Когда мы устроились на заднем сиденье тёмно-серого Фольксвагена, Анка обернулась к нам и состроила разъярённое лицо.

— Вы бы ещё дольше собирались, два якоря. Мы тут уже десять минут стоим.

— Ну чего ты, не нервничай. Всё равно вовремя не начнут. Там ещё все эти интервью, взвешивания, проверка.

— Я тоже проверка и настройка, а вместо того, чтобы настраивать, я тут вас дожидаюсь. Шариф уже пять раз позвонил. Я сказала, что тебе нехорошо, и он отстал.

— Почему это мне нехорошо? — удивился Ромка. — Мне как раз было очень хорошо... И Эду тоже.

Он весело подмигнул мне, а Анка покраснела, покосилась на охреневающего от наших разговоров таксиста и из-за спинки кресла показала нам кулак.

Этим утром я проснулся от ощутимого толчка в бок, охнул и открыл глаза. Ну да, Ромка любил спать на животе, подмяв под себя подушку, и сейчас опять перевернулся, ворочаясь и толкаясь коленом, но так и не проснулся. Только задышал мне в плечо глубоко и уютно.

В окно сквозь щели в неплотно задёрнутых сиреневых шторах ломилось настойчивое апрельское солнце. Где-то близко истерично сигналили машины, явно застряв в многочасовой пробке.

В день приезда движение в столице меня шокировало. Шесть рядов упорно стояли в одну и в другую сторону, нескончаемый поток красных и жёлтых огней лился в сгущающейся сырости апрельских сумерек. Таксист часа три вёз нас с Ромкой с Казанского вокзала, и за это время мы умудрились здорово устать, до тошноты обпиться кофе, почти разрядить телефоны, прояснить всю политическую и экономическую обстановку в стране и за её пределами. Я проникся безграничным уважением к нашему водителю, сожалея, что не он советник президента по вопросам национальной безопасности. Мне казалось, что такого эрудита надо ещё поискать. Он явно был агентом какой-то разведки, потому что сообщал нам такие факты о федеральных бюджетах, золотовалютных запасах, стратегических направлениях исследований и разработок в Сколково, что мне было не по себе. Да и Ромке, судя по его замученному виду тоже.

В гостиницу мы приехали уставшие, измотанные почти сутками дороги в поезде. Ромка первым полез в душ, а когда я вышел оттуда сам, то увидел, что этот паршивец не только кровати сдвинул, но и умудрился заснуть, улёгшись почти поперёк получившегося ложа. И пока я отпихивал его, чтобы как-то лечь самому, а потом прижимал к себе осторожно, стараясь не разбудить, он хмурился во сне, морщил нос, а потом привычным хозяйским движением закинул на меня руку и засопел мне в шею, так и не проснувшись.

Я вспомнил, как в первое наше утро после переезда, спиной ощущая жёсткие пружины подушек старой тахты, смотрел, как в тихом мягком свете, проникающим сквозь мутные окна, кружатся пылинки, и слушал его дыхание у меня под ухом в ямку плеча. Каждое проведённое с ним мгновение я пил жадными глотками и никак не мог напиться, не мог этими мгновениями надышаться. Нежность затапливала меня с головой, распирала сердце, замедляя ход времени, и каждая секунда казалась мне растянутой и наполненной смыслом и значением.

И сейчас первое, чего мне захотелось, — это медленно и почти невесомо вести пальцами по плавному изгибу рельефных мышц его предплечья, тронуть пульсирующую венку на смуглой шее. Ромка свёл тёмные брови, смешно всхрапнул и протестующе дёрнул плечом. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как неохотно он просыпается, будто выныривает откуда-то из глубокой вязкой темноты, ворочается и возится среди хрустящих подушек, пахнущих цветочной свежестью. Я не удержался, поцеловал эту самую венку на горячей шее и осторожно придвинулся к нему как можно ближе, прижался животом к гладкой спине, чтобы почувствовать возбуждающее тепло и ладность расслабленного сильного тела, которое было теперь совсем моим.

— Эд, ну отстань, а... Я спать хочу, — сонно промычал Ромка, натягивая на себя простыню, как будто какой-то кусок ткани мог на самом деле спасти его от меня. Наивный.

— Хочу тебя, детка-а... — шепнул я на выдохе, настойчиво ещё плотнее прижимаясь к нему низом живота, где у меня всё уже было твёрдо, горячо и стояло с утра как полагается, так что отступать ни ему, ни мне было некуда. Упираясь членом в ложбинку между его крепких ягодиц, я легонько подался бёдрами, толкнулся ласково и просительно. Сонного и тёплого, я сейчас так хотел его, что не мог вздохнуть полной грудью. До него я и не представлял, что желание может быть таким острым, таким безумным и неотступным. С ним я осознавал себя настоящим, не притворяющимся никем другим. И если он всегда ощущал и принимал себя таким, как есть, то я только с ним понял, что́ для меня было правильным.

— Маньяк и извращенец... — Ромкины губы расплылись в ленивой сонной улыбке, угольно чёрный веер ресниц дрогнул, отбрасывая тёмную тень на лицо с отросшей за ночь щетиной. Он по-прежнему не желал открывать глаза, но и не отстранялся, покорно поддаваясь моим нетерпеливым рукам, учащённым дыханием и томительной дрожью отзываясь на мои ласки и прикосновения к его просыпающемуся члену и чувствительным местам, которые я успел тщательно и подробно изучить. Ключицы и шея были у него такими местами, и мне нравилось долго прикусывать и мокро выцеловывать их, и сам я при этом испытывал нарастающее наслаждение, удерживая в руках его выгибающееся тело. Я растирал в пальцах прохладный гель, и мне не хотелось спешить, и подставляющийся мне Ромка блаженно улыбался, взглядывая на меня из-под ресниц, и так же не торопил меня, стремясь растянуть удовольствие.

Он ахнул на вдохе и невольно напрягся, вцепился пальцами в складки простыни под головой, когда я резким движением раздвинул коленями его бедра и вошёл в него сзади. Мне нравилось преодолевать это его инстинктивное сопротивление, удерживать его под собой, наваливаться всем своим весом, вжиматься, втискиваться, стремиться в него и успокаивающе шептать ему на ухо: «Всё, всё...» Мы ждали вместе, пока он привыкнет ко мне, не двигаясь и почти не дыша, а потом я брал моего мальчика нежно и медленно, ловя каждый его всхлип и стон. И то широко выглаживал напряжённую смуглую поясницу, спину и плечи, трогал языком ямку на затылке, то до отчаяния сильно впивался пальцами в его крепкие бёдра, подхватывающие мой разгоняющийся ритм. А потом он заметался подо мной, жадно хватая воздух открытым ртом, забился, зарываясь искажённым лицом в подушки, придушивая рвущийся из пересохшего горла вскрик. Ромка всегда кончал громко, не сдерживая себя, чем каждый раз сводил меня с ума, заставляя сразу же следовать за ним в мучительно сладкой судороге оргазма такой головокружительной силы, что я долго потом приходил в себя, не желая отпускать его, сковывая, прижимая к себе, так же, как и сейчас не в силах понять — есть я или нет, здесь я или не было меня никогда.

Я вырвался из нахлынувшего наваждения, глотнул пересохшим горлом, ткнул хохочущего Ромку кулаком в бок. Нашёл время и место прикалываться!

— Что, ребята, бокс едете смотреть? — Таксист глянул на нас в зеркало заднего вида, выворачивая с парковки гостиницы.

— Да, и смотреть, и за друга болеть. — Анка любезно поддержала разговор, ещё раз оглянулась на нас и покрутила пальцем у виска.

— Я вот как бокс понимаю, — начал водитель, — два джентльмена становятся друг напротив друга и, не снимая перчаток, доводят до оппонента глубину его неправоты до тех пор, пока одна из сторон не уйдёт в астрал.

— Ещё есть аргумент Майка Тайсона, — заметил Ромка. — Без использования рук одними челюстями отгрызть оппоненту ухо.

— Мой старший говорит — фигня этот бокс. На айкидо хочет пойти. Говорит, книгу прочитал.

— Ага, — Ромка с Анкой одновременно засмеялись, а я уже знал, что он скажет. — Меня в секцию бокса именно книга привела. «Волкодав» Семёновой. Я тоже сначала на айкидо пошёл, но местные гопники на районе быстро показали мне, насколько ошибочен этот пусть постижения дао.

— Да-а? — поразился таксист. — Так что, отговорить его?

— Да я думаю, его этот костюмированный балет самого задолбёт. Все эти ката, таолы...* До седьмого пота будет по воздуху въёбывать, имитируя бурную схватку, потом плюнет и забьёт.

— А бокс типа лучше?

Ромка как-то рассказывал, что бокс из-за того, что никаких ударов ногами и захватов в нём не предусмотрено и скорость удара и уклонения нарабатывается особая, стоит на первом месте по эффективности в драке. Драка обычно и начинается после взаимного обмена комплиментами с дистанции удара рукой, а это и есть самое главное — бей первым и быстро отходи. Он рассказывал, что тренеры бывают разные. Кто-то забивает болт на тщательное объяснение техники безопасности, и новички и просто больные на голову начинают ебошить всех с пролетарской ненавистью. А бывает, и у нормального тренера попадаются такие парни, которые начинают бить, даже когда их не просят, и такие идут на хуй без разговоров. Про своего тренера он говорил: «Отец меня родил, а учитель сделал из меня человека». Уходить из спорта ему было тяжело.

После того ранения и операции тренироваться так, как раньше, в полную силу, Ромка больше не смог, да и не хотел, но удар, нанесённый тренеру, ощущал, как свой болезненный промах. Но с другой стороны, испытывал и облегчение. Я приезжал к нему на «Ласточке»** каждые выходные весь январь, февраль и март. Машиной зимой было слишком утомительно — почти шесть часов в дороге. Гостил у него, а однажды он на несколько дней приехал ко мне. Из квартиры мы почти не выходили. Я тогда впервые прочувствовал скованность, невозможность свободно жить здесь. В городе меня слишком хорошо знали, а аутнуться я был пока не готов.

Мы хотели уехать подальше от родных и близких. На столицу у нас обоих не хватало решимости, и ближайшей перспективой становился Новороссийск. Ромка хотел жить поближе к морю, и мне тоже нравился большой портовый город. С работой там было вполне перспективно и для Ромки, и для меня.

Мы переехали за неделю до этой поездки в столицу. Нашли старый дом в посёлке, за чертой города, но достаточно близко. Ромкиных и моих сбережений хватило на покупку, но он наотрез отказался оформлять его пополам. Скандал у нас был грандиозный, но в конце концов я не мог не согласиться с его доводами — случись что-то с одним из нас, и трудности с домом будут практически нерешаемы. А он уже на себе испытал, насколько неверной может быть судьба. Он не хотел связывать себя недвижимостью, полностью полагаясь в этом вопросе на меня. А ещё он оказался очень упрямым, несгибаемым практически во всех вопросах наших общих расходов, и в ответ на мои возражения и убеждения грозился тут же съехать. Я сдавался.

Всю эту неделю до отъезда в столицу мы никак не могли распаковать вещи. Так и жили на старом диване среди коробок и сумок. Я не мог поверить, что всё, что окружает меня, — настоящее, не приснившееся. Мы несколько дней почти не выходили из дома и пришли в себя и спохватились только после звонка Анки, интересующейся, когда мы приезжаем в Москву — сегодня или завтра. Они с Шарифом уже там, и ей скучно, потому что у него режим, тренировки и Саня, и гулять по столице ей не с кем, Шариф ревнует страшно, а ему сейчас нельзя отвлекаться. Мы посмотрели друг на друга в недоумённом оцепенении, пытаясь сообразить, какое сегодня число.

Ромка успел выкупить через сайт предпоследнее купе в фирменном скором, и мы, наспех собравшись, в тот же вечер уехали в Москву.

Шариф готовился к этому бою почти три месяца. На его месте должен был быть Ромка. Именно его готовили ко встрече с этим противником, действующим титулованным чемпионом по одной из версий в их категории.

Отец, получивший информацию из каких-то своих источников, рассказал мне, что, скорее всего, с этим боем и было связано то происшествие в Горках. Про Романа Якимова говорили, что если он выиграет два зимних боя, то встреча с Усмановым в апреле будет делом решённым. А тот не слишком стремился проигрывать. Ему и без того чемпионский титул нелегко дался. Парень, ударивший Ромку ножом, сознался, что Якимова они с пацанами из компании узнали в первый же день, ещё когда на трассе пересеклись, но категорически отрицал спланированную акцию и стоял на том, что это была его собственная инициатива, которую он исполнил по пьянке, оскорбившись за случай в кабаке. Доказать обратное не представлялось возможным, и отец посоветовал нам дальше не копать и не поднимать муть в спортивном болоте. Там могли быть замешаны чужие интересы. Главным было то, что Ромка выжил и из бокса ушёл.

Претендентом стал Шариф, но Саня — тренер — какое-то время сомневался. Шариф хоть и работал с Ромкой уже долгое время и многое у него перенял, уровнем немного не дотягивал, а времени для подготовки было мало. И всё же они рискнули. Ромка, как только поправился, приходил к ним на тренировки, подсказывал, консультировал. И именно из-за него мы на целый месяц отложили переезд в Новоросс, сорвались, как только Шариф с Саней и Анкой уехали в Москву.

Ромка говорил, смеясь, что быстро все нашли ему замену. Анка после того разговора с Шарифом в больнице ещё долго смотрела на него с недоверчивым изумлением и проморгала момент, когда он решился и так же неожиданно, в своём непредсказуемом стиле сообщил ей о своих чувствах и сделал предложение красиво — так, как он себе, видимо, долго представлял. В лучших традициях заслал сватов с подарками всей семье. Анка согласия сразу, естественно, не дала, но они стали встречаться. Шариф оказался крепким орешком и отступать не собирался. Анке его упорство нравилось, хотя она старалась не подавать виду.

Пока я смотрел на бой Шарифа, сложные мысли в моей голове тоже вели сражение. С одной стороны, я радовался, что там, на ринге, не Ромка. Честно говоря, я не мог бы спокойно смотреть на то, что происходило, если бы это был он. Ромка комментировал и разъяснял мне: «Зевнул левый контрхук... А вот лаки-панч в челюсть... Правый кросс у Шарифа фирменный... Встречный по печени». Он уходил туда, к канатам, в коротких перерывах между раундами, о чём-то разговаривал с секундантами и выглядел очень напряжённым. Шарифа здесь в столице считали андердогом***. Хотя он был хорошим бойцом, как говорил Ромка, — хитрым, гибким, прицельным. Но Усманов пёр танком, ломал и забивал тяжёлыми ударами. Могло бы быть такое отношение к Ромке? Не знаю. Но сейчас, глядя на то, как Шарифу заклеивают рассечённую бровь, прикладывают лёд, обтирают грудь и шею, на то, как беснуется публика в зале, как Анка сидит неподвижно рядом со мной, сцепив и зажав между колен побелевшие пальцы, я радовался тому, что это не Ромка там в углу пытается отдышаться и вслушивается в слова секундантов. Я никогда не говорил ему об этом. Понял ли бы он моё волнение, не знаю, но рисковать мне не хотелось — я видел, что ему не хватало этого адреналина, и надеялся на то, что наша новая жизнь в Новороссе изменит, отвлечёт и переключит его внимание. Со своей стороны, я не сомневался в принятом решении и жалел только о том, что Динка сильно расстраивалась из-за моего отъезда, хотя храбрилась и обещала наезжать в гости.

Я вышел перекурить на улицу после седьмого раунда, не дождавшись конца боя. Стоял возле входа в здание Академии бокса, смотрел на разгорающиеся звёзды в темнеющем апрельском небе. К вечеру похолодало, посвежело, и мне вдруг остро захотелось домой. У нас уже отцвела алыча, абрикосы и вишни. На крыльцо и сочную молодую траву белым цветом осыпа́лась старая яблоня, а возле давно не крашеных, облупившихся ржавых ворот и вдоль забора бушевала распустившаяся лохматая сирень. И до моря можно было дойти минут за десять. Ближе обосноваться у нас не получилось. Всё, что продавалось в посёлках ближе к городу и пляжам, стоило значительно дороже, но у нас у обоих оставались машины, и расстояние нас не смущало. Я знал, что Ромка ждал зиму, хотел увидеть бору**** вживую. Ему вообще нравилось всё, что выходило из рамок ухоженной обыденности. Это я уже понял, когда начал наезжать к нему и он всё время меня куда-то вытаскивал, что-то показывал, тянул побродить по набережной и диким пляжам.

— Свобода, — говорил он. — Я чувствую себя свободным.

Чувствовал ли я себя свободным? Нет. Я настолько остро ощущал сейчас ответственность за нашу общую с ним жизнь, что ощущение свободы подменялось во мне чем-то другим — добровольным заключением. Полной противоположностью тому, что испытывал он. Это было и трудно, и утомительно, и счастливо, и сладко одновременно. Был ли я этому рад? Да. Мой смысл жизни бурлил у меня в крови, тёк по венам и артериям пьянящей янтарной струёй, моим ромом, особенной эйфорией, рождающейся во мне при одном взгляде на то, как он просыпается, как ест и смотрит телевизор, при звуках его голоса и смеха, когда я влезал к нему в душ, не в силах терпеть даже короткое расставание в те немногие дни, которые нам выпадало побыть вместе. И даже неделя один на один с ним в нашем новом старом доме не охладила ни меня, ни его. Мы только ещё привыкали быть вместе и даже на короткое расстояние боялись друг от друга отойти из-за мучительного натяжения связывающей нас силы.

Я не заметил, как он подошёл и встал рядом со мной.

— Что там?

— Победа. Чистая. В девятом раунде от коротышки Шарифа два правых крюка и нокаут. Анка чуть с ума не сошла, так болела. Теперь охраняет там его, пока осмотр и интервью. Вот тебе и андердог. Так тоже бывает. Он заслужил.

— А ты?..

— И я. — Он глянул меня сбоку. — Я ни о чём не жалею, если ты об этом.

Мне очень хотелось обнять его. Сейчас, в белой рубашке со свободно распущенным галстуком, в прямых тёмных джинсах, смуглый и красивый, Ромка был похож на одного из менеджеров, секундантов и супервайзеров, распоряжавшихся в зале. Он был как рыба в воде в этом мире, и я понимал — так просто его не отпустит. Он ещё только пытался найти место в своей новой жизни, понять, что ему делать дальше, и я предвидел множество трудностей, которые могут помешать нам жить спокойно. Но сейчас, когда он легко, почти незаметно касался меня плечом, в одном я был уверен: нас ждёт дом, нераспакованные вещи, цветущая яблоня у крыльца, рассветы и закаты на берегу моря, работа, общие планы, путешествия. И надежда, которая далеко в сторону отодвигала страх перед будущим — одним на двоих, — которое мы с ним собирались строить.

_______________________________________________________________________

* Ка́та — формализованная последовательность движений, связанных принципами ведения поединка с воображаемым противником или группой противников. Принцип изучения боевого искусства на основе ката состоит в том, что повторяя ката многие тысячи раз, практик боевого искусства приучает свое тело к определенного рода движениям, выводя их на бессознательный уровень.
Таолу́ — комплекс упражнений ушу, в одиночном варианте являющийся аналогом боя с тенью. Парный вариант может являться как расшифровкой одиночного варианта, так боем двух партнёров против нескольких воображаемых противников.

** «Ласточка» — тип скоростного поезда.

*** Андердог (англ. underdog) — заведомый аутсайдер; спортсмен или команда, обладающие наименьшими шансами на победу.

**** Бора — местный сильный, холодный, порывистый ветер. Особенно сильны боры Новороссийской бухты и Геленджикской бухты, где имеют северо-восточное направление, дуют более сорока дней в году и называются в обиходе норд-ост.