Уже подъезжая, Горо вдруг остановился – сердце колотилось так, будто сейчас выпрыгнет, дрожали руки. Он опустился на траву и попытался успокоиться, попытался думать о чем-то хорошем. А что если он провалится, что если никто не захочет смотреть его бумажную пьесу? Что, если он не соберет ни иены, если все впустую, и он зазря обрек семью на полуголодное существование?

Отчаянные мысли все никак не покидали разум, и тогда он начал громко, вслух, как некогда его бабка, рассказывать историю. Любимую, о самураях, что отправились сражаться с демоном горы Оэяма, и с каждым словом, с каждой произнесенной фразой ему становилось чуточку спокойнее. Наконец, он закончил, сел на велосипед и отправился искать место для выступления.

Площадь в самый разгар дня показалась лучшим вариантом. Мужчина остановился в стороне от дороги, рядом с уличными торговцами, и стал истошно стучать в хесиги.

Тук. Тук. Тук. Волшебные притчи и сказки в удивительном бумажном театре. Тук. Тук. Тук. Прямо сейчас, смотрите бумажную пьесу о драконах, принцессах и самураях. Тук. Тук. Тук.

Дети подходили неуверенно, с опаской, обступали камишибаю со всех сторон и ждали, что будет дальше, а тот, в свою очередь, продолжал призывно стучать в хесиги. Наконец, он раздвинул створки короба и дал ребятне взглянуть на расписанную картинку, на которой старик со старухой разделывали огромный персик.

Собравшись с мыслями, Горо начал рассказывать легенду о Момотаро.

Говорил он складно и четко, без запинок и лишних слов, так, словно бы всю жизнь тренировался в сказительстве. Более того, он старался разыграть легенду, как бы, по ролям, как в однажды увиденном ракуго; реплики за старика произносил глухо, с хрипотцой, за бабку – визгливо и громко, за самого Момотаро – по-молодецки звонко и отчетливо, за демонов же вообще рычал. Вовремя менял картинки, давая зрителям насладиться каждой сценой, и так вскоре закончил первую сказку.

Затем, продал детям немного сладостей и принялся за вторую историю – о добром Тануки, что превращался в чайник.

За день, Горо поменял пять мест, исполнил с десяток бумажных пьес, заработал несколько иен и поздним вечером вернулся домой. Обнял жену и рассказал ей все-все – о том, с каким страхом он ехал, и с каким воодушевлением говорил, показывал картинки, и как по итогу собрал немного денег. Коу внимала его словам с уважением и любовью, как и подобает хорошей жене; хоть и мало представляла, что такое «камишибай», но стойко верила в своего мужа.

Так началась их новая жизнь.

Коу заботилась о сыне и в меру сил занималась хозяйством, Горо же с самого утра отправлялся на день, на два в соседние города. Как заправский камишибая, он заезжал сперва на главную площадь, исполнял первую бумажную пьесу, а потом ездил по большим улицам, останавливался там, где было много людей, и стучал в хесиги – приманивал детвору и любопытствующих взрослых.

Иногда ему давали деньги просто так, в благодарность, если сказка очень сильно понравилась, иногда – чтобы он рассказал еще какую-нибудь историю, и почти всегда удавалось продать немного сладостей – так он и зарабатывал на жизнь. Конечно, сводить концы с концами было непросто, но вместе, одной любящей семьей, они как-то справлялись.

Со временем, поездки становились продолжительнее, и в один прекрасный день Горо просто взял, и отправился со своими сказками по всей Японии. Побывал в Киото и Токио, в Сендае, Наха, Иокогаме и много где еще, проехал страну из конца в конец и через месяц вернулся домой. Привез много новых историй, гостинцев для сына и, самое главное, денег – столько, чтобы хватило пережить холодную зиму.

С тех пор, так и повелось – весной, летом и осенью глава семьи разъезжал по городам и селам, разыгрывал бумажные пьесы, иногда возвращался, чтобы передать жене сбережения и снова отправлялся в дорогу, а холодными зимними вечерами, сидя дома в тепле, рисовал сцены для новой истории. Старался особенно тщательно, чтобы если и не поразительной сказкой, то хотя бы исполнением рисунка очаровать детские сердца.

Дни расцвета бумажных пьес, в начале и середине тридцатых, для каждого камишибаи были, наверное, самыми продуктивными и самыми сложными – приходилось конкурировать с десятками, если не сотнями других таких же рассказчиков, и каждый старался брать чем-то своим в надежде, что когда-нибудь и его творениям перепадет слава Огона Батто.

Легендарный Огон Батто. Первый японский супергерой, появившийся задолго до того, как это слово вошло в Японии в обиход, невероятно популярный персонаж бумажных пьес, перекочевавший впоследствии на страницы журналов и газет. Не раз Горо приходилось, стоя перед группой детей, слышать просьбы:

- Покажите историю про Золотую Летучую мышь.

- Да, про него.

- Про Золотую Летучую мышь.

Многие камишибаи, не выдержав, копировали Огона Батто, создавали с ним свои истории, рисовали картинки, фактически – воровали, Горо, однако, никогда до такого не опускался. Он как занял нишу притчевых, сказочных бумажных пьес, так и дальше продолжал переносить японский фольклор в более приятный ребенку вид. И все же, чтобы просто существовать в этой конкуренции, приходилось работать еще больше.

Коу, со временем, привыкла, только иногда, по вечерам, тосковала по мужу, малышу же все это казалось неправильным.

Хитоки рос полной противоположностью отца – невысокий, худощавый до какой-то настоящей болезненности, и слабый. Ел плохо, работу по дому не любил, да и вообще с матерью не ладил – она ведь не дарила ему сладостей, не умела рассказывать сказки так удивительно, так проникновенно, как это делал отец, не хвастала диковинами, что можно увидеть в далеких городах. А еще, мальчик втайне верил, что это из-за нее Горо так редко бывает дома.

Зато отца Хитоки боготворил. Всегда радостно встречал у порога, стоило ему только толкнуть дверь и войти, помогал раздеться, просил сладостей и чтобы тот рассказал ему новую историю. Иногда они вместе играли, и мальчишка всегда дивился, какой-то же отец большой и сильный – такой всегда поможет, всегда защитит. Такой, как он, вообще, кажется, никогда не устает и не грустит, не то, что слабая мать.

Ранней весной тысяча девятьсот тридцать шестого года глава семьи в очередной раз отправился на заработки. Он ставил бумажные пьесы в Нанто, Тонами, Имидзу, все шло прекрасно, публика приняла новые истории, новые рисунки на ура, но, по дороге на Тояму с ним случилось несчастье – его сбил грузовик.

Все произошло молниеносно – вот сзади слышится шум, вот он пытается отъехать, но не успевает, и тотчас же, следует тяжелый удар, и он летит с велосипеда навстречу земле.

Горо очнулся на больничной койке спустя несколько дней – переломанный, но живой. Врач сказал ему все сразу, без обиняков.

- По вам проехался грузовик весом в полторы тысячи кан[1], чудо, что вы вообще еще дышите.

Правую руку пришлось ампутировать, там просто нечего было спасать. Левая, скорее всего, заживет, но вряд ли будет работать как раньше. Правую ногу мы восстановили, ну а как кость будет срастаться, так это зависит от вас. От вашего организма.

Подождал секунду, а затем с надеждой добавил:

- Вы, конечно, вряд ли когда-нибудь будете бегать, но ходить, думаю, сможете.

На вопрос врача, нужно ли с кем-нибудь связаться, Горо ответил отрицательно. Решил для себя, что не хочет лишний раз беспокоить родных, травмировать их своим ужасным состоянием. Вот выздоровеет, вернется и только тогда все расскажет, когда волноваться и переживать будет уже поздно.

Первые дни он храбрился – отгонял мысли о том, что с ним будет дальше, о семье, о работе, о деньгах, в конце концов. А потом, день эдак на пятый, вдруг взял и разревелся. Лежал просто, смотрел вверх, а слезы ручьями бежали по щекам, и он даже не пытался их вытереть. В этот момент он ясно понял, что прошлая жизнь кончена, и дальше будет только хуже.

Он вспомнил детство, те свои наивные, глупые мысли о том, а не прокляли ли его случайно за что-то. Искал в воспоминаниях причину, что же он сделал не так, где оступился, но ничего явного не было, и он лежал в растерянности, как тогда в детстве, и думал, как теперь быть.

Через два месяца гипс сняли, а еще через полторы недели Горо вернулся домой.

Он шел по главной улице Сиракавы, от автобусной остановки мимо родных, казалось бы, мест, мимо знакомых людей, старательно отводя взгляд – как же стыдился он тогда своей немощи, как боялся, что родной дом не примет его таким, возьмет и просто отвергнет.

В тот день Коу словно бы сердце подсказало, проницательное женское сердце – она вышла из дома и пошла к остановке. Увидела мужа, бросилась к нему в объятья, встретила его слезами и горя, и радости, и проводила домой. И приняла его, сразу же, как только увидела, приняла таким, какой он теперь есть, и даже ни на мгновение не подумала о том, чтобы отвернуться от него.

Хитоки же не признал в этом человеке отца.

Несколько лет назад Горо пообещал сыну, что однажды вернется, и никогда больше не покинет его, и всегда будет рядом, и мальчишка ждал этого дня с трепетом, как ждут величайший, счастливейший праздник. И вот, этот день наступил, да только человек, что назвался отцом, попытался неловко обнять, так не походил на того, кто покинул их несколько месяцев назад.

Сильный, бодрый, всегда деятельный мужчина, способный, кажется, одной лишь кипучей энергией двигать горы, превратился в изможденную ходячую развалину. Он припадал на ногу, когда шел, опирался на грязную палку. Когда, уже дома, он снял рубашку и обнажил уродливую культю вместо правой руки, мальчишка не выдержал – выскочил из дома и бросился, куда глаза глядят.

Убежал в лес, и ходил там всю ночь один – кричал, плакал от гнева, от страха, но больше, от разочарования. От того, что самый родной, самый любимый человек так изменился, и больше не сможет уже никогда ни позаботиться о нем, ни защитить. А под утро вернулся, как ни в чем не бывало, поговорил с матерью, а отца проигнорировал.

Три недели Коу ставила мужа на ноги – ездила вместе с ним к врачу, разрабатывала ему пальцы, как ребенка учила самостоятельно одеваться, обуваться, обслуживать себя, говорила с ним о жизни, о том, что не все еще кончено – учила его заново жить. А когда он немного пришел в себя, отправилась искать работу, и за несколько дней устроилась на фабрику в Тояму. Уезжала она с тяжелым сердцем, и наказала Хитоки ухаживать за больным отцом, да тот только огрызнулся.

Для семьи Маруяма начались тяжелые, хмурые дни.

Горо просыпался утром, вставал и, страшась своего бессилия, все же брался за домашние дела, а после обеда бродил по Сиракаве или ездил на автобусе в Нанто – искал, кому продать оставшиеся рисунки, предлагал себя в качестве учителя рисования, старался найти любую работу, да только никому не был нужен. Жил на деньги жены, и это вынужденное иждивенчество тяготило его.

Еще, он пытался поговорить с сыном, но мальчишка возвел вокруг себя стену из гнева и разочарования, из невысказанных обид и несбывшихся надежд, и на каждую попытку мужчины сблизиться отвечал лишь злобой. И даже Коу, что приезжала домой раз в полгода, проведывала их, ничего не могла сделать, и со временем махнула рукой.

После отъезда матери, Хитоки жил буквально сам по себе – прогуливал школу, не работал по дому, часто убегал в соседние города и, несмотря на слабое здоровье, начал задирать Сиракавских мальчишек. Отец пытался что-то сделать, как-то все исправить, один раз даже собрался выпороть сына, но тот вырвался и убежал. И не возвращался домой неделю. Тогда-то мужчина и решил оставить его в покое, и будь что будет.

Шли дни, и Горо как-то незаметно привык к своей новой жизни – почти все время занимался домашними делами и даже наловчился управляться одной рукой, раз в неделю ездил в Нанто и Такаяму, искал работу, а по вечерам ходил в магазин слушать единственную на деревню радиоточку.

Ему не нравились постоянные пропагандистские передачи, бравый милитаристский угар, репортажи о том, как японская военная машина перемалывает китайских солдат. Это он пропускал, а приходил, в основном, на радиоспектакли, постановки и аудиопьесы – они напоминали ему старые добрые деньки, полные бессонных ночей рисования, волнительных выступлений перед самой лучшей публикой – детьми. Дни бумажных пьес.

Осенью тысяча девятьсот тридцать девятого он, как обычно, пришел в магазин и сел в сторонке за стол. Прислушался и не поверил своим ушам.

- Огон Батто взлетел и ударил исполинского робота один раз, другой. Бам. Бух. Чудовище отшатнулось, но устояло, набросилось на героя, а тот выхватил меч, – Вжух – и отрубил твари руку. Надзо, что стоял позади, погрозил герою кулаком – я еще порабощу этот мир!

У Горо аж перехватило дыхание от нахлынувших чувств, от ярких воспоминаний.

Перед глазами будто бы встали все камишибаи, которых он когда-либо видел, с которыми конкурировал, и у каждого были свои рисунки, свои истории. Свои беды и страдания, своя жизнь, которую они посвятили уличному искусству. И все они смотрели на него с укоризной, словно бы он, поддавшись слабости, отчаянию, болезни, предал их.

Мужчина дослушал радиоспектакль и спешно вернулся домой.

Ходил из угла в угол, думал, потом сел за стол и, больше инстинктивно, достал лист бумаги. Развел засохшие краски, взял в левую руку кисть и провел неровную линию. Потом еще одну, и еще, и вдруг забылся, и начал рисовать почти так же исступленно, как раньше, и остановился только, когда все было готово. Откинулся назад и взглянул на то, что получилось.

Кривые мазки, неровный фон, плохо отрисованный человечек по центру, замахнувшийся на размазанную черную кляксу с разноцветными глазками густой желтой линией – эта совершенно неумелая, на первый взгляд, картинка вызвала бурю эмоций в душе мужчины. Я могу рисовать, даже лишившись руки, растеряв былую хватку, я все еще могу рисовать.

____________________________________________________________

1. 1 кан равен 3.75 кг.