Варнул приблизился и втянул воздух узкими дырами в своём черепе. Сердце Леона рухнуло в пятки от вида, как ноздри твари раздуваются и захлопываются обратно. Слюнявая пасть широко распахнулась, одаривая лицо зловонной удушливой вонью, и Леон задержал дыхание и медленно положил руку на навершие меча. Он не сводил глаз с серой морды, кожа на черепе которой, казалось, была натянута щипцами и держалась на вбитых гвоздях. Варнул любопытно склонил голову набок, и зрачки Леона тут же устремились за ней. В такой опасной близости даже моргание могло стоить ему жизни. Едкое зловоние резало по глазам, собирая капли влаги на веках. Мышцы начала стягивать судорога.

Однако варнул, постояв ещё немного, утратил интерес и вернулся к разрыванию мертвечины – оторвал кусок и потащил в зубах в другой край пещеры. Леон облегчённо выдохнул и не спеша потащился дальше. Мысли радостно кричали: «Вот он! Вот выход!», но странник не смел расслабляться. Всё становилось куда опаснее, как только стая варнулов оказалась за спиной. Теперь он даже боковым зрением не мог их заметить, а те, если почуют, нападут быстрее, чем он успеет сообразить. Пришлось возложить работу наблюдателя на Гастиона, что плёлся позади.

Уйдя достаточно далеко по туннелю, Леон наконец позволил себе остановиться. Страх перед варнулами едва не вырвал его душу из тела. Ноги не переставали трястись, и в конце концов Леон обмяк на полу, глуша тяжёлое дыхание в прижатых к груди коленях. Будь он бессмертным, всё это приключение показалось бы детской забавой, но он смертный, и оттого всё становилось куда опаснее и страшнее. Может, всё-таки не стоило кичиться храбростью, а выпросить у Самигины жетон для одного из Грехов? С кем-то из них пробираться по подземным лабиринтам было бы легче.

«Уже поздно жалеть о содеянном», – решительно прервал порыв самобичевания Леон и поднялся.

Нужно было поскорее найти путь во владения Самигины и место, где отмыться, – он принюхался к одежде и в отвращении высунул язык, – иначе каждая живность примет его за живого трупа. Благо эхо туннеля донесло до него шум воды. Где-то явно текла подземная река. Оставалось только надеяться, что пробираться вплавь не придётся.

Волоча своё тяжёлое тело на звук, Леон вышел в очередной зал пещеры. Наконец Леон поймал себя на мысли, что с ним произошло что-то хорошее за весь путь: предполагаемая река оказалась небольшим ручьём. Воды в нём оказалось не выше колена. Едва не завопив от счастья, странник бросился к берегу и, зачерпнув ладонями жидкость, омыл лицо. Кожу приятно закололо холодом. Отмывшись от варнульей отравы, Леон снискал облегчение.

«Не мешало бы ещё вещи постирать и отдохнуть», – решил он и принялся стягивать одежду.

Пальцы неприятно увязали в слизи, покрывающей ткань, но Леон, подавив тошнотворный позыв, что после умывания стал только более ощутимым, вылез из пиджака и брюк. Принюхавшись, понял: отвратный душок окутал не только его одежду, но и сокрытое ей тело.

– Вода холодная, – поучительно напомнил Гастион, кривя брови с привычным скептицизмом.

– Главное, что чистая и в ней не плавают трупы, – отмахнулся Самаэлис и, решив, что промедление излишне, запрыгнул в ручей.

Вода оказалась не просто холодной, а ледяной. Мышцы задеревенели, пронзённые буйными иглами потока. Скрипя зубами, Леон заставил себя усесться на дно. Теперь эта затея не казалась ему здравой, но вариантов было всего лишь два: либо он вылезет из воды и останется вонять, как дохлая мышь, либо смоет с себя варнулью тухлятину и постарается не помереть.

– Боюсь, что после такой процедуры ты напрочь утратишь возможность к деторождению, – с нажимом растёр виски сферон.

– Во-первых, не думаю, что эта способность мне пригодится, а во-вторых, ни у кого ещё член не отмирал от пары минут в ледяной воде, – простучал зубами Леон и быстрым рывком опустился под воду.

Ощущение от погружения было таким, словно поток решил разорвать его на части. Уши заложило плотным комком, в котором слышался лишь шум бурно мечущейся воды, холод сдавил грудь, незажившие раны защипали, омываемые чистой влагой. Леон резко вынырнул и, даже не успев как следует обтереть щиплющие веки, бросился к берегу. На дне сумки нашёл платок. Не полотенце, конечно, но всяко лучше, чем сидеть мокрым в холодных стенах пещеры.

Обтерев кожу и волосы, странник выжал промокший насквозь платок и бросил на сумку сушиться, а сам с нежеланием вернулся к ручью. Варнулья слизь отмывалась тяжко, словно впиталась в ткань, – Леон стёр пальцы, пытаясь её отстирать. Руки сделались белыми, сморщенными и дрожали, словно у мужика после попойки. Даже пальцами пошевелить оказалось в тягость. Юноша принюхался к мокрой одежде: запах хоть и был, но уже не столь ощутимый. В такой влажности и прохладе вещи не просохнут – пришлось натягивать на тело.

– Какое неуважительное отношение к небесным рунам, – скривился Гастион, вперив взгляд в странника, чьё тело лучилось изумрудным узором.

– Было бы лучше, если я околел до смерти? – Леон покривил брови. – К тому же это ведь весьма практично. Можно и согреться, и одежду подсушить.

– А ещё растратить большое количество энергии и слечь с обмороком, – ворчливо дополнил Гастион.

Леон решил прислушаться к наставлениям сферона. Потерять сознание от переутомления желания не возникало. Усталость и без того подкашивала. Оставив Гастиона в карауле, Леон прилёг за валуном и прикрыл глаза. Сон сморил почти сразу, даже не явив сновидений, однако ж насытиться им не удалось. Прошло не больше полутора часов, прежде чем Леон очнулся. Звон в разуме пробуждал неутихающую головную боль, а тело ломило от отпечатавшихся на спине неровностей пещерного пола.

Леон перевернулся на бок в надежде на возможность уловить ещё не ушедший сон, но осознал причину своего пробуждения: чутьё подсказывало, что амон хранит весточку от друзей. Должно быть, они беспокоились о причине его долгого молчания, но Леона так увлекли опасности, что он совсем позабыл о нужде оповещать ребят о своих перемещениях. Как и ожидалось, голоса ребят звучали крайне обеспокоено, а Джоанна, как услышал Леон на фоне, бранила весь свет, периодически переругиваясь с Астарот, которая пыталась её успокоить. Пришлось дать скорый ответ, после чего странник снова попытался заснуть.

Но возможность уже улетучилась. Повертевшись, Леон всё-таки заставил себя сесть и потёр переносицу. Раз уж поспать ему не суждено, стоит продолжить путь. Повесив на плечо сумку, Самаэлис перекинулся парой фраз с Гастионом и потопал вдоль ручья – иного туннеля из пещеры он не видел.

Ручей становился всё шире и глубже, пока не превратился в реку, громыхающую эхом в туннеле. Спешащий поток завораживал. Устеленное водорослями и мхом дно светилось голубыми переливами, а среди теней периодически проплывали стаи рыбок размером не больше светлячка, чья чешуя искрилась, отражая свет растений.

«Странно, – подумал Леон, – в той части пещеры их не было».

Но стоило ему вспомнить о том, что по тем туннелям нередко блуждают варнулы, удивление отступило. Будь он на месте этих рыбок, тоже не совался бы туда.

Вскоре река расширилась настолько, что Леону пришлось идти по самому краю берега, прижимаясь спиной к стене пещеры. Прощупывая носком каждый дюйм земли, он цеплялся за выступы горной породы, чтобы не свалиться в воду. Одного плаванья ему хватило с лихвой.

Приглядевшись к полумраку туннеля, Леон заметил тусклый огонёк вдалеке, и сердце его запело в ожидании окончания пути. Маленькая точка росла по мере приближения, пока не превратилась в каменную арку, что открывала вид на озеро, чьи глубокие ледяные воды переливались искрами подобно россыпи алмазов на голубом шёлке. На мгновение показалось, что стоит ему опустить пальцы, как он ощутит не безжалостную колкость, а ласкающую нежность, что затянет на дно, словно песня сирен.

В этом пещерном зале природа расцвела неземной красотой и замерла навеки. Это навевало странное чувство, что блуждало между восхищением и настороженностью. Берега сплошь усыпали распустившиеся цветы, деревья и свежая зелень, но ни один листик, ни один лепесток не двигался, поверхность воды, гладкая, словно стекло, не отзывалась волнами при касании, а поселившиеся в здешних владениях птицы и животные неподвижно замерли, упокоившись в замёрзшем времени. Поток реки, что привёл его сюда, вливался в озеро, но утрачивал буйный нрав и лишался движения. Даже обратившись к логике, Леон не смог разгадать причину такого чуда. Одно лишь искусственное холодное солнце, возвышающееся под куполом пещеры и отбрасывающее лучи, казалось живым.

– Таково преддверье в царство Самигины, – подсказал Гастион, с восхищённым вздохом осматривая зал. – Я слышал о нём, но не мог представить сего великолепия даже в самых чарующих фантазиях. Место, где жизнь утрачивает свою власть, но и смерть ею не обладает, и где время уступает им обоим. Идеальный баланс.

– Почему же тогда моё время не замерло? Я ведь должен быть как они. – Леон ткнул пальцем в изнеженную покоем птицу, распластавшуюся на траве с разведёнными крыльями.

– Потому что ты гость, которого богиня изъявила желание принять у себя. Пока ты носишь жетон Самигины, тебя не коснётся ни жизнь, ни смерть, ни время в этих владениях.

– Стало быть, я изгой. Что ж, не привыкать! – хохотнул Леон и двинулся вдоль берега.

По большей части порог к владениям Самигины завораживал, исключением были лишь животные, что, по правде, казались скорее мёртвыми, чем пребывающими в блаженном сне. И хотя их тела по-прежнему не утратили былой красоты и свежести, из хрупких грудин не доносилось стука сердец, а остекленевшие глаза уставились в высокие своды без живого блеска. Из интереса Леон даже пару раз ткнул в бок распластавшуюся на камне ящерицу – никакой реакции. Он задался вопросом: «А если вынести их за пределы пещерного зала, оживут ли?», но проверять не стал. Вдруг, внезапно очнувшись ото сна, они испугаются и нападут. Нет, судьбу на прочность он испытывать не станет!

На другом конце озера в скальном выступе притаилась дверь, что, вероятно, и вела во владения Самигины. Словно выдробленное в камне очертание, она казалась тяжелой и неподвластной рукам обычного смертного. Вытащив руку из перчатки, Леон прикоснулся к выступающим узорам. Они показались ему знакомыми. Это были символы, похожие на те, что изгибались ожогами на его ладони, но слова слагались иные и перерастали в длинные предложения, значения которых так и останется тайной для всякого, кто рискнёт пересечь границу. Леон ощупал каждый дюйм каменных дверей, но так и не нашёл ручки, и как бы ни старался сдвинуть створки, те не желали пускать его внутрь.

– Дьявол! – гневно выплюнул Леон и пнул несдвигаемую стену.

Ситуация походила на отвратительную шутку. Пройти такой путь, чтобы сдаться перед дверью? Усевшись на траве, Леон подпёр щёку ладонью и принялся думать. Должно же быть то, что поможет открыть её, но где же находится та самая разгадка? Отбивая пальцами нетерпеливый марш, странник стал вспоминать свой разговор с богиней смерти. Не может быть так, чтобы она не дала ему подсказку. Возбуждённые нервы оголились настолько, что Леон едва не начал рвать на себе волосы. То ли от усталости, то ли от гнева, но на ум не приходило ничего стоящего. Ответ словно крутился на языке, но не мог найти выход.

– Самигина, ты хоть знак подай, что ли! – крикнул Леон и, подхватив с земли камешек, швырнул в озеро.

Он говорил это без надежды на то, что она его услышит, скорее от безнадёги, и устало наблюдал, как камень, проскользив по твёрдой водной глади, остановился и медленно увяз, погружаясь на дно. Странное явление.

– Я уже давала тебе подсказку, так отчего, скажи, мне делать это снова?

– Самигинина тьма! – выругался Леон и подскочил на ноги, оглядываясь по сторонам в поисках незримой богини.

– Эй, незачем обругивать мою тьму, смертный! – капризно возмутилась Самигина и предстала дымным облаком перед ним. – Я пришла на твой зов и что услышала? Как мальчишка ругает помощь, что я желаю ему оказать!

Она ткнула призрачным пальцем Леона в грудь и оскорблённо вздёрнула подбородок.

– Прости, госпожа, – смущённо потёр затылок Леон. – Я не думал тебя оскорбить. Привычка сыграла злую шутку.

– Вот уж привычка! – сощурила угольки глаз тень Самигины. – Отчего меня так почитают, на как дело за плохим идёт, так сразу все кричат: «Самигинина тьма! Самигинино отродье!» К ним с добром идёшь, а они только мою сестрицу восхваляют да этих никчёмных Высших богов, в коих Создатель и Небесная матерь забаву нашли!

– Не горячись, госпожа, – примирительно поднял руки Леон, испытывая странную неловкость к столь резкой перемене характера богини, – лучше удружи подсказкой. Как и обещал, я пришёл к твоим владениям, пройдя немалую долю испытаний, разве не заслужил я твоего снисхождения?

Тень Самигины покривила очертания предполагаемых бровей.

– Твоя правда. Меня позабавило увиденное, потому я дам тебе одну подсказку. Не разгадаешь, дальше порога не пущу, а коли осилишь, так встречу в своих владениях. – Она благосклонно повела плечами и, обойдя Леона, прижалась прохладной дымкой к его уху. – Так внимай, дитя, ведь ответ кроется там, где я оставляла свой последний след.

– Да это даже не ответ! – возмутился Леон и резко обернулся.

Самигина сделала парящий шаг назад и, звонко хихикая, растворилась, оставляя юношу ломать голову над очередной загадкой.

– Дьявол! – Леон шаркнул ботинком по траве.

Головоломки Самигины начинали выводить из себя, но отчего-то ему казалось, что это лишь начало игры, что богиня ему приготовила. Странник вышагивал перед дверьми, лишь изредка останавливаясь, чтобы поразмыслить над очередной теорией, а потом вновь принимался топтать землю.

– Последний след? – Леон внезапно остановился и щёлкнул пальцами, уловив неожиданный проблеск в мыслях. – Жизнь есть рождение хаоса, тогда как смерть знаменует его конец!

Створки дверей с оглушительным скрежетом заскользили по камням, нарушая привычную тишину зала безвременья, и стукнулись о стены. Каменная крошка посыпалась из разросшихся трещин. Вырвавшись из темницы, порыв ветра хлестанул странника тяжёлой рукой, но Леон, покачнувшись, устоял. Нутро сжалось, ощущая привкус боли и страданий, которые принёс с собой ветер. Пальцы на рефлексе легли на эфес меча в гнетущем предчувствии. Леон узнал тьму, что скрывали стены коридора. Это был один из путей межмирья.

Дух смерти, поселившийся в туннеле, сковывал горло, насильно пытаясь вырвать желание жить из хрупкого смертного тела, но Леон не поддался ему и решительно шагнул во владения Самигины. Его не пугала темнота, но страшила неизвестность. И если, блуждая по пещерам, он знал, что мог рассчитывать лишь на собственные силы, то теперь его жизнь лежала на ладонях богини смерти. Кто знает, что может взбрести в голову столь непредсказуемой особы?

Эхо шаркнувшего по полам парадного коридора ботинка разнеслось повторяющимся гулом, а следом за спиной Леона громыхнула дверь. Она захлопнулась, лишая его отступления и последней надежды разглядеть под ногами землю. Странник хлопнул веками, постепенно привыкая к мраку, и стал пробираться вглубь туннеля. Света небесных рун не хватало. Изумрудное сияние тонуло в густой темноте. Леону пришлось двигаться вслепую, прижимая руку к неровностям стен. В глазах, утомлённых разглядыванием очертаний, перекатывались острые песчинки, а головная боль стала столь нестерпимой, что юноше приходилось останавливаться и растирать виски в попытках сбить напряжение.

Ощущения времени и пространства совсем искривились в сознании Леона. Он не понимал, сколько миль протопал, но чувствовал ноющую тяжесть в ногах, словно волочился на металлических прутьях, вспахивающих землю и застревающих в камнях.

Вытянутая вперёд рука наконец коснулась чего-то твёрдого. Леон остолбенел. «Неужели тупик?» – подумал он, но, ощупав руками стену, нашёл подобие ручек и со всей силы навалился на дверь, молясь, чтобы для неё не пришлось разгадывать ещё одну загадку. Но это не потребовалось. Створки легко поддались, пропуская его внутрь: в чёрную бескрайнюю бездну, окутанную мольбами и стенаниями. Носок ботинка замер на краю парящей лестницы.

– Темно, хоть глаза выколи, – проворчал Леон, пытаясь нашарить следующую ступень.

И внемля его словам, из мглы выпорхнули огоньки, хранящие в своём пламени лазурные угольки. Они закружили хороводом и выстроились вдоль лестницы, подсвечивая страннику путь. Леон ахнул, поглядывая на необычные фонарики. Отчего-то они казались ему живыми. Огоньки переливались и перепрыгивали друг через друга, стоило страннику спуститься ниже по ступеням, словно играли. А их шипение и вспыхивание походило на детский задорный смех. Могли ли они быть душами погибших детей, или разум Леона настолько затуманило, что это ему чудится?

По спине пробежал холодок. Самаэлис с опаской огляделся и замер, встретившись с алыми угольками хищных глаз. Видеть стражей межмирья в воспоминаниях Гастиона было не так ужасно, как повстречать их наяву. Создания из чёрного тумана кружили озлобленной стаей вокруг него, выпуская вспышки пламени из открытых клыкастых пастей. Казалось, что они заперли солнце в своей тьме. От их утробного рычания у Леона вставали дыбом волосы. Они словно пропускали ужас в его тело и стремительно вырывали обратно, насыщая им свои животы.

Но бросаться псы не решались, хищной поступью бродили рядом, не сводя глаз, – видимо, чувствовали силу жетона Самигины. Только легче от этого нисколько не становилось. Леон втянул ноздрями холодный воздух, усмиряя разогнавшееся сердцебиение, и двинулся вниз, стараясь не обращать внимание на вопли душ, заточённых где-то в невидимой темнице.

Парящие ступени оборвались, уткнувшись в плотную завесу. Леон ткнул пальцем во вьющие серые клубы дыма и не удивился холоду – он стал уже привычен, – однако, погрузив ладонь внутрь, смог ощутить тепло, исходящее из глубины. Леон слишком долго находился в окружении влажной прохлады, потому поддался завлечению и вошёл в туманную дверь.

Серые изгибы дыма сникли перед лучами светила. Леон зажмурился: после темноты пещер даже столь тусклый свет казался до невозможного ярким. Кожу защипало от приятного тёплого ветра, похожего на тот, что по обыкновению резвится поздней весной. Прикрыв лицо ладонью, странник всмотрелся в окружающий его пейзаж. Владения Самигины были совершенно не похожи на те, что он успел себе придумать. Это оказалась пышущая жизнью, свежестью и красотой земля, укрытая одеялом соцветий. Густые ветви деревьев тянулись к чёрному потолку, где, казалось, застыла целая вселенная. Небосвод умещался в высоких скалистых стенах, но был столь глубок и покрыт россыпью звёзд, что думалось, будто за ним скрывается ещё один дивный мир.

«Невероятно!» – восхитился Леон, присаживаясь на корточки около необычного трёхлистного цветка.

Он погладил длинный прозрачный лепесток, кажущийся хрупким и тонким, словно был изящным творением стеклодува, и ощутил разливающуюся по нему энергию. Сияние в тонких прожилках проникло под кожу Леона, и в сердце взыграла трель радости.

– Это эвлория. Его называли цветком благословения, – ответил Гастион, поглядывая на цветок из-за плеча Леона. – По легендам он вырос из слёз счастья Небесной матери, когда у той родилась первая дочь. Своими чарами эвлория могла подарить благоденствие и радость тому, кто изопьёт сок из её лепестков, но к несчастью этот дар обернулся гибелью для столь прекрасного растения. Его сгубила людская жадность. Смертные срывали целые поля, желая нажиться на его чарах, пока в итоге не уничтожили последний. Отныне эвлория существует лишь здесь, в полях Самигины, как то, что уже никогда не вернётся на земли Энрии.

– До чего же неприятная судьба, – покачал головой Леон и поднялся.

Странник заприметил тонкую извилистую тропу через поля эвлории, обложенную по краям белым известняком. Куда она вела, оставалось загадкой: дорожка скрывалась в густых насаждениях деревьев, и Леон, примирившись с мыслью, что здесь ему ничего не угрожает, прогулочным шагом двинулся по ней.

Поля Самигины оказались обширны. Они, словно пещера чудес, хранили столько редчайших сокровищ. Казалось, что даже проведя здесь сотню лет, не увидишь всего. Радовало то, что следующий по пятам Гастион был ходячей книгой по истории. Его нисколько не затрудняло рассказывать Леону о тех или иных растениях и животных, повстречавшихся на пути, причины исчезновения которых трогали до глубины души.

Миновав лес, Леон замер на опушке. В режущем глаза алом полотне полевых цветов, что издали напоминало кровавое озеро, дрейфующими парусниками покачивались силуэты. Отрешённые от мира, они ходили кругами, прикованные цепями к высоким стеблям, и не замечали посетившего их живого человека, а их тела, сотворённые из золотого песка, рассыпались с дуновением ветра и собирались вновь, стоило тому утихнуть.

«Души», – с прискорбием осознал Леон, разглядывая издали размытые очертания.

Глядя на их спокойные лица, Леону отчего-то становилось паршиво. Они не казались счастливыми, скорее походили на неприкаянных призраков, чьим наказанием стало веками ходить в багровых полях и не находить выхода.

– Так выглядят души тех, кто, оказавшись пред богиней смерти, не сумел отринуть смертных желаний, и тех, кто не смог смириться со своей гибелью. Они продолжают искать путь к жизни, что для них более невозможен, но придёт время, и в темнице алого асфоделуса их память поглотит забвение, а душа обретёт покой.

Леон обернулся на сладкую нежность голоса, что заставляла сердце биться быстрее, и стремительно бросился к матери, но так и не смог ощутить ни её тепла, ни прикосновения. Она стояла перед ним бледным полупрозрачным призраком, но потешно хихикнула, наблюдая растерянность сына, который не смог ухватить её руки.

– Владыка багровых полей видит в твоей решимости повод для награды и забаву для себя самой, потому попросила меня оказать ей услугу и повременить с возвращением в царство покоя, – ответила она на немой вопрос в разноцветных глазах. – Думается ей, что я стану прекрасной провожатой для тебя и твоего божества.

Леон проследил за взглядом матери, и его лицо поражённо вытянулось, а губы приоткрылись в изумлении. Алексис смотрела прямо на Гастиона, словно видела того наяву, а в глазах замерли непомерные уважение и благодарность. Под властью человеческой привычки она сделала шаг назад, чтобы не зацепить Леона, и склонилась перед божеством в низком поклоне, сложив ладони на груди. Гастион был удивлён не меньше Леона, но быстро взял под контроль своё смятение и ответил на её жест таким же поклоном.

– Отчего случилось так, что вы можете меня видеть? – спросил он, подойдя ближе. – Разве ж такое возможно, если я существую лишь в сознании вашего сына?

– В том нет никакой загадки, уважаемый сферон Гастион. В странниках живут две души – смертного и божества, – а как известно, любая душа обнажает свой лик, стоит той ступить в багровые поля, и вовсе неважно, где и в ком она существует. Здесь всё становится явным.

Алексис мягко улыбнулась и положила ладонь на плечо сферона, приглаживая складки на его одеянии. Тот оказался несколько растерян её жестом – должно быть, позабыл, каково это ощущать прикосновения, преисполненные теплом и заботой, – и не смог скрыть своего смущения, взыгравшего на щеках.

Наблюдающий за ними Леон с детской завистью поджал губы. Ему тоже хотелось ощутить ладони матери и нежность её объятий, но он мог лишь цеплять пальцами воздух с надеждой ухватиться за призрачное тело.

– Ты уже не в том возрасте, чтобы дуть губы, Леон Самаэлис, – напомнила Алексис, украдкой заметив его выражение лица, – и заправь рубашку, утёнок. Не пристало в таком виде к Первородной богине заявляться.

– Посмотри на меня... – Леон указал на свой походный костюм, порванный и с намертво въевшимися в ткань пятнами от крови, которые так и не удалось отстирать. – Не думаю, что заправленная рубашка что-то изменит...

Однако стоило Алексис покривить брови, как юноша сдался и с недовольным бурчанием запихнул край рубашки в брюки. Не хотелось тратить драгоценные минуты с матерью на дрязги из-за его внешнего вида.

Тянущийся шлейф тумана на полах юбки всколыхнул алые соцветия, когда Алексис парящими шагами двинулась через поле, игнорируя мельтешащие рядом неспокойные души.

– Ты говорил, что желаешь ещё о многом меня расспросить, так отчего же молчишь, будто твой рот полон воды? – спросила Алексис, оборачиваясь к сыну.

– Моё молчание обусловлено раздумьями, – спокойно ответил Леон и отодвинул стебель асфоделуса, чтобы ненароком его не сломать. – Стоит ли мне спрашивать тебя о прошлом, что уже не возымеет веса в настоящем?

– Раз уж ты задаёшься этим вопросом, то, стало быть, стоит.

– Ты, отец, семьи Аверлин и Реймонд-Квиз – все вы были рождены в Англии, так как получилось, что вы разузнали об Энрии?

– О, всему виной чрезмерное любопытство твоего отца, коим ты наверняка пошёл в него! – Алексис беззаботно расхохоталась, запрокинув голову. – Оно же и свело всех нас вместе, наверное, даже больше, чем это сделали амоны. Этан, Натаниэль и Катерина были знакомы с рождения – все трое были детьми знатных семей, а со мной, Тобиасом и Данэлией они познакомились уже во времена учёбы. Так уж получилось, что всех нас увлекала романтика тайн, оттого-то мы и сблизились. Однажды Этан принёс нам какие-то старые записи о своей родословной. Понятия не имею, где он их отыскал, но даты, что были там указаны, поражали так же сильно, как и написанное. Родословная семьи Самаэлис оказалась длинна и богата на события, правда, тогда мы ещё не догадывались насколько.

Она украдкой покосилась на Гастиона, слушающего с нескрываемым интересом, а когда тот заметил намёк во взгляде, улыбнулась и продолжила:

– Там-то мы и нашли первое упоминание о странниках, о метке, что носили Натаниэль и Тобиас, и о том, что одна из ветвей рода Самаэлис перекочевала в Англию много веков назад, обратившись за помощью к кому-то из богов. К кому именно, там не указывалось, но нас так увлекла эта тема, что мы задались целью разузнать больше. Как выяснилось, странники упоминались во многих культурах мира, но знания о них были столь обрывочны и смутны, что едва ли можно было наскрести на книгу.

– Тогда как вы попали в Энрию? – удивился Леон.

– Какой же ты нетерпеливый! – рассмеялась она и, приподнявшись на носочки, постучала костяшкой пальца ему по темечку.

Прикосновения Леон не ощутил, но рефлекторно поморщился, когда приметил движение её руки.

– Амоны явили нам себя не сразу. Мы узнали о них из записей рода Самаэлис, но смогли пробудить силу странника лишь через год безудержных исследований и попыток, а попав в Энрию, нам посчастливилось повстречать Марлона и Астерию Кассерген. Лишь благодаря Марлону мы смогли раскрыться, как странники, а взамен поведали ему о нашем мире и вскоре основали Орден Странника. То было прекрасное время, когда мы жили мечтами о великих свершениях и с глубоким чувством, что откликнулось в нас спустя пару лет. Но, увы, традиции Англии оказались суровы ко всем нам. В то время семья Самаэлис была более знатной и богатой, нежели Аверлин, потому-то отец Катерины, происходящий из не менее влиятельного рода, желал видеть Этана в качестве мужа своей дочери. Помолвка была оговорена ещё до их рождения. К несчастью семей, они полюбили не тех, кого следовало. Этан разорвал помолвку и женился на мне, снискав порицание общества, а отцу Катерины не оставалось ничего, как согласится с намереньем Натаниэля жениться на его дочери.

Она сделала глубокий вздох, словно сбрасывала с плеч тяжесть накативших воспоминаний, и, помолчав с минуту, дополнила:

– Мы считали, что готовы столкнуться с последствиями нашего выбора, но это оказалось труднее, чем мы могли представить. Я не могла ступить ни шага, чтобы не услышать порочащие репутацию перешёптывания и оскорбительные высказывания, мол, я прохиндейка и разлучница, что гонится лишь за деньгами! Немыслимо! – Вспомнив об этом, она возмущённо надула щёки и сжала челюсть, но вскоре вновь вернулась к привычному спокойствию. – Этану было тяжелее, ведь он разом лишился семьи и своего положения. И хотя он всегда говорил, что не сожалеет о случившемся, я считала себя отчасти виноватой в его судьбе. Однако всё это забылось, стоило тебе появиться на свет.

– Надеюсь, ты не станешь вдаваться в подробности этого момента, – нервно хохотнул Леон и ловко увернулся, когда мать попыталась шлёпнуть его по плечу.

– О, признаться, я могла бы тебе поведать, как проходит данный процесс, но, увы, подобное знание тебе не пригодится, – уколола Алексис с сощуренными глазами.

Пришло время Леону отводить взгляд. Намёк матери оказался уж слишком прямолинейным, и, хотя не содержал укоризны, юноше всё равно стало не по себе. Он смущался того, что женщина могла себе надумать, ведь для английской леди она обладала весьма глубокими познаниями мира и богатым воображением, не скованным критичными суждениями.

– О, не делай такое лицо! – рассмеялась она, разглядывая пунцовые щёки сына. – Знаешь, как говорят в Энрии: «Чем боги не брезгуют, тем и смертным не положено». Мы с Этаном бывали во многих странах и знавали культуры, где подобные отношения были нормальны. О, мы даже видели несколько любопытных трактатов! Если дашь мне пару минут, может быть, даже смогу вспомнить названия...

– Мама! – Леон закрыл лицо ладонями. Казалось, что Алексис намеренно дразнит сына, желая отыграться за все упущенные годы.

Но миссис Самаэлис не вняла мольбе Леона, а наоборот распалилась – взмахнула руками и увлечённо продолжила:

– Однако, я не могу знать, как к такому откровению отнесётся твой отец. – Она с наигранной задумчивостью пошкрябала подбородок ноготком и покачала головой. – Мы, женщины, в подобных вопросах более лояльны, нежели мужчины, но если это облегчит тебе душу, то я даю своё благословение.

– Спасибо, конечно, – неловко отозвался странник и потёр затылок, – но думаю, что это несколько поспешно...

– Мёртвые склонны ценить краткий миг, в который могут ощутить себя живыми, Леон, – отозвалась Алексис. – Я не знаю, позволит ли владыка багровых полей нам увидеться вновь, потому говорю всё это, чтобы не упустить шанс дать тебе наставление, коего не успела оставить при жизни. Я не желаю тебе проходить те тяжбы, что проходили мы с Этаном, а ведь ваша любовь ещё более порицаема в Англии, чем была наша.

– Я не вернусь в Англию, – уверил Леон. – Однажды попытавшись, я понял, что в том мире у меня нет будущего, нет даже возможности стать счастливым. Рэйден был прав, когда сказал, что судьба неотвратима. Когда я попытался сбежать, она вновь вернула меня туда, где мне суждено быть.

Оценив его выводы, Алексис довольно хмыкнула.

– Правила небес предписывают не вмешиваться в судьбы людей, но лишь одной позволено нарушать их, дабы сохранить порядок.

– Фуркас не вмешивается в судьбы, – покачал головой Гастион. – Такова истина, что знает каждый живущий в трёх мирах Энрии.

– Так ли это? – таинственно растянула губы в полуулыбке Алексис. – Ведь никому доподлинно неизвестно, когда его судьба меняет ход...