Японская культура – фашистская.

Этой фразой Владилен Маруяма, заместитель директора по политической и воспитательной работе, обычно начинал занятия. Дети гурьбой вбегали в класс, видели преподавателя, тут же затихали и с серьезностью, достойной лучших представителей пионерского движения, рассаживались по партам, а он брал указку и, вместо вступления, говорил почти всегда одни и те же слова.

Японская культура – фашистская.

Этот лозунг, ставший частью государственной политики, прочно вошел в жизнь семьи Маруяма, однако так было не всегда.

* * *

С незапамятных времен семья Маруяма жила в отдаленной деревне Сиракава, что в префектуре Гифу. Как и все прочие, они разводили шелкопряда, работали в поле, делали селитру – наладили пусть и откровенно небогатый, но достойный быт. А потом, в один момент,- в год, когда родился Горо, дед Владилена,- их скромное сытое существование оказалось под вопросом.

Это был тысяча девятьсот пятый – урожай померз, спрос на шелк упал, денег не хватало, и чтобы как-то прокормить семью, отец Горо, Кента, отправился разнорабочим в Токио, оставив немощную мать, слабую жену и новорожденного сына одних.

В ту особенно холодную и долгую зиму семья Маруяма, впервые за долгое время, голодала.

Шли недели, месяцы, снега стаяли, и в один весенний теплый день в Сиракаву приехал почтальон с письмом и деньгами. От Кенты, если вкратце – устроился на фабрику, работы много, работа тяжелая, как получится, приеду. И правда, через год он навестил родных, побыл неделю и вернулся обратно – променял фермерство на ежемесячную зарплату.

Так они и жили – отец трудился на фабрике и посылал деньги, мать работала в поле, а бабка воспитывала мальчишку. Она не разбиралась в науках, но отлично помнила все когда-то услышанные предания, легенды и сказки – о морских царях и смышленых рыбаках, о проказниках Тэнгу и простодушных барсуках Тануки, о принцессах с Луны и влюбленных в них императорах. И, конечно же, о храбрых воинах – самураях, что всегда дадут отпор злу. Через эти были-небылицы она передавала внуку вековую мудрость – как стать добрым, храбрым и честным, и Горо с жадностью впитывал простые и понятные знания.

С пяти лет он начал работать вместе с матерью. Сказывалась бабкина наука – что нельзя бросать родню в беде, нужно помогать слабым и заботиться о ближних. Конечно, он мало что мог сделать, но старался так, будто от него зависела судьба всей семьи, а в свободное время, по вечерам, слушал волшебные сказания о древней Японии.

Жизнь, кажется, наладилась, и мать впервые задумалась отдать сына в ближайшую начальную школу в Нанто – пускай обучается арифметике, письму и точным наукам. Сперва противилась бабка, упорно отговаривая и жалуясь – да как он будет ходить два часа туда, да два часа обратно, да если еще и зимой снег отрежет нас от остального мира – тогда что? А потом случилось несчастье.

Кента приехал домой на восьмилетие сына. Хвастал, как хорошо идет работа и делился мечтами, что однажды обязательно накопит денег, вернется, на этот раз, уж точно навсегда, и откроет свою маленькую мастерскую. А ночью жена обнаружила на его теле россыпь странных темных пятен с белыми точками и сгустками крови. Поутру отправила его в больницу – в ту, что получше, в Такаяме.

Врач долго сомневался, а потом наказал съездить в специализированную лечебницу «Воскресение», что недалеко от Одембы, провериться. А пока, поставил временно страшный диагноз – болезнь Гансена. Проказа.

Дома, Кента со всеми распрощался, стойко выслушал причитания и мольбы домочадцев, не проронив ни слезинки, взял с сына обещание вырасти сильным и позаботиться о матери. Оставил им все, что у него было, и уехал, и так больше никогда и не вернулся. Правда, первый год иногда приходили письма – сухие, сдержанные и от этого, наверное, особенно горькие, о том, что «все хорошо» и «я устроился», но потом, в какой-то момент, и эта связь с ним прервалась.

В тот год Горо впервые задумался, а не проклят ли он – так, как это было в старых легендах, за какие-то страшные и, возможно, забытые проступки.

Ни о какой школе больше речи не шло – матери и сыну приходилось тяжело работать, чтобы хватило запасов пережить холодные, долгие зимы. Еще и бабке стало совсем худо – она день-деньской лежала, не поднимаясь, и только бормотала несуразицу, перемежая ее нечленораздельными звуками.

Было тяжело, и с каждым новым прожитым днем становилось немного тяжелее, и однажды, когда запасов почти не осталось, и мать ясно поняла, что эту зиму им не пережить, она продала их красивый, в три этажа, дом, построенный столетия назад мастерами Маруяма. Всей семьей они переехали в скромную хибару на краю деревни, что с давних пор принадлежала их роду и где обычно держали инвентарь. Там и обустроились. И стали жить, как получится.

Мальчишка рос сильным, крепким и статным, а таким молодецким здоровьем, как у него, не мог похвастаться никто в целой деревне. Никакая стужа его не брала, болезни обходили стороной, а о простуде он даже и слыхом не слыхивал. Вот только его домочадцы, от потрясений, от недугов становились все слабее, все немощнее.

В тысяча девятьсот двадцать первом году Горо,- ему тогда как раз исполнилось шестнадцать,- отправился в Нанто на заработки, да там и остался. Профессии у него не было, знаний особенных тоже, но он не чурался любой работы, какой бы грязной и грубой она ни была – брался за все, если заплатят, и так умудрился к осени накопить немного денег и отослать матери.

В ту зиму угасла бабка – мальчишка узнал об этом ранней весной, когда приехал в Сиракаву. Погоревал немного и вернулся обратно. Хотел было забрать с собой мать, уговаривал, угрожал, умолял и требовал, но та была непреклонна – я умру там, где родилась, и тут же меня и похоронят. Через полтора года, надорвавшись от тяжелой работы, в один миг угасла и она.

Как-то незаметно, к восемнадцати годам Горо остался один.

Вместо горестей и бессмысленных слез, он находил отдохновение в воспоминаниях – о той его жизни, что никогда больше не вернется. С особенной любовью он прокручивал в голове удивительные бабкины сказки, представляя, как принцессы, дворцы и величественные драконы выглядели бы вживую. Это его немного неожиданное стремление к красоте в итоге вылилось в желание рисовать.

Он купил дешевых красок, бумаги, и каждый выходной отправлялся к старику-художнику учиться.

Молодость и здоровье даровали ему поразительную выносливость – он работал по девять часов шесть дней в неделю, а на седьмой просыпался свежим и бодрым, хватал свои пожитки и бежал через несколько улиц на занятия, и сидел там до заката, усваивая сложную, непонятную науку.

Рисовал он, по первости, не очень, но старанием, упорством, а самое главное, фантазией компенсировал недостатки.

Когда другие ученики рисовали яблоко, или стул, или сакуру, он воображал мрачные подземелья, где злобные Тэнгу танцуют безумные танцы, или величественные подводные дворцы, полные рыб, русалок и водных духов, а то и вовсе, сияющую холодом Столицу Луны, где на троне восседает прекрасная принцесса Кагуя. Переносил это все на бумагу он с чувством, хоть и неаккуратно – слишком вычурные цвета, небрежные мазки, постоянные ошибки с перспективой. И все же, яркостью, придумкой, какой-то даже ученической бесшабашностью эти броские картинки приковывали внимание.

А иногда, парень и вовсе рисовал истории.

Раскладывал рядом три листа, брал за основу какую-нибудь известную легенду, прикидывал в голове, как это все будет выглядеть, и подробно изображал основные сцены – завязку, кульминацию и развязку. И по вечерам, в комнате, что снимал у торговца скобяными товарами, разглядывал рисунки и сам себе пересказывал содержание.

Проучившись у старика-художника два года, Горо стал иногда помогать новеньким, да так и сдружился с девушкой по имени Коу – она приехала из Гокаямы и устроилась недавно на фармацевтическую фабрику. Родных у нее тоже не было, так что двое, в конце концов, решили стать родными друг для друга, начали встречаться, а к концу тысяча девятьсот двадцать шестого съехались.

Они жили тихой, слаженной жизнью, мечтали о собственном доме здесь, в Нанто, и чтобы свадьба, и дети, и чтобы какой-никакой достаток, и вскорости Коу забеременела, а весной двадцать восьмого года родила хилого, недоношенного мальчишку, которого назвали Хитоки. Спустя месяц Горо и Коу поженились.

Экономическая депрессия двадцать девятого, порожденная одновременно и кризисом двадцать седьмого, и Великой Депрессией на Западе, прошлась тяжелой поступью по Японии. Многие фабрики останавливались, рабочих сокращали, строительство, кажется, прекратилось вообще повсюду. Несколько месяцев Горо тщетно искал работу, а когда понял, что здесь ее не найти, решил всей семьей вернуться в Сиракаву. Там был хотя бы свой угол, и не нужно было платить за комнату.

Хибарка, конечно, за последние годы обветшала, но чету Маруяма это не испугало. Вдвоем они серьезно взялись за дело, и за несколько недель подновили стены и пол, а еще полностью перестелили соломой крышу, так, чтобы она не пропускала дождь, и не обвалилась зимой под тяжестью снега.

Пока Коу ухаживала за ребенком, заодно понемногу обживая дом, Горо искал работу. Сперва здесь, в Сиракаве, обошел знакомых, побыл несколько дней в Нанто, потом отправился в Такаяму и Хакусан, и все без толку, пока однажды, случайно на остановке не услышал разговор двух женщин. Они недавно приехали из Киото и увидели там новый вид уличного развлечения – камишибай, бумажную пьесу. Извинившись за то, что вмешивается, Горо тщательно расспросил их, все хорошо запомнил и вернулся домой.

В ту ночь он не спал – ворочался, думал, в пять утра не выдержал, встал и начал рисовать макет - крупный деревянный ящик, сзади два маленьких отделения, нижний широкий отсек, спереди створки, а за ними что-то вроде сцены с отверстием для рисунков. Как закончил, пошел к знакомому, взял несколько сосновых досок и принялся за работу.

Горо никогда не был хорошим плотником, но сейчас от этого зависело его будущее, и он старался, как мог. Каждую деталь, каждую стеночку, каждый створ он тщательно обтачивал, шлифовал, подгонял так, чтобы было без малейшего зазора, и потом только сколачивал. Уже в конце дня, уставший, он оглядел то, что у него получилось,- а вышел у него, надо сказать, отличный короб камишибаи,- и довольный лег спать.

На следующий день мужчина отправился в Нанто – купил самый-самый дешевый велосипед, пятьдесят плотных листов бумаги, свежих красок и целую россыпь леденцов. И всю неделю после этого рисовал. Выбирал самые яркие легенды, чтобы и с моралью, и с битвами, и с кучей разношерстных богов и ёкаев, и переносил все отдельными сценами на бумагу с какой-то сумасшедшей отдачей.

Наконец, спустя неделю он наскоро вырезал из выкорчеванного пня две колотушки-хесиги, упаковал весь свой скарб, установил короб на багажник велосипеда и поехал в Нанто.