Той ночью Данталион и фейри обговорили каждую деталь плана, продумали каждый поворот, который могла преподнести непредсказуемая судьба, и в конечном итоге заснули в одной кровати. Она знала, что может ему доверять, а он – что она не прикончит его во сне.

Однако с рассветом ему всё же пришлось отвести девушку в тюремный барак и запереть с остальными пленными, хотя бы для того, чтобы осмотреться. Тюремные бараки представляли собой наспех сколоченные маленькие домики, располагающиеся в ямах. Там не было ни нормальных условий содержания, ни окон, только одна крепкая дверь с решёткой, через которую дикарям иногда передавали еду.

Дело было утром, поэтому уставшие сторожи не стали задавать лишних вопросов, когда командующий привёл рабыню, волоча за локоть. Когда же девушка воспротивилась грубому обращению, он даже ударил её по щеке. Не по-настоящему, но тяжёлый хлопок, который прозвучал во время удара, и плачущий вскрик заставили бойцов увериться в правдивости увиденного.

Втолкнув девушку в открытую дверь, Данталион мельком осмотрел пленников. Многие были в ужасном состоянии. Они спали на голой земле, лишь у некоторых имелись тёплые одеяла, но в основном ими были больные и дети. И если сам Данталион решительно отказывался брать детей в качестве пленных, то другие командующие с радостью марали руки. Благо детей оказалось немного. Кассерген насчитал шестерых, но кто знает, сколько их ещё в других таких же бараках. Однако всех дикарей объединяло одно: тяжёлый угрюмый взгляд, направленный на него. В нём читалась не только ненависть, но и вся боль такого существования.

Даина, так звали фейри, споткнулась о порог и, оббежав остальных заключённых, тут же бросилась к слабой матери. Так она условилась показать её Данталиону. Женщина действительно казалась ослабевшей настолько, что юноша сомневался, что она способна будет сбежать. Между её обнажённых лопаток он заметил отрубленные отростки крыльев, покрытые засохшей вперемешку с грязью кровью и желтым гноем. На руках и ногах темнели ожоги от кандалов, в которые фейри заковывали по прибытии.

Ключи от дверей темницы держали при себе сторожи. О побеге пленных никто не волновался, потому и выходивших каждую ночь на службу было всего шестеро. Прикинув в уме все вероятности, Данталион решил, что способен обезоружить их, да и бараки находились в достаточном удалении от основного лагеря, чтобы их крики не услышали.

Целый день он украдкой следил за Крайхеном, тёрся около него, подслушивая разговоры. Это не вызывало подозрении: Крайхен почти всегда советовался с близнецами по многим вопросам, но не из неуверенности в решениях, а из желания утвердиться в качестве наставника. Всё-таки он видел в Мариас будущую преемницу, а в Данталионе её верного советника. Однако Кассерген периодически ловил на себе недоверчивый взгляд сестры. Должно быть, она подозревала, что его заинтересованность неспроста, но раз ничего не стала говорить, значит, не посчитала нужным. И Данталиона это полностью устраивало. Он всё равно не хотел рассказывать ей о своей намечающейся авантюре. Во-первых, потому что это подвергнет её опасности, а во-вторых, – она его не поддержит. В этом он уже убедился.

Очередное пиршество пришлось ждать несколько дней. Данталион ушёл пораньше, сославшись на плохое самочувствие, и сразу направился к шатру Крайхена, прихватив из тайника лук и колчан со стрелами. Он заранее присмотрел удачное место, чтобы затаиться. Шатёр генерала был обставлен куда богаче, чем другие. Тут были ковры, письменный и обеденный столы, так как Крайхен предпочитал есть в одиночестве или звать на ужин командующих, чтобы обсудить военные дела, широкая кровать с красными покрывалами и множеством подушек и даже ширма. Вот она-то и приглянулась полубогу. Вряд ли генерал решит сменить одежду перед соитием или испражниться в ночной горшок.

Достав заранее стрелу и вложив в тетиву, Данталион принялся ждать. Он учёл каждую мелочь, чтобы снизить вероятность быть обнаруженным. Ширма оказалась достаточно плотной, свет от горящих свечей тусклым, погода стояла ветреная, так что за хлопаньем шатровой ткани ни одно его движение не будет услышано, да и презрения имелось предостаточно, чтобы спустить полный колчан в тело мужчины. Сожалеть о поступке он точно не станет. Только уверенности, что Крайхен решит привести свою любимицу именно в свой шатёр, не было. Оставалось только довериться удаче.

И он не прогадал. Юноша прождал почти час, прежде чем Крайхен ввалился в шатёр, прижимая Даину к себе за талию. По шаткой походке стало очевидно, что он зверски пьян. Мужчина не стал долго церемониться. Он схватил Даину за плечо и грубо швырнул на кровать, словно та была не живым существом, а куклой. Девушка застонала: она ударилась бедром о корпус кровати. Но Крайхена это мало волновало. Он стянул с себя сапоги и жилет – последний оказался брошенным на стоящий рядом стул – и принялся развязывать шнуровку на брюках. Пальцы то и дело путались в завязках, что начинало злить его ещё сильнее.

– Господин позволить мне сделать это за него? – промурлыкала Даина, глядя снизу вверх.

Генерал замер и недоверчиво покосился на пленницу.

– Приятно удивлён твоим обращением, – скользко ухмыльнулся Крайхен и подтянул лицо фейри за подбородок. – С чего вдруг ты решила поступиться своей гордостью?

Даина вытянула шею и потёрлась щекой о пах мужчины с ноткой игривой провокации.

– Господин хотеть, чтобы я звать его господин. Я повиноваться.

– Допустим, – хмыкнул мужчина, – но я не верю в покладистый нрав вашего народа. Что ты намереваешься получить?

– Хотеть, чтобы господин послать лекаря и лечить мою маму, а я прислуживать ему эту ночь, как он хотеть.

Ответ удовлетворил генерала, но сам он обещание давать был не намерен. Вместо этого он коротко скомандовал:

– Приступай.

Девушка ловко подцепила пальчиками шнуровку и стала развязывать узел, который пьяный Крайхен по неосторожности затянул. Нити поддались не сразу, но её растягивающиеся ласки так будоражили генерала, что он хрипло застонал.

По телу Данталиона пробежала волна отвращения. Будь поза Крайхена более удачной, юноша не задумываясь выстрелил бы, но принял решение сохранить хладный ум и продолжить выжидать. Однако в стоячей позе всё тело сковывало судорогой. Пришлось ненадолго ослабить хватку на оружии и сменить позу, иначе становился высок шанс промашки при выстреле.

Едва со шнуровкой было покончено, штаны сползли и сложились гармошкой у стоп, обнажая налитый силой член. Крайхен наклонился вперёд, опираясь коленом на перину, и вновь отдал дикарке приказ:

– Раздвигай ноги.

Но у Даины были другие планы на этот счёт. Она покорно раздвинула ноги, демонстрируя соблазнительный бутон, но тут же сомкнула их обратно и хитро сверкнула глазами.

– Так сразу нельзя, господин. Если позволить, я хотеть по-своему.

Во взгляде Крайхена заискрила похоть.

– Странно ведёшь себя, – заметил генерал и облизнул пересохшие губы, – но сегодня прощаю. Твоя инициатива располагает.

Фейри, довольная своим обманом, притянула мужчину за рубашку и усадила на кровать, а сама сползла вниз, прильнула губами к мягким шарам и принялась жадно облизывать сморщенную кожу. Пульсирующие вены тёрлись о переносицу, заставляя член подрагивать и извергаться каплями влаги. Крайхен рваным вздохом схватил воздух. Он накрыл её затылок ладонью и, схватив за волосы, заставил углубить ласку.

Данталион внутренне радовался тому, что из-за фигуры фейри не мог видеть, как та обманчиво изображает страсть, но и подавить тошноту становилось всё труднее. Один только вид этого старика, жадно пожирающего взглядом формы юной пленницы, вызывал отвращение, но стоило отдать девушке должное: желание отдаться ему она изображала превосходно, да так, что Данталион даже на мгновение усомнился в её ненависти. Однако он отчётливо слышал, как в сладких стонах она произносила слова на высшей энрийской речи, которые генерал, не знающий языка дикого народа, ошибочно принимал за удовольствие. «Сдохни, похотливое отродье! Сдохни самой мучительной смертью!» – говорила она, и мысленно Данталион дал обещание, что исполнит её желание.

Пальцы играючи пробежали по древку лука, а второй он натянул тетиву со стрелой. Действовать нужно было быстро. Он втянул носом воздух, пропитанный запахом свечного воска, и выдохнул ртом – это помогло собрать и направить мысли в нужную цель. И дождавшись, когда волна удовольствия сломает контроль мужчины, заставив того на мгновение прикрыть глаза и вытянуть в хриплом стоне шею, Данталион сделал шаг из укрытия и, поймав взглядом цель, резко ослабил хват.

Оперение царапнуло щёку и, рассекая свистом воздух, полыхнуло ярко-красной вспышкой. Секунда, и блеск наконечника исчез в шее генерала. Крик так и не прозвучал – стрела пронзила горло. Он мог лишь жалобно хрипеть, захлёбываться пузырящейся во рту кровью и пытаться ухватить губами воздух, что теперь стал для него недостижимым. В запасе оставалось лишь мгновение, прежде чем Самигина явится по его душу, но Крайхен потратил их не на бессмысленное спасение, а на то, чтобы взглянуть в глаза своему убийце.

– Разве ты не хотел умереть вусмерть пьяным и с девкой на члене? – ядовито выплюнул Данталион. Он опустил оружие и, подойдя ближе, склонился над мужчиной. – Прости, что не исполнил это желание в точности. Однако это самое достойное, что ты мог сделать со своей текущей жизнью, – по-скотски сдохнуть!

– Кха... Вот так ты поступил с тем... кха-кха... кто дал тебе всё? – Наполнившая рот кровь запузырилась и перелилась за губы. – Я пригрел собственную гибель под боком... Кха!

– Если вожак не способен вести стаю никуда, кроме как на верную гибель, его обязан заменить другой... Ты оказался не способен.

И достав нож из ножен, Кассерген вложил его в руку фейри, что по-прежнему сидела между ног умирающего генерала и с увлечённостью рассматривала, как тот истекает кровью.

– Не затягивай, – посоветовал он.

На лице девушки сверкнула мстительная улыбка, настолько жестокая, что Данталион не решился смотреть на пытки, которые та приготовила для своего мучителя. Стоя спиной к кровати, он лишь слушал, как лезвие вонзается в плоть уже не сопротивляющегося человека, а после что-то с глухим ударом упало с кровати. Лишь выпустив всю свою ярость, Даина наконец оставила истерзанный труп, схватила окровавленными руками брошенные штаны генерала и, переодевшись, погасила свечу. С охватившей шатёр темнотой покойный сон генерала останется непотревоженным.

Ночь скрыла облик луноликого светила и спрятала от его взгляда в тумане мрака два крадущихся облика. Лишь поцелуи прохлады сгоняли жар и ослабляли тиски на бешено колотящихся сердцах. Страх барабанил маршем в мозгу. Что, если их поймают? Неужели всё то, что они сделали, обезличится бесполезностью? Но ни Данталион, ни Даина не хотели верить в это. Уподобившись призрачным теням Самигины, они отправились туда, где заправляли боль и страдания ни в чём не повинных существ, жертв человеческой жестокости.

Пока другие безбожно напивались, тюремщики стояли на постах. Мужчин изводила скука, но они продолжали исправно выполнять приказ руководства. И к неудаче, все они стояли под светом фонарей. Данталион и фейри притаились за деревьями, изучая, каким образом подобраться к страже и остаться неузнанными.

– Есть идеи? – тихо поинтересовался полубог.

Но ответом послужил неразборчивый шёпот Даины. Она сложила руки в молитве и прикрыла глаза. Данталион удивился. Уместно ли в такой ситуации молиться богам? Но действия фейри казались уверенными. Сложенные ладони разошлись в стороны, изогнулись в запястьях, подхватывая ленты воздуха и, закрутив невидимый вихрь вокруг пальцев, толкнулись в пространство перед ней. Внезапно Данталион осознал, что пыталась сотворить Даина. Это была магия элементалей, под оковами которой ветер становился их рабом и другом. Порывы сковали ледяными объятиями, терзая ветки и листья, и разбушевавшаяся стихия стремительно помчалась вперёд, ведомая её словами. Все фонари мгновенно погасли, не выдержав напора.

– Что происходит? – испугался один из бойцов и закрыл лицо от ударов воздуха.

– Успокойся. Это всего лишь ветер. Погода сегодня нас не жалует.

– Неспокойно мне, – недоверчиво покрутил головой юноша. – Пойду, пожалуй, осмотрюсь.

Солдат отмахнулся от младшего сослуживца, уходящего за здание барака, и похлопал по карманам в поисках спичек. Но не успел он достать коробок, как шею сковала чужая хватка. Мужчина вцепился в руку нападавшего, ударил локтем в бок, но Данталион не ослабил зажим, пока его тело не ослабло вместе с покинувшим сознанием.

– Должно быть, ты прав, Минт. Совсем у меня нервы расшалились, – послышался голос возвращающегося бойца, но не ощутив присутствие сослуживца, он ещё сильнее насторожился. – Минт? Если ты решил меня напугать, то это идиотская затея...

За его плечом промелькнул хищный блеск, и внезапный удар в висок подкосил неопытного юнца. Он успел лишь сдавленно застонать, как его тут же настиг следующий, более сильный. Рукоятка ножа попала в то же место. Даина подхватила потерявшего сознание бойца и с тяжёлым пыхтением опустила на траву. Всё же для неё он был тяжеловат, но ведомая упорством, она покрепче перехватила его под руки и потащила к стене барака, куда Данталион уже успел запрятать бесчувственное тело Минта.

Облазив карманы стражей, они наконец нашли у одного из них ключ. Изогнутая железка перекочевала из рук Даины к Данталиону. Он на ощупь нашёл тяжёлый замок и несколько раз провернул ключ, пока фейри высматривала в темноте возможную опасность, но стоило замку упасть на землю, как она тут же ворвалась в барак и принялась будить находящихся там дикарей. Она торопливо стала что-то им объяснять на высшей речи, после чего воодушевлённая толпа, сохраняя молчание и поддерживая раненых, стала покидать барак. Однако завидев стоящего на страже Данталиона, замерли в дверях.

Не успел полубог что-либо сказать им, как крупный мужчина-нармир уже вцепился ему в горло и повалил на землю. Сильные пальцы вдавились в шею с намереньем сломать позвонки, и Кассерген инстинктивно схватил запястье дикаря. Искажённое тихой яростью лицо начало расплываться. Казалось, от недостатка воздуха прилившая к лицу кровь взорвёт глазные яблоки. Он из последних сил сделал жадный вдох и ударил нармира коленом в живот. Но даже это не заставило того ослабить хватку. В шумном звоне он мельком уцепил тихий голос Даины: она попыталась остановить дикаря.

Наконец пальцы разжались. Данталион перекатился набок и, уткнувшись лицом в землю, попытался заглушить разрывающий лёгкие кашель. Одна из дриад присела рядом и погладила по волосам. Её прикосновения отозвались слабой тёплой волной, разгоняющей сгустки боли. Должно быть, она отдала ему последние свои силы, потому как в следующую минуту ослабевши осела рядом.

– Это ведь ты, – прохрипел Данталион, повернув голову к спасительнице.

Он узнал дриаду. Именно она дала ему прозреть, когда, закованная в кандалы, кричала о гибели леса. Теперь же она помогала ему, будто он и не был тем, кто собственноручно закрыл её за стальными прутьями.

Дриада лишь слабо улыбнулась и молча протянула руку юноше. Они помогли друг другу подняться.

– На северо-востоке есть ещё одни ворота. Там мало охраны. Если не будете привлекать внимание, сможете незаметно сбежать. Первым делом выводите детей и раненых, самые сильные, держитесь кольцом.

– Ты наш враг, – ткнул в него пальцем нармир. – Мы не верить тебе.

– Сейчас я единственный ваш друг, – парировал Кассерген. Он метнулся к обмякшим телам стражей, отобрал у них оружие и отдал напавшему на него нармиру. – Можешь убить меня, если хочешь, но только я знаю, где держат остальных из вашего народа.

Нармир хищно сузил глаза, сверкнувшие во тьме.

– Я тебе не верить, – с рычанием повторил он. – Я идти с тобой. Если ты совершить ошибку, я убить тебя.

– Договорились, – не раздумывая согласился Данталион. – Даина, уводи их. А мы пойдём искать остальных.

Фейри кивнула. Она махнула рукой и стала уводить группу пленных в указанном юношей направлении, но напоследок, выпустив руку матери, бросилась к Данталиону и крепко обхватила руками.

– Спасибо, – услышал трогательные слова Данталион, едва не утонувшие в завывании ветра.

Он провожал её взглядом, пока хрупкая фигура не растворилась во тьме, и в глубине души надеялся, что им больше не доведётся встреться. Пусть она живёт дальше, пусть счастье затмит мрачные воспоминания об этих месяцах, пусть она забудет о нём, как о призраке прошлого.

– Идём, – скомандовал он оставшимся дикарям.

Группа была небольшой, но по оценке Данталиона весьма сильной. Нармиры, обратившись в кошек, крались беззвучно, проворно обходили препятствия, а дриады и фейри поддерживали неистовство природы своими чарами, скрывая их от лишних глаз. С ещё четырьмя стражами они разобрались быстро, те не успели их вовремя заметить. Однако с яростью нармиров Данталион совладать не сумел. Они растерзали двоих в клочья и истерзанные трупы затащили в бараки, откуда высвободили свой народ. И чем больше становилось освобождённых, тем сложнее юноше было подавить их враждебность. В их глазах сверкала безжалостная ненависть к тем, кто посадил их на цепь. Он понимал причину и всё же надеялся избежать кровопролития. Боялся беспочвенных жертв среди чужого народа. Однако, чем весомее становились его доводы, тем бессмысленнее они казались. Его не послушали. Последнее, что он помнил, – это треск и зудящий звон, предшествующий боли.

Когда он очнулся, всё полыхало. Голубизна глаз отражала лишь вздымающееся вверх неистовое пламя, и в нём он увидел то, чего боялся, – смерти. Землю устилали трупы. Обезображенные, растерзанные, опалённые до неузнаваемости. Энрийцы, дикий народ – все стали прахом на этом бренном месте.

Стихия разрушила всё, что здесь когда-то было. Шатры полыхали, словно высокие костры, разгоняемые сухим ветром, почву пронзали корни, извивающиеся словно живые, отовсюду слышались крики и стоны, под ногами разлились кровавые реки. Это нельзя было сравнить с багровыми полями, это было намного хуже того, что ждало всех после смерти.

Поднявшись, Данталион ощутил, как вновь теряет опору. В нём не было ни сил, ни решимости, только тошнота и боль. Он провёл пальцами по затылку и скорчился. Череп пронзило пульсацией. Теперь Кассерген понимал причину своего бессилия: его голова была залита кровью... его кровью. Оружия при нём не оказалось. И лук, и меч, и даже все имеющиеся ножи у него отняли дикари, после того, как оглушили ударом, забив до потери сознания. Должно быть, воздали по заслугам и надеялись, что он погибнет, но судьба решила иначе. Она слишком часто давала Данталиону шанс, которого он не заслуживал.

Собравшись с силами, юноша стал волочить ноги к последней уцелевшей надежде – к сестре. Он заставлял себя сражаться лишь ради того, чтобы убедиться, что она жива, что он не найдёт её труп среди прочих. Он так часто надрывал голос, выкрикивая её имя в желании заглушить бойню, что совсем его лишился. Горячий едкий дым и кружащий вихрем пепел забивали лёгкие, наполняя каждый вздох миазмами удушья. От ярких вспышек тошнота усилилась, и, в конец не выдержав, Данталион рухнул на колени. Его вырвало. После того, как желудок совсем опустел и рвать уже было нечем, он смог сделать ещё несколько слабых шагов, прежде чем темнота заполонила взор.

Очнулся он только через какое-то время. Сколько именно сказать трудно, но лагерь всё ещё полыхал, погребая под собой его жителей. Данталион застонал, приподнимая отяжелевшее тело. Желудок скрутило от запаха гари, но рвать уже было нечем. Горло скребло от сухости и горечи. Зверски хотелось пить.

Помутнённый взгляд уцепился за лежащий рядом труп энрийского война. Данталион споткнулся о него, прежде чем потерял сознание. Кто этот мужчина, уже не узнать: его оторванная голова лежала недалеко от тела, и поворачивать её, чтобы рассмотреть лицо, у юноши не было никакого желания. Вместо этого он подполз к трупу и принялся обшаривать набедренную сумку. К его счастью, там оказалась фляга, но принюхавшись, он понял, что внутри спирт.

«Лучше, чем ничего», – рассудил он и приник губами к горлышку, делая несколько больших глотков, а остатками полил разбитый затылок, стараясь подавить вопль за стиснутыми зубами.

Желание выжить сподвигло его обчистить ещё несколько повстречавшихся соратников. У одного забрал нож, у второго осушил флягу, на этот раз с водой, и нашёл бинт, которым наспех перевязал голову. Он не переставал задаваться вопросом: «Почему в лагере не повстречал ни одного живого человека? Неужели все сбежали?», но ответом послужили лишь обломки обугленных столбов. Один из них затрещал, накренился, ломаясь посередине и утаскивая вслед за собой изъеденное огнём полотно шатра. Оцепенение охватило Данталиона. Глаза впились в изрезанную пламенным рисунком опору, стремительно падающую на него.

«Может, так и лучше. Может, так и должно быть».

Он закрыл глаза. «Так лучше...» – эти слова не переставали звучать в его голове ни на минуту. Когда же обжигающее дыхание смерти подобралось вплотную, Данталион ощутил толчок. Его откинуло в сторону и придавило к земле. Опора шатра столкнулась с землёй, осыпая дождём из чёрных щепок. Раскалённые кандалы застегнулись, выжигая клеймо на раздавленных тяжестью ступнях. Данталион попытался выбраться, но сапоги крепко застряли под обломками, а разгульное пламя подбиралось всё ближе по упавшей рядом ткани шатра. Копоть дыма опалила лёгкие и обожгла глаза. То ли от боли, то ли от очернившего разум бреда, Данталиону начинали мерещиться мрачные образы, подтягивающие свои очертания и вонзающие острые когти в плоть. Он завопил, попытался отмахнуться, но в его руку крепко вцепились.

– Держись, Данте! Раз... Два... Поднимай! – сквозь забытие расслышал он.

Даже в безумии он узнал родной голос, дрожащий и испуганный, и, сбросив пелену со взгляда, различил очертания сестры. Напрягая каждую мышцу в истерзанном теле, она тянула его из-под завала. Падая от слабости, Мариас вновь упирала каблуки сапог в рыхлую землю, стискивала зубы и короткими рывками утягивала как можно дальше от горящего столба.

Ноги Данталиона освободились от давящего плена, но сам он не нашёл сил подняться. Единственным, что он мог сделать, оказавшись в объятиях сестры, — это произнести её имя...

* * *

Последующие несколько недель Данталион не помнил ничего, кроме кошмаров, с которыми засыпал и просыпался, вымачивая простыни в холодном поту. И даже с пробуждением они не исчезали. Его жизнь превратилась в постоянное лицезрение навеса полевого госпиталя, а после потолка в одиночной камере, когда в один из дней Мариас бросила перед его ногами окровавленную стрелу с красным оперением и номерной резьбой на древке – отличительным знаком их полка.

– Зачем? – спросила она после затяжного молчания, во время которого оба близнеца пристальным взглядом изучали доказательство вины одного из них. – И не смей мне лгать, Данте! Я точно знаю, что это был ты! Ни у кого другого не хватило бы безрассудства пойти на подобный грех!

Данталион приподнялся, опираясь на руки, и с холодным безразличием посмотрел на сестру. Что бы он ни сказал, это не будет иметь значения.

– Наше повиновение уже давно стало нашим проклятием, Мари. И ты прекрасно осознаёшь, в каком болоте увязают наши идеалы. Эта война бессмысленна. Она – гниль в сердце Энрии; то, что вскоре уничтожит всех нас. Так скажи мне, почему я должен продолжать сражаться на стороне захватчиков, если в конечном итоге увижу лишь гибель всего, что мне дорого?

Мариас нервно оскалилась, выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы. В её взгляде обнажилась раскалённая сталь.

– Ты хоть осознаёшь, к чему привело твоё бунтарство? Сколько наших полегло по твоей вине? Это государственная измена, Данте! Ты убил своего генерала, освободил пленных и стал зачинщиком бунта! Вспомни, что ждёт тебя, если об этом прознают? Данте, это прямой путь на эшафот! Тебя будут пытать, а после повесят или казнят!

– Да класть я хотел на всё это! – вскрикнул Данталион и ударил кулаком по матрасу койки. – Этот сукин сын не достоин был жить после всего того, что совершил!

Щёку обжёг внезапный удар, настолько сильный, что кожа онемела. Данталион замер с приоткрытым ртом и остекленевши уставился в противоположную сторону, пока к нему медленно подступало осознание, что эта пощёчина, вероятно, первая глубокая трещина в их взаимоотношениях.

– А ты нынче уподобился богам? – рассвирепела Мариас и сжала кулаки. – Отныне ты решаешь, кто достоин жить, а кому суждено умереть?! Ты...

– Можешь казнить меня, – прервал её тираду Данталион. – Я не стану сожалеть о своих поступках. Как ты и сказала, я пытался защитить то, что мне не принадлежит. Иного ответа ты от меня не получишь.

Желваки на челюсти Мариас напряглись. Она так сильно желала выбить из брата дурь, что едва сдерживалась, причиняя сама себе боль вонзёнными в ладонь ногтями, однако осознавала, что тот обладал схожим с ней упрямством. Не будь он прикован травмами к больничной койке, точно оставила бы пару новых ссадин, чтобы научить осознанию последствий своих проступков.

Воительница подняла стрелу и под пронзительным взглядом Данталиона сломала ту пополам и спрятала под кожаный жилет.

– Я уничтожу все доказательства твоей вины и скажу, что причиной заточения послужило влияние чар дикого народа на твой разум, – мрачно изрекла она, – а ты, будь добр, изобрази помешательство. Ты обязан заставить их поверить в эту ложь, иначе, следуя своему обещанию, я проследую на виселицу следом за тобой.

Она развернулась и проследовала к выходу из лазарета.

– И чтобы ты знал, – она обернулась, – я искала способ спасти этих дикарей. Я сказала тебе не вмешиваться, чтобы не подвергать опасности, потому что уже готовила донесение в военный совет о неправомерном использовании должностной власти со стороны Крайхена, но благодаря тебе этого ублюдка запомнят не как преступника, а как благородную жертву.

– Почему ты не сказала мне об этом раньше? – вскрикнул Данталион.

Мариас опустила голову, боясь встретиться с его взглядом напрямую, и тихо ответила:

– Потому что только так я могла защитить тебя, глупый младший брат.

С того самого дня Данталион оказался заперт в темнице, где вместо кровати спал на промёрзлом сене и поддерживал жизнь в теле, питаясь два раза в день лишь куском хлеба и кружкой воды. Он растерял уважение среди сослуживцев: те позволяли себе насмехаться и даже жестоко глумиться над бывшим командующим, а порой, принося скудный ужин, намеренно бросали тот на землю или выливали воду прямо перед его глазами в надежде увидеть, как ослабевший от голода пленник бросится облизывать землю. Но Данталион оказался слишком горд для этого. Его разум не настолько помутился, чтобы унижаться. Он спокойно терпел всё, что с ним делали, не издавал ни звука, когда те в ярости его избивали, потому что знал, что утром придёт лекарь, который перевяжет его раны и донесёт Мариас – новому генералу полка – о бесчинствах подчинённых.

В заточении он провёл тяжёлые месяцы. Несколько раз по приказу Люксона полк перемещался на новые места битвы. Данталиона заковывали в кандалы и заставляли тащиться следом за лошадью весь путь, сдирая ноги в кровь, и даже если он падал, никто не останавливался. Лошадь тащила его за собой по земле, пока юноша не находил в себе силы сам встать на ноги и продолжить путь, где в конце концов его вновь запирали в тесной каморке, служившей временной тюрьмой.

С Мариас он практически не виделся. Только от приставленного лекаря он узнал, что та временно передала свои обязанности новому заместителю и уехала на переговоры в Люксон. Потому-то с ним и обходились так жестоко – генерала не было рядом, а от его казни всех удерживал только её приказ. Впрочем, о причине её отлучки Данталион догадался и без посторонней помощи. Лагерь полка был уничтожен, многие солдаты погибли, часть ранены. Возможно, для объединённой энрийской армии это были мизерные крохи, но для Люксона, заведующего западными войсками, это стало сильным ударом. Мариас требовалось подкрепление, и добиться его можно было только путём переговоров с вышестоящими.

Считать дни он вскоре прекратил. Слишком невыносимо становилось осознание своей ничтожности. Перекатывая из стороны в сторону плетение цепи, он скучающе слушал, как трутся и скрипят звенья. Это было единственным его занятием в тюрьме. Раньше, чтобы не сойти с ума, он напевал себе под нос песни, рассказывал истории, взятые из глубин затухающего сознания, и даже руками обыгрывал некоторые сцены. Должно быть, со стороны это действительно походило на безумие, но только так он мог не думать о реальности, однако сейчас сил не хватало даже на это. Не было сомнений: ещё один такой месяц, и его кончина уподобится затравленной собаке.

Раздались приглушённые шаги. Данталион рефлекторно вперил взгляд в кривую дверь с прорехами между досок. По свету из щелей он определял время суток на улице, но сейчас лучи солнца заслонила чья-то фигура. Ключ с режущим слух скрежетом провернулся в замке несколько раз, прежде чем его сняли с петли.

– Выглядишь дерьмово, – констатировала Мариас, входя внутрь.

Данталион был рад увидеть её, но ограничился тяжёлой усмешкой:

– Значит, ещё не так плохо, как я считал.

Мариас отыскала на связке ещё один ключ и, присев рядом, отстегнула кандалы с его щиколотки.

– Идти сможешь? – поинтересовалась она. И как заметил Данталион, с очевидным показным равнодушием.

– А меня уже выпускают? – съёрничал он. – Или ведут на виселицу?

– Рада, что ты не растерял своё чувство юмора, – буркнула она и, вцепившись в локоть, помогла подняться. – Сохрани его до момента, когда подпишем мирный договор с диким народом.

– Что?!

Он хотел вскрикнуть, но голос потерялся в хрипе. Он ошарашенно глядел на странную ухмылку сестры, которая продолжала волочить его исхудавшее тело к выходу.

Данталион довольно долго не видел свет. Оказавшись снаружи, он прищурился и лишь потом смог разглядеть шныряющих бойцов. Казалось, большая часть были воодушевлены. Они смотрели, как их генерал тащит под руку пленника и предателя, но в их глазах не виднелось и толики презрения или отвращения. Хотя, как считал сам Данталион, последнему стоило бы иметься, ведь выглядел он отвратительно: длинные волосы спутались в клочья, лицо заросло неаккуратной бородой, от голода его тело стало походить на скелет, обтянутый белой кожей, а тряпки, служившие ему одеждой, были испачканы и порваны. Увидь он себя со стороны, сам бы скривился от брезгливости.

Мариас отвела его в свой шатёр, где уже ждали накрытый стол и чистая одежда. От обилия еды Данталион едва не поперхнулся слюной, но сестра строгим приказом спровадила его мыться. Пришлось долго отскребать куски грязи. Казалось, те намертво въелись в кожу. А вот его бритьём пришлось заниматься самой Мариас – у Данталиона слишком тряслись руки, чтобы суметь удержать лезвие и не пораниться.

– Я сумела добиться твоей реабилитации, – стала объясняться она, когда они устроились за столом, и Данталион жадно набросился на еду. – Однако пришлось прибегнуть ко лжи. Многих в Совете пятнадцати лордов мои доводы удовлетворили, но есть и те, кто ещё сомневается в тебе, как в дееспособном командующем, и в возможности сохранения мира между энрийцами и диким народом. К твоему сведенью, в должности тебя понизили. Теперь ты не важнее рядового бойца, но это не столь важно.

– Мне всегда было плевать на звание, Мари, – прочавкал с набитым ртом Данталион.

– О, об этом я знаю, но несмотря на это ты будешь составлять мне компанию на встрече с нынешними властителями дикого народа. Совет поручил мне лично заняться этим. Я уже получила согласие к ведению переговоров от всех представителей дикого народа, однако некоторые запросили твоё присутствие, так как именно ты сыграл роль решающего звена, перевернувшего ход этого исторического момента. В качестве основного условия Совет пятнадцати лордов потребовал освобождение близлежащих к городам территорий от дикого народа и заключение пакта о ненападении на энрийцев, если нет таковой опасности для жизни самих дикарей. Взамен энрийцы обязуются не нарушать условленные территории, принадлежащие дикому народу, а также будет подписан документ об освобождении всех военнопленных.

– И дикари приняли эти условия? – скептично изогнул бровь Данталион, отвлекаясь от вылизывания тарелки.

Мариас с усталым вздохом развела руками.

– Не сказала бы, что у них есть выбор. Они понесли огромные потери. Если война продолжится, весь их народ будет уничтожен с корнем. Им остаётся только принять условия и переселиться на обозначенные советом территории.

Когда же день подписания договора был назначен, полк под предводительством Мариас выехал на нейтральные земли. Данталион, следующий за ней верхом на коне, до сих пор с трудом верил в происходящее. Может, это ловушка? Они добрались до места, где сходились границы всех государств, связанные нитью буйной реки среди бескрайних зелёных просторов, место, что именовали Сердцем Энрии. Там их и встретили представители дикого народа.

Собрались все, даже те, кто не имел важности в этой войне. Фигуры дриад и нармиров казались беспросветным лугом, сирены и наяды теснились в реке до самых берегов, выглядывая энрийцев с настороженным прищуром, а над землёй воздушной армадой парили фейри и их более воинственные сородичи ­– пикси. Будь их воля, они легко растерзали бы немногочисленный отряд Кассергенов, но они не проклинали узурпаторов, не обругивали их за отнятые жизни. Вместо этого на месте встречи царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь звуками природы, которая, как и они, ожидала наступления скорейшего мира.

Мариас спешилась первой и, поприветствовав представителей дикого народа, пригласила тех уединиться в шатре для переговоров. Распинаться в приветственных речах о благом будущем, о коем известно только Великой Фуркас, не было нужды – все и так прекрасно знали, зачем прошли этот путь.

Данталион остался стоять снаружи. Главы дикарей проходили мимо него, но лишь двое обратили свой взор и кивнули, помня о том, что он сделал для них: вождь, вознёсший погибель на голову его лучшего друга, и отрастившая крылья дева, ради спасения которой Данталион предал собственный народ.

Часами позже огненному зареву на небе были явлены свитки, виды которых разверзли ликованием напряжённую тишину. Народы склонились пред друг другом в поклоне, узрев надежду в моменте, который, казалось, никогда не наступит, и обретя уважение к тем, кто сломал жестокий порядок, а гордая воительница, представ пред всеми расами Энрии, решительным взмахом вонзила меч в почву. Битва земли и стали была окончена!