Моя семья всегда отличалась некой эксцентричностью. В течении многих поколений нам не доставалось ни титулов, ни богатых даров судьбы. Зато мы умели придумывать различные авантюры.

Дед, Реджинальд Локхарт – урожденный шотландец и мелкий землевладелец, рано оставшись без родителей, не желал продолжать давние традиции, жить в горах и пасти скот. Он был амбициозен, желал большего, но понимал, что в Шотландии его ничего не ждет. Тогда он продал землю, собрал немногочисленные пожитки и переехал в Лондон, где смог открыть маленький цех по переработке хлопка-сырца – это дело стало особо прибыльным в девятнадцатом веке. Благодаря природному обаянию и деловой хватке, он смог найти надежных поставщиков и партнеров – бизнес стал расширяться и приносить барыши.

Реджинальд называл себя англичанином, потому, что это было полезно для дела, а о его горной деревеньке, в которой он родился, в Лондоне не слышали.

Спустя несколько лет, уже будучи успешным предпринимателем, он отправился путешествовать по миру. И в солнечной Сицилии встретил мою бабушку – красивую и молодую итальянку. Говорят, я похож на нее. На нее похож и мой отец – их единственный сын.

Отец унаследовал бизнес Реджинальда, сумел расширить его и значительно приумножить доходы. Его стали называть магнатом, владельцем настоящей империи. Как и дед, однажды он отправился путешествовать. Но не по наскучившей Европе – его манили заокеанские дали. Так он оказался в США.

Объехав полстраны, он добрался до Луизианы.

В Новом Орлеане еще не отгремела слава великой Мари Лаво и ее дочери, к тому времени уже скончавшихся. Культ магии вуду процветал. К последователям Лаво – к жрицам и колдунам, обращались все, по любым вопросам. Им платили бешеные деньги. А те устраивали не просто ритуалы – целые театральные мистерии.

В одной такой мистерии принял участие мой отец.

Он рассказывал мне. О том, как собрались они вместе с приятелями в зале старого дома вокруг ритуального столба. Как забили барабаны, как жрица-мамбо зажигала черные свечи и чертила магические символы. Пела ритуальные песни, призывая богов-лоа, танцевала, приносила кровавую жертву. И как затем танцевали все, в каком-то неистовом темном трансе.

Во время ритуала отец встретил девушку. Огневолосую ирландку с молочно-белой кожей и яркими изумрудными глазами. Он танцевал вместе с ней, забыв обо всем на свете. А на утро она исчезла.

Отец вернулся в Англию, продолжил заниматься бизнесом и думать не думал о магии вуду. Даже собирался жениться – на девушке из приличной семьи. Как вдруг, спустя девять месяцев после его путешествия, дворецкий обнаружил на пороге лондонского дома корзинку с младенцем, зажимающим в крошечном кулачке золотой талисман, с выгравированными на нем символами.

В ту же ночь отцу приснилась та самая девушка-ирландка. Она предстала перед ним в алом платье и с разрисованным черно-белой краской лицом. В образе лоа, известной как Мама Бриджит. Она являлась женой Барона Субботы – одного из главных божеств. Посмеявшись над незадачливым любовником, Бриджит поведала ему, что в ту ночь – ночь ритуала, она облачилась в живое тело, решив от скуки изменить своему вечно неверному мужу.

Она объяснила и то, что мальчик, родившийся от союза смертного мужчины и вудуистской богини, не будет расти обычным ребенком и не станет похожим на других детей. Ему будут дарованы особые силы и необычная судьба. Все что от него требовалось – никогда не снимать своего талисмана. Ибо этот талисман дарует ему связь с богами. Дарует связь с ней.

Я был назван именем Генри. Отец частично признал меня перед общественностью, выставив побочным сыном не то от ирландской служанки, не то от лавочницы. Всем было сказано, что мать умерла при родах, и люди, уже давно привыкшие к постоянным выходкам Локхартов, не стали задавать вопросов.

Отец все же женился на своей благочестивой избраннице-англичанке. А ко мне по ночам, в моих снах, заглядывала мама. Она беседовала со мной, интересовалась делами, утешала и воспитывала – словом занималась всем тем, чем занимаются любые матери при свете дня. Я не чувствовал себя обделенным ее любовью.

Однако, я рос, как и было предсказано, необычным ребенком. Довольно скоро отец заметил, что мне легко везло совершенно во всем, за что бы я не брался. Я быстро освоил грамоту, увлекся верховой ездой, научился метко стрелять. В семье мне дали прозвище «Лаки». А у отца тем временем родились три дочери, после чего врачи заключили, что его жена не способна будет выносить еще одного ребенка. Встал вопрос о наследнике.

Мы обсуждали это с отцом – как ни хотел он отдавать свою империю незаконнорожденному сыну, выбора у него не оставалось. Да и чего греха таить – он все-таки меня любил. Только я был не уверен, хотел ли этого. В ту ночь мать снова пришла ко мне и предложила выбор: я мог стать магнатом, а мог стать лоа – покинуть свое земное тело и войти в пантеон богов. Как у полубога у меня было на это полное право.

Отец согласился с ее предложением и было решено: к первой минуте своего двадцатипятилетия я должен буду определиться. Тогда мать и другие боги навестят меня в земном мире, чтобы принять к себе или навсегда попрощаться. Я должен был выбрать, кем мне стать – богом, или человеком.

Но до этого момента, как мне тогда казалось, оставалась целая вечность. Близилось мое пятнадцатилетие.

Мне быстро наскучило обучение в частной школе, верховая езда и стрельба. Какой толк учиться или участвовать в спортивных соревнованиях, если тебе всегда везет и ты всюду выигрываешь? Жизнь в таком случае становилась предсказуемой и совершенно неинтересной, как сон, как утопия, в которой всегда все заканчивается хорошо. Я стал искать опасности и риска.

Увлекся автомобилями, порывался стать летчиком-испытателем, хотел отправиться исследовать джунгли и сражаться с дикарями-аборигенами на дальних островах. Тогда отец понял, что нужно срочно меня отвлечь, покуда я не угодил в беду. Помощь богов, конечно, была полезной, но никто не знал, сумеют ли они защитить меня от смерти.

Родители решили отправить меня в Америку, в семью хорошего приятеля отца – мистера Даймонда, надеясь, что смена обстановки умерит мой пыл, хотя бы ненадолго. А сопроводить меня вызвался мой наставник и камердинер Энтони Флинн, к которому я был очень привязан. Единственный, кто кроме семьи знал о моей проблеме.

Флинну было двадцать пять, как и мне сейчас, но тогда он казался взрослым и мудрым, интересным, и более хорошим другом, чем приходился мне отец. С ним мы проводили огромное количество времени вместе, он многому меня научил. Даже тому, чему я никогда не желал учиться. Например, ботанике – он мог под разными предлогами выманивать меня в сад, а затем часами рассказывать о различных растениях. Получалось всегда увлекательно и мне даже не хотелось его перебивать, хоть я и понимал, что это было очередной идеей отца увлечь меня чем-то мирным и цивилизованным.

Вместе с Флинном мы отправились в Саутгемптон, откуда собирались отплыть первым классом в Америку. Билеты были куплены на Титаник.

Мы с моим лучшим другом держались на палубе тонущего лайнера до последнего, а затем оказались в ледяной воде. Вокруг не было подходящих обломков, чтобы на них спастись, нас удерживали лишь спасательные жилеты. Под непередаваемо-страшный людской гомон, крики и плачь мы провели в открытом океане двадцать минут. Крики быстро начали стихать. Замолчал и Флинн.

Меня поддерживало только тепло талисмана, и в секунды забытья, ошалевший от холода, уже попрощавшийся с жизнью, я видел лицо матери. Тогда впервые я понял, что она не позволит мне умереть.

Одна из шлюпок, вернувшаяся в поисках выживших, подобрала меня, почти бессознательного. Нас всех спасла «Карпатия» – пароход, прибывший на место крушения первым. Спустя два дня я оказался в Нью-Йорке.

Семья мистера Даймонда тепло приняла меня, как родного сына, и мы довольно быстро подружились с Эриком – моим ровесником. Они сделали все, чтобы я поскорее пришел в себя и позабыл о той страшной ночи.

Началась новая жизнь, практически взрослая, совсем не похожая на жизнь в лондонском особняке, под присмотром отца и мачехи. Жизнь с вечеринками и алкоголем, красивыми юными дебютантками – дочерями богатых бизнесменов и политиков. Эта жизнь казалась мне особенно яркой после того, что я пережил. Поначалу.

А потом снова пришла скука. Мало того, что мне во всем везло, так я узнал, что был защищен еще и от смерти. Мать снилась мне все реже, а когда снилась, я спрашивал ее: «Зачем?». Она отвечала, что это было не в ее власти. Я злился, хотел даже выкинуть талисман, но отчего-то просто не мог этого сделать.

Увлечения становились опаснее, яркие вечеринки в отелях и особняках сменялись злачными местами. И как-то раз, в очередном, затерявшемся на задворках Чайна-тауна, притоне, лежа на диване, пропахшим опиумным дымом, я подумал о том, что не хочу больше земной жизни. Я был ей сыт по горло.

Меня преследовали мысли о том, что могло бы случиться, упади я с двадцатого этажа отеля, или выстрели себе в голову. Защитила бы меня материнская магия или нет? К счастью, проверить я не успел. В Европе уже вовсю полыхала война.

И я сорвался, желая сбежать от грызущей меня тоски и испытать хоть что-нибудь из тех эмоций, которые свойственны обычным, нормальным людям.

Я вернулся в Англию и через несколько месяцев уже отправился во Францию, в составе четвертой армии третьего британского экспедиционного корпуса. Участвовал и выжил в битве на Сомме, битве при Камбре, а затем и в «Стодневном наступлении», до самого конца.

Как и многие, я страдал в окопах в ужасных условиях, среди холода, сырости и нехватки продовольствия. Но все же я жил, и эта жизнь наконец-то была непредсказуемой, нестабильной, не утопической. Я мог больше не думать о своем везении и чертовом талисмане, болтавшемся на шее. Не мог предугадать дальнейшие события, не знал, что меня ждет. Был как все.

Болел, получал ранения. Видел, как гибнут товарищи и сослуживцы, один за другим – иногда я даже не успевал запомнить их имена. И размышлял о том, что будет, если и мне вдруг попадут прямым в голову или сердце, если под ногами разверзнется земля и разорвется снаряд, если накроет облако газа. Умру ли я? Могу ли я в действительности умереть? Существует ли предел моей удачи?

Нилу Мэллоуну, моему однополчанину, тоже везло. На этом мы и сошлись – его так же чуть не прозвали было «Счастливчиком», за то, что сумел выжить в первый день атаки на Сомме, под сплошным пулеметным огнем. Однако, это прозвище уже давно закрепилось за мной. И я подумал, что встретил кого-то на самом деле похожего на себя, но увы – Нил был безнадежным оптимистом и любил жизнь.

Мы вернулись в Британию победителями.

Весь мир тогда будто бы сошел с ума. Пройдя через ад, люди хотели мира, мечтали начать все заново, радовались мелочам, и становились такими же раздражающими оптимистами, как Нил, готовыми восторгаться осеннему солнышку, вкусному обеду, и дровам, горящим в камине. Мне же день ото дня становилось только хуже. Равнодушие и чувство нереальности накрывали приливами, как холодные океанские волны.

Чтобы меня подбодрить, друг вспомнил о моем давнем увлечении автомобилями и мы занялись гонками.

Посмотрев на соревнования в Бруклендсе и навернув несколько пробных кругов, мы вскоре познакомились с нужными людьми, которые предложили нам место в команде. В Америке. Мне вновь пришлось пересечь океан.

И я уже не был тогда прежним безрассудным юнцом. День двадцатипятилетия приближался, и мне следовало дать ответ. Я считал себя взрослым человеком, способным рассуждать здраво, однако колебался практически до последнего дня. Представлял себя то магнатом, то богом. Размышлял над тем, от чего откажусь, сделав выбор. В мире существовало много того, что приходилось мне по душе, того, что я даже любил. Но чертов талисман, проклятая удача продолжали отравлять все вокруг. Прекратилось бы это, если бы я выбрал земную жизнь? Навряд ли.

В день смерти Нила все стало ясно. Это был предел, моя точка невозврата.

План казался простым: уехать подальше, поприветствовать богов, умереть на Земле и отправиться с ними.

И тут я встретил тебя.

***

Я посмотрел на Катарину.

– А теперь можешь себе представить, что произойдет, когда наступит минута моего дня рождения, появятся боги, и не обнаружат меня рядом? Это лоа, боги вуду, Кэт. Они не отличаются терпением и даже милосердием. Талисман позволит им проникнуть в наш мир. Захотят ли они уходить, как ты думаешь? А еще они разозлятся. Сильно разозлятся.

– И примутся мстить за кражу, – поняла Кэт. – Но Лаки, тебе не кажется, что ты переоцениваешь значимость талисмана? Почему ты считаешь, что именно он ответственен за гибель невинных людей? Ведь он не был виноват в крушении лайнера, как не был виноват и в войне.

Я обвел взглядом тесную подвальную комнатушку, в которой мы все еще были заперты.

– Мой талисман виноват в том, что выживаю всегда именно я, а люди, находящиеся рядом – гибнут, – вздохнул я. – Не будь меня, могло бы повезти им, понимаешь? Мой друг не занял бы мое место в аварии на трассе и остался бы жив, выжил бы и новобранец-рядовой, которого убила пуля, отскочившая от моего шлема, не погиб бы мой наставник Флинн – он понадеялся, что моей удачи сможет хватить на нас двоих... Да и не только они. Были и другие.

– Мне жаль это слышать, – протянула Кэт, осторожно поглаживая меня по ноющей от боли щеке.

– Тебе станет жаль еще больше, когда ты поднимешься наверх, и узнаешь, на что способен этот талисман.

– Прости, что я его украла, – грустно улыбнулась Кэт. На ее лице, заплаканном, грязном от размазавшейся косметики, на секунду промелькнул прежний, азартный огонек. – А что ты собираешься делать с этими богами?

– Прежде всего, нужно отыскать Маму Бриджит и огласить ей мое решение, – задумчиво сказал я, стараясь сесть поудобнее. По телу будто бы катком проехали – так все болело.

– А ты его уже принял? – спросила Кэт.

– Ты знаешь, что да, – сказал я и вдруг улыбнулся тоже, осознавая, что именно собирался произнести. – Но теперь кажется, для меня еще не все потеряно. И если в жизни наконец-таки найдется смысл, возможно и сама жизнь перестанет быть скучной.

– Ничего не могу тебе обещать, – усмехнулась Кэт, целуя меня в губы.

– Для начала мне хватит и этого, – прошептал я.

В этот момент за дверью послышались шаги.

***

– Босс хочет с тобой поговорить, – сообщил мне сопровождающий мафиози, вновь закрывая Катарину в комнатушке одну, и уводя меня куда-то по подвальными коридорам.

Когда меня тащили по ним, избитого, я совсем не запомнил маршрута, даже ничего не увидел – все размывалось в сплошное темное пятно. Но теперь, несмотря на непрекращающуюся боль, вспыхивающую с новой силой при каждом шаге, мне было любопытно оглядеться вокруг.

Этот склад занимали не только ирландцы. В низких, сильно вытянутых в длину подвальных помещениях, все пространство занимали огромные баки, деревянные бочки и перегонные медные кубы с причудливо изогнутыми трубками. Вокруг них деловито сновали десятки негров в рабочих комбинезонах. Было шумно и жарко. Едкий запах дрожжей и спирта не оставлял и малейшего повода для сомнений – я впервые увидел тайное предприятие муншайнеров.

– Мы находимся в Черном Поясе, ведь так? – не удержавшись, спросил я своего попутчика. На эту мысль меня натолкнуло количество чернокожих рабочих, а еще ранее сказанные покойным Шоном слова о том, что Саут-Сайд должен принадлежать им.

– Где мы находимся – не твоя забота, – ответил мафиози, но это уже было неважно. Я практически уверился в своей правоте. Саут-Сайд являлся окраиной Чикаго и устоявшейся территорией клана Фьоре – это мне рассказал Эрик еще днем. Теперь я знал, что их особняк находился не так далеко от этого района. И если ирландцы действительно решили отбить его территорию, то организация подобного предприятия здесь, фактически под носом у отца Катарины, могла стать для них хорошей отправной точкой. Понятно становилось, отчего полночь все никак не желала наступать – времени между ударом в голову прикладом и пробуждением в логове мафиози прошло действительно мало.

Увы, то, что мы находились сейчас в Черном Поясе, не предвещало ничего хорошего. Всем известно, среди кого была особо распространена вера в религию вуду... И теперь-то богам уж точно будет, где разгуляться.

Мы поднялись по шаткой приставной лестнице наверх, выбрались через люк, замаскированный под деревянные половицы, прошли два тесных складских помещения, и оказались там, где состоялась наша первая встреча и игра в «Русскую рулетку».

Под тусклыми лампами собралось так много людей, что создавалось впечатление, будто бы босс хотел собрать весь клан Брэнниганов целиком. Они стояли окружив высокого мужчину в черной шляпе, сидели на мешках и ящиках. Переговаривались, смеялись, курили. Будто бы чего-то ждали. Вот только чего?

– Рад, что вы вновь почтили нас своим присутствием, мистер Локхарт, – сказал уже знакомый мне мужчина в шляпе, когда мы с моим сопровождающим остановились напротив него. – После вашего блестящего выступления мы решили дать вам еще один шанс.

– Если вы думаете, что можете убить меня, с удовольствием снова докажу вам обратное, – сказал я. – И раз уж мы решили продолжить общение, то почему бы вам не представиться?

– Коннор Брэнниган, – произнес мафиози, снял шляпу и добавил с издевкой в голосе: – Мы с вами уже встречались.

Не сразу соотнеся его тон и жест, я равнодушно было взглянул на его лицо и... Отшатнулся назад, словно бы увидев перед собой призрака.

«Это твой счастливый талисман убил Нила Мэллоуна?», – возник в памяти вопрос, заданный мне неизвестным журналистом. Вопрос, попавший точно в цель еще тогда, когда я думал, что секрет моей удачи не был известен ни одной живой душе. И этот вопрос был задан главой ирландской мафии города Чикаго.

– Какого дьявола вы делали на «Инди 500»? – выпалил я.

– Да ради Бога, все ради этой вещицы, мистер Локхарт, ради вот этой вещицы, – театрально вздохнул Коннор, вновь извлекая мой талисман из внутреннего кармана пиджака. – Сведущие люди уже давно наблюдали за вами. А как иначе? Неужели вы думали, что можете выигрывать соревнования одно за другим, участвовать в битвах, тонуть на лайнерах, выживая каждый раз, и никто не заинтересуется вашей поразительной, даже волшебной, удачей? Впрочем, то, что мы наткнулись на вас, когда гнались за Катариной, можно считать не вашей, а нашей удачей, Генри. Фортуна – переменчивая штука.

– И вы полагаете, что с помощью моего талисмана сможете подчинить себе богов вуду? – насмешливо поинтересовался я.

– Ну, если не подчинить, то хотя бы договориться с ними, – пожал плечами мафиози. – На взаимовыгодных для всех нас условиях, конечно.

По талисману, покачивающемуся на цепочке в его руке, стали пробегать едва заметные блики. Это выглядело довольно странно, учитывая, что другого света, кроме свет ламп, в помещении не имелось.

– Отлично, – усмехнулся я, догадавшись, что это могло значить. – Скажите мне вот что, мистер Брэнниган. Который сейчас час?

Мафиози посмотрел на меня как-то растерянно, в толпе, окружавшей нас, послышались смешки. Коннор Брэнниган снисходительно улыбнулся и взглянул на карманные часы.

– Ровно полночь, – ответил он.