Этот период жизни Данталион прожил в забвении. Он не помнил событий, разве что иногда видел вспышки алых брызг, заливающих лицо так сильно, что не удавалось различить цвет кожи, и слышал оглушительный лязг металла, ставший столь привычным, что уподобился музыке. Все эти годы он жил по наитию, старался не выделяться, меняя облики и отказывая в чинах, но разве можно остаться незамеченным, когда из любой тяжёлой битвы выходишь без ран? От этого он только сильнее стремился туда, где всем заправляла смерть. Однажды он даже намеренно подставился под лезвие меча, но тот сломался надвое о шею, столкнувшись с позвонками.

– Ты не человек! – вскрикнула девушка, испуганно глядя на рукоять с раздробленным лезвием.

Он видел её ранее. Воинственная, неприступная, с таким взглядом, что принуждал последовать за его обладательницей в самое пекло. В её мыслях он ощущал искреннюю веру в освобождение и бескорыстные помыслы, которая когда-то были и у него. Она полыхала, словно факел, рассеивающий тьму, в то время как он был холодным океаном, в котором ей суждено потухнуть.

– Нет, я хотел им быть, но более не способен, – сказал он ей тогда с глубокой печалью.

И этими словами Данталион принёс ей смерть. В безумии бойни, когда каждый лезет на другого, заботясь лишь о собственной жизни, бывший небожитель утратил жалость. Его перестало волновать происходящее. Ни земля, ни небо не были достойны уважения. Он даже не стал добивать рыжеволосую воительницу, чтобы пресечь муки тянущей лапы смерти, а просто позволил ей дождаться Самигину и встретиться с ней лицом к лицу. Уходя, среди воплей и криков он услышал один, наполненный искренней болью, но не обернулся, даже когда на него набросили слова клятвенной мести. Только подумал: «Пусть месть твоя свершится».

Одиночество сгубило в нём радость к жизни. Теперь единственной его надеждой была гибель. Из раза в раз он погибал на глазах товарищей, а возрождаясь, менял облик и вновь продолжал биться. Сторона ему была неважна. Он сражался лишь из ощущения риска и предчувствия возможной смерти, ставшими для него манящим дурманом.

Когда само существование уже показалось непомерной скукой, он в который раз позволил себя смертельно ранить. Ему пронзили сердце и затоптали тысячами ног. Он чувствовал боль, но именно она казалась ему желанной, потому что заставляла меркнуть все остальные чувства. Тогда сознание его покинуло, а когда возвратилось, Данталион обнаружил себя в яме, лежащим на горке трупов и ими же заваленный. Смрадный запах гнили смешался с сырой землёй: его бросили в братскую могилу со всеми. Он надеялся, что Самигина сжалится, заберёт в свои владения. Несколько дней Данталион неподвижно лежал среди трупов, то засыпая, то вновь просыпаясь, и в конце концов понял, что ожидание бесполезно. Запах разлагающихся тел и рыскающие по телу насекомые изводили. Пришлось прорывать себе путь наружу.

На поверхности земля всё ещё хранила осадок битвы, но природа старательно пыталась замыть следы, проливая печальные слёзы на землю. Лишь на утро, очнувшись рядом с могилой, Данталион потащился куда глаза глядят. Доспехов у него не осталось – всё сняли перед погребением, оставив лишь поддоспешник, который насквозь промок от дождя и провонялся трупным благоуханием.

Даже для божества прорывать руками путь в три человеческих роста, а потом идти через огромные поля до ближайшего водоёма утомительно. Данталион добрался до реки и сразу приник губами к прохладной воде. Жажда не могла убить его, но изводила так же сильно, как любого смертного.

Наконец уняв першение в горле, Данталион заполз в реку. Снимать и отстирывать вещи от грязи у него не осталось сил, поэтому он просто улёгся на дне, позволяя быстрой воде сделать всю работу за него, и, лёжа с закрытыми глазами, подумал о том, какой же страшный водоворот жизни и смерти ждёт бессмертного, если того утопить с грузом на груди. Он ведь будет каждый раз умирать в толще воды, а потом вновь оживать, страдая от ощущения разрывающихся лёгких, и так бесконечно, пока не найдёт в себе сил спастись.

«И как я не подумал об этом раньше», – усмехнулся Данталион.

Но сил воплотить задуманное не нашёл – его сморил сон. Когда он очнулся, то уже не увидел перед собой голубого неба и силуэтов густых ветвей. Над ним был обычный бревенчатый потолок, и пахло не природой, а тёплым хлебом и картофельной похлёбкой, только что вытащенными из печи. Данталион глухо застонал и, растерев виски, попытался подняться, но к его шее тут же прижали тесак.

– Я знаю, кто ты!

Данталион неторопливо повернул голову, игнорируя неприятное покалывание от наточенного лезвия. Перед ним стоял мальчик двенадцати лет весьма непримечательной внешности, вот только одно в нём было настолько прекрасно, что заставило даймона восхититься: его глаза, один из которых был цвета полуночной фиалки, а второй – свежей зелени. Никогда ещё в своей жизни Данталион не встречал людей, одарённых такими глазами.

Мальчик, хоть и пытался выглядеть смело, дрожал как осиновый лист. Уверенности ему не внушали даже огромный тесак и кочерга, зажатая в другой руке. И правильно... Будь у Данталиона желание, никакое оружие не спасло бы мальца. На его стороне сила, возраст и опыт, закалённый в битве, а что у мальчишки? У того ещё молоко на губах не обсохло, чтобы с ним тягаться, однако подобная решимость подкупала.

– Если ты знаешь, кто я, зачем приставил оружие? – усмехнулся Кассерген и лёгким нажимом отвёл тесак от горла.

– Потому что ты враг! – прямо заявил ребёнок.

– Успокойся, смельчак, я не собираюсь ничего делать, – повёл плечами Данталион и лёг обратно на твёрдые подушки, набитые гусиным пером. – Лучше объясни, как я здесь оказался и зачем меня сюда приволокли, раз я враг?

Мальчик раздражённо фыркнул, бросил своё оружие на неаккуратно сколоченный стол и плюхнулся на стул, сложив руки на груди и всем видом показывая своё нежелание говорить.

– Ладно, можешь не отвечать...

Но синхронно с его словами мальчик заговорил:

– Мы нашли тебя у реки. Подумали, что копыта отбросил, и решили вытащить, чтобы гнильём воду не попортил, а ты живой оказался. Сестра моя настояла, чтобы тебя в деревню забрать, а так как оставить тебя негде, вот и принесли сюда.

– Сами притащили? Вдвоём? – удивился Данталион.

– Втроём, – поправил мальчик. – Брат старший с нами был. Мы тебя на одеяло положили и до деревни по дороге дотащили. Сразу видно, хорошо кормили вас в армии. Весишь, как откормленная на убой свинья.

– Маэль! – С разгневанным вскриком порог дома переступила женщина. – Сколько раз я говорила тебе следить за речью? Разве так разговаривают с гостями?

– Какой он нам гость, Нур? – буркнул мальчик. – Он – вражеский лазутчик! С ними только так и говорят!

Нур в три шага пересекла дом и огрела мальчика по макушке. Она была обладательницей миловидного личика и хрупкой фигуры, облачённой в сарафан до самого пола, но судя по тому, как согнулся и вскрикнул Маэль от подзатыльника, обладала внушительной силой.

Следом за ней в маленькую избушку вошли ещё двое: светловолосый мальчик и девочка с коротко обрезанными тёмными волосами. Внешне они ничуть не походили на самого Маэля и были чуть старше него, да и женщина, которую мальчик называл Нур, очевидно не приходилась им матерью – слишком молодая и к тому же рыжая.

Сестра Маэля поставила на стол небольшую корзинку с фруктами, а брат – крынку с повязанной на горлышке льняной «шляпкой», после чего оба впили взгляды в Данталиона. Из всех присутствующих только Нур отнеслась к присутствию вражеского гостя без нужной осторожности. Она спокойно открыла принесённую крынку и налила свежего молока в глиняный стакан, после чего с улыбкой протянула Данталиону.

– Не стесняйся, – настояла она. – Молоко ещё тёплое. Соседи только что корову подоили, вот и прикупили у них немного.

А молоко оказалось действительно вкусным. Данталион уже позабыл, когда испытывал блаженство от столь простых вещей. Тем временем женщина любезно представила себя и детей:

– Моё имя Нуртида, но можешь называть меня Нур, а это... – она указала на светловолосого мальчика и девочку, – Эйген и Ноуль. С Маэлем ты уже знаком. А теперь будет неплохо, если и ты назовёшь своё имя. Так беседа пойдёт легче.

– Данте, – неуверенно протянул небожитель. Называть полное имя он не решился, ведь его знала без исключения вся Энрия, а вот таких «Данте» по миру были сотни. Никого бы не удивило появление ещё одного. – А вы?.. Эм... Родственники?

Он обвёл пальцем всех присутствующих.

– О нет! – замахала руками Нур. – Мы все не связаны общей кровью. К несчастью, все мы сироты, что нашли друг в друге новую семью.

– А ваши родители? – поинтересовался Данталион у детей.

– У кого как, – отмахнулся Эйген. – У Ноуль скончались от мора в соседней деревне, а наши с Маэлем ушли на войну и не вернулись. И скорее всего уже не вернутся.

– Обычно люди надеются на лучшее, а не сразу хоронят в неизвестности...

– Какой прок от надежды, срок которой уже пять лет? – равнодушно отозвался Эйген. – Как день ясно, что сгинули. На войну забирали всех без разбору: калек, раненых, больных, а наши не были хорошими войнами или лекарями. Да и тьма с ними! Они не были хорошими людьми, чтобы по ним горевать.

– Не говори так, Эйген! – нахмурилась Нур. – О родителях нужно помнить хорошее, а не попрекать за плохое.

Но Эйген проигнорировал наставление женщины, запрыгнул на каменную печь и прикрыл глаза, делая вид, что собирается уснуть на тёплом месте. Ноуль тут же попросилась к нему, но не смогла дотянуться. Мальчику пришлось вновь спуститься и подсадить сестру, чтобы та забралась.

Закусывая кусочком хлеба, Данталион поинтересовался:

– И всё же... Почему вы так добры? Вам стоило бы сообщить главе и местной власти, чтобы меня арестовали, а вместо этого вы кормите и поите меня, как званого гостя? Не боитесь, что я могу быть опасен?

Занимаясь разливанием похлёбки по тарелкам, Нур покрутила головой:

– Я лекарь в этой небольшой деревеньке и не могла отвернуться, когда эти три сорванца принесли мне тебя. К тому же ничего в тебе не выдаёт врага. Нет ни доспехов, ни оружия, да и нрав у тебя весьма покладист, чего не ожидаешь от того, кто должен принести беду. Местные приняли тебя за жителя другой деревни, бегущего от вражеских войск и угодившего в течение реки. К счастью, я не нашла на теле ран, лишь небольшое переохлаждение от долгого пребывания в воде в бессознательном состоянии.

– Вы ошибаетесь. Я просто очень крепко спал.

Но Нур звонко рассмеялась, не поверив его словам.

– А ты шутник! В любом случае, твоей жизни теперь ничего не угрожает, но я бы посоветовала не спешить возвращаться на поле битвы. Твоё внутреннее состояние весьма плачевно.

– Что вы имеете в виду? – изогнул бровь Данталион, отвлёкшись от опустошения стакана.

Он обтёр губы от молочной кромки и с подозрением уставился на женщину, но та, как ему казалось, не спешила отвечать и увлечённо продолжила расставлять наполненные супом тарелки на столе.

– Как вы узнали, кто я? – изменил вопрос даймон, пробегаясь сощуренным взглядом по всем.

– Таков небесный дар, коим мы владеем. В народе нас называют странниками – творениями Создателя и Небесной матери ниспосланными, чтобы заменить почивших богов и защитить энрийский народ.

– Никогда не слышал...

– Ты что, из пещеры выбрался? – скорчил рожу Маэль. – Уже вся Энрия наслышана, а ты только сейчас узнал?

– И не мудрено, – мирно заверила Нур. – Ведь странники не кричат о своей силе, иначе та может быть использована против нашей воли. Многие не знают о своём даре, а если и знают, то не всегда могут совладать с ним, и даже те, кто могут контролировать его, молчат, ведь их могут использовать власть имущие в своих целях.

– Это точно! – подал голос с печи Эйген. – Даже до наших краёв дошла история о том, как жестоко поступили с той, что стала первой странницей. Никто не горит желанием опробовать её участь на себе.

– Неужели эта участь была столь жестока?

– Ежели у тебя хватит духа назвать распятие гуманным, то изволь называть это так. В любом случае, правды это не меняет. Странники – либо рабы, либо трупы. Иного выбора никому не дают. Нас называют лжепроповедниками, обвиняют в использовании злостных чар, даже если мы невинны перед ликами прародителей.

– Утратив веру, люди сами себя уподобили богам, – цыкнул Маэль. – Отныне те, кто правит, решают, кто достоин жить, а кто – нет. А мы, по их мнению, заведомо не достойны.

Хоть это и звучало ужасно, но ничуть не удивляло. Смертные совершали гнусные поступки даже тогда, когда знали, что боги могут покарать за это, так что же должно измениться, когда их не стало? Правильно, ничего. Они ощутили, как ослабились путы, и мгновенно освободили руки для жадности и корысти.

– И в чём же этот... небесный дар? – неуверенно протянул Данталион. Он увлёкся темой, и его пальцы начали тихо барабанить по глиняному стакану.

– В каждом страннике дар обретает разную форму, – ответила Нур. – Мой дар – ведать обо всём в человеческом теле, дабы суметь спасти всякую жизнь, во власти Ноуль подчинять себе воду, Эйген легко распознаёт ложь и контролирует сознание, а Маэль обладает даром видеть прошлое людей.

Услышав это, Данталиона словно окатило ледяной водой. Разве возможно такое? О перерождении души, без сомнения, известно каждому, но, чтобы вместе с душой переходил и дар прародителей – немыслимо! Он ошеломлённо выронил пустой стакан и откинул одеяло, намереваясь сбежать, но Маэль, резво схвативший тесак, тут же наставил его на даймона.

– Сядь! – приказал мальчик, и глаза его, поймавшие солнечный блик из окна, засияли.

Данталион смиренно поднял руки и сел обратно. Не то чтобы он хотел повиноваться маленькому выскочке, но и перечить, когда у того оружие, тоже не горел желанием.

– Благодаря дару Маэля мы и узнали, кто ты, как узнали и то, что вреда ты нам не причинишь, – спокойно ответила Нур, ловко отобрала у мальчика тесак и спрятала на верней полке шкафа, чтобы тот больше не смел угрожать им гостю. – Правда, Маэль так не считает. Но ты не серчай на него. У него есть на это право, ведь тяжелее всех на войне приходится именно детям, родителей которых не стало.

– Эй! Не надо вызывать в нём жалость ко мне! – оскорблённо вскрикнул Маэль.

– Да кто тебя жалеть-то будет? – фыркнул Данталион и сложил руки на груди. – На вид не больше десяти, а норов, как у ворчливого старика!

– Мне двенадцать!

– Правда? – наигранно удивился даймон и отмахнулся. – Что-то ростом на двенадцатилетнего не тянешь. Мало каши ешь?

Маэль обиженно поджал губы и, сложив руки на груди, плюхнулся на койку рядом с Данталионом.

– Не дёргайся! – предупредил он и ткнул небожителя в грудь.

Данталион сжал палец и отвёл в сторону, буравя мальчика взглядом. Маэль начинал его раздражать, но продолжать перепалку с ребёнком было как-то унизительно. Приняв решение игнорировать мальчика, даймон вновь обратился к Нур:

– И как много вы знаете обо мне?

Спрашивая это, Данталион оставался настороже. Он больше не доверял им, потому как его тайна оказалась чуть ли не нараспашку перед незнакомцами, а он всеми силами хотел удержать её как можно дальше от других. Оставалось понять, как много они знают...

– Не так много, как ты привык скрывать, – отмахнулась Нур и, приблизившись, положила ладонь на плечо Данталиона. – Мы знаем, что ты воин, чьё сердце болеет от потери близких, что ты бежишь от прошлого, и что ты дитя одного из богов, но ненавидишь то, что не может сокрыть сию истину. Однако мы не имеем намерений лезть в твою душу. Ты волен сам выбирать, что рассказать нам, а что утаить. Важно лишь одно: доверишься ли ты нам?

Доверие? Это слово давно утратило ценность в жизни Данталиона, но почему-то, когда Нур спросила его об этом, он не смог ответить отказом. Раскрывать всю правду не стал, опасаясь, что это знание навлечёт беду на семью странников, но они и не требовали от него искренности. Всё, что для них было важно, это то, кем он являлся сейчас.

Данталион оставил позади кровавое прошлое, сменил доспехи на рабочие одежды и поселился в доме Нур. С утра и до вечера он работал в полях и брался за работёнку, которую местным было сложно сделать самим, – всё ради того, чтобы заработать денег для семьи, которую начал считать своей.

Вскоре даже мнительный Маэль стал открываться ему. Парнишка оказался не таким несносным, как виделся при первой встрече Кассергену. За ежовыми колючками и острым языком в нём скрывались забота, правдолюбие, отвага и любознательность. Порой, возвращаясь уже глубоко за полночь, Данталион видел, как Маэль старательно мастерил при свете свечи изящные деревянные безделушки, чтобы утром незаметно подложить их Ноуль и Нур в качестве ненавязчивого подарка, или чинил сломанный инвентарь. Способный оказался!

Эйген часто работал в полях вместе с Данталионом – он в общем-то и посоветовал главе деревни нанять Кассергена. Как даймон и предполагал, Эйген был старше названных брата и сестры. Да и суровая жизнь заставила его рано повзрослеть, привнесла серьёзность и честность в ещё детский облик. И нельзя было не заметить, с какой внимательностью он относится к Ноуль – к девочке, жизнь которой едва не забрала Самигина следом за её родителями.

Ноуль оказалась до очаровательного простодушной. Несмотря на ходящую за ней по пятам смерть, она по-прежнему хранила внутри цветы одуванчика и согревала скромной, но искренней улыбкой. С ней Данталиону было проще всего найти общий язык. Она ходила за ним по пятам, любопытно высовывая носик из-за углов, пока Данталион не устал делать вид, будто не замечает маленькую тень, и не решился с ней поговорить. Она с упоением слушала каждую его историю, пусть те и были выдумкой, а если братья начинали упрекать Кассергена и потешаться, тут же колотила их подушками. В какой-то момент Данталион даже начал замечать розовую дымку на щеках девочки при общении с ним, но списал это на раннюю девичью влюблённость, играть с которой не намеревался.

Так минули годы. Война ещё не была окончена. Она бушевала совсем рядом, как в землях Энрии, так и в сердце Данталиона. Он встречал из окна своенравные метели, провожал жаркими объятьями лето в златой ниве и преклонялся перед яркой осенью, а одна единственная мысль всё не отпускала. Он не мог не замечать, что заложенная в них сила некогда принадлежала почившей Троице небесного суда. И сколько бы даймон ни пытался разобраться в причинах, разгадка всякий раз ускользала.

Утомлённый ожиданием, он решился найти ответ в том месте, дорогу к которому позабыл давным-давно.

– Не знаю, сколько нам придётся пробыть в разлуке, но я вернусь, – пообещал он, стоя на пороге дома и оглядывая печальные лица уже повзрослевших сирот.

– Ты обещаешь? – спросила Ноуль, сминая пальцами юбку.

– Обещаю, – поцеловал девочку в макушку Данталион и обратился к её братьям: – Теперь вы за старших! Не дайте никому обидеть Ноуль и Нур, иначе...

– Да-да, мы в курсе, – отмахнулся Маэль, скорчив привычную физиономию, будто отъезд Данталиона его нисколько не волновал. – Прекращай делать вид, что ты здесь папочка! Мы прекрасно способны постоять за себя! – и отвернув голову, вытянул губы трубочкой: – Ты же нас обучал...

На глазах Данталиона навернулись слёзы. Резко схватив обоих мальчишек за запястья, он притянул их к себе для объятий.

– Эй! Отцепись! – тут же заверещал смущённый Маэль и начал отпихивать Кассергена. – Отцепись, я сказал!

– Он хочет сказать, что будет скучать по тебе, Данте, – взялся переводить крики брата Эйген и, скосив на Маэля глаза, хитро улыбнулся. – Вообще-то я не должен этого говорить, но недавно он ревел в подушку, потому что боялся, что ты не вернёшься.

– Не было такого! – покраснел Маэль и треснул Эйгена кулаком по плечу.

– Не переживай, – рассмеялся Данталион и взъерошил мальчику волосы. – Я вернусь, как только найду того, кто расскажет мне о странниках.

– Мы будем ждать тебя, – улыбнулась Нур.

И закинув на плечо мешок с припасами, Данталион ушёл, а семья странников провожала взглядом и махала, пока высокая фигура не скрылась из виду. Если слухи, которые дошли до него, оказались верны, то найди искомое на небесах ему было не суждено – даже Высшие боги решили покинуть небесные чертоги, не желая прозябать в одиночестве высоких стен, – поэтому он сразу воззвал к Глазу Миров и очутился на острове Инмин ан Веле.

Тут всё оставалось таким же, как раньше. Словно все его жители и государь успели позабыть о том, что случилось. Но Данталион этого не забыл. И найдя отца в садах, он с ходу, не удостоив того приветственным объятием, обратился с вопросом, который навсегда изменил его взгляд:

– Кто такие странники?