При виде целого моря люда, распростертого подобно единому телу на площади перед дворцом, Август почувствовал, как где-то в глубине его грудной клетки родился страх. Нет, он определённо завёлся там куда раньше, время от времени давал о себе знать, напоминая о том, что все мы не вечны и за каждый свершенный поступок нужно платить, порой даже сверх меры. Но теперь он приобрел иной характер, переродился в нечто более навязчивое и безустанно давящее на бешено стучащее сердце.

- Вы когда-нибудь боялись чего-то так сильно, что не могли и шагу ступить? - обратился он к Льюису, стоящему чуть поодаль.

Д'артагнану до последнего хотелось услышать в ответ уверенное "нет" - своего рода подтверждение тому, что ни сейчас, ни в дальнейшем он не имеет права на слабость, наконец получить толчок к тому, чтобы собрать волю и силы в кулак. Неважно как. Главное, сам факт произошедшего. Но ответ Льюиса не оправдал его надежд. Крофорд буквально благоговел, очутившись близ толпы, вид которой пробудил в нём такие неуместные в тот момент гуманность и лояльность.

- Боялся. - Продекларировал он смертный приговор храбрости Августа. - И не один раз. Меня всегда страшило осуждение. Прямо как Вас сейчас, должно быть. Даже тогда, когда я ясно знал, чего хочу и к чему меня это приведёт, я до последнего не переставал оглядываться на позади стоящих. Когда отказывался от наследства в пользу мачехи и её сына, неустанно думал, что бы сказал мой отец, увидь он эту картину; да и что скажут люди, которые непременно о том прознают. На службе страх тоже не желал покидать меня. Я всё думал, а что же Всевышний, который взирает на меня с небес и судит каждый мой поступок? А на кой черт я сдался Всевышнему?! Как-то подумать не приходилось... Но у Вас другое, Ваше Величество! - Тут же оправился он. - Совсем другое. Вам бояться положено.

Август скривился, услышав пресловутое "по-ло-же-но":

- И почему же Вы так решили?

- Страх питает ответственность, и получается, что чем сильнее развито чувство ответственности, тем больше страха стоит за ним. А Ваша ответственность так велика... - протянул Льюис, невольно нагнетая обстановку.

Август кивнул, толком не вдумываясь в услышанное. В голову вновь нагрянули незваные мысли о необходимости прямо сейчас озвучить решение; часом ранее он, кажется, почти принял СКОП, стремясь хоть в чём-то пойти против советников, вдоволь насолив им напоследок, но после того, как зала опустела и спорить стало не с кем, идея потеряла смысл. Уходя, Элиас бросил в его сторону мало разборчивое: "Ну Вы же понимаете: иного выхода нет. Да, чисто теоретически выбор есть, но он иллюзорен". И Августу на секунду подумалось, что все кругом знают верное решение, и один он не в силах узреть эту простую истину.

Д'артагнан точно знал, что дай он согласие на СКОП, это станет последним принятым им решением, а его власть на официальном уровне - номинальной. Откажись он от идеи Общенародного собрания, случится вообще невесть что. Неразбериха пугала каждого; потеря всякого личностного веса и беспомощность - только Августа.

- Не могу я так! - Воскликнул он, заслонив лицо руками и прижавшись спиной к холодной стене.

- Прикажите разогнать всех? - Отозвался Льюис, обеспокоенно наблюдая за ним.

- Они вооружены?

- Гвардия всегда готова вступиться за Вас, Ваше Величество. Только прикажите.

- Я не о том. - Произнес, осознавая, что честный ответ вряд ли может порадовать. - Прошу, говорите по делу.

- Есть сведения, что часть из собравшихся при оружии.

- Это ведь верная гибель.

Повисла одна из тех продолжительных пауз, которые обычно предшествуют решительным действиям.

- Раз уж мы в безвыходном положении, - продолжил Август, нервно сминая рукава фрака, - значит придется мириться с неизбежной участью. А как иначе? Сколько людей ещё должно умереть за меня, прежде чем я решусь посмотреть смерти в глаза?

- Там пустота, Ваше Величество. Там нечего видеть. Промозглая пустота. - Лицо Льюиса озарила странная, задумчивая улыбка, словно в те минуты он сумел разглядеть в Августе Человека. Оный застыл в его глазах, чуть скрытый зелёной пеленой, стоял, обнимая себя за плечи, обнаженный слабостью и облаченный в тяжкие одежды гордости одновременно. - Примите СКОП и положите конец пустым тревогам.

- И стать никем? Я - император, господин Крофорд. Им и умру. Пускай прямо сейчас, но то лучше, чем жить, будучи никем и в страхе ждать день ото дня, пока явится палач, чтобы снести мне голову, которая, видите ли, загораживает вид на чьё-то светлое будущее.

- Ваше «Я» сыграет с Вами злую шутку.

- Моё «Я» растоптали и выбросили за ненадобностью. А теперь взяли и повесили на мою шею камень, который либо затянет меня на дно, либо на годы прикует к земле так, что не сдвинуться. Тот момент, когда моё слово единственно значимо, обрекает меня же на мучения. Как бы Вы поступили? Принесли бы себя в жертву или приняли смерть с гордо поднятой головой? - Августу думалось, что в Льюисе, стоявшем напротив, материализовались все его страхи и сомнения; то, что он так тщетно давил в себе, оказалось яснее и существеннее самых звучных принципов. И скажи ему юноша идти на жертвы, он бы забыл о скулящем от боли и обиды «Я», так слепо желающем возмездия. Но Льюис молчал. Промозглая пустота застыла на его губах потрескавшейся печатью, смотрела на Августа диким зверем, который, готовясь впиться клыками ему в шею, растекся в вальяжности и неге. Смерть приглядывалась к нему, и от её оценивающего взгляда становилось тошно. - Нет, я не умру. - Наконец нашёлся Август. - Не умру.

Он уж было двинулся к распахнутым дверям дворца, откуда открывался вид на бушующее море люда, как заметил, что Льюис ринулся следом.

- Нет, Вы будете здесь, - остановил он гвардейца, срыву повернувшись к нему.

- С чего же мне быть здесь, если Вы там? - тот, видимо, решил блеснуть скудоумием и упрямством разом.

- А с того, господин Крофорд, что спаси Вы мою жизнь ещё раз, я скорее умру, чем смогу отплатить Вам по заслугам.

- Не путайте меня, Ваше Величество. Я свои обязанности знаю.

- В таком случае, Вы должны понимать, что если я прикажу Вам остаться здесь, то Вы не имеете права прекословить.

- Вот поэтому я просто беру и иду.

Август всплеснул руками, не желая более спорить с ним.

С высоты тридцати ступеней парадной лестницы открывался превосходный вид на дворцовую площадь, вдоль периметра которой дежурили с десяток охранников и целый Леврийский полк гвардии Кайрисполя. Остальное пространство приходилось на огромную толпу, разношерстную и пестрящую многообразием лиц: здесь были и наемные рабочие в потертых фраках, и мелкие чиновники, в знак протеста покинувшие свои нагретые места, и служилые люди, вооруженные огнестрельным оружием, и их господа, охваченные идеей скорых перемен не меньше, а то и больше. Все они восторженно воззрились на императора, стоило ему выступить вперед, раздались в ликовании.

Тело вновь обдало страхом. Август покосился на Льюиса, который держался в паре шагов от него, расплывшись в своей привычной блаженной улыбке, как будто ни тело его, ни дух ничто не тревожило. И эта заразная беззаботность безболезненно передалась Августу, сгущая кровь искрящим бесстрашием.

- Я - Август Дартагнан - рад огласить решение, принятое мною по вопросу создания и организации Собрания Кандидатов Общенародного Плебисцита. - Произнёс он, дрожа от распирающего грудь воздуха. - К сожалению, я вынужден отложить его принятие. Обстоятельства не позволяют нам провести реформу системы законодательства.

Толпу подернуло, словно на море разбушевался ветер. Сначала двинулись первые ряды, за ними покачнулись и дальние; движение нарастало по мере того, как слова Августа расползались по площади, охотно порхая с уст на уста, смешиваясь с гневными замечаниями и недовольством.

- И сколько этот произвол будет продолжаться?! - выкрикнул худощавый юноша, стоявший ближе остальных к парадной лестнице. Он, кажется, принадлежал к числу тех доходяг-журналистов, которых использовали в качестве пушечного мяса мелкие газетенки, распространявшие грязные слухи и сомнительного содержания новости. Подобного склада юноши выбирались из ряда активистов, коим платить много не требовалось, дай только помахать кулаками и почесать языком: за это они на всё горазды.

- Что же мы вам, скот какой, чтобы вешать, сколько вздумается?! - Подхватил какой-то мужик в заплатанной рубахе и усами набекрень.

- Мы требуем пересмотра решения! - Скандировала молодежь. - Мы требуем учреждения СКОП-а!

- Увы, - ответил Август, повышая голос так, что связки натянулись до предела, - решение не подлежит пересмотру и оспариванию. Прошу всех присутствующих добровольно разойтись по домам, иначе милостивым господам-гвардейцам придется прибегнуть к грубой силе.

Но толпа стояла. Намертво. Никто, даже единичные фигуры не двинулись с места.

- Как самосуд вершить, так всякий может, а как отменить смертные приговоры, так дело тотчас стало! - Вновь заговорил журналист. Остальные подхватили его слова дружным гоготом. - А Вы, Ваше Величество, прежде чем рассуждать свысока, спустились бы к нам, побыли бы на равных с теми, кого голоса лишаете. Но нет же. Вам боязно. Или просто брезгуете?

Август уж было шагнул вниз по ступеням, с готовностью принимая вызов, но Льюис намертво впился в рукав его фрака.

- Это неоправданный риск! - Шипел он сквозь зубы, с ног до головы ошпаренный недоумением. - Послушайте меня, и пойдемте отсюда прочь. Немедля ни секунды! Вы сделали всё, что от Вас зависело, так позвольте теперь нам исполнить свой долг!

- Отпустите, - звучало слабо и без напора.

- Что? - Он всё ещё не хотел верить в видимое. - Это глупо, чёрт бы Вас побрал! Вы не должны этого делать! Просто послушайте меня! - Рука его предательски дрожала.

- Не цепляйтесь за меня так, слышите? - Август медленно разжал его влажные и ледяные от пота пальцы. - Я ведь просил Вас: не идите за мной. Но Вы не послушали.

Он степенно двинулся по ступеням, слыша, как Льюис скользит следом за ним; толпа расступилась полукругом, позволяя им обоим вступить в самый центр. Когда же противостоящие ряды собирались сомкнуться, отрезав тем самым императору путь к отступлению, Крофорд с громким криком «Стоять смирно!» извлек из кобуры револьвер, дважды выстрелил в воздух. Люди замерли; гвардейцы рассеялись по площади, стараясь просочиться меж плотными рядами, пробраться как можно ближе к центру. После кратковременного ступора круг разительно сузился, так что Август и Льюис оказались спина к спине, не в силах ступить ни единого лишнего шага. Последний в панике продолжал размахивать револьвером, стараясь держать под контролем всех тех, кто стоял напротив и даже позади.

Когда раздался новый выстрел, Августу подумалось, что это напряжение развязало Льюису руки, но тот почему-то резко навалился на него всем телом так, что Дартагнан сам еле сумел устоять на ногах. Крофорд взвыл от боли, теряя всякую выдержку и, кажется, сам рассудок. Август еле успел поймать Льюиса под руки, на минуту смог удержать его, напрягаясь до скрипа челюстей, но, несмотря на приложенные усилия, тяжесть обмякшего тела увлекла на землю их обоих. И только тогда Август понял, что именно произошло: пуля пронзила правое бедро Льюиса; сам он лежал, безвольно запрокинув голову. Легкость, некогда пронизывавшая его тело, выветрилась, обратившись каменной тягой.

Или это руки Августа ослабли, не желая более подчиняться?

Он беспомощно, с мольбой в затуманенных слезами глазах озирался, ожидая, что хоть кто-то снизойдёт до них и позовёт на помощь, но в толпе не отыскалось ни единого лица, кто бы не онемел в те минуты. Они просто смотрели. Промозглая пустота проникла всюду, злой насмешкой отзывалась в бездонном сером небе, бездонных каменных взглядах и бездонном страхе; сколько ни черпай их - не было видно конца.

Август попытался подняться, закинув руку Льюиса себе на плечо, но ноги тут же подкосились. Круг окончательно сомкнулся, отовсюду наперебой зазвучали выстрелы, отдававшиеся в груди глухим стуком опаленного сердца; вовремя подоспевший Ксавьер, раздирая горло, требовал, чтобы горожане расступились, но они вместо того сомкнули ряды настолько, что было уже не продохнуть. Кто-то со звонким хрустом отдавил Августу пальцы, рука другого скользнула вверх по спине, цепляясь за горло. Август как можно крепче обхватил уже бездыханное тело Льюиса, всеми силами стараясь загородить его собой, тихо прошептал:

- Я спасу тебя, слышишь?

Силуэты сомкнулись над головой.

Не было ни бездонного неба.

Ни взглядов.

Даже страха. Не осталось.

__________

Когда толпа хлынула во дворец, Элиас захлопнул тяжёлые двери Залы Памяти, торопливо провернул в замочной скважине ключ, данный ему Мандейном. Здесь, среди пары десятков портретов славных родственников, юноше предстояло коротать время, пока все не уляжется. Хотя он прекрасно понимал, что в нынешнем положении это маловероятно, а потому готовился остаться в грозных стенах если не на вечность, то пока за ним не явятся сами восставшие.

Он уж было хотел проверить запрета ли вторая дверь, соединявшая Залу Памяти с северным крылом дворца, как вдруг различил в другом конце помещения силуэт Фабиана.

- Ах вот Вы где! - воскликнул Элиас от внезапно свалившегося на голову "счастья".

С одной стороны, он был рад увидеть хотя бы одно живое лицо, с другой - господин Тайфер производил на него гнетущее впечатление, особенно это касалось бесед тет-а-тет, которые чем реже случались, тем спокойнее было на душе.

Фабиан сидел на полу, вытянув длинные худые ноги в высоких сапогах, опершись при том локтями о колени, и выглядело то на редкость занятно; в руках он вертел нечто малоразличимое из-за многообразия теней, стекающих по его фигуре. Звук голоса Элиаса заставил его распрямиться; в новой позе Тайфер просидел ещё с минуту, прежде чем соизволил подняться.

- Я Вас ждал, - тихо произнёс он, медленно переступая с ноги на ногу, как будто под ним простиралась самая настоящая топь, а не шитые золотой нитью ковры.

- Ждали? - Элиас нахмурился, не понимая с чего вдруг.

-Да, хотел поговорить с Вами. - Продолжил меж тем Фабиан, заложив руки за спину. - Давненько не приходилось нам разговаривать, верно?

Элиасу хотелось отметить, что и слава Всевышнему, но вовремя помянул, что имя последнего Тайферу малость чуждо.

- Знаете, мне всегда легчало на душе после разговоров с Вами. - Фабиан устало развалился в кресле, и тогда Ревиаль узрел в его руке револьвер, дернулся в сторону запертой двери, но тут же остановился, оглушенный раскатистым смехом. - Боитесь меня? Думаете, я пришёл по Вашу душу? Верно думаете. Но не торопитесь убегать, постойте хоть немного. Мне так неохота стрелять в Вас. Честно. Поднимать руку, прицеливаться, нажимать на курок... На редкость скучный набор действий, никакого азарта. Как думаете?

Элиас застыл как вкопанный, пытаясь собраться с мыслями.

- Другое дело яды. - Протянул Тайфер с доброй толикой удовольствия. - Такое разнообразие, да и интрига: подействует или нет? Подействует или нет? Подействует. Но сердце просит, чтобы нет. Меня как раз занимали эти размышления, когда мы сидели с вами в ресторане Ла-Пэйджа. И тут горничная спустилась к нам, а я уже ничего не слышал! Боже! Сердце так колотилось, ноги отнялись, а в голове трезвонило «подействовало»! Подействовало, чёрт его...

- Вы убили своего отца? - Элиас невольно подивился цинизму сидящего пред ним человека, который с такой живостью делился своими свершениями.

- Хотите осудить меня?

- Что Вы! - Юноша подавился смехом. - Сегодня Вы меня судите. - И кивнул в сторону револьвера.

- Оно верно подмечено. - Фабиан в задумчивости опустил глаза, словно прислушиваясь к чему-то, что засело глубоко внутри. - Помните, Вы спрашивали у меня на аукционе у госпожи Ла'Круэль: есть ли справедливость? Я соврал, что не знаю, но по большому счету она есть. Точно есть. Я понял это, когда давал взятку, чтобы быстрее закончить разбирательство, развернутое земской полицией после смерти отца.

- И в чём же справедливость, позвольте спросить?

- Справедливость, господин Ревиаль, есть там, где властвует правосудие, а вот на чьей стороне это самое «право судить» - вопрос неоднозначный.

- Вы толкуете слова на свой лад.

- А кто этим не грешит? - Фабиан поднялся из кресла, двинулся вдоль стены, сверху донизу увешенной портерами. - Вот он, например. - Он сдернул с крючков портрет Августа, водрузил его перед собой, вальяжно опершись левой рукой о золотую раму. - Наш милейший Август Д'артагнан, который именует себя императором, но так ли оно? Нет. Август захотел доказать обратное, и теперь его нет. Забавно получается... Ну а вот Вы - «второй сын императора Делмара Дартагнана». И много ли в том правды? Тоже нет.

- И меня тоже? Нет? - Элиас в ожидании уставился на него.

Фабиан позволил портрету с грохотом упасть, долго прислушивался к тишине, словно надеясь, что звук повторится.

- Лучше умереть от пули, не думаете? - наконец он отмер, вспомнил об Элиасе. - По крайней мере, точно лучше, чем издохнуть в петле. Господину Дэнзелю в этом плане повезло меньше Вашего.

- Тоже Ваших рук дело?

- Что прикажете поделать, если я - единственный здесь, кто действительно работает.

- Убийство - работа по-Вашему? - Элиас осмелился шагнуть ему навстречу.

- Работа. Искусство. Промысел. Называйте, как хотите. - Фабиан взбросил револьвер, сжимая его крепко и уверенно.

- И почему же я стал объектом Вашей «работы»? Дайте угадаю: хотите убрать всех претендентов на престол, кроме своей жены? И прощай злосчастные Д'артагнаны! Здравствуй, новый Кайрисполь без монархии и произвола властей! Вот только, что Вы сейчас творите?!

Пуля с визгом въелась ему в грудь, причём так остро и мягко, как будто самая тонкая кисть погрузилась в краску. За ней следующая. Алые пятна поползли по ткани белоснежной рубашки Элиаса, сливаясь воедино. Рисунок выходил неказистый, но столь яркий, что в глазах рябило. Фабиан сделал ещё два выстрела, после чего резко отбросил револьвер в сторону, обожжённый его жаром.

Ревиаль распластался на полу с кровавым месивом вместо грудной клетки. Ничем не примечательное лицо в свете алых бусин преобразилось, перестало быть столь белым и скучно-матовым; глаза же напротив опустели, словно бездна, жившая в их глубине, заледенела, и теперь наружу взирали два мертвых стеклянных глаза. Тайфер поморщился от нахлынувшей тошноты, медленно склонился над телом, извлекая из сомкнутых пальцев Элиаса ключ, раздосадовано вздохнул, замарав руки.

- Экая неприятность, - бросил он на прощание, размашистой походкой двинулся к двери, облизывая пальцы. Кровь на вкус мерзкая, разъедающая язык, обожгла горло, отчего он невольно закашлялся.

Он торопливо покинул Залу Памяти. Знакомые лица пестрели тут и там, но Фабиан бежал, задыхаясь от неведомой духоты и слабости, пока не очутился посреди парадной лестницы дворца, где царили тишь и запустение. Здесь он опустился на ступени, доставая из внутреннего кармана портсигар с гравировкой «Хилер Дэнзель», закурил впервые в жизни.

Закатное солнце зияло сквозь выдыхаемый дым, жгло глаза так, что хотелось вырвать их саморучно. В груди что-то неустанно ныло, и Фабиан поежился, обнимая себя.

Хотелось вина. Так сильно, что аж челюсти сводило.

... Революция раздалась в последние месяцы; долгими метелями накрыла страну от самых северных пашен до тлеющего пепелища на юге, настигла всё и всякого в самых дальних, позабытых уголках. В столице буйствовала особенно. Местные трущобы «расцвели», более всего походили на огромное болото, в самой топи которого ещё теплилась память о былой жизни...