Восход и закат, день и ночь, палящее солнце в голубизне неба или же прохлада ночи в вуали из песчаной бури – всё стало единым нескончаемым потоком. В зное южных земель бойцы не знали смен сезонов, не считали дней. Многие забыли, что стало первопричиной войны и во славу кого держали меч. Никто уже и не надеялся, что Битва земли и стали однажды закончится, просто слепо выполняли приказы и старались выжить.

Но пока кто-то покорно следовал намеченному пути, близнецы ломали установленные рамки. Смерть раскрыла в их душах тёмную дверь, коей положено было оставаться закрытой, но она же вывела их талант к свету, дав воссиять посреди кровавого побоища, а война обточила тела и души, превратив двух отпрысков божества в не знающих страхов бойцов.

Шёл уже третий год, а те, кого когда-то знали по достижениям предков, теперь сами вошли в плеяду героев. Юные, отважные, оправдывающие своё звание заслугами – слава о них прогремела столь громко, что каждый из миров Энрии был наслышан о тех, кого в народе прозвали Белыми Волками из рода Кассерген. Там, где оставляли свои следы Белые Волки, землю устилали трупы и разливались кровавые реки, а ветер разносил стенания врагов, как гимн приближающейся победы. Их боялись враги и уважали соратники, к их мнению прислушивались военачальники.

Ступая по разогретой солнцем земле, близнецы вошли в лагерь с гордо поднятыми головами, а за ними тащилась колонны из бойцов и скованных единой цепью и кандалами военнопленных дикарей. Их встречали овациями, свистом и рукоплесканиями, но восседающие на лошадях Кассергены выглядели угрюмо. Казалось, что встретишься с ними взглядом, и сердце тут же остановится, пронзённое ледяным лезвием.

Победа досталась им чересчур легко. Потребовалось потратить всего лишь месяц, прорежая приграничные леса от неугодного энрийской власти народа. Последние из дикарей оказались схвачены, а кто воспротивился ­– убиты. Это угнетало. Радость победы меркла от простоты, с коей её добыли, но только не для других воинов... Они успели соскучиться по наваристым жирным супам и кроватям, а кто-то изнывал по женской ласке.

В отряде из полусотни крепких мужчин Мариас значилась единственной женщиной, но подойти к ней с подобным предложением рискнул бы только умалишённый. Кто-то боялся саму Мариас, кто-то её брата, а кто-то верил в слух о том, что подобные наглецы расплатятся достоинством за попытку посягнуть на честь воительницы. Конечно, слух оставался лишь слухом, ничего правдивого в нём не было, но подслушивая разговоры младших по званию, Данталион каждый раз расплывался в гордой улыбке. Он самолично пустил и разнёс его, чтобы любое владеющее разумом существо не смело даже мельком поиметь грязные помыслы о его сестрице.

– А вот и они! – Из шатра показался генерал Крайхен и задорно прокричал: – Белые Волки вернулись к своей стае!

Генерал Мерсеин Крайхен являлся важной фигурой в энрийской элите. Он вошёл в историю военного дела ещё юнцом, но слава о нём не утихала и по сей день. Любая бродячая шавка знала о достижениях этого человека. Будучи в том же возрасте, что и близнецы, он подавлял восстания и ломал ход битвы своими изощрёнными стратегиями.

Сейчас ему было глубоко за сорок, и несмотря на то, что меч он уже не поднимал в силу своего высокого звания, мужчина по-прежнему оставался крепко сложен. Жизнь воина вошла у него в привычку. Он всегда ходил с ровной спиной, словно в ту воткнули железный штырь, затягивал темные волосы с проседью в тугой пучок и выбривал подбородок до идеальной гладкости, обосновывая это тем, что ещё не считает себя стариком, чтобы отращивать бороду.

Разгадать характер за внешностью Крайхена было невозможно. Пока мужчина не откроет рот, даже мысль не проскочит, что за личиной с острыми чертами и крупным орлиным носом может скрываться весельчак и душа компании. И даже после всплывшей истины останется послевкусие обмана.

Это же чувство преследовало и близнецов после знакомства с Крайхеном. Какое-то время они опасались его, а генерал отнюдь... Так и норовил познакомиться с новоприбывшими поближе. Он разглядел в них тот же потенциал, который в своё время помогли раскрыть ему. Именно генералу близнецы стали обязаны громким прозвищем, ставшим известнее их настоящих имён, но Крайхен, неудовлетворённый и этим, возвёл юных Белых Волков в абсолют. Теперь всякое их появление с битвы сопровождалось его словами про стаю и шуточным воем.

Этот день не стал исключением. Собравшиеся поглазеть на возвращение отряда бойцы запрокинули головы и взвыли по-волчьи, после чего уже никто не мог сдерживать смех. Даже Данталион и Мариас утратили хмурые выражения лиц и расхохотались, спешиваясь с лошадей.

– Долго вас не было, – подошёл Крайхен и похлопал обоих по плечам. – Как прошла охота?

– Сами посмотрите, генерал.

Мариас отвязала пропитанный кровью мешок от ремней седла и выбросила его содержимое на землю. К ногам Крайхена покатилась отрубленная иссохшая голова, испачканная кровью и облепленная зелёными спутанными волосами.

Крайхен присел на корточки. Он оглядел необычное подношение и, сняв с пояса ножны, распутал слипшиеся пряди наконечником. Под ними оказалось посеревшее лицо, изуродованное толстыми окостенелыми венами, похожими на сухие ветви. Однако от любой другой дриады мертвеца отличал рисунок на лбу и щеках, напоминающий сплетение ивовых плетей.

– Король? – поинтересовался генерал с нескрываемым восторгом в глазах. – Кто из вас его обезглавил?

– А других вы в счёт не берёте? – усмехнулся Данталион.

Генерал поднялся и, обведя взглядом остальных членов отряда, разошедшихся для разговоров с сослуживцами, сделал чёткий вывод:

– Ни у кого из них духу не хватило бы. Так кто из вас? – Он сощурил глаза. Допытывал.

– Я, – со вздохом ответил Данталион. – Не то чтобы я хотел этого, но он оказал сопротивление и напал на Мариас. Выбора не оставалось.

– А что же отпрыски этих существ? Не вижу ни одного...

Крайхен отклонился и поглядел на приведённых военнопленных, среди которых были не только дриады, но и несколько нармиров и даже покалеченные ожогами фейри.

Данталион, проследивший за взглядом генерала, повёл плечами.

– Можете наказать по всей строгости, но я отдал приказ не трогать их. Они ещё неразумны и глупы, чтобы строить козни, так на кой нам детская кровь на руках? Сами помрут без опеки родителей или начнут бояться, что, в любом случае, выигрышно для нас.

Крайхен изогнул пушистую бровь.

– Они однажды вырастут.

– Когда они вырастут, война уже закончится нашей победой, – отмахнулся Данталион. – А идти меньшинством против большинства – да у них смелости не хватит. Дикий народ уже понёс значительные потери.

– Однажды тебя погубит твоё милосердие, сынок, – похлопал его по груди Крайхен, – а за голову спасибо. Будет, чем украсить ворота лагеря.

Данталион поджал губы, но смолчал. Противно было от того, как энрийцы не стеснялись глумиться над телами врагов. Не достойны они того, чтобы их так унижали после смерти. По-хорошему стоило бы придать трупы земле, которую они так чтили, а не вешать на колья для потехи. И всё же приказ всегда оставался приказом. Крайхен объяснял это тем, что вид отсечённых вражеских голов поднимает воинский дух. Может, оно и так, но на душе по-прежнему оставалось паршиво.

– Повесьте к остальным! Пусть отгоняет сброд дикарский своим видом! – Генерал придавил сапогом голову короля дриад и подпнул каблуком.

Голова покатилась по земле и замерла напротив скованных пленников. Несколько дриад заплакало, а одна, упав на колени, истошно завопила и стала тыкать пальцем в окружающих, сыпля проклятиями на высшей энрийской речи:

– Ûsoes ixven invarbiugodo! Ireva ran – ireva ihlathi!

(пер. «Вы всех погубите! Смерть короля – смерть леса!»)

– Заткните эту девку! – брезгливо приказал Крайхен.

Двое бойцов вцепились в цепь и несколько раз ударили дриаду в живот и спину ногами, пока та не упала лицом в землю, корчась от боли.

– Остановитесь!

Данталион бросился к дриаде быстрым шагом. Её слова насторожили его. Среди энрийцев мало кто знал высшую речь, потому присутствующие приняли её крики за истерику, но это оказалось предупреждением.

– Господин командующий, не стоит подходить так близко. Это может быть опасно, – предупредил один из бойцов, но Данталион прервал его жестом и присел перед пленницей на корточки.

– Pula axesooma ûsovo xarloes? – спросил полубог на ломанной высшей речи. – Kûnhani ireva ran – lokhu ireva ihlathi?

(пер. «Что означают твои слова? Почему смерть короля – это смерть леса?»)

Дриада подняла мокрые сощуренные глаза цвета угасающей листвы и впила полный ненависти взгляд в беловолосого юношу. Дрожащие губы разомкнулись для ответа:

– Ran – lokhu an umcini emvaĺto umuthi. Kheĺ umuthi ireväx, ireväx ihlathi. Кäno âxhuno dräthies mo Enria. Kheĺ dräthies in khetta oûšato ran ano randu, ihlathi däĺ ireväx. Enria däĺ invarbiugodo.

(пер. «Король – это хранитель старого древа. Если древо умрёт, умрёт лес. Такова связь дриад с Энрией. Если дриады не выберут нового короля или королеву, лес будет умирать. Энрия будет уничтожена».)

Она старалась говорить медленно и чётко, чтобы Данталион смог разобрать каждое слово, а если он не понимал, то упёрто повторяла снова.

Бойцы наблюдали за ними со смесью любопытства и настороженности: с одной стороны, было любопытно, о чём беседуют командующий и дикарка, а с другой, – не науськивает ли она его? В верности Данталиона усомниться никто не посмел, но многие знали по опыту: дриады не менее искусные совратительницы, чем те же фейри или сирены.

Выслушав пленницу, Данталион поднялся и, сделав несколько шагов по кругу, потёр подбородок. В правдивость её слов верилось с трудом. Наговорить она могла любых ужасов, лишь бы сберечь свой народ, а если всё так, как она сказала? Стоит ли ожидать, что этой войной люди сами приблизили конец своего существования?

– Что она говорит? – спросил генерал, но судя по легкомысленному настрою, напряжённости Данталиона он не разделял.

– Могу ли я ответить позже на ваш вопрос, генерал? – Полубог неуверенно почесал затылок, начинавший побаливать из-за туго затянутых волос и объёма поступившей в мозг информации. – Мне нужно ещё кое о чём расспросить её.

Данталион бросил беглый взгляд на сестру. Слышала ли она его разговор с дриадой? Поняла ли?

Мариас ответила ему коротким кивком. Очевидно, что разговор не укрылся от неё, но вмешиваться воительница не намеревалась: отвернулась и продолжила поглаживать свою лошадь по гриве.

– Приказать провести в пыточную? – предложил Крайхен, но от одного упоминания пыточной лицо Кассергена нервно дёрнулось.

– Не стоит. Разговор будет коротким, – и снова обратился к пленной дриаде: – Kûnhani te cevro ûsome heeseĺ?

(пер. «Почему я должен тебе верить?»)

Дриада усмехнулась, обнажив небольшие клыки на зубах, внушающие лёгкое чувство опасности и послужившее напоминанием о том, что перед Данталионом не слабая девушка, а существо из дикого народа.

– Ûso in novu, pula kö, lee ûso tahu eries tevo naari, ireväx zalvina? Mazeĺ a lokhes ihlathies xala ireväx, ve lungisa phut däĺ in erdir. Ûsoes khetta manies, limaes, ve käno manies aĺvaina re ireva ixven.

(пер. «Ты не видел, что там, где ты отнимал жизни моего народа, гибнет земля? Скоро и эти леса начнут умирать, но исправить ошибку будет невозможно. Вы избрали путь, люди, но такой путь ведёт к гибели всего».)

– Kûnhani ûso voidaise lokhu teme? Te irlâd ûsovoes ran, – напомнил Данталион с прищуром. Он не питал ложных надежд насчёт её доброжелательности.

(пер. «Почему ты говоришь это мне? Я убил вашего короля».)

От упоминания покойного короля в глазах дриады развезлась земля. Она поджала губы, затягивая с ответом, и растёрла грубо сдавленную кандалами кожу на запястьях. Данталион проявил терпение, и спустя минуту молчаливого изучения дриада всё-таки ответила:

– Ûsovo boĺvâ koroto, ve mûnd ûn diht evillis. Te novu lokhu. Ûso dim eto in kas, ûso sandroĺto ciân, tinto veĺe heeseĺ, pula ef kas.

(пер. «Твоя душа светлая, но испачкана в грязи безволия. Я вижу это. Ты пока ещё не волк, ты служивый пёс, который хочет верить, что он волк».)

Разобрав мысленно её слова, Данталион изогнул бровь. Может, она изволила поглумиться над ним, назвав служивой шавкой? Но лицо дриады сделалось непроницаемым. Она не шутила. Будучи пленённой цепями, ей было не до смеха, да и в каком бреду нужно быть, чтобы пытаться разозлить помощника генерала, от одного слова которого будут зависеть судьбы всех новоприбывших из дикого народа.

– Увести, – приказал Данталион и настороженным взглядом проводил цепочку военнопленных, подгоняемых в сторону тюремных бараков.

Однако семена сомнений уже залегли глубоко в разуме и начали прорастать. И пересказанные дословно слова не развеяли это шаткое чувство. Тем же вечером на военном собрании он передал опасения Крайхену, но генерал посмеялся над его доверчивостью.

– В тебе отзывается юность, Данталион, – сказал он и по-отцовски похлопал по плечу. Казалось, каждый его хлопок забивает полубога всё глубже в землю. – Освежи свой разум. Или ты забыл, что каким бы очарованием ни обладали дикари, они остаются нашими врагами? Своими лживыми речами они умело сбивают с толку.

– Но если всё так, как они говорят? Не делаем ли мы нашему миру хуже?

Лицо Крайхена сделалось хмурым. На лбу очертились пять глубоких морщин, а губы поджались. Он не любил, когда шли наперекор с глупыми, по его мнению, вопросами.

– Люди населяют Энрию уже тысячи лет, и всё это время наш народ жил бок о бок с дикарями. Думаешь, мы бы не знали, будь такое действительно возможно? Не будь глупцом, Данталион.

И Кассерген больше не стал задавать вопросов, хоть и отказывался верить в доводы генерала. Наверное, впервые за всё их близкое знакомство он не доверял ни единому его слову. И всё же в одном тот был прав: люди действительно прожили долгий срок с диким народом, но никогда не восставали против них. Всё это время главной опасностью для энрийцев был не дикий народ, а сами энрийцы. Едва ли не каждые пятьдесят лет люди затевали войну друг с другом, но дикий народ оставался безучастной стороной. Так откуда же людям знать, как устроен их мир? Как устроены их обряды и связи? Тем не менее Данталион принял решение покориться, как делал всегда.

Однако, чем дольше он находился в лагере, тем отчётливее осознавал, как всё изменилось в их с Мариас отсутствие. Месяц – не такой уж и большой срок, но слишком многое перестало поддаваться его пониманию. Проходя мимо ворот, он всё чаще поглядывал на колья с «военными трофеями» и испытывал омерзение. Происходящее казалось ему неправильным.

А однажды, проходя мимо стрельбища, он увидел то, что ранило до глубины души... Человеческую жестокость. Воздух стремительно рассекали сверкающие на солнце наконечники стрел, разя живых существ, привязанных к столбам вместо мишеней. Их не хотели убить, их пытали медленной мучительной болью. Стрелы глубоко вонзались в их тела, не задевая жизненно важные части, а дюжина умелых стрелков, словно стервятники, гоготали и измывались над их страданиями. Этим людям было всё равно. Они даже не пытались представить, каково оказаться на месте тех, кого они истязают.

Этого Данталион не стерпел.

– Прекратить стрельбу! – рявкнул Кассерген и бросился к ряду вооружённых луками бойцов. – На каком основании вы смеете измываться над военнопленными?

Воины опустили оружия и в недоумении переглянулись.

– Приказ, господин командующий, – ответил старший из них.

– Чей?

Данталион сложил руки на груди и нетерпеливо постучал пальцами по предплечью. Ненавидел выуживать ответы тисками.

– Так это... – стушевался стрелок и неуверенно потёр макушку. – Приказ генерала Крайхена, господин. Велел убить за поднятие мятежа среди другие военнопленных.

– И вы решили, что раз уж их всё равно нужно убить, то можно немного и поразвлечься пытками? – рассвирепел полубог. – А ну, прекратить бесчинства! Казнь отложена. Я переговорю с генералом об их судьбе...

И окинув хмурым взглядом увечья пленных, добавил:

– И о вашей судьбе тоже. Молитесь, чтобы боги оказались на вашей стороне.

Среди пленных, которых приговорили к смерти, были и дриады, и фейри, и даже презирающие людской род нармиры, но, когда Данталион уходил, ему в спину все они кричали одно и то же: «Смерть короля – смерть леса!» Они стояли на краю пропасти, но отчаянно старались донести истину до того, кто считался их врагом.

Впрочем, ни приказ Данталиона, ни его слова не изменили ничьей судьбы. Мятежники были убиты, на этот раз одной стрелой в сердце, а их мучители отделались лишь выговором. Крайхен не счёл нужным вынести им более суровое наказание. А слова дикого народа перед казнью, на которой Данталиона заставили присутствовать, были всё теми же. Проклятая фраза стала последним, что они сказали, но оставила ощутимый след. От размышлений Данталион не мог спать и той же ночью сорвался на место битвы, оставив лишь записку для Мариас с просьбой прикрыть его отсутствие самой нелепой отговоркой, потому что знал, что чем нелепее она будет, тем охотнее в неё поверят.

Нацепив лишь лёгкую броню, Данталион гнал коня по темноте в сторону приграничных лесов. При такой скорости и налегке он добрался до кромки мрачной зелени уже через три часа. Заходить в темницу деревьев не хотелось, но Данталион пересилил инстинкт самосохранения, выставил меч перед собой и, ведя коня за повод, направился вглубь.

Данталион точно помнил, где находится главное старое дерево – священное дерево для дриад. Именно там он пролил на его корни кровь короля, отняв его душу одним смертоносным ударом. Идти пришлось осторожно. Не хотелось наткнуться на мстителей, если те пожелали всё же вернуться в родные края. Но никаких настораживающих звуков, кроме ночной живности, не было. Лес, казалось, опустел. Даже насекомые и птицы отзывались неохотно в этой живой могиле.

Данталион почувствовал угрызения совести. Он заметил, что чем ближе подходил к священному дереву, тем мертвее становился окружающий его мир. Земля иссохла настолько, что трескалась под сапогами, звуки природы становились всё тише, пока совсем не исчезли. Казалось, лесные жители уходили из этих мест вместе с утекающей жизнью. Понимали, что лес обречён, и потому бежали.

Когда Данталион дошёл до небольшой поляны, то замер. Он не мог пошевелиться – шок сковал его по рукам и ногам. Высокое раскидистое дерево, которое он так ярко помнил по густым зелёным ветвям, почти облысело. Лишь несколько веток сохранили пожелтевшие пучки листьев, но и те понемногу пикировали на сухую землю, укрытую гниющим одеялом. Днями ранее это святое дерево было живым. Его листва даже едва светилась и поблёскивала, словно обладала живым сердцем, но теперь это сердце замерло, а душа зачахла.

У подножья его корней лежали иссохшие трупы дриад. Их оставили здесь, потому что врагов не принято было хоронить. А в глубине корневого плетения, словно на троне, вразвалочку лежал безголовый король. Он встречал своего убийцу.

Данталион в ужасе втянул спёртый пропахший смрадом гнили воздух и обтёр вспотевшее лицо рукавом. Безголовая фигура пугала. Он точно помнил, что оставил тело лежать на земле, тогда как оно оказалось там? Как усадило себя на символический трон?

Привязав коня к стволу, Данталион сделал шаг к старому дереву. Под ногами зашуршала пожухлая трава, испачканная в засохших пятнах крови, а в голове приговором отзывались слова, сказанные дриадой. Она была права. Люди сами выбрали свою погибель.

Ему не хватило нескольких шагов, чтобы дойти: не выдержал, оступился и рухнул на колени прямо перед обезглавленным мертвецом. Тело затрясло. Этот лес был не единственным, которому он принёс погибель своей жестокостью. Неужели на его руках ещё больше крови, чем он мог представить?

Внутренний укор вырвался слезами и рвущим горло воплем. Как он мог допустить подобное? Он ведь изначально не хотел этой войны, не хотел невинных смертей, так как же получилось, что именно он принёс больше всего душ в царство Самигины? Почему уподобился её жрецу?

– О боги, что же мы натворили...

И откликом его словам послужило дуновение ветра. Он подкрался незаметно, словно удушливое дыхание, и поднял коричнево-жёлтые листья, осыпая ими тело Данталиона. Наверное, лес желал забрать полубога, как он забрал его народ, похоронить там, где он совершил сильнейший грех.

– Кровь, отравленная злобой, – яд для дерева, что жило чужими надеждами, но придёт время, и оно вновь зацветёт, если сильна будет вера в него, – услышал он слабый голос в шелесте листопада.

Голос не был ни мужским, ни женским, но таким тихим и тяжёлым, словно каждое слово вырывалось с трудом. Данталион не испугался. Если это его палач, то он смиренно примет любое наказание. Он поднял голову, чтобы встретить лицом к лицу грядущую погибель.

Водоворот из кружащих листьев воздвиг перед ним человеческую фигуру. И Данталион снова мысленно себя проклял, осознав, кто перед ним.

Их называли говорящими деревьями – деревья, в коих вера и тепло надежды пробудили душу от безмолвия, наделили умением нести слово своё там, где живёт покой. Увы, сам Данталион считал их лишь частью легенды. Эдита Кассерген – первая из их рода – стала последней из смертных, кому удалось своей верой пробудить голос в дереве, но даже та старая ива в поместье Кронхилл уже многие сотни лет как уснула.

Но не было в духе дерева ни злости, ни обвинений, лишь тяжёлая усталость. Покачиваясь на ветру, он протянул руки к полубогу, но не коснулся.

– Осознаёшь ли ты тяжесть грядущего? Чувствуешь ли вину за содеянное? – поинтересовался дух.

– Что может исправить вина, если души не воротить раскаянием? – ответил Данталион и покаянно склонил голову. – Нет мне прощения. Своей рукой я породил начало грядущей гибели, осквернил ценность своего рода.

– Не ты развязал сею войну, дитя, не тебе за неё и ответ держать. Однако ж вина и твоя в том есть, чего отрицать не смею, и всё же знаю я, что в твоих силах сломить боль и ненависть этого проклятия. Такую судьбу тебе предрекла Великая Фуркас, так изволь следовать ей.

Не такой ответ представлял себе Данталион. Его кулаки сжались, сминая сухие листья в темнице пальцев.

– И в чём же моя судьба, дух священного древа? Чем я могу искупить свою вину?

– Верни детей леса в земли, что зовутся их домом, пока душа моя не зачахла окончательно. Они знают, как воротить силу этому лесу. Но не потеряй времени зря, ибо его осталось мало, а великое дело требует многого от того, кто должен его совершить...

Ветер ослаб, а вместе с ним опали на землю и листья, служившие образом духа. Данталион хотел его удержать, но смог ухватить лишь пустое пространство, в коем более не было жизни. Дух оставил его, возложив на плечи свою последнюю волю, в которой видел спасение.

И приняв эту волю, как свою кару, Данталион вскочил на коня и помчался обратно в лагерь. Он уже знал наверняка – Крайхен ни за что не послушает его, но Мариас... Она должна была! Если на его стороне будет хоть один человек, то исправить случившее будет легче.

В лагерь он примчался, опережая рассвет на считанные минуты. Вот-вот должны были показаться первые лучи. Постовые посмотрели на него с недоумением: очевидно проглядели момент, когда он покидал лагерь, но возвращаясь, Данталион даже не думал скрываться от них. Пусть думают, что командующий уезжал в ближайший населённый пункт, чтобы как следует напиться после месячного отсутствия. Въезжая в ворота, он даже показательно пригубил поила из фляги, морщась, будто там вместо воды был алкоголь, а после сразу отправился к шатру сестры.

Оставив своего коня жевать сено в компании других копытных, Данталион проскочил за полог шатра. Мариас не спала. Она всегда просыпалась ещё до рассвета. Сестра стояла около стола и сжимала в руках ту самую записку, что Данталион заботливо оставил для неё. И судя по вздувшейся на лбу вене, нисколько не радовалась возложенной на себя ответственности.

– У нас проблемы, Мари, – с ходу произнёс Данталион.

Но взгляд Мариас говорил об обратном.

– Проблемы здесь только у тебя, – подвела черту она и поднесла записку Данталиона к горящей свече.

Пламя встрепенулось и перебежало на бумагу, стремительно расщепляя записку до кусочков чёрного пепла. Мариас бросила её догорать в чашку и перевела негодующий взгляд на брата: ждала объяснений.

Плюхнувшись на койку, Данталион поведал о том, что узнал, но лицо Мариас не сменило эмоции. Она по-прежнему держалась с равнодушием и не разделяла волнений брата. Данталиону даже начало казаться, что он что-то упустил в своём рассказе. Может, она не поняла его?

– Не говори об этом никому. Забудь о том, что произошло.

Данталион остолбенел. Не это он надеялся услышать.

– Для тех, кто уверен в собственной правоте, твои слова невежественный трёп, – продолжила Мариас с оскольчатой резью в голосе. – Если желаешь пойти по другой дороге, иди один. И молись, чтобы никто не подслушал наш разговор, иначе клеймо изменника перечеркнёт твою жизнь.

– Ты... оставляешь меня? – едва выговорил Данталион.

У него не укладывалось в голове. Как сестра могла его бросить с такой ношей? Как могла не разделить её с ним? Он готов был положить голову на плаху ради неё, но когда тяжёлая пора настигла его, она отвернулась. Юноша был вне себя.

– Разве так можно?! Неужели тебе всё равно?

– Я уже давно пошла иной дорогой, брат. – Мариас неспешно прошлась по шатру, заведя руки за спину. Она не смотрела на Данталиона, возможно, намеренно избегала взгляда, чтобы тот не понял её истинных чувств. – Я защищаю то, что уже имею, в то время как ты хочешь защитить то, что тебе не принадлежит. Не ввязывайся в битву, которую тебе не выстоять, Данталион.

И оставив горький осадок в виде его имени, Мариас ушла, а Данталион не проронил ни слова и даже не проводил взглядом, только вжимал напряжённые запутанные в серебре волос пальцы в череп, надеясь, что хотя бы боль станет отдушиной. Но этого не произошло. Под его ногами разверзлась земля, над головой рухнуло небо. Он оказался не в силах собрать разбившуюся на осколки уверенность в себе. Кем бы его ни считали, какие бы звания ни получил, он по-прежнему заперт в панцире беспомощности, и чтобы изменить это, тень должна будет выйти на свет и в конце концов... исчезнуть.