Я смотрел на него и лихорадочно пытался сообразить, о чём он говорит. Как он мог узнать?.. И что именно он узнал?

— Я видел сообщение. — Ромка не отпустил меня, стиснул руками, не давая отстраниться. Вот когда я по-настоящему оценил, какой он сильный. Он смотрел пристально и внимательно и улыбнулся как-то грустно, словно уже жалел о своём вопросе. — Ты же сам телефон мне дал подержать. А там сообщение на экране всплыло от Макса: «Я соскучился. Когда ты возвращаешься?»

Я молчал, и это молчание, наверное, играло сейчас против меня. Но в его голосе я не слышал ни насмешки, ни обиды. Спокойное внимание, любопытство, интерес. Он просто ждал, что́ я отвечу. А я вспомнил, как отдал ему телефон и потом не смотрел на экран и не читал, кто что там мне пишет. Тем более Макс и раньше особо не баловал меня своим вниманием. А здесь мне вообще стало не до него. Но врать Ромке я не мог. Надо было сказать всё как есть, максимально честно, иначе он никогда не сможет мне верить. Доверие — слишком хрупкая вещь. И даже если тебе простят обман — большой или незначительный, и прощение будет искренним, — всё равно невидимые остатки отравы, обиды, насторожённости словно ржавчиной будут разъедать и однажды проломят ставшую хрупкой скорлупу вашего мира.

— Это парень, с которым я дома иногда встречаюсь.

— Ты сказал, что у тебя никого нет. Помнишь, я сразу спросил? — Да, по сути, он поймал меня. Фактически на вранье поймал, пускай сам я не считал себя обязанным хранить верность Максу. И меня сейчас сбивало с мысли это Ромкино спокойствие, потому что после моего признания-предложения больше всего мне хотелось бы рассказать всё так, чтобы у него не оставалось сомнений в моих чувствах.

— Мы видимся с ним время от времени. Когда обоим хочется. Но это не те отношения, о которых ты спрашивал. — Никогда в жизни я, успешный менеджер и продавец, не чувствовал себя настолько беспомощным в попытке объяснить свои поступки.

— И как он к этому отнесётся? К тому, что появлюсь я? — мне послышалась усталость в его голосе. Или это было разочарование? Он сдержанно дышал подо мной, и я всем телом ощущал, как из его мышц уходит напряжение, словно он сдавался или признавал своё бессилие. Паника накатывала, захлёстывала меня с головой. Я не мог потерять его. Не хотел, чтобы всё, что между нами было, здесь, в Горках, и осталось. Мне нужно, просто необходимо было будущее. С ним.

— Я не знаю. Я действительно не знаю. Да, мы были с ним достаточно долго, но мне всё время казалось, что это не по-настоящему. — Я смотрел ему в лицо, пытаясь силой мысли донести до него то, что так рвалось сейчас у меня в сердце. — Мне ещё придётся это выяснить. Но я думаю, что рыдать и кричать о том, что я любовь всей его жизни, он не станет.

— Ты так думаешь? — Ромка двинулся, выбираясь из-под меня, но я удержал. Невыносимо было вот так отпустить его.

— У нас свободные отношения, Ром. Мы ни о чем серьёзном с ним не договаривались.

Что ещё я мог ему сказать? Только то, что пока никого другого ни у Макса, ни у меня не было, нам хватало того небольшого тепла, что мы давали друг другу. Потому что человек не может быть совсем один. Потому что это трудно — быть одному. Очень трудно. Невыносимо даже. Он и сам должен был знать, как это — быть одиноким. Может быть, лучше, чем я, знал, хоть и прятался за преданную спину Анки и Игоря.

Ромка молчал. Я видел, что он думает о чём-то своём, сосредоточенно и напряжённо, потом всё-таки высвободился, мягко, но настойчиво.

— Мне не нужны свободные отношения, Эд. — Он сел и растёр лицо ладонями. Потянулся, стряхивая остатки сна. Я смотрел на него и не знал, что мне делать. Он как будто ускользал от меня и в то же время оставался рядом. Всё ещё возле меня. — Если я решусь на отношения, для меня они будут серьёзными, и других ни у меня, ни у тебя не будет даже случайно. А если у одного их нас кто-то появится, то я уйду сразу. Не обсуждая и не договариваясь.

Я верил ему. И сам я, конечно, понимал — с ним у меня всё будет по-другому. Я терял свою свободу. Но так ли она важна была для меня на самом деле? Сейчас я уже не мог сказать наверняка. Я вспомнил, как мне было хорошо в гондоле подъёмника от того, что я вырвался с работы, от того, что здесь мне спокойно и радостно, от предвкушения пяти дней без обязательств и обязанностей. А потом я встретил его, и стало ещё лучше. Мне хотелось выбирать для него яблоки и сыр, смотреть, как он спит, варить кофе и пить его вместе с ним в постели из больших кружек в общий на двоих выходной. Хотелось кататься с ним, снимать на камеру, как он несётся по пухляку среди деревьев, и знать, что этот парень — мой. Мне хотелось знать о нем всё — что он ест, как он спит, что одевает на работу, как и сколько тренируется, что читает и смотрит, какую слушает музыку. Целая неизведанная планета, мир — дикий, весёлый, опасный — раскрывался передо мной, и мне хотелось жить с ним, с этим моим миром.

— С тобой у меня не будет свободных отношений. Я обещаю тебе.

Неверный серебристо-серый свет, проникающий через окно, выхватывал задумчивое Ромкино лицо из темноты, углублял черты, набрасывал тени. А потом он потянулся ко мне и поцеловал куда-то в шею, прижался лицом. Я чувствовал, как его ресницы щекотно двигаются, порхают по коже прямо под линией волос.

— Спасибо за подарок и предложение, — выговорил он мне прямо в ухо. — Давай попробуем.

Я обнял его, притягивая, чувствуя, как волна облегчения накатывает и отпускает медленно и плавно, и на секунду мне даже стало страшно — настолько всё показалось мне нереальным, сном, от которого я не мог отойти, боялся и не хотел просыпаться.

— Я должен тебе желание. Ты так и не сказал...

— Я загадал, что ты приедешь на мой бой в Москву, — произнёс Ромка куда-то мне в плечо.

— Я бы и так приехал, — я рассмеялся с облегчением, прижался губами к шее за ухом, чувствуя колючесть затылка под ладонью. — Я всё равно не оставил бы тебя в покое. Звонил бы и слал ночами эсэмэски, пока ты не согласился бы быть со мной. Ты веришь мне?

— Ну если ты даже Анку не испугался, то конечно... — он засмеялся и отодвинулся, погладил моё бедро и колено. — Я хотел тебя с самой первой минуты. Когда ты лежал на мне там, в снегу. И я готов спасибо сказать тому мудаку, который вылил на меня пиво, хотя и врезал бы ему ещё раз.

Мы рассмеялись оба, а потом он засобирался, и мне показалось, что как-то поспешно.

— Мне надо домой, а то поздно совсем. Хочу раньше своих прийти и завалиться спать. Они наверняка ещё гуляют. Анка сказала — раньше утра никого не отпустит, но Шариф там всё-таки скомандует отступление. Он не пьёт почти.

Я не мог его больше удерживать, когда он говорил так спокойно и решительно. Но какое-то тоскливое ощущение возникло из ниоткуда. Вот он и я — только что были вместе, а теперь — каждый сам по себе.

— Я провожу тебя. — Я принялся собираться вместе с ним.

Погода неуловимо менялась. Почему-то потеплело, и в воздухе разливалась знобящая сырость. Ветер дул ровно и сильно и пах морем. Наутро снег на трассах будет мокрый, как весной. Придётся мазать скользяк, иначе намучимся. Но зато эти четыре дня оказались настоящей снежной сказкой в декабре, подарком нам всем в честь наступающего года.

Возле ресторана мы свернули под арку перехода, ведущего через внутренний дворик на соседнюю улицу. Я узнал эти места. Шёл здесь в тот вечер, когда мне так отчаянно хотелось увидеть его хотя бы в окне.

— Ну, иди домой, отсыпайся. Мне тут близко. — Ромка остановился, повернулся ко мне в темноте. Голос эхом отразился под сводом. — Скажи мне ещё раз...

— Что сказать? — не понял я.

— То, что утром говорил и днём...

— Скучаю по тебе, детка. — Я готов был повторять это ему сотни раз, потому что, ещё не расставшись, я уже скучал. Он глянул на меня совсем чёрными глазами, придвинулся близко, почти до боли прикусил мне нижнюю губу, просунул руки под куртку, провёл ладонями вдоль позвоночника и неохотно отстранился.

— Поедем завтра на трассы Газпрома катнём или на Розу Хутор? А то я до весны от Сани уже не вырвусь. Придётся тебе ко мне наезжать.

— А потом, когда уйдёшь из бокса, ко мне переедешь. — Мы оба тянули с расставанием, говорили и не могли остановиться. Это было удивительное ощущение — вот так строить планы на будущее. — Я тебя с сестрой познакомлю.

— А она за меня замуж не соберётся? — рассмеялся Ромка. — Или она про тебя знает?

— Не знает, но у неё уже есть любовь всей жизни. Тем более ты занят. Мной. — Я снова притянул его за затылок и поцеловал глубоко и настойчиво, пытаясь сохранить в себе, запомнить вкус и ощущение его языка на те несколько часов, в которые мы не увидимся.

Никогда раньше я не считал расставания чем-то страшным и критичным. Люди не могут всё время находиться рядом. Есть работа, есть жизнь, друзья. И тем острее и глубже чувствуешь радость от встречи. Но сейчас мне не хотелось его отпускать. Словно что-то держало, тянуло остановить. На одно мгновение мне даже захотелось взять и вернуться с ним в мою комнату, а ребятам объяснить потом, что напились до синих ёжиков. Но осторожность пересилила. Косые взгляды, шуточки и насмешки... Мы и так свалили с ним вдвоём из клуба слишком рано. И я отпустил его, обещая себе, что это ненадолго. Что как только я вернусь домой, первое, что сделаю — найду квартиру или дом. И чтобы был большой сад вокруг. И поменьше соседей. Моим прикрытием станет Динка. Я ей всё расскажу, и она будет приезжать к нам в гости и бегать на обрыв рисовать разлив Кубани и зацветающие вокруг сады и луга. Мы будем уезжать в город рано утром и возвращаться вечером. И я буду выбирать в магазине то, что он любит, чтобы услышать, как он хохочет, увидев горы еды на столе в кухне, и обнимает меня, и говорит, что нам срочно нужна большущая собака, потому что сами мы с таким количеством жратвы не справимся. И перед сном мы будем долго выбирать и спорить, какую лохматую дурость нам выбрать из тех, чьи фото мы найдём на доске объявлений. А в итоге заберём из приюта щенка-крокодила, который вырастет в лохматый коврик, зализывающий до полусмерти любого гостя.

И, может быть, поэтому, так ясно увидев перед глазами промелькнувший призрак мечты, я нашёл в себе силы отстраниться от него. Темнота под аркой была ненадёжной, где-то ещё играла музыка, и с соседней улицы доносились громкие крики. Очевидно, из ресторана выпроваживали последних посетителей.

— Ну иди, — Ромка легонько подтолкнул меня к выходу. — И позвони мне, как дойдёшь. Я волнуюсь.

На тротуаре налетевший порыв ветра заставил меня поёжиться. Ночь подходила к концу. Надо было действительно валить домой и поспать после такого насыщенного дня, чтобы завтра ещё покататься. Тем более трассы там новые, нами не хоженые.

Я успел сделать несколько шагов по улице, как какой-то непонятный не то звук, не то вскрик заставил меня оглянуться. Топот чьих-то ног грохотом ударил под аркой, и два парня вылетели оттуда, оглянулись на меня, развернулись и быстро пошли, почти побежали в другую от меня сторону.

Я не знаю, почему я так испугался, и не узнаю, наверное, никогда. Но лицо одного из них я видел дважды, и сейчас в третий раз я не мог обознаться. Это был тот самый мужик из паба, которого Ромка отправил под стол. И обоих их я видел тогда возле подъёмника, когда мы спустились с горы с фаерами.

Я бросился назад под арку, всматриваясь в темноту уходящей вдаль улицы, ища взглядом знакомую Ромкину фигуру. Эхо шагов громом раздавалось в ушах, не посыпанная песком брусчатка внутреннего дворика скользила под подошвами ботинок. Тусклый свет падал из окон заднего фасада гостиницы. Отдалённый шум и звуки музыки из близкого ресторана то затихали, то становились громче. В глубине улицы было темно, там горело всего два фонаря. Я искал Ромку мечущимся взглядом, не находил, пробежал немного вперёд в темноту. И, наверное, поэтому не сразу заметил его в сугробе. И даже когда увидел, то какое-то мгновение просто смотрел, не веря, не желая верить в то, что это он сидит там в снегу, опираясь спиной на фонарный столб, и смотрит прямо на меня, силясь улыбнуться побелевшими губами. Тёмное пятно расползалось справа под пальцами, стискивающими жёсткую ткань куртки, и из глаз его, странно просветлевших и очень ясных в глубине зрачков, медленно и неотвратимо уходила жизнь.