«Дуглас Верджил, первый в порядке душ, правитель Марцелия...» — (далее рукописный текст перечеркнут жирным слоем синих чернил; сбоку на полях значится: «Не помню. Его сознание закрыто. Ничего не осталось»).

__________

– Старая кобыла! – выругался Август, спрыгивая с лошади.

– И вовсе она не старая, – возразил Льюис, оглаживая морду упрямого животного с неведомой нежностью и трепетом, вглядываясь в чёрные глаза-пуговицы, будто бы ища в них хоть грамм совести. – Просто она чувствует дурного человека, вот и упирается.

– И кого же она чувствует? – усмехнулся Д'артагнан, топчась на одном месте.

Темнело стремительно. Солнце застыло на небе пурпурными лентами, готовыми вот-вот иссякнуть, оставив после себя лишь нескончаемые иссиня-черные просторы. Холод тоже не заставил себя ждать.

– Вас, Ваше Высочество. Вас, – в голосе Льюиса искрилась неиссякаемая усмешка, и Август не переставал удивляться его полной беспечности и беззаботности. – Оставим её. Нам нужно ехать. – Также внезапно заключил юноша, пятясь к собственному коню, который вот уже несколько часов не показывал и малейшей слабости. Впрочем, как и сам всадник. – С ней мы далеко не уедем.

– С этим не поспоришь, однако на чём прикажете ехать мне?

– Мой конь выдержит нас обоих. К тому же здесь совсем недалеко.

Август с недоверием посмотрел на коня; тот жевал остатки засыхающей травы у обочины дороги, под таким пристальным вниманием замер, водя лишь одной челюстью.

– И куда же мы направляемся? Даспир в другой стороне, да и из Эйсбурга мы скоро выедем...

– Надо бы остановиться где-то на ночлег. – Охотно пояснил Льюис, уставший от немого доверия и, видимо, от компании будущего императора в целом. – Гвардия будет ждать нас на том же холме завтра утром. Если же ситуация не наладится, они постараются увести мятежников на восток, чтобы мы могли спокойно вернуться в Даспир тем же путем, что и отбыли оттуда.

– К чему нам выезжать за город?! Зачем такая избирательность?! В любом доме будут рады принять наследника. – Звучало отчасти самонадеянно, но оправдано.

– Только не в Эйсбурге. – Льюис покачал головой. – Здесь другие порядки. И здесь Вам лучше быть не цесаревичем Д'артагнаном, а его тенью. Самой блеклой и незаметной тенью, если Вы не в силах быть кем-то иным. Поднимите ворот рубахи, накиньте плащ или замотайте шарфом лицо. Для Вашей же безопасности.

– Будете учить меня?!

– Я предпочитаю советовать.

Путь продолжили в гордом молчании; конь, невысокий и жилистый, прямо-таки под стать своему владельцу, под двойной тяжестью двигался неуклюже и медленно, чётко очерчивая каждый шаг сбитых узловатых ног; в тот момент стала явной его хромота, ранее скрытая бодрой рысцой. Он болезненно тянул за собой заднюю левую ногу, а если же приходилось опираться на неё, то создавалось впечатление, будто бы он проваливается в топь, чуть балансирует, пытаясь удержать равновесие.

– Он ранен... Я ранее не замечал того... – в смятении произнёс Август.

Льюис, с напряжением вглядывающийся в дорогу, помедлил, произнёс, не поворачивая головы:

– Это старая рана. – В голосе проступила странная дрожь, твёрдость опала каменным осадком, оставив после себя лишь мягкую и податливую чистоту звука, с лёгкостью отображающую всякое волнение и горечь. – Мы тогда возвращались из Эльзерии в Кайрисполь, наголову разбитые, изрядно поредевшим строем. Его Величество, император Делмар Д'артагнан, решил оказать поддержку союзнику в отвоевании его земель, и мы были посланы не только будучи лучшими из лучших, но и как символ особого его расположения. Свой бой мы проиграли, были вынуждены с позором отступить. На границе нас настигла счастливая весть: Эльзерия одержала победу над Кельской Империей в битве под Гретнамом. Радость обуяла нас. Мы остановились, более не боясь преследователей, разбили небольшой лагерь. Господин Ксавьер в тот вечер был очень пьян и, разгоряченный вином, сильно повздорил с Его милостью, Мэриамом Мандейном. Его милость изволил втайне предложить руку и сердце дочери господина Ксавьера, которой тогда едва исполнилось пятнадцать. Разгорелась ссора. Жутко наблюдать, как братья не по крови, а по убеждениям и взглядам проклинают друг друга. Мне пришлось это видеть. Мы с Дью только вернулись с разведки, – Льюис ласково потрепал гриву коня, – должны были доложить о подозрительном лагере, что разбили в паре часов от нас. Господин Ксавьер выбежал из шатра нам навстречу, как оказалось позже он хотел вызвать Его милость на дуэль (хоть они и запрещены), искал себе секунданта. Честь для нашего главы превыше всего, особенно, если это касается его дочери. Он что-то с пеной у рта пытался объяснить мне, яростно размахивал револьвером и был явно не в себе, вот рука и соскочила. Пуля зацепила Дью, пусть и несильно... С этого момента он хромает. Благо, что оправился, остальное не столь важно... Года два прошло с того случая...

Август не видел лица Льюиса, но живо мог представить себе его выражение, проникнутое воистину детской обидой, так тщетно отторгаемой всё это время.

– И Вы так и не нашли ему достойную замену?

– Думаю, Вы на своём опыте поняли, насколько это трудно...

Город остался позади. По обе стороны дороги из густой синевы сумрака выступили силуэты усадеб и прилежащих к ним домишек. Там, под Эйсбургом, вдали от грохота предприятий и будничной сутолоки, селилась местная руководящая элита. Дома, выстроенные точь-в-точь, будто бы по общему образцу, отличались серостью и кривобокостью, явственно выбивались из чувственной атмосферы природы. Один из них стоял особняком, скрываемый глухим забором; здесь и решили просить ночлега.

– Вам известно это место? – Август с интересом разглядывал постройку, занимающую несуразно великую площадь, большая часть которой, наверняка, приходилась на сад. Но то было лишь предположение.

– Не больше Вашего. Я здесь впервые.

– Тогда, почему именно этот дом? Не похоже, что здесь жалуют кого-либо.

– Как знать... – Льюис подступился к двери, оставив Д'артагнана поодаль, трижды постучал в тяжёлые двери, прежде чем по ту сторону послышалась возня, и во тьме показалось бедное лицо дворецкого.

– Чего Вам надобно? – Он опасливо оглядел юношу с ног до головы, готовый вновь затворить двери.

– Мы хотим переговорить с хозяином дома. Позволите? Мы имеем наглость просить у него ночлега. – Льюис, вопреки ожиданиям цесаревича, держал себя сдержанно и строго, не давил из себя натужной горести и вызвать жалость не стремился.

– Наш господин никого не принимает. Ступайте! Здесь не постоялый двор и не богадельня!

– Однако же позвольте переговорить с Вашим господином!

– Уважаемый, неужто Вы совсем глухи!

– Поймите наше положение, – даже просьба из уст Льюиса звучала внезапно каменно, – мы здесь проездом: возвращались из Даспира в Лирейн. А тут такое разгорелось! Небезопасно ездить по городу в потемках, да и таверны местные закрыты. Кто ж нас примет?!

– Так уж и быть, – с неохотой выдохнул дворецкий, – обождите здесь.

Дверь затворилась за ним, однако не щёлкнула. А спустя пару минут на пороге возникла не менее мрачная и строгая фигура.

Таких мужчин женщины обычно зовут галантными; в своих чувствах они сухи и даже неловки, не застать их ночами за написанием страстного письма и уж тем более не станут они караулить "дамскую юбку" в предрассветной тишине дворцового сада. Но имеется в тех господах редкостное умение легко варьировать меж тончайшей, неощутимой лестью и не менее неуловимым ядом, что распознают лишь глубокие натуры. Господа эти образованны и благовоспитаны, в выборе окружения чрезвычайно избирательны и критичны как к себе, так и к близким своим. Их адресаты чаще всего мужчины в годах, не менее сведущие в жизни и подлостях её; их лица всегда озаряет выражение глубокой гордости, внушающее их превосходство всем на невольном жизненном пути; их взгляд неизменно глубок, даже если разум в помутнении, движения размеренны, как бы ни складывалась жизнь кругом, а их мир выстроен ими до малейшей детали, подчинён своему создателю и никому более. Женщины всегда робеют в их присутствии, отвлекаясь от коротких и пылких романов, втайне мечтают связать себя узами брака именно с таким мужчиной. И незнакомец, застывший в дверях, идеально отображал в себе эти качества, стоя в домашней одежде, взъерошенный со сна, но преисполненный чувством собственного достоинства.

– Чего вы хотели, господа? – Он, наверняка, уже знал ответ на этот вопрос, но хотел услышать его лично.

Август поправил капюшон плаща так, что тот отбросил тень на лицо; разгладил складки пышного шарфа, скрывшего черты по самый нос.

– Будьте милосердны! Позвольте остановиться в Вашем доме всего на одну ночь! – теперь голос Льюиса стал мягким, с нескрываемым оттенком заискивания и мольбы, приобрел иной окрас, нежели при общении со слугой.

– Думаю, вам, господа, уже сообщили, что хозяин дома никого не принимает. Он тяжело болен, и мы предпочитаем отгородить его от излишнего общения. – Размеренно произнёс собеседник, аккуратно и верно выводя каждый звук. – Я же его камердинер. Регон Триаль, к вашим услугам.

– Вот как, – рассеянно протянул юноша, заметно теряясь во взгляде.

– С позволения нашего господина мы разрешаем вам остаться, но, прошу вас, будьте тише. Ступайте за мной, – Триаль повёл их следом за собой, отдавая Дью в распоряжение дворецкого, сам же в сопровождении незваных гостей направился к дому.

Безликое здание раскинулось в широту, в высоту не превышало двух этажей. Его фасад, минималистичный, без каких-либо излишеств, терялся на фоне того буйства зелени, что охватило его, пронизывало насквозь холодные стены, обращаясь необычайными фигурами и рисунками, устояло вопреки наступающим морозам. И на секунду Август поймал себя на мысли, что эта усадьба и вовсе оторвана от окружающего мира, погружена в стойкую консистенцию формалина, напрочь выбившую сам намёк жизни извне. Здесь всё дичилось человеческой руки, существовало привольно, но в тоже время скованно; не знало оно и меры, питая своё нутро тем, что попадалось под руку, не щадя чужой воли и не страшась высшей силы.

Они обогнули дом, проскользнув внутрь через хлипкую дверцу для слуг. Внутри каждая мелочь дышала стариной, пропиталась замшелым духом своих хозяев и каждая непременно знала своё место в этом стройном беспорядке. Здесь не было места чему-то новому, даже воздух, врывавшийся сквозь тяжёлые шторы распахнутых настежь окон, тотчас застаивался, превращаясь в серую дымку, курящуюся тут и там, поглощающую редкие яркие запахи и оглушающую возникающие звуки.

Льюис старательно держал маску спокойствия, которая то и дело сползала набекрень, обнажая истинные его переживания и настороженность. Он двигался ощупью, мягко переступая с пятки на носок, как вышагивает опытный охотник, выследивший крупную добычу; изредка останавливался, проверяя следует ли за ним Август, бросал на него многозначительный взгляд, требующий толкования, однако Д'артагнан так и не приноровился читать по глазам.

Они прошли через главную залу, откуда десятком путей сочились многочисленные коридоры. Один из них, куда ступили они, виделся Августу особенно странным. Ряд завешанных черными тканями зеркал тянулся вдоль стены сплошной прямой; меж ними проступали щели дверей, запертые на массивные замки, какие обычно вешают в хлеву или в сарае. Возле последней такой двери они резко остановились, Регон отпер её, пропустил гостей вперёд.

Комната для слуг. Не иначе. Скудная обстановка, просевшие кровати, серые, неровно окрашенные стены.

– Идите за мной, – Регон поманил Августа и тот, неуверенно оглядываясь на Льюиса, пошёл следом.

Они проследовали до хозяйственной кладовой, в которой помимо поломанной мебели и сервизов хранилось чистое постельное белье. И именно его огромной стопкой Триаль вручил Августу. От ткани пахло кедровым орехом, и цесаревич с удивлением отметил для себя, что этот аромат стоял во всем доме, пропитал каждую вещь и каждого человека.

– Постарайтесь не касаться никаких предметов вне вашей комнаты, – строго произнёс Регон, не позволяя Августу даже локтем придержать дверь.

Слова показались более чем странными, осели на душе толстым слоем смуты.

– Как прикажете к Вам обращаться?

– Густав, – Август всегда ненавидел эту вариацию своего имени, для лжи же она показалась вполне приемлемой.

– А Ваш товарищ?

– Люсиан, – и вновь звучала частично правда, но большей частью выдумка.

Регон вновь провел его через сеть коридоров, показывая, где находится его личный кабинет, куда в случае чего следует обратиться, и столовая, где можно будет подкрепиться следующим утром. Купальня для прислуги, комната горничных, ещё одна кладовая – Д'артагнан старался запомнить всё и вся, но уставший разум, ещё помутненный жуткими событиями того дня, категорически отказывался пробуждаться ото сна.

– Думаю, на этом всё, – Регон огляделся, будто бы ища глазами нечто забытое. – Надеюсь, Вы всё запомнили. Спрашивайте, если что-то непонятно.

Август молча пожал плечами. Напрашивался лишь один вопрос, однако задавать его... Стоило ли?

– Я вижу: Вам есть что спросить.

– Нет... Отнюдь...

Они вернулись в комнату, после чего, пожелав хорошего сна, камердинер торопливо удалился, оставив гостей наедине с пустотой.

«Странное место, Ей-Богу!», – пожалуй, самое первое, что удалось прочитать во взгляде Льюиса, который с настороженностью вслушивался в стук удаляющихся шагов. И эта мысль была одна на двоих.

Стоило поскорее отойти ко сну. Время позднее, а завтра требовалось встать рано. Мало того, хотелось. Ведь чем раньше, тем быстрее удастся покинуть эту усадьбу. Тем скорее останется она за спиной.

Но Льюис, как назло, мучительно долго копошился, со странной медлительностью расшнуровывал походные ботинки из жёсткой, прямо-таки задеревеневшей кожи. Когда же юноша наконец стянул их, перед глазами предстали две сбитые в мясо стопы, перемотанные грязными, напившимися крови бинтами, затянутыми настолько туго, что кожа по краям посинела.

И как он вообще ходит?

Порой походка выдавала его. Слишком уж вымеренная и аккуратная, не свойственная ему ни внешне, ни внутренне...

– Всё дело в обуви, – с неохотой отозвался Льюис, ощутив с каким недоумением взирает на него Август. – Ноги стираются. И с этим ничего не поделаешь. Конечно, успей я подлечиться, было бы лучше, но из Эйсборна сразу направили в Рюзбериг, а потом и к Вам в качестве сопровождения. Никакого продыха. Будьте уверены, у каждого второго гвардейца ситуация обстоит в разы хуже... Зато мы не знаем переломов и вывихов, а боль... Это благая боль. Она закаляет. Учит преодолевать нечто большее. Забывать о страхе и телесности. А в бою это необходимость. Боль должна быть, не иначе. Без боли нет жизни, нет человека, нет чувства, нет и того, что свыше.

Он закинул ноги на бортик кровати, чтобы не запачкать чистые простыни, откинулся на спину с лицом, полным блаженства и умиротворения, будто это была самая мягкая перина из всех существовавший.

– Боль – это просто боль, – еле различимо проговорил Август, тотчас усомнившись в сказанном.

– Ошибаетесь, – ответ звучал в привычном "воздушном" тоне. – Без боли нет жизни. Прислушайтесь к себе. Быть может, и в Вас где-то теплится живородящая боль... Уверен...

И эти слова потянули немедля в сон, в самую его глубь, увлекая за собой всё дальше и дальше.

А откуда-то сверху доносились тихие звуки шагов...

Боль была.

Много боли.