Леону казалось, что появление в пансионе – тревожный момент, но как оказалось, то волнение даже рядом не стояло с тем, что он испытал, когда увидел Джоанну. Несколько минут они не могли отвести друг от друга взгляд. Один боялся реакции, вторая – что это всё лишь наваждение её уставшего разума. Но страх развеялся, стоило им сделать первый шаг: ноги сами потянули вперёд, а руки крепко сжали тело, тепло которого не перестало быть родным даже спустя год разлуки. В судорожной дрожи пальцы бессферы вцепились в рубашку. Блуждая глазами, она ощупала руки и плечи и, убедившись, что юноша реален, обхватила лицо ладонями, запечатляя горячие поцелуи на щеках, носу и лбу.

– Святые боги, это ты! Ты вернулся!

Её улыбка стоила всех драгоценных камней мира – так сильно она трогала душу Леона своей теплотой.

– Вернулся, – и порывисто обнял бессферу, приподнимая на носочки. Уткнувшись в плечо Джоанны, он втянул носом исходивший от неё аромат травяных сборов. – Я знаю, как спасти его, Джоанна. В моих силах вернуть Рэйдена.

Услышав имя брата, она отодвинулась и недоверчиво поглядела на Леона.

– Из багровых полей не возвращаются, Леон, – качнула головой она, голос дрогнул. – Самигина не отпускает души из своих владений. Это напрасная надежда на несбыточное чудо...

– Нет, в этот раз надежда всё же есть, – перебил Леон и сжал её ладони.

– Леон говорит правду, – поддержала Николь и погладила бессферу по плечам. – Грехи нашли лазейку. Леону нужно лишь поговорить с Самигиной и убедить заключить сделку.

– Какую сделку?

Ребятам пришлось в краткости поведать Джоанне о своём плане, но с каждой фразой её лицо становилось всё бледнее, а глаза больше. В конце концов она грузно осела на диван, сращивая крупинки информации.

– Это абсурд! – покачала головой она. – Как можно обменять душу, что ещё жива и к тому же бессмертна?

– Ненадолго, – угрожающе хмыкнул Леон. – Дардариэль недолго останется жить, если богиня смерти встанет на нашу сторону. К тому же с нами Вепар и Заган – два Высших божества. Может, они и не помогут нам убить Дардариэль, но проведут путями, которыми легче всего добраться до Верховной Амаймон.

– Надеюсь, ты тщательно обдумал этот план? – покачал головой Викери. – Другого шанса у нас не будет.

– Шанс будет всегда, покуда воля наших ипостасей будет вести нас. Но для начала стоит вернуть Рэйдена из багровых полей. Завтра отправимся в Кораве-Эйрини. Гласеа должен будет подготовить всё необходимое для вызова тени Самигины.

– Это опасно, Леон! – Николь закусила щёку. – Ты рискуешь своей жизнью ради какого-то жетона, который Самигина может и не предоставить.

– Моя жизнь и так висит над багровыми полями, – отмахнулся Самаэлис. – К тому же рядом будешь ты, чтобы спасти меня.

– Это так, но... – она в неуверенности замялась, – вдруг у меня не получится?

– Получится, – поддержал её Леон. – Я не знаю никого, кто так решительно спасал бы чужие жизни, как это делаешь ты.

Честность и уверенность, с которыми он произнёс эти слова, заставили волнение Николь утихнуть, а потом и вовсе исчезнуть в омуте начавшихся разговоров.

Джоанне о стольком хотелось расспросить Леона, что беседа за чашкой чая растянулась на несколько часов, и лишь когда солнце уснуло, уступив власть сияющей луне, она позволила ему уединиться в комнате.

С момента отъезда Леона тут ничего не изменилось, разве что по обыкновению разбросанные на столе и подоконнике книги нашли своё место на полках шкафа. Постель была аккуратно убрана, на мебели ни пылинки, и Леон сделал вывод, что Джоанна не переставала ждать его. Она приходила сюда и каждый раз наводила порядок в надежде, что он вернётся.

Он вдохнул запах прохлады, что не покидал эти стены, и понял, как сильно скучал по Кронхиллу. За те недолгие месяцы жизни это мрачное с виду поместье стало для него родным гнездом. Здесь он мог быть собой, мог чувствовать себя свободным. Здесь всегда был его дом.

На гладкой столешнице он отыскал свои зарисовки и записи, сделанные ещё при жизни в пансионе, нашёл исписанные листы, что исчёркал, живя здесь. Взгляд зацепился за две рамки. На одной фотографии изображался бывший Орден Странника, что нынче уже не существовал, а на другой – те, кто решил продолжить их дело. Джоанна специально поставила их вместе, чтобы напомнить ему, зачем он пришёл в Энрию и за что решил сражаться.

Леону уже исполнилось девятнадцать, но он по-прежнему ощущал себя семнадцатилетним юнцом с фотографии, чья жизнь перевернулась с открытием иного мира. Здесь он смог познать себя, найти семью, которой ему не хватало, пережить столько приключений, что за одну ночь пересказать не удастся. Тут он нашёл любовь и успел потерять её из-за своей глупости. Отчего-то сейчас ему казалось, что Гастион яростно попрекает его фразой: «А я говорил!», и Леон корил себя за то, что не прислушался. Всё могло сложиться иначе, будь он чуточку сговорчивее и менее упрям.

– Рад, что ты наконец это осознал, – прозвучал тихий довольный голос за спиной Леона.

Гастион по обыкновению стоял с холодным ничего не выражающим лицом, но Леон видел, как радостно выплясывали огоньки за стёклами очков. Он был счастлив вновь выйти из темницы разума. Вопреки своему равнодушному выражению он протянул руки к Леону, и тот мгновенно бросился к нему в объятия, позабыв о том, что сферон лишь плод его раненой фантазии. Пролетев насквозь, Леон плюхнулся лицом в мягкую перину кровати и несдержанно расхохотался, осознав оплошность.

– Вот же дьявол! – стёр проступившие слёзы он. – Вечно забываю, что ты нереален.

Усмешка коснулась губ Гастиона.

– Реальность будет зависеть от твоих намерений, – подсказал он и, шагнув вперёд, обнял Леона.

На этот раз юноша смог ощутить крепость тела и исходящее тепло, как от живого человека. Это было приятно. Будто повстречал друга после долгих лет разлуки.

– Я тоже рад тебя видеть, Леон, – тихо проговорил Гастион, улавливая поток его мыслей.

Леон не ответил. В этом не было нужды. Гастион и так знал обо всех чувствах, что он испытывал в этот момент.

– И что ты намерен делать дальше? – спросил сферон, когда оба устроились на кровати и стали вести спокойную беседу без привычных колкостей.

Леон с улыбкой посмотрел в окно, за стёклами которого расползалось мирное ночное небо с мириадами ярких звёзд. Ему казалось, что он впервые был уверен в том, что задумал, и ни на мгновение не допускал мысли, что ошибается.

– Доверюсь судьбе...

* * *

Однако на следующий день, когда они оказались в кабинете Гласеи, волнение усилилось. Николь ходила из стороны в сторону, нервно поглядывая на то, как Гласеа скрупулёзно выстраивает в ряд склянки и проверяет инструменты. Один только вид капельницы и игл вызывал у неё дрожь. Роль, которую ей отвели, казалась слишком важной для юной Аверлин, и оттого она не могла успокоиться.

Но Леон выглядел спокойным. Его не пугала тяжёлая атмосфера кабинета, что скорее походил на операционную или логово безумного учёного, коим отчасти и являлся Гласеа. Лёжа на кушетке, странник с интересом наблюдал за точными действиями Греха, который принялся тщательно обрабатывать иглу, которая вскоре окажется в его вене.

– Это будет мучительно, – напомнил Гласеа, с врачебной деликатностью впуская острый кончик иглы в сгиб его локтя. – Нам придётся извлечь из тебя около сорока процентов объёма циркулирующей крови, прежде чем ты окажешься в предсмертном состоянии, и даже это не гарантирует того, что тень Самигины решит объявиться. Однако, если я замечу, что твоё состояние становится критическим до получения результата, я прекращу эксперимент.

– Я знаю, – коротко ответил Леон. – Делай, что должен.

Гласеа кивнул. Для него это было очередным научным интересом, нежели актом помощи. Грех протянул тонкую прозрачную трубку к стеклянной ёмкости и щёлкнул переключателем у основания иглы.

Леон поморщился. Кровь медленно хлынула из его вены и стала перетекать по трубке. Ударяющиеся о дно склянки капли рассеялись гнетущим звуком по кабинету, и лишь редкие шаги Гласеи, когда он проверял работу устройства, отвлекали от происходящего. Периодически он касался запястья Леона, проверяя его пульс, и спрашивал о самочувствии, но юноша отвечал спокойным: «Всё в порядке» и продолжал молча вглядываться в полоток.

Но со временем Леон ощутил, как дышать становится всё сложнее, а тело ослабевает и холодеет. Пришлось попросить Николь накрыть его одеялом, чтобы избавиться от пронизывающей дрожи в конечностях. Но едва ли это помогло. Стягивающее чувство тошноты колом встало в пересохшем горле. Гласеа щёлкнул пальцами в стороне от его лица, но помутнённое сознание не сразу отреагировало на звук. Леон тяжело повернул голову на Греха, но его очертания стали расплываться перед глазами, ударяя в голову дребезжащей болью.

– Сколько? – услышал он напряжённый голос Джоанны через стоящий в голове вакуум.

– Почти две пинты крови, – ответил Гласеа. – Будем надеяться, что он не потеряет сознание раньше, чем явится Самигина.

Но Леон уже не был так уверен, что этого не случится. Насильно втянутый воздух обжог прохладой лёгкие. Его грудь словно рвало на части от недостатка кислорода. Тело едва слушалось. Руки и ноги непроизвольно подрагивали в мучительной судороге, а в глазах начали выплясывать тёмные пятна, от которых только сильнее обострялась тошнота.

Леон закрыл глаза, надеясь, что раздражающие блики пропадут, но его чувства только сильнее обострились. Звон в ушах стал громче, а вместо резкого запаха спирта, коим пропиталась комната, он ощутил лёгкий металлический запах крови, а, облизнув сухие губы, почувствовал и её привкус, хоть и был уверен, что той нет во рту. Очередная судорога ударила по телу, заставив скорчиться. Капли пота выступили на коже, но Джоанна заботливо обтёрла его лицо платком и сжала охладевшую руку, что уже начала приобретать синюшный оттенок.

«Ну давай же!» – мысленно взмолился Леон, взывая к Самигине.

Он слышал, как бешено колотится сердце. Оно жаждало спасения, но разум Леона настолько помутился, что он не мог даже повелеть Гласее остановить переливание. Цепляться уже было бессмысленно. Он либо призовёт Самигину, либо Николь спасёт его раньше.

Холодный порыв пробежал по мокрой коже, заставляя Леона стиснуть зубы. На смутное мгновение разум прояснился, давая подсказку: она здесь! Холодная рука коснулась щеки и опустилась к подбородку.

– Зачем ты сам подводишь себя к гибели, неразумное дитя? – прогремел голос Самигины, но при всей своей громкости тот оставался непривычно ласковым.

Кажется, не только Леон услышал Первородную богиню. Раздались грохот и вскрик Николь, которая, по всей видимости, уронила что-то на пол от испуга. Леон нахмурился и разомкнул усталые веки. Над ним тёмным облаком, принявшим размытые женские очертания, нависала тень Самигины и заинтриговано глядела в глаза, словно ей был любопытен исток этого самопожертвования.

Леон раскрыл рот, но не смог произнести ни слова. Горло сковало от сухости, срывая лишь жалобный хрип. Тогда Самигина подарила ему своё дыхание: наклонившись чуть ближе, она обхватила бледное лицо Леона холодными очертаниями рук и приникла к губам, вдыхая ледяной воздух, что показался юноше глотком воды. Он закашлялся, порывисто подавшись вперёд, но руки Самигины прижали его обратно к кушетке, требуя ответа.

– Я желаю встретиться с тобой, госпожа, – прохрипел Леон, глядя в алые угольки глаз.

– Живые не ищут встреч со мной, дитя.

– Тогда я стану первым, – через усталость усмехнулся странник.

– И зачем же тебе желать оказаться в моих владениях раньше уготованного срока?

– Я хочу предложить тебе сделку.

– Сделку? – удивилась богиня и громко расхохоталась. – Разве есть то, что ты можешь предложить мне?

– Есть то, от чего ты не сможешь отказаться, – скривился в ухмылке Самаэлис.

– Пока твои слова напоминают пустой трёп, дитя, – с угрожающей хмурью произнесла тень Самигины. – Коль желаешь снискать моё расположение, так не тяни время, коего у тебя осталось немного.

– Я желаю обменять душу даймона Данталиона из твоих чертогов на душу той, что надела на нас с тобой ошейник. Не та ли это плата, что ты желаешь получить?

Теперь тень казалась более заинтересованной в переговорах, однако не скрывала своего скептицизма.

– Так вот зачем весь этот фарс, – ехидный белоснежный оскал проступил в чёрном очертании дымки. – Хочешь предложить мне душу Дардариэль? Но отчего мне верить, что, отдав тебе душу Данталиона, я получу обозначенную плату?

– Мы заключим клятву, что не позволит мне нарушить договор.

– Клятву? – протянула тень и, поглядев на свою руку, стала медленно загибать размытые дымкой пальцы. – Кажется, ты уже заключил две и хочешь заключить третью? Не думаешь, что многовато для смертной души?

– Обе эти клятвы были разорваны смертью, но я по-прежнему намерен исполнить их...

– Клятвы, данные прародителям, не имеют срока, но имеют условия, – перебила богиня, – а потому лишь одна из них закончилась для тебя. Но если ты заключишь клятву со мной, то даже смерть не разорвёт наш контракт. Каждое перерождение Гастиона обязано будет нести ношу, что ты возложишь на их плечи. Готов ли ты к подобному исходу?

– Ни одно из перерождений не познает тяжести этих клятв, потому что я закончу их. И я готов передать клинок «Слёзы небожителей» вместе с душой Дардариэль, потому что только тебе известна цена смерти, что он несёт в себе.

Широкий оскал Самигины стал ярче звезды Сириус на ночном небосводе в зимнюю пору.

– Смелости тебе не занимать для обычного смертного, – усмехнулась тень Самигины, – но ты сумел меня заинтриговать. Я позволю тебе спуститься в мои владения, но сумеешь ли ты выбраться из них, будет зависеть от итога наших переговоров. Забрать душу из моих владений – задача не из лёгких. Тот, кого ты ищешь, – неспокойный дух, не нашедший покоя из-за пережитков прошлого...

– Не беспокойся, – прервал Леон её болтовню. – Его покой в мире живых, и я верну его сюда, чего бы это мне ни стоило.

Сосредоточив пронзительные угольки глаз на Леоне, тень Самигины хохотнула и смахнула прядь кучевого дыма с лица.

– Мне нет нужды беспокоиться. В конце концов, все души однажды переходят ко мне в услужение, – подытожила она и, обведя взглядом остальных присутствующих, приказным тоном бросила: – Попроси своих друзей спасти тебя. Я желаю видеть тебя в своих владениях живым.

– Нас не нужно просить, – заскрежетал зубами Викери и подал руку рассевшейся на полу Николь. – Мы вас слышим.

– Тем лучше, – безразлично передёрнула плечами тень.

Леон стиснул зубы. Холодное прикосновение богини к руке обожгло раскалённым железом и рассекло до самой кости, а после с большей силой накатила усталость. Боль быстро отступила, сменяясь сомнительным спокойствием, будто то было наваждением её чар. Кулак юноши сжался, ощущая тяжесть в ладони.

– Запомни, жизнь есть рождение хаоса, тогда как смерть знаменует его конец. До скорой встречи, Леон Самаэлис, – прошептала Самигина в его губы, и плотный туман рассеялся в воздухе, оставив после себя лишь затухающее эхо голоса.

Оправившись от шока, Николь метнулась к стеклянной ёмкости. Чары небесных рун рассыпанными золотыми крупинками проникли в густую кровь, направляя поток в обратную сторону. Пальцы пробежались по воздуху, словно наигрывая беззвучную мелодию на клавишах пианино.

– Медленнее, – напомнил Гласеа, следя зорким оком за её манипуляциями. – Ты же не хочешь, чтобы от давления ему вену разорвало, а то и чего похуже? Например, сердце не выдержит, почки откажут...

– Да поняла я! – Николь смахнула выступившую на лбу каплю пота.

Краем уха услышала, как Леон жалобно заскулил, и обтянутая платьем сгорбленная спина девушка непроизвольно напряглась. Она не могла позволить себе оплошать. Играющие с чарами пальцы сбавили обороты, а вместе с этим усмирили поток. Дыхание Леона стало менее рваным, однако на его лице всё ещё нервно подрагивали мышцы. Возвращающееся в тело тепло сжимало сердце в тисках, обдавая неприятной дрожью изнутри.

Джоанна и Викери крутились рядом. Одна удерживала Леона от непредвиденных резких движений, второй вытирал пот с лица Николь и поддерживал словами. И только Гласеа всё так же без устали наблюдал за ходом эксперимента суженными глазами. Казалось, он даже перестал моргать в страхе пропустить какой-нибудь невероятный поворот событий.

Но уже через час практически неподвижного сидения на холодном полу тело Николь начало деревенеть. Поджатые под ягодицы ноги стянуло колючей судорогой. Она держалась только на решимости, что не успела угаснуть, и на разминающих движениях Викери, что хоть как-то пытался ослабить напряжение в теле. Она уже не была слабой девушкой, но всё ещё не могла противостоять изматывающему давлению собственных чар. Силы стремительно начинали покидать, в глазах стали искрить чёрные вспышки. Николь успокаивала себя одной мыслью: «Осталось немного! Нужно продержаться ещё чуть-чуть!» Леон доверил ей свою жизнь, и странница не могла разбить порученную ответственность.

– Хватит, Николь.

Хриплый, но твёрдый голос Леона заставил её замереть. Она перевела уставший взгляд на принявшего сидячее положение юношу, на лице которого появились хоть какие-то живые оттенки, и приоткрыла губы в тихом выдохе:

– Я ещё не закончила...

– Этого достаточно, – отсёк он и вырвал иглу из вены, закрывая кровоточащую точку пропитанной спиртом марлей. – Остальное оставь Гласее, как и было уговорено.

– Твоя исполнительность похвальна, – хмыкнул Грех и, приложив пальцы к запястью странника, посчитал удары пульса. – Жить будет. Можешь расслабиться, – сделал выводы он, обращаясь к Николь. – Пару дней полежит, а потом снова начнёт рисковать своей жизнью, как и полагается безумцу.

– Безумнее тебя я ещё никого не встречал, но не замечал за тобой тяги к самопожертвованию. – Придержав Николь за талию, Викери помог ей подняться. – На кой тебе вообще понадобилась его кровь? Не задумал ли ты часом что-то недоброе?

– Мной никогда не движет доброта, – отмахнулся Гласеа и принялся убирать оборудование. – Только жажда исследований. Сложно, знаешь ли, раздобыть свежую кровь, когда наложен запрет на принуждение и причинение боли бессферам и странникам.

– Этому определённо стоит посочувствовать. – Зрачки Джоанны на мгновение скрылись под веками в приступе раздражения, но, уловив движение со стороны, тут же впились в неугомонного юношу, что при всей своей слабости намеревался подняться с кушетки. – Куда собрался? Живо лёг обратно!

Леон поднял руку, намереваясь воспротивиться, но увидел, как остекленело уставились её глаза. В них словно замерла жизнь.

– Андра вроде говорил, что жетон нечто материальное...

– Ну да, что-то вроде деревянной подвески с письменами, – призадумался Леон, выуживая из памяти отголоски воспоминаний Гастиона, – а что?

Джоанна осторожно прикоснулась к кисти и перевернула ладонью вверх. На бледной влажной коже проступили свежие ожоги в виде замкнутых в кольцо размытых надписей, слова которых Леон оказался не в силах разобрать. Это было что-то древнее, первозданное, что стояло во главе задолго до появления высшей энрийской речи. Юноша обвёл изогнутые линий пальцем. Боли он не ощущал вовсе, словно письмена всегда были частью его кожи, но от них исходил едва ощутимый холод, что перекликался с его собственным.

– Похоже, она решила, что украшения – пережиток прошлого, – поморщился Викери с явной нервозностью, – то ли дело шрамы!

– Скорее клеймо – символ принадлежности к её владениям, – повёл плечом Гласеа и покосился на кольцо мелких ожогов. – Теперь у тебя не будет шанса скрыться от неё. С этой меткой тень Самигины найдёт тебя в любом из миров.

– Мне нет нужды скрываться от неё. Она не хочет моей смерти ровно столько же, сколько я не желаю быть частью её багровых полей.

– Это походит скорее на отчаянную надежду, чем на уверенность, – подметил Викери.

– Так и есть, – развёл руками Леон. – Но пока есть хоть слабая надежда, мне неважно, насколько сомнительным может оказаться исход.

Между бровей Викери залегли две глубокие морщины.

– Это слова глупца, что не ведает в полной мере, куда собирается идти.

– Все в этом мире глупцы, только масштаб этой глупости измеряется в ценности сотворённых деяний, – остался равнодушен к колкости друга Леон. – Я не намерен ждать ни дня больше. И без того слишком много времени было потеряно. Завтра же отправлюсь...

– Ты едва на ногах держишься! – прикрикнула Джоанна и хлопнула ладонью по обивке кушетки. – Обождёт его душа днём больше, днём меньше – роли не сыграет, в багровых полях время для всех замирает, а если ты в беспамятстве свалишься, то уже никто никому не поможет! Пойми, ты сделал более чем достаточно, нужно и своё здоровье ценить, иначе соседствовать вы будете разве что в ближних могилах.

Леон цыкнул и лёг обратно на подушку. Губы задрожали, сжавшись в тонкую нить. Он прикусил клыками губу и почувствовал солоноватый привкус на языке – напоминание, насколько ему ненавистно собственное бессилие, однако ничего не мог с этим поделать. Понимал, что бессфера права, да только сердце рвалось последовать за нитью, которую даже смерть не смогла разорвать. Он сам придумал этот план, сам поставил себя в такое положение, а значит, придётся унять закипающее раздражение и перетерпеть беспомощность.

«Жизнь – такое многогранное понятие, – рассуждал он с закрытыми глазами, – но без смысла все грани трескаются. Стоит утратить суть, и жизнь перестаёт существовать».

Он прочувствовал это на себе, даже не заметил, как чужая жизнь стала его смыслом, затмив собой первоначальные цели. Смог бы он жить дальше, отринув вину и долг? Да, смог, но разве это не стало бы походить на пустое существование? Стать призраком, что не ведает, куда идёт, – такая себе перспектива, но страшнее этого мог быть только человек, который позабыл о тех, кто ему дорог. Теперь Леон с ужасом вспоминал прошедший год, что провёл словно в забытие, без радостей и удовольствий, в отречении от всего. Он не желал возвращаться к этому чувству, не мог позволить себе подобную слабость. Теперь от его решимости зависело нечто большее, чем его собственная жизнь, – счастье дорогих ему людей.