Единственным чувством, которое ощущал Данталион всякий раз, когда мать появлялась посреди ночи в их с сестрой комнате, – страх! Настолько сильный, что он хватал сестру за руку, вырывая из объятий сна, и выдёргивал из-под одеяла таким сильным рывком, что оба падали с высокой для них кровати и ползли к стене. Дети знали, что мать не позволит им покинуть спальню, не пустит, заслонив проём худым измученным телом, пока вся её боль не сменится опустошением.

Пошатываясь, женщина ступила босыми ногами по ворсу ковра и посмотрела на посеребрённый серп луны за высокими окнами. Шторы на них никогда не закрывали, чтобы маленькие отпрыски рода Кассерген не страшились темноты, но, по правде говоря, больше неё они боялись только златовласую женщину, подарившую им жизнь. Увы, от неё нельзя было убежать или отгородиться.

С гнетущим молчанием мать остановилась, выглядывая что-то в звёздном небе. Когда-то имя Каэлии Кассерген слыло синонимом невероятной красоты. Её называли Солнцем Адэра, но теперь это солнце утонуло во тьме. Все знали, что ей никогда более не стать возлюбленной божества, и лишь она одна по-прежнему цеплялась за надежду развеять злые тучи, что разобщили их.

Лицо Каэлии казалось преисполненным спокойствия, но то была лишь уловка, затишье перед бурей, и Данталион понимал, что это не сулит ничего хорошего. Не сводя взгляда больших голубых глаз с профиля матери, он спрятал сестру за спину и вжал пальцы в рукава её ночного платья. Если мать прогневается, то он первым попадёт под руку, а когда та остынет, может, и не вспомнит о дочери.

Минуты тянулись мучительно медленно. Тело сковало от напряжения, глаза уколола сухость. Мальчик боялся даже моргнуть в присутствии матери, опасаясь пропустить миг, когда та в очередной раз сорвётся.

– Он не услышал меня...

Дети вздрогнули от её истерично-надломленного голоса и сильнее прижались к стене, а Каэлия расхохоталась, прижав ладонь к лицу.

– Представляете? Он снова не услышал меня! По-прежнему терзает моё сердце ожиданием. Должно быть, считает, что моя любовь к нему слаба и оттого так жестоко подкидывает ветки в пламя, ставшее пожаром, но разве мои чувства уже не разгорелись так ярко, что их свет должен достать до небес? Неужели я уже не так хороша для него? Неужели он предпочёл мне другую? А может...

Она наклонила голову, глядя на детей столь осознанным взглядом, что душа начинала метаться в приступе паники в тесной телесной оболочке. Данталион незаметно обтёр вспотевшие ладони об одежду: не хотел, чтобы сестра заметила, как сильно он трусит.

– Может, божествам не положено иметь детей, и потому он сбежал? – Уголки натянутых губ задрожали. – Да, наверняка всё дело в этом...

Каэлия вновь зашлась приступом безумного смеха и, пошатываясь, прошлась по комнате. Данталион сглотнул загустевшую слюну во рту. Мысль, к которой пришла мать, не сулила ничего хорошего. Но в следующую секунду слабость, смешанная с дрожью, пробежала по ногам: мать схватила со стола тяжёлый канделябр и внезапно ударила со всей силы по столу. Потёкший белый воск свечей разлетелся обломками по комнате, один из которых – особенно крупный – оставил на щеке Данталиона саднящий след.

– Почему? – Она надорвала голос в крике. – Почему, будучи порождением нашей любви, вы отравляете мою жизнь?!

Данталион растёр ладонью щёку и впил острую голубизну глаз в мать. Он не понимал, почему она винила их. Неужели они заслужили подобное только потому, что смогли родиться и выжить?

Нога матери проскользила по ковру, раздавливая в крошку обломок воска и заставляя шаткую половицу натужно завопить. Мариас в страхе сжалась и захныкала, стискивая в пальцах подол братской рубашки. Данталион мельком посмотрел на её бледное от ужаса лицо и уверил себя: он должен защитить сестру, даже если придётся самому броситься под удар матери.

Вытянув руку, он наспех стал шарить в вещах, не отворачиваясь от медленно приближающейся Каэлии. Если не найдёт, чем защищаться, так хоть отвлечёт внимание на себя и протолкнёт сестру к выходу, а она уж сможет добежать до главного поместья и разбудить дядю. Он, будучи нынешним главой рода и лордом Вейн-Адэра, наверняка сможет утихомирить матушку.

Данталион лишь на мгновение отвёл глаза, заприметив деревянную фигурку, – достаточно увесистую, чтобы ей можно было отбиваться, – но из страха оказаться застигнутым врасплох, обернулся. Глаза, покрытые алыми плетениями сосудов, смотрели прямо на него. Мать не двигалась, лишь глазела в упор на сына, протянувшего руку к игрушке, и хлопала ресницами, словно действительно не допускала мысли, что тот решится поднять на неё руку.

Испугавшись такой внезапной близости, мальчик вскрикнул, рывком схватил игрушку и ударил наотмашь. Статуэтка выбила канделябр из пальцев Каэлии, и тот рухнул на пол, разнося по комнате оглушительный грохот и вопль матери.

В горле застрял ком. Дети смотрели в стремительно мрачнеющее лицо, в котором едва узнавали материнские черты, и первородный страх, похожий на тот, что испытывает загнанный в ловушку кролик, начинал колотить с ещё большей силой.

Пальцы матери вцепились в волосы Данталиона. Мальчик вскрикнул. Он больше не мог сдерживать слёзы. Чистые капли хлынули потоком из глаз, заливая щёки ребёнка, что, отчаянно вцепившись в руку матери, пытался вырваться. Он пнул мать в колено, но та, сильнее нахмурившись, потянула вверх. Данталион повис на серебряных нитях волос, оцарапывая доски пальцами ног. Боль заковала череп в узкий шлем и с каждым натяжением давила всё сильнее.

– Стремишься причинить боль той, кто тебя любит? Ты такой же, как он! – прорычала Каэлия и отшвырнула мальчика в сторону.

Данталион врезался в комод, ощущая, как медные ручки впиваются в кожу и оставляют жгучие ссадины. Горло разодрал грудной вопль. Он обмяк на полу, собирая остатки сил, чтобы подняться, но руки оказались сломлены дрожью. Взмокшие мышцы свело судорогой, живот скрутило, и подобравшаяся к сомкнутым губам тёплая волна вырвалась желудочной скверной.

Утопая в собственной рвоте, Данталион оторвал подбородок от пола и поднял безжизненно тусклые глаза. В поплывших очертаниях он увидел мать, поднявшую с пола канделябр. Она потеряла к нему интерес и теперь смотрела на Мариас, глаза которой судорожно метались от распластавшегося брата к двери за спиной Каэлии. Она хотела сбежать, но не могла оставить младшего близнеца.

– Беги, – прошептал мальчик.

Но сестра оказалась сломлена страхом, а над ней уже завис сверкнувший в лунном свете карательный предмет. Превозмогая боль и слабость, Данталион вскочил и бросился к Мариас. Он вытолкнул её из-под удара. Девочка рухнула в горы игрушек, а Данталион надрывно закричал – изгибы канделябра вонзились в предплечье. Он сжался калачиком, извиваясь на полу с таким душераздирающим воплем, на который только оказались способны лёгкие в хрупкой детской груди.

Сменив один страх на другой, Мариас упала на колени рядом с братом и, не прикасаясь к телу, накрыла руками, закрывая собой от матери.

– Мамочка! Мамочка, остановись! Не надо! – взмолилась она, поднимая зарёванные голубые глаза. – Не надо, мамочка! Ты же убьёшь его!

Однако Каэлию это нисколько не тронуло. В её глазах не отразилось ни проблеска любви, ни раскаяния в совершённом. Та женщина, что при свете солнца одаривала своих детей улыбкой и нежностью, при луне становилась жестоким бездушным монстром.

В коридоре послышались спешные шаги – кто-то очень быстро бежал по лестнице, – и на лицах детей просиял лучик надежды. Должно быть, их крики всё же услышали!

Ручку двери нетерпеливо дёрнули.

– Кая! Открой дверь! – послышался требовательный голос Килана – главы рода Кассерген. – Сейчас же!

Но женщина не обернулась, словно вовсе не слышала брата, однако ярость её немного поулеглась. Она медленно повернула голову и уставилась пустым взором в окно, следя за тем, как мрачные облака перебегают перед луноликим светилом.

Следом раздался чёткий приказ:

– Ломайте!

Кто-то из прибывших вместе с главой людей ответил твёрдое: «Да, господин!» и со всей силы треснул ботинком по двери. Под натиском дерево захрустело. Раздался ещё один удар, второй, третий – наконец, замок сломался. Дверь с грохотом ударилась о стену, и в комнату вбежала обеспокоенная толпа под предводительством Килана. При виде сестры и жмущихся плачущих детей взгляд главы потемнел, а слуги поражённо ахнули и застыли, едва переступив порог. Даже в самых страшных предположениях, они не могли предвидеть такого.

– Святые боги! – полушёпотом проговорил кто-то из мужчин, оглядывая учинённый беспорядок.

Но боги здесь были ни при чём, лишь один отчасти повинен в произошедшем, и его, увы, тут не оказалось. Он забыл путь к этому месту уже как пять лет.

Килан бросил обеспокоенный взгляд на трясущегося в руках сестры Данталиона, заприметил недалеко лужу рвоты и то, как мальчик придерживает руку.

– Дядя! – взвыла Мариас, едва выговаривая слова из-за рыданий. – Данте больно!

Килан в пару широких шагов пересёк комнату, на ходу бросив взгляд на Каэлию – боялся, что она попытается сбежать, однако та стояла всё так же неподвижно. Он присел на корточки перед детьми и, осторожно развязав шнуровку, приподнял кофту Данталиона, чтобы получше осмотреть травмы. Бледную кожу покрывали россыпь красных гематом. Руку Килан трогать не стал, лишь слегка приподнял рукав.

– Чем его ударили? – поинтересовался подошедший советник главы. Тучный мужчина средних лет, чьё лицо без преувеличения походило на свиное рыло.

– Мама ударила его этим... кан...канве...

Так и не сумев выговорить странное слово, Мариас ткнула пальцем под ноги советника.

– Канделябром? – ужаснулся мужчина. – Святые боги, им же и убить можно! Лорд Килан, это совершенно не приемлемо! Не считаете ли вы, что леди Каэлию следует отправить на лечение?

– Замолкни, Ходварт, – мрачно пресёк его болтовню глава.

Килан устало потёр лоб. Он понимал, что Ходварт прав – Каэлия уже пересекла грань с безумством, – но разве он мог отправить родную сестру в сумасшедший дом? Это станет позором для всего рода, а газеты уже на следующий день после её отъезда начнут поносить о том, что Солнце Адэра впало в неистовство! Однако больше этого его волновали только её дети. Физические травмы рано или поздно затянутся, но душевные?.. Смогут ли они когда-нибудь превозмочь их, захотят ли продолжать любить свою мать даже после того, что она сделала?

Хорошенько всё обдумав, Килан поднялся и посмотрел на выглядывающих из дверного проёма служанок.

– Пожалуйста, уведите детей в главное поместье, – попросил он. – Дайте им травяной отвар для успокоения, вымойте и переоденьте. Ходварт, сообщи лекарю, что нам немедленно требуется его присутствие. Пусть осмотрит Данталиона и выпишет советующие лекарства. Предупреди, что, возможно, у него перелом, а как закончит с ребёнком, приведите сюда. Нужно дать Каэлии более сильные успокоительные и разобраться в причинах агрессии.

– Предполагаете, что это может быть вызвано предыдущим лечением?

– Сомневаюсь, но стоит убедиться. Я больше склоняюсь к тому, что её помешательство на Мастере Валюты прогрессирует. Теперь мы не можем оставить детей с ней. Она представляет для них угрозу.

Ходварт кивнул и, откланявшись, убежал прочь, переваливаясь с ноги на ногу, словно наполненный бочонок.

– Где прикажете разместить детей? – поинтересовалась служанка, стараясь держать голос, как можно ровнее, хотя и без того становилось понятно, что после всего увиденного сохранить самообладание было почти невозможно.

– Сегодня уложите спать в комнате моей дочери. Её кровать достаточно большая, чтобы вместить троих. Наутро выделим им другую комнату. Позаботьтесь, чтобы они ни в чём не нуждались.

– Да, господин!

Служанки укутали детей в пледы и, придерживая, стали уводить из комнаты. Всё это время Каэлия не сводила с них прямого взгляда. Когда же осознание всё же медленно подступило к больному разуму, она облизнула пересохшие губы и тихо спросила:

– Ты собираешься забрать их у меня?

Килан уже было собирался покинуть комнату, но голос сестры заставил обернуться.

– Ты зашла слишком далеко, Кая. – Лорд с жалостью покачал головой. – Я больше не могу закрывать глаза на твою болезнь. Не тогда, когда ты предпочитаешь иллюзию своим детям.

– Любовь – это не болезнь... – проговорила она.

– Может и так, но в твоём случае это уже и не любовь. Это одержимость, Кая! Ты должна раз и навсегда уяснить то, что Мастер Валюты больше не явится сюда. Он давно позабыл о тебе...

– Нет, он любит меня! Он придёт за мной! – вновь закричала она и ломанулась к брату, однако её тут же схватили за руки двое мужчин. – Нет, ты не понимаешь, Килан! Он действительно придёт! Он придёт, как только узнает, что я подарила ему детей! Не забирай их у меня!

Она заметалась из стороны в сторону, пытаясь вырваться из грубой хватки, но, поняв, что это бесполезно, повисла и отчаянно посмотрела на застывших посреди комнаты детей.

– Данталион, Мариас, – она улыбнулась так же мягко, как делала это, находясь в здравом рассудке, – вы же не оставите меня? Простите, что мамочка вышла из себя... Мамочка вас любит! Очень любит!

– Прекрати, Кая! – Килан заслонил своей фигурой детей и подал знак служанкам, чтобы те поскорее увели их. – Ты не увидишь их, пока облик божества не перестанет затмевать тебе разум!

– Как ты можешь быть так жесток к родной сестре?

– Отнюдь, я проявляю гуманность, оставляя тебя в родовом гнезде, а не запирая в доме для умалишённых. Ты пройдёшь лечение, а когда твой разум окрепнет, я позволю детям увидеться с тобой, если на то будет их воля.

– Нет! Ты не можешь!

Но Килан уже перестал обращать внимание на истерику сестры. Он вышел следом за служанками, оставив Каэлию на попечение слуг, и плотно закрыл дверь, обрывая исходящие из комнаты разъярённые вопли.

– Мамочка больна? – наивно хлопая глазами, поинтересовалась Мариас, когда они стали спускаться по лестнице. – Она же поправится?

Килан выдавил улыбку. Ему требовалось что-то ответить, но разве можно солгать, когда видишь собственное отражение в мокрой глазури глаз?

Услужливая улыбка не обманула бы взрослых, но на детей подействовала успокаивающе. Те подбились к нему под руки и схватились за полы пиджака. В дяде они видели фигуру отца и потому в минуты тягот искали у него защиты. Эта трепетная детская нежность в который раз надломила кусочек на строгом образе главы. Он вновь улыбнулся – на этот раз с лаской и надеждой на чудо – и ответил:

– Да, она поправится... Я приложу все усилия для этого, – и потрепал их по белым макушкам.