сверху, они еще такие холодные, у меня пальцы сразу к ним намертво прилипли. Сижу и смотрю на двор, и почему-то так сразу все надоело. Знаешь, как в фильмах говорят, когда картинки перед глазами. Вот у меня такие мелькали. Думаю, ну сейчас они придут и будут извиняться, откроют и заберут меня, а они ничего не делали. Ничего. Слышу только, как они там между собой дальше срутся. Ну, в общем...

Оля запинается, а я застываю в офигевании и не знаю, что сказать. О, да, ничегонеделание — мой лучший вариант на этот вечер.

— И что? Забрали?

— Ага. Папа меня содрал с перил и на диван кинул. И подушкой сверху еще отбил, для надежности.

— За что?! Ты чего, Оль?

У меня аж все сжимается внутри. Почему я раньше ее ни о чем не спрашивал? Знал же, что отец с ними больше не живет.

— Ну потому что я потом встала на перила прям с ногами. У меня на секунду даже такое желание было, знаешь, типа разожму сейчас пальцы, и пофигу на все. Пусть потом пожалеют. А внизу Сёма идет домой с какой-то тусни.

Ебаная Лига Справедливости, ну само собой. Хотя я очень рад, что он там шел.

— Он тебя видел?

— Конечно, видел. Он же прибежал нам в квартиру трезвонить. Короче, пиздец был. Мама потом сказала, что у меня был нервный срыв или типа того.

— Блин, Оль, прости, я же не знал. Ты же все время такая веселая.

— Ага, — она улыбается чуть заметно, греясь о чашку чая в руках, а я грею ее, как будто сам только что вытащил ее с балкона. — В общем, скорее бы уже вырасти, закончить школу и свалить куда подальше. Не хочу к нему ехать, но мама говорит, нам надо помириться.

Я предлагаю попросить тетю Любу оставить Олю с нами, Сёма же живет этажом выше, а я и так мог бы тусоваться у нее с утра до вечера, но Оля говорит, что тетя Люба в этом плане мамозавр. И теперь майские медленно и верно пролетают в трубу, накрываясь медным тазом. Что я буду делать один? И народ теперь не соберешь — если всех позвать, то Оля обидится.

Возвращаясь домой, я долго думаю и в итоге решаю позвонить Сёме. Не хвастаться, конечно, а просто тянет поговорить. Мне срочно нужна Сёматерапия, но там абонент не абонент, и я плетусь до хаты под аккомпанемент полной тишины внутри своей черепной коробки. Конец апреля похож на одну большую солнечную, но все еще холодную по вечерам депрессию. И вроде бы всё хорошо. У всех. У каждого. У меня, у Оли. В своей (или чужой) маленькой комнате. Это наступает только когда никого нет рядом. Наверное, поэтому так необходимо окружать себя друзьями, плотной стеной — пушечным мясом, которое закроет брешь этого. Есть и другой путь, он называется увлечения: гитары, барабаны, значки, брелоки... Его я уже успешно прошел. Вроде бы еще Бальзак писал, что коллекционирование — первая ступень сумасшествия. Окружать себя людьми — это, по сути, тоже своего рода коллекционирование. Есть множество способов быть одинокими, у меня свой, у Оли, наверное, тоже какой-то из.

Перед сном, наотправляв ей кучу сердечек и «сладких снов», все же не выдерживаю и строчу сообщение новой аве с Чернушкой на таком черном фоне, что на картинке видать только два белых упоротых глаза.

01:51 Чернов:
привет! че как?
у меня предки в начале мая сваливают
на три дня, го ко мне на вписку?

Сёма отвечает спустя мучительно долгую минуту.

01:52 Сёмаизвержение:
здлравстуй секси чернов
хорощо
а ты не боиш ся
свою анальнцую дественость потерять
ыыы

01:52 Чернов:
жуть какая, не шути больше так

01:52 Сёмаизвержение:
как

01:52 Чернов:
про нас с тобой..........
это заводит)

01:52 Сёмаизвержение:
че сербьезщно? ты завелсч?

01:52 Чернов:
еще как, уже весь мокренький
вот я пошутил тоже, смешно?

01:52 Сёмаизвержение:
агаг. оббхохочешся