Думаю, я должен позвать Олю погулять. Но стремно перед Сёмой, мне почему-то кажется, что я делаю за его спиной что-то плохое. Наверное, он обидится, если мы с ней пойдем вдвоем и даже не предложим присоединиться. Впрочем, если подумать, Сёма частенько заваливается к Оле чуть ли не без предупреждения и уж тем более не спрашивает моего мнения, так с чего бы мне спрашивать его? Он же ей не парень. Фейлю ритм, не зная, как быть, пропускаю удары и окончательно сбиваюсь. Санёк глушит струны и останавливается, вместо слов песни радуя нас в микрофон громким протяжным «бля-я».

— Ну Вован, опять все запорол! Где летаешь вообще?

Обычно все шутят, что басисты — самые тупые в группе, только если басист не Санёк. Он улавливает все изменения погоды и просекает сразу. На психолога хочет поступать вместе с моей бывшей одноклассницей Анькой ака Каплей (просто фамилия у нее Каплина, так и прилепилось), которая у нас на электрухе. Она деловая и клевая, организует нас все время, как мамочка, но никогда на меня не наезжает, в отличие от Санька. Да и к нему она относится весьма снисходительно, правда они далеко не пара, она вообще специфическая личность — по незнанию в темном переулке ее из-за роста почти с меня и короткой стрижки можно и с пацаном перепутать. Если бы не сиськи сто пятого размера. Но только там вроде как без вариантов — Санёк уже два года к ней подкатить пытается, но пока безрезультатно. А недавно мы вдруг подумали, что ногти у нее коротко стрижены, возможно, не только для удобства игры на гитаре.

— Весна, влюбился, что ли?

— Задумался.

— А щёчки-то порозовели! Давай романтику намутим, а? Задолбало одно и то же нудеть. Я хочу песню про набухшие соски.

Санёк стреляет в меня глазами, подмигивает Капле и по-издевательски нежно поглаживает струны басухи. Отбиваю концовку его великолепной шутки: «ту-дун-тс-с-с». Чем-то он мне сейчас Сёму напомнил. Если б еще воздушный поцелуй послал, так вообще, как будто два брата-дегенерата. Только Санёк очень сильно черноволосый абсолютно везде — правда, я не хочу это вспоминать — и на голове патлатый, с пучком на макушке и пирсингом в нижней губе.

— Сань, отстань от него. Хочешь песню про соски — сам напиши, — встревает Капля, лягая его своим белым «мартинсом».

— Давай я — про соски, а ты — про фасолинки. Или как там вы это называете.

— Вагина, придурок! Хотя тебе-то откуда знать, ты ее, наверное, только один раз видел. Когда вылезал.

«Ту-дун-тс-с-с», — снова озвучиваю я бочкой и тарелкой.

— Ха, ха, ха. — Санёк отворачивается, ставит тюнер на гриф и подкручивает колки. Пока он раздупляется, я кручу палочки меж пальцев и опять ухожу мыслями в прострацию. Даже не замечаю, что ребята уже вовсю сочиняют текст а-ля «пацан, не сцы, сосни сосцы». Девяносто процентов времени на репах мы тупо валяем дурака, и из всех сыгранных песен полностью готова только одна. Да и не важно, главное, чтобы регулярно. Все лето впереди, еще успеется. Просто из всех текстов реально годный я написал только раз.

— Приводи свою зазнобу, Вован. Мы ей сыграем нашу коронную.

— Похоронную... — бубню я, и Санёк тут же наигрывает траурный марш на четвертой струне.

— Бля, чёт гитара не строит, в жопу этот тюнер, Ань, дай мне «соль», плиз.

— Соль в банке из-под кофе с надписью «чай».

— А можно хоть каплю заботы, а? Чё все Вовану перепадает?

Капля в ответ только закатывает глаза и снисходительно вздыхает. Смотрю, как они с Саньком шутливо собачатся, вспоминаю, как мы мелкими так же втроем сидели в столовке: Санёк был вечно всем недоволен, но я им все равно восхищался, он мог высказать что угодно кому угодно, а Анька всегда делилась со мной яблоком или конфетами, хотя я даже не просил. Как это быстро прошло. Благодаря им двоим в прежней школе никто и не думал меня доставать, хотя прозвище у меня там было совсем идиотское из-за рыжины. Но почему-то вспоминаю те времена всегда с улыбкой. Интересно, будем ли мы общаться после выпуска? А вдруг Капля уедет в Москву, а Санёк не поступит и уйдет в армию, что тогда?

И я останусь совсем один в нашем Залупинске. Чем ближе выпуск, тем сильнее парюсь, еще и тот поцелуй с Олей за учебником английского все время отвлекает мои мысли. Маюсь по дороге с репы, не зная, как спросить ее хоть что-то, а следующее репетиторство у нас только послезавтра. Но вечером Оля сама подкидывает повод.

20:45 Олололя:
Привет, Вова <3
Ты завтра не занят? Можешь съездить
со мной в салон?

20:46 Чернов:
Привет) В какой? На ногти, что ли?))))
Чтобы не скучала эти 15 часов,
пока тебе их будут делать?

20:46 Олололя:
Нет)
В тату-салон
Я хочу проколоть нос, но мне одной страшно (

20:47 Чернов:
Вау. А твоя мама нас не убьет?

20:47 Олололя:
Неа) Я ее уговорила сегодня!

Подскакиваю на кровати и сажусь по-турецки. Пусть это не совсем свидание, но Оля нашла повод меня выцепить куда-то. Отправляю ей анимацию в виде шокированного человека с сердечным приступом.

20:48 Чернов:
Вы отправили GIF-изображение
Ок. Я готов) только приму свой валидол.

20:48 Олололя:
ХДД, а прикинь Сёма себе ухо сам колол! Жесть...

Опять Сёма. Не проходит и дня, чтобы он где-то не всплыл. Пусть обыкается там! Такое ощущение, что Оля меня с ним сравнивает. Хотя я и сам себя все время сравниваю с другими, ничего не могу поделать с этой привычкой. Лучше я или хуже? Почему все вокруг такие пиздатые, а я один себя словно чмошником ощущаю? Купил модные штаны и ботинки, отрастил красивые волосы, но все равно внутри будто куска не хватает. Кажется, что за эти несколько лет, после того, как перешел в другую школу, я потерял какую-то важную часть. Могу улыбаться девчонкам, смеяться над шутками, пассивно-агрессивно язвить, но иногда мне кажется, будто это совсем не я. Вот эти руки — не мои, голос чужой, а лицо — так вообще картон. Смотрю в зеркало, пытаясь понять, кто я и что я, а в голове как будто кто-то очень голодный сидит и доедает остатки мозга. Я бы хотел написать что-то красивое, романтичное о цветах и снежинках, но наружу лезет всякая грязь, льется словами и никак не кончается. Санёк все время ворчит, что наши песни слишком резкие и депрессивные, хоть они ему и нравятся. Но я же не могу написать по заказу, я вообще других эмоций почти не испытываю. Вот только недавно начал оттаивать вместе с прошлогодним снегом, из-под которого теперь торчат островки говна, оставленные кем-то, бывшим тогда мной. Я бы хотел так — закопать под снег все свои проблемы, чтобы весной, когда эта белая шапка превратится в слякоть и то, что казалось мне невыносимой тяжестью бытия, вдруг стало бы таким обычным, незначительным, и я бы спросил себя: Вова, чё за херня?

Но вместо этого теперь всплывает только Сёма. И мой диссонанс: то он охренительно на стиле, то я его еле узнаю в толпе быдла. Но всегда, при всем своем долбоебизме, выглядит так, словно познал эту жизнь. Интересно, у него уже был секс? Наверное, в техникуме (или в этом своем колледже) он популярный. В принципе, я вроде бы тоже, но до секса мне как до Плутона. Задумавшись, только сейчас замечаю, что открыл нашу с ним переписку и втыкаю туда уже минут пять. Пушистая чернушка на его аве сегодня сидит рядом с кофейным стаканчиком. И не лень ему все время этой фигней страдать?

21:12 Чернов:
Сём, приём
У тебя есть девушка?

21:15 Сёмаизвержение:
Привет, Чернов
Смотря с какой целью интересуешься

Блиа-а-а... Зачем я это спросил. Хотя ни Гоша, ни тем более предки мне не скажут, что делать, когда целуешься, а у тебя вдруг раз — и член встал. Куда руки девать. Что можно трогать на первом свидании, а что лучше на втором. Окей, гугл, я пока еще не совсем отчаянный, чтобы обращаться к тебе за помощью. Ведь Сёма по-любому знает лучше, он везде как анальная пробка — в каждой жопе затычка.

21:15 Чернов:
Хочу посоветоваться.

21:16 Сёмаизвержение:
А, вон чего
Я думал, ты меня так клеишь типа))

21:16 Чернов:
Еще даже не начинал)))

21:16 Сёмаизвержение:
...но хочеца (¬‿¬)

21:17 Чернов:
Иди ты, короче
раздражаешь
я серьезно

21:17 Сёмаизвержение:
Ладно, чё там?
Вываливай. Я весь твой

21:17 Чернов:
Как-то это двусмысленно...

21:17 Сёмаизвержение:
Просто я близнецы по гороскопу ;)

21:18 Чернов:
Ты веришь в эту дичь? По тебе вообще не скажешь.

21:18 Сёмаизвержение:
По тебе вот тоже не скажешь что гей
Про девушек тут зачем-то спрашивает

Присылаю ему мем с железным человеком, сложившим руки на груди и закатившим глаза. Какой же он баклан, теперь этот случай мне будет до лета припоминать? Если, конечно, мы и дальше продолжим общаться.

21:21 Сёмаизвержение:
Нет у меня никого, в общем.
Так что могу тебя только дрочке научить (
Смотри, садишься на свою руку

21:21 Чернов:
А можно не надо?

21:21 Сёмаизвержение:
Отсиживаешь ее так, чтобы она онемела

21:21 Чернов:
СЁМА

21:21 Сёмаизвержение:
И потом ей дрочишь, такой кайф
как будто это чужая рука

Я выхожу из переписки, швыряю телефон в подушки. Лайфхак, блядь. Придурок! Нахрена он мне это написал? У меня перед глазами теперь его гипотетический хуй, ладонь в полтора раза шире моей и весь процесс как в кино. Да я такое смотреть даже стесняюсь! Не то, чтобы я боялся, ну просто как это вообще? Вот так всегда: открываешься перед кем-то, а тебе в лицо со всей дури — н-на, поешь говна. Что я делаю. Растрачиваю себя на какую-то херню. Весна, на улице грязь, непросыхающая лужа на душе, как болото, а ему смешно. Включаю музло на ноуте и иду налить себе чего-нибудь успокаивающего. Пока родителей нет, можно и вермута накапать стаканчик. Они все равно его никак не допьют после праздников. Думаю, даже не заметят, если однажды бутылка закончится и исчезнет. Через пять минут меня встречает грустный рок и пропущенные на телефоне — один от Оли и четыре от Сёмы. На пятый от Сёмы я принимаю этот вызов.

— Да?

— Манда. Чё трубки не берешь, обиделся? Или дрочишь?

— А ты как думаешь?

— Я — головой, — смеется он. Даже могу представить, с каким лицом.

— Что-то не заметно.

Делаю музыку потише, падаю на кровать, забывая про бутылку вермута. По телефону у Сёмы голос не совсем такой, как вживую. Более глубокий, почти до мурашек на шее возле уха. Я бы от такого в песнях кайфанул. Хотя, может быть, все дело в том, что мы просто ни разу не общались с ним по телефону.

— Слушай, Чернов. Извини, я сам знаю, что дебил.

— Это обнадёживает... — я вздыхаю и утыкаюсь лицом в подушку, потому что так я будто «в домике». И потому что еще ни с кем так откровенно на подобные темы не общался. Один раз мне маман что-то там сказанула про половое воспитание, я слушал ее вполуха. Кивнул, типа знаю, зачем нужны гондоны и откуда берутся дети, на том и успокоились. — Знаешь, мне просто не с кем... ну... обсудить. Гоша, мой кореш со школы который, сам только недавно в лего перестал играть. А Санёк из группы все время стебется, с ним вообще нормально не поговоришь.

— Из какой группы? Анонимных дрочеров?

— Придурок, — язвительным тоном отвечаю я. — Нет, блин, анонимных геев. Мой бывший.

— Ясно. — На той стороне повисает холодное молчание. Потом Сёма вздыхает и говорит: — Я, между прочим, ревную.

Вдруг что-то подскакивает у меня в груди и зажимает внутри дыхалку. То, каким голосом он это сказал, — будто только проснулся и лениво потягивается, сонно, с придыханием, но вот ни разу не весело. В этой фразе не проскочило и грамма шутки. Собираю обратно растекшиеся по кровати мысли, делаю глубокий вдох.

— Бывший одноклассник. И еще там Капля, то есть Анька — тоже одноклассница из предыдущей школы. — Звучит так, словно я перед ним оправдываюсь за какие-то мифические косяки.

— О, я не знал, что ты раньше учился в другой школе, а почему перевелся?

— Ну... — мнусь, сомневаясь, стоит ли вообще касаться этой темы, кому нужны мои проблемы. — Это скучная история.

— Я как раз от таких тащусь, на ночь — самое то, чтобы заснуть, — смеется Сёма.

— Соснуть, — огрызаюсь, не подумав.

— Ого, Чернов, всего пять минут прошло, а мы уже от дрочки переходим к минету.

— Придурок. Я сейчас вызов сброшу.

— Ой, все. Извините, я просто задумался. Продолжайте, что там за история с вашей школой? Хочу послушать тебя, Чернов.

Не знаю, правда ли Сёме это интересно или он пытается таким образом как-то реабилитироваться. Ладно, хер с ним, говорю как есть. Когда я заканчивал пятый класс, отец потерял работу. Помню это как сейчас — сижу после школы, как обычно, дома, рублюсь в гонки на компе. Приходит отец, бухой в слюни просто, чего с ним вообще никогда не случалось. К возвращению маман он уже уговаривает новую бутылку и все время торчит в ванной, видимо, пытаясь протрезветь. Разговор у них почему-то тоже случается в ванной. Они никогда не кричат друг на друга — шипят. Но я все равно слышу, сквозь шум льющейся воды, как что-то давящее нарастает и заполняет все вокруг, проглатывает в себя лишние звуки. Очень тихо в квартире. За окном мартовский ветрище. Потом все лето отец дома, берется меня воспитывать, пока маман на работе. Благо не убухивается, так, сначала по бутылке пива пару раз в неделю, потом каждый день, потом пиво уже в пластиковой таре, потом размер увеличивается с литра до двух, а с разливного он переходит на то, что подешевле. Маман впахивает на двух работах, поэтому ее нет до десяти. Так проходит весь мой шестой класс: осень, Новый год и весна, а летом вместо каникул мы переезжаем поближе к ее новой работе, где у нее другая должность и платят больше. И моя прежняя жизнь остается там, друзья отдаляются, а в новой школе ждут только разочарования. Естественно, пока отец безработный, мы никуда не ездим — не до путешествий. Все мои одноклассники мотаются в лагеря и на море, а я второе лето подряд провожу в городе, гоняя на велике по полупустому городу или на тачках в «Need for speed». Потом отец все же находит себя уже на новом месте, но мой шестой класс так и остается в памяти ватным и ярким одновременно, когда детство незаметно кончилось, а взамен ничего особо не началось, ведь тогда я еще не знал, что он будет последним в старой школе. Поэтому, когда мы переезжаем, я еще больше торчу дома, и пока отец торчит со мной, бездельничая без работы, от скуки учит меня играть на своей старой «ленинградке».

— Такие пироги. А с бывшими одноклассниками у нас типа группа, но мы мало общаемся. Санька вообще тяжело долго терпеть, — усмехаюсь я, чуть не добавив, что почти как тебя, Сёма. — Короче, кроме тех ребят, у меня никого особо. Даже девушки еще не было. А сейчас только Гоша из друзей. И вот теперь еще ты.

— М? Что? Я что-то отрубился.

— Ты охуел?!

Слышу, как он там ворочается и тихо посмеивается. Провокатор хренов. Вдруг на заднем плане раздается детский голос, бубнящий что-то совсем рядом.

— Щас, Вован, погодь пять сек, — быстро говорит Сёма, но не отключает микрофон, лишь прикрывает, и я слышу, как он вполголоса переговаривается с какой-то мелочью, иногда громко возмущаясь: — Иди сама считай, ну Сонь! Я тебе сто раз уже показывал. Потом проверю. Все, я тут. Так, о чем мы? Я только помню про дрочку.

— Ну, лонг стори шорт, про то, что мой отец потерял работу, немного бухал, потом окстился, мне пришлось сменить школу из-за них с маман, а друзья остались в старой.

— И это было еще в те времена, когда деревья были большими и умели говорить...

Если бы я сидел за ударными, отбил бы сейчас озвучку этой шутки. И еще кое-чей нос, наверное. Хотя если так подумать, реально прошло уже полных лет пять, но мне все еще кажется, что я там, застрял где-то в этом прошлом, в темной комнате, делая вид, что ничего не слышу в наушниках и ничего не понимаю в этой жизни. Я всегда так делаю. А потом просто стараюсь никого из них не расстраивать, тупо чтобы однажды меня погладили по голове и сказали, какой я молодец. Хотя мог бы, конечно, и чуть лучше.

— Да, спасибо, что сказал. А то я не заметил.

— Ну Чернушечка, не злись. Я ж шутя.

— Знаю.

— И ты сам сказал, у тебя теперь есть я. Так что там с девчонками, не дает никто, что ли? Тогда у нас тяжелый случай, с твоими-то данными...

«У тебя теперь есть я». Мне даже Гоша такого бреда, само собой, не говорил. Мы с ним типа братья по несчастью, а Сёма звучит так, словно распахивает свою невъебенно удобную и уютную жилетку, мол, заходи, прикладывайся, будь как дома. Но при этом как раз из-за его дебильных шуточек я не чувствую себя жалким. Но все равно сначала стукнуть хочется за бесилово, а в следующую секунду уже реально подмывает выложить еще этого талого, из-под снега. Которое и родакам-то показывать никогда не решишься. Вздыхаю, не сразу замечая, что снова сравниваю его с собой. Я просто безнадежен.

— Да не в этом дело... Ты такой смелый и безбашенный, ухо вон сам себе проколол. Хотел бы я быть таким же крутым, как ты, Сём.

В трубке повисает какое-то странное молчание. Я, наверное, снова переборщил... И в этот раз он уж точно не пойдет фоткать детские игрушки. Сёма, ну скажи что-то, ну. Давай, пошути про гейские подкаты, что ли... Я ж тут душу перед тобой разворачиваю и мне страшно что пиздец.

— Нифига я не смелый, — говорит он спустя долгие секунды, слишком тихо и таким тоном, что теперь уже мне хочется бежать к нему быстрее и жалеть, пока я не вспоминаю, как он на днях хладнокровно осадил Лунина. И, когда уже хочу возразить, вновь раздается какая-то возня, и Сёма торопливо кидает: — Извини, Чернов, меня сестра тут задергала с домашкой, давай я тебе перезвоню.

Я прощаюсь и набираю Олю. Слушаю вполуха что-то о пирсинге носа, чем там этот нострил отличается от септума, шучу, сколько соплей с него можно будет снимать каждый день, на что получаю смеющееся «фу-у» Олиным веселеньким голоском. А Сёма так и не перезванивает.

***

На следующий день я захожу за Олей, и мы едем в салон. Но сначала мы долго шароебимся в ювелирке, пока Оля не покупает себе два колечка — побольше и поменьше, потому что в салоне по телефону ей сказали, что у них есть только гвоздики.

— А прикинь, Оль, если вставить себе пирсинг в виде гвоздя? Почему до этого никто не додумался? Это же гениально!

— Ну да, где-нибудь в буквальной вселенной.

— А еще там делают татуировки с чашечками на коленках, — смеюсь я, пытаясь скрыть свой нервяк.

— Какими еще чашечками?

— Коленными!

Оля в ответ смотрит на меня как на имбецила, саркастически качая головой. И это тот человек, который придумал ник «Сёмаизвержение»? Я точно чего-то не понимаю в этой жизни. Но я забыл совсем, что она — не Гоша и не Сёма. А, кроме того, я же должен вести себя как ее парень... Аккуратно беру Олину ладонь в свою, и всю оставшуюся дорогу до салона мы идем в странном молчании. Она поглядывает на меня иногда шевелит пальцами неуверенно, словно пытается поудобнее устроиться в моей руке. У дверей салона тормозится, поворачивается вполоборота и заглядывает прямо мне в глаза.

— Пришли.

— Ага. Готова?

— Если честно, мне как-то прям страшно.

— Ну идем тогда домой, — хмыкаю я и начинаю тянуть ее за руку обратно.

— Ну Вова, ты же обещал!

Что я там обещал — не понятно. Попросили прийти — пришел. Вроде так ведь? Если бы Гоша сказал го со мной делать пирсинг, а потом передумал, я разве стал бы его переубеждать? Его решение. Перехотел гвоздь в башке — велкам. Его право. А вот что Оля от меня хочет, понимаю не сразу, но все же вроде бы понимаю, когда наклоняюсь к ней, чтобы обнять и тихо сказать:

— Да че ты, Оль, не сцы!

«У-о-о! Сосни сосцы», подсказывает голос Санька, орущего это в микрофон на нашей последней репе, когда мы в итоге целый час оплаченного времени вместо разбора новой песни рубили только что придуманный всратый панкушник из одного припева, вспотели, как кони, но ушли довольные результатом. Я придвигаюсь к Оле ближе и целую ее, совсем влегкую прикладываясь губами к вишневой гигиеничке.

— Так лучше?

— Угу, — смущенно отзывается она, утыкаясь лбом под мой подбородок.

Воу, как классно, никогда такого не испытывал. Такое сразу впечатление, что победил дракона и спас принцессу. Делать кому-то хорошо рили круто. Так и вижу лицо маман, удовлетворенно кивающую мне, прикрывая глаза в родительском одобрении. И хотя в тот вечер, когда я столкнулся с Луниным у Олиного подъезда, мне было немного обидно из-за Сёмы, но, наверное, он чувствовал то же самое, вступаясь за меня перед пацанами? Я бы на его месте однозначно да. Типа, ачивка в игре разблокирована и вся деревня вас обожает, вы — герой своего времени. Словно в подтверждение этих мыслей, в нас летит порыв свежего весеннего ветра, Олины волосы развеваются из-под шапки, щекоча мне нос. Аж пробивает на романтику сразу, не знаю там, может, погулять на набережной или поглядеть какой-нибудь фильмец в обнимку. Так ведь? Немного захватывает дух оттого, что, возможно, скоро я буду делать вещи, которые еще не делал. Сколько мы так стоим с Олей — не знаю, кажется, я немного потерялся, но все же шевелюсь, уточняя, не опоздаем ли мы на запись. Оля отстраняется, сияя как гирлянда из своей комнаты, открываю перед ней дверь, и мы заваливаемся внутрь.

— Знаешь, что? Я тоже решил сделать пирсинг! — гордо заявляю ей, в шоке от самого себя и внезапно накатившей храбрости. Пират Чернов к абордажу готов. Ну или для большей храбрости мне надо для начала сделать подвиг поменьше...

Звоню маман, даю трубку мастеру, маман дает согласие, все счастливы. Я пиратом в детстве любил на любой праздник наряжаться, она давно в курсе моих околорокерских пристрастий. Вот если бы я сам себе колол, как Сёма, то была бы, как говорится, тікай з городу - тобi пiзда, Вова. Лекция про антисанитарию часа на полтора. А у Оли с собой есть бумажка от тети Любы с письменным согласием, мол, я, Имярек Имярекович, разрешаю вам дыроколить моих детей там, где они захотят. Боже, это мне такую же бумажку надо получать, чтобы... ну... А, ладно, не время быть хорни, когда тебе самому собираются вставить. Иду первым, хотя обычно девочки вперед. Мастер протирает мне ухо вонючей салфеточкой, приставляет пистолет к виску... Шутка, не пистолет даже. Зажимает длинной хренью мочку, намечает будущую загадку дыры, а затем одним уверенным движением прокалывает все нервы новым странным чувством, и вуаля — Лунин теперь получит еще больше поводов меня — ха-ха — подколоть! Как говорится, любой каприз за ваш донат. Да мне как-то пофигу. Сёма вон носит же серьгу, и всем фиолетово. Думаю, если бы Сёма сказал Лунину, что гей, тот бы, наверное, просто поржал и на следующий день забыл. А меня по-любому ждет еще больше его внимания. Интересные двойные стандарты красоты, однако. Но это всегда так — рыжих еще в средневековье не любили, собственно, ничего не изменилось, только костры стали убивать медленнее. Как же не хочется возвращаться в школу после каникул и лицезреть это тупое лицо оставшиеся пару месяцев до выпуска. Как-то надо дотерпеть. А что может быть веселее, чем побесить Некита еще больше? Я же теперь еще больший фрик, с гвоздем в голове.

Оле, само собой, колют чуть дольше, потому что там что-то вставляют, потом вынимают, потом немного фонтаном хлещет кровь, я все это время держу ее за руку, стоя с другой стороны от мастера, и чувствую, как наши ладони одновременно потеют и становятся холодными и скользкими. Но отпускаю ее, чтобы вытереться о толстовку, только когда мастер заканчивает с пирсингом и отпускает нас обратно в большой мир.

— Спасибо, Вова! — говорит Оля, поднимаясь на носочках, чтобы поцеловать меня в щеку. — А тебе идет!

— И тебе тоже, — улыбаюсь в ответ. — Не болит?

— Ну, немного, если потрогать. Мастер сказала промывать хлоргексидином. Зайдем в аптеку?

Пока Оля покупает этот хлор-чего-то-там, я кошусь на яркие коробочки с презервативами, которые призывно шепчут мне из-за стеклянной витрины: «Пс-с, эй, парень, скоро ты придешь за нами. Мы будем ждать тебя...» Кажется, на сегодняшний день у меня уже слишком много впечатлений. И я так и не узнал, что по этому поводу думает Сёма. Мы только начали держаться за руки, а я уже думаю, как буду покупать резинки, Вова, ну как тебе не стыдно? И ладно бы это была та одиннадцатиклассница с параллели, с который ты целовался набуханный, но это же Оля! Милая персиковая зефиринка. Я вообще не въезжаю, что делать дальше...

— Я написала Сёме, у него как раз сейчас пары заканчиваются.

— Ну вот... Вспомнишь солнышко, вот и лучик.

— Ты против? Тогда напишу ему, чтоб не ехал сюда.

— Да нет, все просто отлично, Оль.

— Точно?

— Абсолютли!

Давай, Сёма, лети спасать меня от дичайших мыслей, потому что я совсем не знаю, о чем еще нам говорить с Олей наедине, кроме школы и музыки. Мы ждем Сёму на бульваре, тусуясь возле кафе и решая, что заказать.

— Слушай, а хочешь поехать как-нибудь со мной на репу?

— Не знаю, — отвечает она, улыбаясь. — А я не буду мешать?

Только если мешать сосредоточиться, думаю я, а сам просто приобнимаю ее за плечи и качаю головой.

— Эй, Чернов, я тоже хочу на репу и обнимашки! — раздается у меня за спиной, и Сёма резко наскакивает сзади, повисая у меня на шее.

— Ты псих больной, что ли? Я чуть Олю не уронил!

— Ну не уронил же. А чё эт вы обнимаетесь, а мне нельзя?

Оля смущается, молча косясь на меня. Кажется, это мой звездный час. Показать Сёме, что я не только хорни, но еще и храбрый сердцем и всеми остальными частями тела.

— Потому что мы с ней вместе сделали пирсинг, зацени! — встав сзади Оли, показываю на ее нос и свое левое ухо.

— Ну вообще, охренеть теперь, повторяете за своим кумиром, да?

— Кумиром. А ты знал, Сёма, что на правом носят геи?

Он немного хмурит брови, задумчиво трогая свое колечко в правой мочке, а потом выдает:

— Да? А у тебя тогда почему не на правом?

Я крепче смыкаю руки на Олиных плечах и говорю, надеясь, что сейчас никто из них не залепит мне вилкой в глаз:

— Потому что мы с Олей теперь вроде как встречаемся.