В рождественскую ночь многие люди с трепетом в груди обременяют себя не то что делами, но некой общей негласной целью. Хочешь, не хочешь, а невольно ведь ждёшь, когда незримые врата отворятся, и волшебный ветер принесет с собою счастливую фантасмагорию будущего и навсегда оставит во льдах прошлого, казалось бы, недавно пережитое.

Все готовятся к этому по-разному. Кто-то сидит на кухне с набитым до отвала холодильником, другой же с наслаждением проникается нужным настроением, чтобы стать элементом, вписывающимся в предпраздничную картину, а некоторые вообще работают и ждут, когда же, наконец, они приедут домой и, укутавшись в плед, по-тихому, с бокалом шампанского отметят свой долгожданный «отдых». Однако бывают исключения такие, которые не уходят домой, а остаются, так сказать, до талого. Они есть трудоголики, алчные безумцы или просто нуждающиеся. Необходима весьма и очень веская причина, чтобы пойти на такие жертвы, даже будь там синекура.

Однако имеют ли значение драгоценные часы празднества для этих двоих, поселившихся на переработке в одном из небоскребов бизнес-центров, на одинокой, темной верхушке, где лишь изредка через тусклую лампу проходила тень? Сорок четвертый этаж — и не души вокруг. Только нетерпеливые щелкания и приглушённый рык: так обычно люди теряют терпение.

— М-м-м… Гарри! Если мы не найдем этот отчёт, то, считай, зря батрачили тут!

— Ай, Ай, Ай, как же так? Я-то думал, что ты работаешь тут ради того, чтобы работать, а не приносить какие-то результаты компании!

Сидевшая за своим сереньким столиком небольшая женщина привстала резко и, «подправив» свою светленькую челку одним дуновением маленьких стиснутых губ, грозно произнесла:

— Вот вечно ты так себя ведешь. И хватит уже издеваться над моим именем! Один ты в этом проклятом офисе не уважаешь меня… А я вообще-то по рангу выше тебя!

Гарри поправил воротник своей небрежно поглаженной рубашки, а после начал быстро теребить волоски своей недельной щетины, как бы «выискивая» решение.

— Ладно-ладно, капитан, только не кипятись. Мы что-нибудь придумаем, — вздохнул он и принялся нетерпеливо бегать глазами по монитору.

Ай то ли с облегчением, то ли с неким разочарованием и тоскою плюхнулась своей юбкой обратно в кожаное кресло босса, и только глазки темные из-под узеньких очков все ещё косились на непутёвого коллегу, проверяя искренность обещания, маски, которую он надевал по необходимости. Весь его настоящий, искренний нрав зиждется не только на присущих таким людям шутках, но и откровенной безалаберности. Одно компенсирует другое — так образуется настоящая личность.

— Как будто мне одной надо, — пробурчала Ай и, растянувшись в кресле, допила свой любимый напиток. Нет, не кофе.

И все бы шло своим законным и логичным чередом, били бы раскаты грома словесных перепалок, кололи бы неприятно в бок второсортные каламбуры — до нервного смеха… если бы не определенная «магия переполоха», какая предательски случается именно в Рождество.

Щёлк!

— Что… такое? — воскликнул испуганный писклявый женский голос.

— Кажется, свет вырубили, — ответил второй, равнодушный и усталый. — Так мы не поработаем… Да и темно как в…

— А телефоны, Гарри, забыл? Дъявол, я своего найти не могу, ничего не проглядеть в этой проклятой темноте!

— А мой… — последовала небольшая пауза. Напряжённая, нервирующая.

— Ну?

— Сел.

Тут же раздался звонкий лязг и хлопок. Наши герои отчётливо слышали, как падали осколками стекла, и тут же пригнулись, перейдя на шёпот.

— Что это было?

— Не переживай, кто-то просто разбил лампочку.

— Кто-то?! — с дичайшим изумлением чуть не воскликнула Ай, но сдержала свой шёпот и прошипела. — Ты имеешь ввиду…

— Да. Форточный вор.

— Сорок четвертый этаж, дурень!

Кто-то громко и нагло хлопнуть дверью. Ай вздрогнула и не на шутку разозлилась, но ничуть не убавила в гордости своей… не просьбы, но приказа. Это была та самая непоколебимость, которая, как ей казалось, останется с ней навечно. И вместе с тем что-то внутри жалось от безумного вожделения быть разоблаченной в своем обмане. Это был эдакий амбивалентный перформанс крайностей.

— Где ты, Гарри? Возьми меня за руку! Мы… э-э, должны держаться вместе!

Ай выпучила глаза, и совсем не сопротивлялась дрожи, не держалась за трясущиеся локти, не скрывала лихорадочного жара, ибо была уверена, что ни один на свете человек не видит ее такой. Слабой, настоящей. И только голос буквально кряхтел от отчаянной попытки казаться нормальной.

— Да знал бы я, где ты…

— Так узнай! Иначе мы тут все умрем! Иначе мы…

Но не успела она договорить, как твердая рука коснулась ее плеча, медленно касаниями переходила по шершавому локтю к гладкой ладони. Она была такой мягкой и теплой, что Ай без зазрения совести попыталась сжать ее первой. Теперь ее грудь не вздымается так сильно, а пальцы не потеют.

— Фью, вот так-то лучше, Гарри... И держи меня так.

— В смысле держи? Я не держу тебя.

Ай тут же встрепенулась и как с печи вскочила на ноги. По всему офису стрелой пронесся писклявый вскрик.

— Да я это был, я, — сдержанно прошептал Гарри.

Маленькой, напуганной начальнице только и оставалось, что обиженно сжать кулачки и наброситься на своего обидчика, невначай избивая не в чем не повинные стулья.

— Да я тебя на лоскуты порву! Ну кто так делает, а? — негодовала она. Ей казалось, что ее сейчас жестоко разыгрывают, что все это очередная глупая шутка. Однако нельзя было и отрицать, что мрак пугал ее даже с этим осознанием.

— Тихо, идёт!

Послышались приглушённые шорохи. Некое странное и пугающее присутствие наполнило удушающей неизвестность воздух. Два утомленных, сраженных ужасом сердца чувствовали это и трепетали как дети перед незнакомцем. Где-то за окном взвыла сигнализация…

— Сюда! — пшикнул Гарри и, схватив за руку Ай, быстро повел ее за собой на корточках. Крались они так долго и старательно, чтобы не шуметь.

— Кто это может быть? — не выдержав, пискнула Ай. Зловещая тишина пугала ее. — Не молчи!

— Если мы не будем молчать, то ты потом вообще рот не откроешь! — прошипел в ответ Гарри. — Никогда!

Ей нечего было противопоставить. Оставалось только стиснуть зубы и с болью в упитанных ножках двигаться через весь офис, сотрудников на который было, по крайней мере, человек сто. Каждая минута казалась часом, каждый шаг невыносимой пыткой. Ай вдруг ощутила в себе невероятную хандру и леность, двух опасных подружек, готовых вот-вот скинуть тебя в бездну давно позабытых чувств. Так и случилось. Изматывающая тоска напала на некогда гордую и твердую начальницу, и теперь темнота снаружи была сродни темноте внутри.

— Я больше… не могу, — выдавила из себя Ай и повалилась наземь. Она с трудом доползла до небольшой перегородки, а потом навалилась на нее всей своей спиной.

— Эй, нам нужно двигаться к выходу. Или ты хочешь остаться здесь и пасть без боя? — возмутился Гарри, пытаясь подтолкнуть свою горе-напарницу к нужную сторону. — А вдруг тут и правда ходит опасный человек? Нельзя исключать и малейшей возможности!

Ай тоскливо наклонилась и, подогнув ноги к себе, ответила:

— Да нет тут никого. А даже если бы и был, то я…сдалась бы.

Гарри тут же вздохнул — не от печали душевной, а одышки. Но мог ли он вновь показать то, что кроется за его бесконечным равнодушным и даже циничным поведением? Этот человек испытывал на себе неподвластное ощущение близости с той, кто называл его ленивым тюфяком. 

— Разве тебя никто не ждёт дома, Ай?

Теперь тишина стала подобна болезни, которую поскорее хотелось вырвать из истерзанной груди. Но Ай не торопилась. Она будто наслаждалась причиняемой ей болью. И хоть ты волшебную исцеляющую пыль посыпать на рану предложи, ни за что не согласится.

Гарри уселся рядом, но не от усталости, а скорее, потребности тут быть. Тогда он, закинув голову наверх, произнес:

— Знаешь, меня это все поражает. Я имею ввиду твое поведение. Ты на этой злосчастной работе буквально живёшь. Потакаешь этим «большим» невысоким человечкам в глаженых костюмчиках, пуговицы которых уже вот-вот готовы со звоном отлететь пулей в сторону. Они как безобидные ковбои, все ходят, заливают сладкими речами о справедливости и отваге, а потом, сами того не желая, отстреливают тебя как собаку и скулящего воя даже не послушают, пожав плечами. Я не верю, что ты ради этого готова губить себя день и ночь. Твои шутки про «трудоголизм в крови» не делают тебе чести, потому что ты не других обманываешь, но себя в первую очередь, — Гарри говорил твердо, искренне. Такими речами с кем попало он никогда не разбрасывался и лишь ловко отшучивался от надоедливых вопросов, когда дело заходило слишком далеко. Он не выносил людей, нарочито выискивающих что-то в его душе, ибо считал, что только с позволения хозяина можно войти в чужой дом. Остальное будет считаться чистым грабежом!

— Я… — только и смогла тихо вымолвитьАй до того, как к горлу подступил ком. Она с усилием сглотнула и попыталась продолжить. — Я не вижу дальше никакого смысла. Ни бороться, ни сопротивляться. Я желала бы лишь одного — чтобы меня раздавило этой… рутиной. Она отвратительна и все же она есть моя отрада всей нынешней жизни… Я потеряла его. Потеряла своего сына. Два года назад…

Ветер за окном сотряс оконные витрины. Он словно желал ворваться внутрь, схватить все, что не прибито, и унестись вместе вдаль, к огромной яркой звезде, где обитают фантазии. Где реки перламутровые, где трава от слез дождя лоснится… Где нас нет и никогда не будет.

— Ровно два года назад ты и устроилась сюда… — приметил Гарри, чувствуя острую потребность в поддержании откровенности с этой вдруг расклеившейся женщиной. Он как чувствовал прямо сквозь резиновые перчатки каждой клеточкой своих пальцев того самого паразита, что годами сидел внутри Ай, изъедая тускнеющую душу. Теперь необходимо найти в себе всю решимость и отвагу, чтобы вступить в неравный бой насмерть с этим исчадием и постараться хотя бы не усугубить дело. — А я и не подозревал, что за всем этим твоим самоотверженным поведением скрывается такая неутешительная компенсация. Расскажешь как он погиб?

— Быстро. Внезапно. Больно, — говорила Ай, все интенсивнее переводя дыхание, вытягивая каждое слово подобно затягиванию петли на шее. — В рождественскую ночь я была на корпоративе, ещё в другой компании. Мне… позвонили. Сообщили об аварии на…

— Да, аварии, — припоминал Гарри. — Я тоже помню ее. Там пострадали многие, но погиб только один…

— Мой сын.

— И поэтому ты изводишь себя… Даже не для того, чтобы забыть ту боль, но наказать себя. Ты винишь себя и пытаешься хоть как-то искупить свой грех, но дело тут совсем не в тебе.

Гарри показалось, что в темноте мелькнула искра. Надежда или сжигающая обида? А за окном ветер усилился так, что не стеснялся свистеть. Он и не подозревал, что его слышат.

— Я и… не пытаюсь все принять на себя, — нарочно злилась Ай, словно играла в непонятную всеми жертву. — Просто… если бы я была рядом, а не…

— Но этого "если бы" не случилось. Все произошло так, как произошло, Ай. И Земля на этом не остановилась. Скажи мне, ты так и будешь сидеть тут в темноте и сетовать на неугодную судьбу или?.. — Гарри дал ей ответить. Дал ей понять о возможности выбора.

Но Ай не могла дать ответ. Не хотела. Разве может какой-то там заурядный разговор о необходимости жизни по-настоящему пробудить её, встряхнуть хорошенько и обругать самыми нелестными эвфемизмами? Она сидела и уже не имела сил что-либо сделать или о чем-нибудь спорить. Вся магия рождественской ночи осталась где-то там, снаружи. А тут нет даже надежды, одна лишь всепоглощающая тьма и сковывающий холод.

Но вдруг по руке её пробежался холодок. Рука Гарри коснулась пальца Ай и потянула его за собой. Она почувствовала нечто гладкое, твердое и с изумлением замерла. Ей так и хотелось озорливо пошлепать по нему — настоение на такую глупость удивительным образом появилось.

— Так ты… полностью лысый? Вот уж не думала, что у тебя проблемы с гормонами, — усмехнулась Ай с горечью во рту.

— Тут не в облысении проблема, — гордо заявил Гарри, всеми силами хватаясь за тот порыв настроения, который должен был, по крайней мере, вдохновить их. — В химиотерапии.

— Химио… Так ты…

— Да. Врачи ставят неутешительный диагноз. Сколько мне осталось? Год? Пару месяцев? Пару недель? Никто не осмеливается сказать мне конкретно. Да никто и не в состоянии предсказать это. Вот я и живу, так сказать, в неведении, — он сказал это так, словно руками развел от досады. Не подыгрывая уже своей собеседнице, но предаваясь искреннему внутреннему созиданию.

— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — удивилась Ай. — Разве нет совсем никакого иного решения победить… смерть?

— Ну знаешь, если у Шредингера не получилось это сделать, то надеяться на меня точно не стоит! — фыркнул Гарри.

Ай молчала, стискивая в руках свои пальцы. Она была готова грызть свой дорогой маникюр. И что же теперь ей остаётся делать — слабому и разбитому человечку?

С этими мыслями перед ней появилась вспышка. Свет на мгновение появился везде и отовсюду, удивляя и ослепляя, чтобы никто и не успел понять преступления. Словно некто хотел поиздеваться, дать малейшую надежду и сразу же стереть ее в порошок, зловеще хихикая… Нет! Мяукая. Что-то белое и пушистое промелькнуло меж столов в эти секунды «озарения» и скрылось во вновь наступившей тьме.

— Электричество появилось, — вяло обрадовался Гарри, кивнув в сторону дребезжащего системника, и тут же похлопал Ай по плечу. — Можешь идти домой. Я все тут доделаю.

— Но…

— Я не буду тебя отсюда пинками гнать, если ты не хочешь. Можешь сесть на свое кресло и, скрючившись, продолжать пялиться в свои квадратики… И ничего тебя боле не потревожит. Ты в безопасности, смертельной безопасности, Ай. Она убаюкает тебя вместе со мной и положит конец всему плохому и хорошему.

Ай терзали самые антагонические ощущения, кружась вокруг ее трепещущего сердца яркими сферами. За окном тихо шел снег — "магическая пыльца", как говорил ее отец, "которая исполнит любое твое желание, попав одна лишь крупица тебе на язык". Никогда она ещё так не верила в эти сказки, как сейчас.

— Пора возвращаться домой, девочка.

Но куда и самое главное как? Ай сделала неспешный шаг вперёд и, вытянув руки перед собой, проделала это ещё раз. Ещё и ещё до самого конца толстой стены, где стояли окна. Вдоль стекол она прошла к лестнице. Ступенька за ступенькой отчеканивался ритм, вдохновляя своей решимостью, и лёгкие мурашки будоражили мягкую, нежную кожу. И вдруг всплеск!

Она увидела его — сияние, выглядывающее золотистым лучиком из-за угла. Ай осторожно подошла к тонкой линии, разделяющей светлое и темное, замерла в тени с любопытством ребенка. Это была настоящая сизигия добра и зла, боли и радости, отчаянья и счастья, пересечь которую было невообразимо волнительно. Ай, зажмурившись от фриссона, аккуратно занесла маленький каблучок за линию, и нога ее окрасилась в натуральные цвета. Она судорожно вздрогнула, и с восторгом продолжила. Волшебные феи украшали ее красками будто гирлянду, каждая клетка ее тела, казалось, теперь дышит, каждая ниточка отныне пестрит великолепием красок.

Ай с нетерпением открыла глаза и узрела… ёлочку. Маленькую, игрушечную, лоснящуюся детским трепетом от ещё неразрядившихся батареек. Ай присела к ней и крепко сжала ее у своей груди, словно пытаясь забрать всю эту искрящуюся радость, какой обладают самые счастливые и беспечные люди. Она всхлипнула и тихо заплакала, показала словно всему миру свои сияющие слезинками глаза и такой же сияющей терпеливой улыбкою озарила серые стены и потолки. Не существовало ещё в этом году вида прекраснее, чем это.

Выйдя на улицу, Ай вдохнула побольше холода в себя и с дрожью выдохнула. Огоньки тут и там озаряли улицу, широкое пустое шоссе и парочку потухших вывесок. Где-то кашляли от холода и смеха люди, проходили серыми фигурами мимо Ай, возвышавшейся на ступеньках. Ее появление было сродни выступлению на сцене, разве что очень скромному, ведь мало кто вообще посмел повернуться, мало кому вообще было дело до нее. Никто не улюлюкал, не упрекал, не кидался помидорами. Казалось, что большинство из них были просто... ослеплены счастьем в этот день.

Тогда великая «актриса» протянула руку и поймала кончиком своего пальца распухшую снежинку. Несмотря на ее внушающий размер, она тут же растаяла, оставит от себя только холодную лужицу. Ай медленно и тихо запрокинула голову — также, как падал снег. Он был красив в своем танце, изящен в причудливых формах, волшебен, когда появлялся на языке. Ай готова была сойти с ума от разразившегося внутри нервного смеха.

Теперь же она, стискивая в одной руке ёлочку, достала мобильный и с трудом, может даже бессознательным страхом и отчуждением набрала номер. Пальцы холодные, сердце горячее. И не хватит и тысячи слов, чтобы описать эти истошные чувства, так долго таившиеся во мраке души:

— Здравствуй, папа. Давно… не виделись, правда?