С того момента всё изменилось. Вскоре после окончания Битвы земли и стали Высшими богами было принято решение взять покровительство над всеми существами дикого народа. Вепар, которому и раньше прислуживали сирены, живущие в озере Неяви, наконец решил взять под своё крыло всех остальных представителей этого народа, выставив им строгий список правил. Тот, кто нарушал его, изгонялся из-под его защиты и был предоставлен сам себе.

Но не все были так суровы как Владыка Вод. Заган увёл всех фейри и пикси на свою островную обитель, чтобы сберечь те крохи, что остались от их народа. Беал стала покровителем воинствующих нармиров, помогая тем укрыться в защищённых уголках Энрии, а Дардариэль надела поводок на всех диких тварей и зверей, что были лишены человеческого сознания. И только дриады остались привязаны к лесам, кои и оберегали. За их защиту стал отвечать старший сын Загана – Барбатос, возымевший титул стража и хранителя лесов. По слухам, он и сам был воспитан дриадами после того, как мать оставила его младенцем погибать в чаще, поэтому таким образом тот решил отблагодарить лесной народ за своё спасение.

С ним Данталион и Мариас познакомились позже, однако тот, несмотря на свой лёгкий нрав, так и не сумел найти отклика в закрытых душах близнецов. Даже сейчас за общим столом он сидел по левую руку от Загана, пока Данталион и Мариас держались правой стороны. В общем-то, внешностью он почти не отличался от них: те же длинные белые волосы и лицо, частично повторяющее черты их общего отца. Со спины его легко можно было перепутать с Данталионом, если бы не более высокий рост и зелёные одежды, которые тот носил. Барбатоса по праву можно было назвать любимцем многих небожителей. Он относился ко всем с уважением и улыбкой, придерживался правил и не смел нарушать их.

Со временем Данталион даже привык к наличию старшего брата, периодически составлял ему компанию за распитием вина и просил совета, когда нуждался в том, а вот Мариас со своим настороженным отношением к мужскому полу продолжала держать дистанцию. Она предпочитала закапываться по самый нос в обязанности вместо бессмысленных гуляний, устраиваемых другими небожителями, однако это торжество оказалось исключением. Всё-таки это был день вознесения Загана, а такое мероприятие его дети не могли пропустить.

Среди приглашённых были и другие Высшие боги, впрочем, не все из них разгульничали, как делал их товарищ. Вепар держался отстранённо и отказывал в танцах, даже если сама Дардариэль просила его об этом, Берит же, несмотря на любовь к уединению, всё же умело поддерживала разговор с другими небожителями, а вот сама Верховная Амаймон подобные торжества обожала. Лишь на них другие божества переставали бояться её авторитета, поддавшись влиянию крепкого питья.

Присутствовала и Троица небесного суда. Роновери всегда слыл в небесных кругах душой компании, в отличие от двух своих коллег. Ему ничего не стоило найти новую тему для разговора или поддержать уже начатую, отчего вокруг него всегда собиралась толпа из небожителей, желающих послушать очередную занимательную историю.

Кроцелл же, как и её отец, держалась весьма прохладно. Она редко улыбалась в присутствии других, поддерживая образ хладнокровной красавицы. Бесед не затевала, однако, если кто-то интересовался её мнением, то всегда отвечала. И как заметил Данталион, многие сторонились её куда сильнее, чем ту же Верховную Амаймон.

И тем не менее бельмом в глазу на всяком торжестве, конечно же, оставался Гастион. Он явился сюда лишь потому что Заган настаивал на его присутствии, и практически не разговаривал, разве что мог обсудить что-то со своей наставницей – Властителем Соглашений Беал.

С момента своего вознесения Данталион всё чаще стал ловить себя на том, что невольно поглядывает на сферона истины. Тот оставался для него занимательной загадкой, которую хотелось разгадать. Он подмечал в нём то, чего не замечали другие: Гастион был куда эмоциональнее, чем казался. Даже сейчас он восседал за столом с прямо спиной и равнодушным ликом, но в глазах отчётливо виднелась грусть от того, что многие небожители целенаправленно игнорировали его.

Это не укрылось от внимания Данталиона. Божества обращались к Гастиону напрямую, только когда это было им необходимо, а в остальное же время избегали. И откровенно говоря, это выводило даймона из себя, ведь Гастион практически никогда не отказывал другим в помощи, даже если это значило, что он будет проводить в здании суда едва ли не всё своё время, утыкаясь носом в бумаги.

Невольно Данталион вспомнил день, когда Заган любезно попросил его, Мариас и Барбатоса доставить приглашения на торжество нескольким небожителям, и, чтобы заполучить веский повод наведаться в здание суда, он даже убедил брата и сестру обменяться свитками. Конечно, те уже догадывались о причине странной тяги младшего вмешиваться в спокойную жизнь Троицы, однако согласились, взяв с него слово, что тот не учудит ничего из ряда вон выходящего. Данталиону едва хватило терпения дослушать их. Стоило свиткам оказаться в руках, как он тут же бросился бежать по коридору.

Минуя цветущие аллеи и белокаменные мостики, нависающие над сверкающими голубыми ручьями, он помчался к великолепному дворцу с купольной крышей и башней, на самой верхушке которой в лучах солнца и густых облаках сверкал золотой циферблат со стрелками в виде пронзённых звёзд. Внутри здания, как, впрочем, и всегда, стояла мёртвая тишина. Здесь было не положено шуметь, поэтому все работающие здесь сфероны и даймоны, отвечающие за знания, науку или же искусство, передвигались строго на цыпочках и переговаривались полушёпотом.

– Простите за беспокойство, сферон Буер, – обратился он к невысокому мужчине с пушистой копной волос, напоминающих львиную гриву, – не подскажете, где я могу отыскать Троицу небесного суда? Дело не терпит отлагательств. Мастером Валюты поручено.

Сферон целительства окинул его пронзительным тяжёлым взглядом, словно пытался выскрести из его души правду. Все божества уже оказались наслышаны о том, как часто любит Данталион наведываться в небесный суд, дабы посеять волнения своими выходками. Однако заметив в его руке свитки с печатями Загана, всё ж решился дать ответ:

– Да от кого ж тебе быть, если не от Матера Валюты, – прохрипел он и посильнее прижал к груди пучок зелёных трав, перевязанных толстой золотой нитью. – Да и им негде быть в этот час, кроме как в зале. Никого не пускают и сами не выходят, стало быть, заняты чем-то важным. Ты уж будь добр, постучись, прежде чем изволишь войти, иначе сферон Гастион опять тебя за порог выставит.

– Обязательно, сферон Буер, – поклонился Данталион и рванул вверх по мраморной лестнице.

– И не бегай! – прикрикнул на него Буер и, поуспокоившись, стал бухтеть себе под нос: – Ну что за времена! Не даймоны, а дети малые! Всему их учить надо, обо всём напоминать...

Данталиона же нисколько не волновало мнение старого сферона. Тот вознёсся поздно, уже когда ему за пять десятков стукнуло, вот и ворчит на всех подряд.

И всё же одному его предостережению Данталион внял. Остановившись у входа в зал, он отряхнул свои одежды, разгладил волосы, чтобы Гастион не нашёл к чему придраться в его внешнем виде, и постучал. Ответили мгновенно и с явным недовольством:

– Кто?

Данталион откашлялся и приоткрыл дверь, просовывая голову в щель.

– Не гневайся, Тион. Это всего лишь я. Пришёл пере...

Договорить он не успел. Гастион прервал:

– Пошёл прочь.

Голос его был ровен, но отнятые от разглядывая бумаг глаза буравили полыхающим гневом. Гастион ненавидел, когда кто-то отрывал его от работы.

– Не горячись, Гастион. Изволь сначала выслушать, – мягко произнесла Кроцелл и жестом пригласила Данталиона войти. – Что же привело вас сюда, даймон Данталион? Срочное дело иль нет? Важные дела у нас.

– Но пару минут уделить сможем, – дополнил Роновери с улыбкой и обратился к товарищам: – Не думаете ли вы, что нам пора взять немного времени для отдыха? Уж простите за грубость, но спина моя столь долгого просиживания уже не выдерживает.

– Стареешь, Роновери, – улыбнулась Кроцелл и потянулась. – Что ж, однако соглашусь. Утомительно. Так зачем вы пожаловали, даймон Данталион?

Данталион стремительно пересёк зал, поднялся по ступеням к столам, за которыми восседала Троица, и протянул каждому по свитку.

– О, занятное приглашение! – просиял Роновери, закончив зачитывать содержимое свитка. – Разве ж можно отказать Мастеру Валюты! Если уж с работой закончим, изволим ли мы посетить торжество, Кроцелл?

– Будет невежливо не почтить своим присутствием Высшего бога в такой день. Однако, возможно, мы придём с опозданием. Не составит ли вам труда, даймон Данталион, передать наш ответ Мастеру Валюты? – учтиво попросила Кроцелл.

– Конечно!

– Благодарю. Роновери, Гастион, не желаете ли вы отвлечься от дел и прогуляться в саду? Нам не помешает отобедать да выпить чай, прежде чем снова взяться за работу.

– Прошу меня извинить, но я отклоню ваше предложение, даймон Кроцелл. У меня слишком много работы, – заявил Гастион, на мгновение подняв голову, и снова принялся что-то записывать.

– Как знаешь, друг мой, но не загоняй себя. Едва ли всем станет легче, если ты сляжешь с переутомлением.

И взявшись под руки, даймон и сферон неспешно покинули зал суда. Остались только Данталион и Гастион, который по-прежнему с напряжением просматривал бумаги.

– Так каким будет твой ответ, Тион? – склонился над столом Данталион.

– Я не пойду, – категорично ответил Гастион и, отложив свиток ко всем остальным, продолжил что-то писать.

– Ну, Тион, – протянул Данталион и присел на угол стола, подмяв несколько листов, – это же празднование вознесения Высшего бога! Такое пропустить – век сожалеть!

Гастион поднял голову и приспустил очки, пронзительно глядя на те бумаги, на которых так нагло сидел Данталион.

– Для меня это ещё один день, когда мне предстоит работать, – мрачно ответил он и треснул Данталиона по бедру, чтобы тот наконец встал с важных документов.

– Между прочим, это больно! – прошипел даймон, потирая место удара.

– Между прочим, уйди отсюда и не мешай работать! – рявкнул сферон, но стоило Данталиону вновь открыть рот, как он ткнул сначала ему в грудь, а потом указал на выход: – Уходи! Сейчас же!

– Хорошо, – примирительно поднял руки Данталион и двинулся в указанном направлении. Его пальцы уже сжимали ручку, когда он всё же решился сказать то, что держал в голове уже несколько лет: – Хотя знаешь, я был бы рад тебя там увидеть, Тион.

Он вышел, но не стал закрывать дверь до конца. Вместо этого он прижался к щели, решив понаблюдать за реакцией сферона. Рычащий выдох Гастиона разнёсся эхом по залу, а белоснежное перо с треском сломалось под силой сжатого кулака. Он с раздражением отбросил его половинки в сторону и вжал пальцы в виски.

– А то как же! Рад? Да никто и никогда мне не рад, только если не приносят эти проклятые бумажки! – Его голос стал ломаться под натиском эмоций, и с каждым словом прямая спина сгибалась всё сильнее, пока лоб не коснулся столешницы. – Никто и никогда...

Данталион осторожно прикрыл дверь и прислонился к прохладной древесине. Видеть его таким было больно. Он ведь этого и добивался, разве не так? Хотел увидеть настоящего Гастиона, тогда почему от этого сердце заболело только сильнее?

– Как же ты ошибаешься...

В тот день Данталион не решился поднимать этот разговор снова, да и в последующие тоже, однако Гастион всё же пришёл, пусть и не был этому рад. Данталиону хотелось верить, что именно из-за его слов сферон изменил решение, однако уверенности в том не имел. Возможно, он просто побоялся обидеть своим отказом Загана.

– Чего ты опять на Горбатого Секретаря пялишься? – с подозрение прошипел сидящий рядом Валефор и ткнул замечтавшегося даймона пальцем в плечо. – Неужто влюбился?

Данталион окинул взглядом даймона азарта и риска. С Валефором судьба свела их почти сразу после вознесения. Они были ровесниками и вознеслись в один год. Те небожители, что удостаивались милости Создателя и Небесной матери отнюдь не за благородные дела, обычно помалкивали о причинах, в то время, как Валефор отличался излишней прямолинейностью и, не стесняясь, рассказывал, что был обманщиком и вором. В прошлом он обыгрывал богачей на значительные суммы, прибегая к жульничеству, обкрадывал их дома и промышлял разбоем на лесных дорогах, однако делал это не сколько для себя, сколько для бедных голодающих жителей своего города, тяжело переживающих войну.

В отличие от Данталиона, решившего воевать за свою страну, Валефор долгие годы скрывался от военной комиссии, не признавая ни дело, которое именовали «долгом», ни тех, кто сидел в кресле власти. Но даже самый умелый вор когда-нибудь попадается. Это с ним и произошло. Его посадили за решётку, где он дожидался вынесения приговора, а в это время мирный народ, который он несколько лет спасал от голодной смерти, встал на его защиту. В него верили, его любили. И хотя сам Валефор открещивался от того, что все его гнусные поступки были совершенны с благородным умыслом, тот факт, что прародители вознесли его, говорил об обратном.

Потому-то и неудивительно, что даже став даймоном, он ничуть не поубавил спеси. Валефор оставался таким же неуёмным балагуром, как и Данталион, однако нисколько не разделял его уважения к сферону истины. Он в целом недолюбливал всех тех, кто слепо подчинялся правилам, невзирая на обстоятельства.

– А если и так, то что с того? – вопросом на вопрос ответил Данталион и со вздохом подпёр щёку. – Разве ж в небесной обители есть правило, запрещающее любить?

Валефор скорчил брезгливую физиономию.

– Тебе что, уже небожительниц недостаточно, раз ты на задницу Горбатого Секретаря засматриваешься? Данте, сам посуди, как абсурден сей факт!

Слова друга начали порядком раздражать Данталиона.

– Валефор, уткни свою рожу в кубок с вином, или это сделаю я, если ты ещё раз назовёшь Тиона этим гнусным прозвищем.

– Пф, уже милыми прозвищами обзавелись? – хохотнул Валефор. – А он как тебя называет? Данталиончик? Или, может, – он со шкодливой пьяной ухмылкой склонился к уху Кассергена, – мой господин?

– Да иди ты! – рассмеялся Данталион и отпихнул от себя физиономию друга. – Может, мне и тебе ласковое прозвище дать, чтобы ты прекратил ревновать?

– О нет, избавь меня от этого, иначе я тотчас выблюю свой желудок, – отмахнулся Валефор и вновь приник губами к кубку с вином. – А ведь он следит за нами...

Данталион покривил бровью: намёк друга остался непонятым, но тот указал метнувшимся из стороны в сторону взглядом на человека, сидящего напротив них, и продолжил жадно заливать в рот вино, игнорируя стекающие по подбородку капли. Кассерген мгновенно повернулся, но успел лишь заметить, как дёрнулась прядь волос Гастиона и как его глаза спрятались за густой кромкой тёмных ресниц. Сферон оказался смущён тем, как быстро его раскрыли. Кожа, столь бледная, вмиг покрылась жаркой краснотой, однако оправдать это можно было простым опьянением, потому Данталион не стал спешить с какими-либо выводами. Впрочем, видя столь соблазнительное выражение лица, не сдержался: сложил из тканевой салфетки розу и, вложив долю сил небесных рун, отправил в полёт. Та тут же перелетела весь стол, чем привлекла внимание других небожителей, и опустилась на колени к Гастиону.

Тот оказался ошеломлён выдумкой юного божества и, смотря на рукотворный цветок, то открывал рот, то закрывал, не в силах что-либо ответить, а подняв глаза, осознал, что взгляды всех присутствующих откровенно таращатся на него. Удивление тут же сменилось неловкостью.

– Должно быть, чары даймона Данталиона ещё не так точны, раз он ошибся с получателем, – откашлялся сферон и протянул цветок сидящей рядом богине. – Вероятно, это предназначалось вам.

Девушка смущённо ойкнула, заливаясь румянцем, и с улыбкой приняла цветок, но даже не удосужилась посмотреть на того, кто его протянул. Вместо этого она направила кокетливый взгляд на Данталиона и захлопала ресницами. Поступок Гастиона связал внутри даймона узел. Лучше бы он унизил его и выкинул подарок у всех на глазах, чем пытался оправдаться и дарил надежду ничего не значащей для Данталиона богине.

От этого Кассерген лишь сильнее загорелся желанием подлить масла в уже горящий огонь. Он уткнул подбородок в переплетённые пальцы и с лукавой улыбкой произнёс:

– О нет, в моих чарах не бывает просчётов, сферон Гастион. Мой подарок предназначался вам. Смею заметить, вы очень скромны. Неужели оказались настолько смущены им, что даже не допустили мысли о подобном?

И богиня, и Гастион вмиг побагровели. И для одного, и для другой это стало невероятным унижением. Девушка фыркнула через крепко сжатые губы и тут же выбросила цветок себе за спину, а Гастион резко поднялся, царапнув ножками стула пол, и, извинившись перед Мастером Валюты и всеми присутствующими небожителями, немедля покинул зал.

– Ну и чего ты этим добился? – откинулся на спинку стула Валефор и лениво повернул голову. – Хотел, чтобы он тебя возненавидел? Тогда поздравляю, ты ранил гордость Горбатого Секретаря. Ещё полсотни лет будешь прощения вымаливать.

Не сводя взгляда с двери, через которую ушёл сферон, Данталион поднял руку и ударил друга по кубку ровно в тот момент, когда он прислонил его к губам. Золотой ободок неприятно врезался в зубы даймона азарта, и всё ярко-алое питьё хлынуло на лицо и одежду Валефора.

– Какого?.. Что ты, тьма тебя дери, делаешь?! – Он оттянул верх чёрного одеяния, с негодованием глядя на блеск мокрого шёлка.

– Я предупреждал, – равнодушно заметил Данталион и бросил в него салфетку.

– Есть в словах Валефора правда, брат, – заговорил Барбатос. – Пусть он и носит титул сферона, однако его положение выше всякого даймона. Не стоило так грубо потешаться над ним.

Сидящая рядом Мариас высказывать своё мнение не стала, однако кивнула, поддерживая слова старшего брата.

– О, едва ли мой поступок можно назвать грубой шуткой. Отнюдь. Я лишь хотел потешить его да выказать своё уважение. Кто ж знал, что мой подарок так сильно всколыхнёт гнев внутри него?

– Все! – Таким синхронным ответом его наградила добрая половина присутствующих.

Внезапно в разговор вступил Заган. Он отставил свой кубок и, промокнув губы, салфеткой, посоветовал:

– Ступай к Гастиону да извинись, чтобы он обиды на тебя не затаил. Всё же иметь врага в его лице тебе не надобно, а другом обзавестись полезно вам обоим будет.

– Они уже не малые дети, чтобы дружбу водить, – пробурчал Валефор.

– Так вы же водите, иль ты и себя к дитю малому приравниваешь? – с ехидством подловил Высший бог и махнул в сторону двери. – Иди, Данталион.

– Ваша воля для меня первостепенна, Мастер Валюты, – вежливо отозвался Данталион и покинул зал, провожаемый любопытными взглядами небожителей.

Он уже знал, где мог отыскать Гастиона. Час хоть и был поздний, но сферон даже в такое время не стал бы сразу идти в свою обитель, а направился бы в здание суда.

– Зачем ты пришёл? – без лишней вежливости поинтересовался Гастион, стоило двери приоткрыться.

Как Данталион и предполагал, Гастион сидел в окружении башен из бумаг и пирамид из свитков и, подсвечивая листы закованной в стеклянные стенки фонаря свечой, выводил свою подпись и выливал разогретый сургуч, скрепляя документ печатью. Он не жалел себя. Подойдя ближе, Данталион заметил, что его веки опухли, а глаза покрылись алыми соцветиями капилляров.

– Ты плакал? – прямо поинтересовался Данталион.

– С чего бы? – хмыкнул сферон. – Твоя нелепая выходка явно не стоит того, чтобы из-за неё проливать слёзы.

Данталион обошёл стол и присел на корточки, глядя на изящный профиль Гастиона снизу, но тот либо делал вид, либо действительно не заметил этого, погрузившись в работу.

– Прости меня, Тион. Я не хотел оскорбить тебя своим поступком. – Он уткнулся лбом в его бедро, отчего тело Гастиона тут же напряглось. – Мне казалось, что ты был подавлен в окружении всех этих высокомерных господ. Они не понимают, какую ношу ты несёшь, как стараешься для блага небес...

– А ты понимаешь? – Гастион наконец отложил перо и посмотрел на Данталиона.

– Нет, – честно признался Данталион, – могу лишь предполагать, но от этого ты становишься лишь выше в моих глазах, потому что мне никогда не совладать с теми обязанностями, что выполняешь ты. Возможно, я сделал недостаточно, чтобы ты заметил это, но я восхищаюсь тобой. И так было с тех пор, как я предстал перед тобой в этом самом зале. Я не знаю, по какой причине ты позволил мне остаться, но верю, что в том повинно твоё доброе сердце, которое ты так упорно скрываешь ото всех под маской непоколебимой серьёзности.

– Ты слишком самоуверен, раз позволяешь себе размышлять о чужой душе, как о своей собственной.

– Может и так, но ты не можешь солгать, когда за тебя честно говорит сердце. Мои слова взволновали тебя. Можешь отрицать, но я знаю точно, что ты не так суров, как хочешь казаться. И тебе нет смысла лгать мне, потому что я готов принять твою натуру, какой бы она ни была. Ты мне нравишься, Гастион, и оттого я веду себя так бездумно рядом с тобой.

– Ты говоришь глупости, – смущённо проговорил Гастион полушёпотом и отвернулся.

– Тогда проверь сам. – Данталион приложил его ладонь к своей груди. – Если бы я потешался над тобой, билось бы моё сердце так сильно? Я всегда был и останусь честен с тобой, если ты позволишь мне.

– Глупости! – одёрнул руку Гастион. – Ты слишком юн, чтобы понимать, о чём говоришь!

– И когда же наступит та зрелость, которая позволит мне уверить тебя в своей искренности? Тион, с моего вознесения минули столетия! Разве ж это недостаточный срок, чтобы научиться понимать эту жизнь в полной мере? Да если ж я лгу, то пусть прародители обрушат на моё бессмертное тело свой гнев!

Гастион взволнованно зажал ему рот и шикнул:

– Не говори подобных вещей, обращаясь к Создателю и Небесной матери! Если ты заявляешь о своей зрелости, так отчего же ещё не понял, что нельзя ничего просить и отдавать прародителям? Подобная наглость не остаётся безнаказанной. Ты можешь снискать беду на свою голову!

– Я уже снискал свою беду, коей являешься ты, Тион.

– Не перекладывай свои беды с головой на меня. Если ты уродился дураком, то в том нет моей вины.

– Однако ж именно ты заставил взыграть во мне чувства, коих я прежде не испытывал...

– Прекрати! Сейчас же! – Гастион хлопнул по столу. – Я не желаю слышать об этом! И не забивай мне голову подобной чепухой! Мне нужно работать!

– Хорошо, – быстро согласился Данталион, – но только если ты всё-таки согласишься принять мой подарок. Тогда, так уж и быть, я оставлю тебя в покое... на этот вечер.

– О боги, за что вы спровадили ко мне столь тяжкое наказание? – спросил сферон, подняв глаза в потолку зала. – Будь по-твоему. Я приму подарок, однако ты тут же покинешь этот зал и не станешь мозолить мне глаза своей глуповатой физиономией!

Данталион гордо улыбнулся: добился-таки своего. Обведя взглядом окружение, он уцепился взглядом за хрустальный стакан, что всегда стоял на столе Гастиона. Воды в нём оставалось немного, но Данталион без тени сомнения опустошил его и, зажав стакан в руках, призвал небесные руны. Этому волшебству его когда-то научил Заган, но вряд ли он допускал мысль о том, как использует сиё знание его сын. Хрусталь под чарами сделался мягким и податливым. Данталион щипал вязкую материю за края, придавая ей новую форму и запечатывая часть своей силы в хрупком материале, пока наконец на его ладони не расцвёл прекрасный цветок. Он не знал, что это за растение, делал по наитию, думая о том, что он должен обладать такой же холодной красотой, как и тот, кому предназначался, и, закончив, аккуратно вложил бутон в руки Гастиона.

– Ну и что ты сделал? – возмутился сферон, покрутив в руках хрустальный цветок. – И из чего прикажешь мне теперь пить?

Подобная реакция была ожидаема. Данталион упёр одну руку в столешницу, а вторую – в спинку стула, и с лукавой ухмылкой наклонился к лицу сферона.

– Можно прямо из моих губ, – произнёс он.

– Пошёл прочь, – прорычал Гастион и оттолкнул юношу. – Где дверь ты знаешь. Провожать не стану.

Всё же как ни пытался Гастион выдать смущение за раздражение, у него это не выходило. И это было настолько привычной и искренней реакцией, что Данталион не смог заставить себя спрятать улыбку.

– Сбереги его, – попросил он, прежде чем послушно покинуть зал, но услышал в ответ тихое бурчание.

– Выброшу, как только ты выйдешь.

Однако Данталион даже не допускал мысли, что Гастион действительно это сделает. Он уже увидел, как в глазах сферона заискрился слабый огонёк, который не получилось бы ни с чем спутать.

И оказавшись за порогом, Данталион обернулся. Через закрывающиеся створки он заметил, как Гастион, подперев кулаком щёку, с лёгкой улыбкой поглаживает острые лепестки цветка. Он не выбросит его, не сможет, ведь эта холодная красота, закованная в блестящий хрусталь, сохранит в себе частичку светлого чувства, впервые не требовавшего ничего взамен.

И Данталион позволил ему остаться наедине с этим новым ощущением важности. Он не вернулся на торжество, а встретил ночь на балконе своей обители, рассматривая огни в чистейшем синем небе, где в каждой золотой звезде признавал сияние глаз человека, которого впервые полюбил.