Метки: научная фантастика, временная петля, ангст, борьба за отношения, потеря памяти, похороны, убийство.

16+.

Венди сидела в кресле у распахнутого настежь окна и курила. Пронизывающий мартовский ветер кусал ей щёки, холодил плечи под тонкой пижамой, трепал нечёсаные с самого утра волосы цвета песчаной бури. Её взгляд был направлен куда-то далеко, за грязные таявшие сугробы на крыльце, за собачью конуру у забора в саду и крохотное кладбище на окраине городка.

Горячий горчащий дым пропитал лёгкие, опалял их жаром изнутри, и Венди захлёбывалась им, кашляла и хрипела, но всё равно упорно подносила сигарету ко рту раз за разом. Глаза слезились до странного жжения, а пальцы левой руки, цепко державшие обивку подлокотника, едва заметно подрагивали. «Озноб. Это просто озноб», — убеждала себя она, но глубокие затяжки, жестоко терзавшие нутро, говорили об обратном.

Венди курила — и это значило больше всяких слов.

Её словно бы не существовало в этом маленьком пустом доме, где в тесной неуютной гостиной научные книги вперемешку с фантастическими кассетами были разбросаны по дивану и полу. Где на кухне царил бардак; где в саду в будке дремала голодная собака неясной породы; и где в детской стояли части разобранной кроватки ручной работы, а все пёстрые игрушки и книжки скрывались в безликих, замотанных скотчем коробках.

И в доме, и на душе поселилась такая пустота, которую никогда не смог бы заполнить собой ядовитый сизый дым.

— Час дня, дорогая, — усталый родной голос раздался за её спиной, но Венди не стала оборачиваться. Только пальцы сильнее вцепились в сигарету, будто лишь та удерживала её от помешательства. И немигающий взгляд, отчуждённый, блуждающий, теперь вперился в собачью будку, изучая трещины на крашеных досках. — Тот парень из похоронного бюро придёт с опозданием на две минуты и тридцать семь секунд...

— «Добрый день! Меня зовут Майкл Бэтчерол, похоронное бюро "Аурелия"...» — зачем-то процитировала Венди с глухим смешком, рассматривая тлеющий кончик сигареты, и опустила его вертикально вниз, головкой к замёрзшей ладони, рискуя опалить кожу. — Пошли его к чёрту, Уилл. Я не выйду сегодня.

Венди никогда не говорила слово «чёрт».

Но теперь всё менялось — менялось в движении, менялось в неизменном, менялось к худшему. И осознание каждой новой перемены погружало все надежды, все стремления и мечты в ещё более глубокую безысходность.

Она выдохнула, измученно откинулась на спинку кресла, сделала новую долгую затяжку — и снова закашлялась до протяжного сухого хрипа. Слёзы срывались с ресниц, текли на шею, капали на концы волос и пижаму. Тыльной стороной свободной ладони Венди поспешила стереть их с лица, пока Уильям не заметил, и опустила голову на грудь.

— Вен...

— Да, дорогой? — её охрипший голос прозвучал слишком надтреснуто и вызывающе, совсем не похоже на голос счастливой жены. «Ну же, давай, Уилл, — словно бы подначивал он, — скажи, что я не имею права разговаривать с тобой таким тоном; или брать твои сигареты; или что мои истерики уже давно стоят тебе поперёк горла и всё это тебя достало!»

— Не кури эту дрянь, — только и попросил Уильям, переминаясь с ноги на ногу на пороге, отбрасывая тёмные пряди со лба. И его усталый ровный голос, такой же тёплый и мягкий, как пушистый плед в холодную зиму, заставил сердце Венди сжаться от боли и мгновенного чувства вины.

Он был мужчиной. Он никогда не был с ней груб. И ей не следовало быть грубым с ним.

— Странно слышать это от тебя, человек-дымоход.

Эта шутка могла бы заставить Уильяма улыбнуться, если бы не прозвучала так вымученно.

— Знаю, — медленно кивнул он, — но ты уже минуту как куришь фильтр, Вен. Брось эту дрянь.

Она вздрогнула, и удивлённый затуманенный взгляд опустился к пальцам. Тогда Венди безжалостно потушила огонёк об обивку кресла, со странным удовольствием наблюдая за разрастающимся чёрным пятном, — и вдруг швырнула сигарету в распахнутое окно с немой яростью.

Чувства удовлетворения не последовало: внутри как было, так и осталось пусто. Злость оказалась хуже дыма: ею она терзала не только себя, но и Уилла.

Венди хотела было потянуться за новой сигаретой, но он подошёл и быстро забрал свою пачку с журнального столика перед креслом. После Уильям бросил взгляд, полный молчаливого укора, на её пижаму, на окоченевшие обкусанные губы, — и захлопнул оконную створку, поскрипывавшую на ветру.

Впервые за долгое время Венди подняла на него заплаканные глаза. Сейчас он был без очков и часто щурился, как слепой крот. На висках виднелись следы от двух дужек, на щеках — непривычная для его интеллигентного вида щетина. И Уильям, в своём одноцветном скучном свитере, с полупустой пачкой сигарет, зажатой в руке слишком сильно, выглядел не менее подавленным, чем она, и совершенно жалким.

«Мы оба с ним совершенно жалкие. Теперь нас только двое в одной лодке, не считая собаки», — мысль об этом почему-то вызвала у неё новый печальный смешок.

В то же мгновение из сада раздался звон цепи, натянувшейся до упора. На улице залаял голодный пёс.

В дверь позвонили — и Венди крепче обняла себя озябшими руками, забилась в кресло, как волчонок, встретивший хищника покрупнее. Уильям тоже занервничал, заталкивая сигареты в несуществующий карман и потирая переносицу, но постарался это скрыть.

— Я устала его видеть. Пожалуйста, Уилл...

Он сделал глубокий вдох, собрался с силами, бросил пачку сигарет на стоявший в углу комнаты диван и направился к входной двери через тёмный коридор.

Венди тут же заткнула уши ладонями, пропахшими тошнотворной горечью дыма, подтянула ноги к груди и зажмурилась. Все слова, все фразы из диалога, обычно разворачивавшегося на крыльце, уже маячили в памяти, пускай их и не было слышно. И от этого становилось дурно.

«Добрый день. Меня зовут Майкл Бэтчерол, похоронное бюро "Аурелия". Мы привезли гроб...»

«Распишитесь здесь, пожалуйста, о том, что вы получили тело. И ещё одну подпись. Да, прямо тут. А вот этот документ вы должны...»

«Примите мои соболезнования».

Венди ещё сильнее зажала уши руками и начала ритмично покачиваться из стороны в сторону, абстрагируясь от всего мира, от самой себя. Голова раскалывалась, кровь отбивала барабанную дробь по вискам. На ум пришла мысль выйти в гараж, взять канистру с бензином, облить им Майкла Бэтчерола и поджечь сигаретой. Но, наверное, в следующий раз. В следующее «сегодня».

Если Уильям был её якорем, то она была морем. Переменчивым, обычно спокойным, или игривым, или волнующимся. Но потеряй Венди контроль над собой сейчас, превратись в безумный неистовый шторм, изливающий клокочущие чувства небу, — и море ненароком разнесло бы якорь на куски.

Она на мгновение убрала руки от ушей, надеясь, что разговор на крыльце подошёл к концу, но голос Уильяма всё ещё долетал по коридору до гостиной:

— Пожалуйста, просто оставьте. Мы похороним его сами. Моя жена не хочет никого видеть.

— Ей нездоровится? Я могу чем-нибудь помочь? — Майкл Бэтчерол был так же участлив и настойчив, как всегда.

— Спасибо, но нет... До свидания, мистер Бэтчерол.

— Да-да, до свидания. И ещё раз примите мои соболезнования! — успел выкрикнуть он прежде, чем Уильям захлопнул дверь.

«До свидания». Смешные слова. Роковые.

«И кому пришло в голову взять в похоронное бюро настолько настырного, бестактного человека?» — мрачно подумалось Венди.

Вскоре в гостиную вернулся Уильям. На руках он нёс закрытый детский гроб.

Она снова зажмурилась и поспешила направить взгляд на собачью будку, из которой теперь высунулась расстроенная громадная морда. Та скулила, выла и тыкалась носом в пустую миску, но в Венди не было жалости.

Раздался глухой звук удара гроба о паркет.

— Что мы будем с ним делать, Вен?.. В этот раз, я имею в виду.

Ему не хватило сил сказать «с нашим мёртвым пятилетним сыном, с крохой Ньютом». Как не хватало и ей. Действительно, куда проще было называть его «он» или «это».

«Оставь это там», «положи его вон туда».

— Закинь это в подвал. Или скорми собаке, — Венди вскочила на ноги, и смысл собственных слов до неё уже не долетал. — По-моему, пёсик голоден, чтоб он сдох!

Она вдруг расхохоталась, захлёбываясь слезами, подбежала к гробу и что было мочи пнула его ногой. Тот с глухим звуком проскользил по паркету, но не открылся.

Уильям схватил её за руки, оттаскивая прочь, мягко, но силой усаживая обратно в кресло и опускаясь на колени рядом с ней. Венди неистово смеялась, пока смех не превратился в рыдания, пока она не уткнулась лбом ему в грудь, дрожа беззащитным зверьком на шквалистом ветру.

— Не говори так... — боль в его голосе давила на сердце так сильно, что вызывала новые слёзы.

— Я не знаю, Уилл, я не знаю, что делать! У меня уже нет сил смотреть на это. Снова и снова. Двадцать восемь раз подряд! Двадцать восемь чёртовых раз мне вручают тело моего сына! И я устала, я больше не могу его хоронить!

Он мягко обнимал её, пока Венди рыдала у него на груди, пускай сам выглядел так же убито. И в ней проснулась искренняя благодарность: за то, что Уильям был рядом, за то, что был сильнее, чем когда-либо была она.

— Что нам теперь делать, Уилл? — простонала Венди ему в тёплый, пропитавшийся её слезами свитер цвета тёмного мёда.

Обычно он надевал нелепые рубашки, разные пёстрые носки, просто чтобы позлить её, поддразнить ребячеством. А сейчас на нём действительно был унылый одноцветный свитер поверх чёрной футболки.

— Я не знаю, Вен. Я тоже не знаю...

— Я снова перерыла все книги про временные петли, пересмотрела все кассеты, которые только смогла найти на чердаке, про возвращение в прошлое... Это бесполезно! — в её крике звенело отчаяние. — Будильник пищит в семь утра — и вот мы открываем глаза в кровати. Снова. И снова. И снова! И Ньют!..

Уильям мягко коснулся пальцами её губ, без просьб почти умоляя её не говорить о Ньюте.

— С утра я снова обошёл весь дом, — признался он погодя. — Искал... Я не знаю, что я искал. Что-нибудь. Но ничего не нашёл...

Она вцепилась ему в свитер, уткнувшись носом Уильяму в шею, но слёзы, рвавшиеся наружу, всё никак не получалось унять. Он поглаживал её по спине, и тёплые нежные прикосновения помогали ей справиться с собой, успокоить крупную дрожь, снова стать правильной милой Венди. Той самой, которая ненавидела сигареты, ругательства и пёстрые свитера. Хотя, может, той Венди уже не было? Может, она умерла вместе с Ньютом, и ни его, ни её не мог воскресить даже Уилл.

— Вен... Я что-нибудь придумаю. Обещаю.

Он никогда не умел врать глазами, поэтому Венди зажмурилась, не разрывая объятий, и изо всех сил постаралась поверить в его ложь.

Уильям так и стоял на коленях рядом с ней, согревая своей чуткостью, пока часы не пробили два. Дыхание Венди мало-помалу стало ровным, спокойным, и он, по-видимому решив, будто она заснула, снял с себя свитер и надел на неё поверх пижамы. После Уилл взял с дивана свои сигареты и вышел на крыльцо, ни капли не заботясь о собственном тепле. Хлопнула входная дверь.

Смерть Ньюта далась одинаково тяжело им обоим.

Венди, повинуясь странному навязчивому желанию, поднялась с кресла, надела домашние тапочки, приблизилась к брошенному посреди гостиной гробу и открыла крышку. Наклонившись, она мягко взяла на руки тело ребёнка, уселась обратно и посадила его к себе на колени, лицом к лицу, как какую-то восковую куклу.

Он, этот ребёнок, выглядел мёртвым и живым одновременно — и это чувство пугало её до озноба. Холодные руки не становились тёплыми, сколько бы она ни сжимала их или касалась губами. Остатки хирургических швов на шее виднелись из-под тонкой чистой рубашечки после вскрытия. Венди прижала наряженное тело к груди, зарылась носом в странно, чуждо пахнувшие тёмные волосы и задержала дыхание, представляя себе аромат шампуня.

В голове всплыл тот день, когда Ньют как ни в чём не бывало играл на улице с собакой. Уильям тогда был на работе, Венди отошла выбросить мусор в бак за углом участка. А когда она вернулась, Ньют уже бился в судорогах. Кто-то вызвал ему скорую.

«Кто-то... Наверное, это были соседи. Соседи, да», — решила она.

День, проведённый в больнице, уже потерял свои очертания и детали, слился в какофонию выборочных воспоминаний. В них был зал ожидания, но не было движения по бесконечным коридорам с Уильямом. Не было лиц, но были слова: «Собака ни при чём. Такое случается. Иногда дети просто задыхаются без причины... Примите мои соболезнования».

Эта фраза уже стояла ей поперёк горла.

Но всё время, в каждой сцене, мелькавшей в памяти, Уильям оставался рядом с ней. Они были вместе, казалось, всегда.

В голову лезли воспоминания о том, как она впервые поцеловала его, притянув за дурацкий — и очень удобный, как оказалось, — галстук в разноцветную полоску, когда Уилл проводил её домой после третьего свидания и мялся на пороге её квартиры. О том, как вышла к нему в скромном свадебном платье, взятом напрокат, и как засияли его глаза. Их первую брачную ночь, когда Уилл едва стоял на ногах после выпитого шампанского, а она шутки ради убегала от него по всей спальне. И как он порвал её платье; и как она рыдала из-за этого всё утро, а он неловко её утешал, едва сдерживая предательский смех.

Сердце всё ещё грели воспоминания о том, как счастливы они были, когда у них родился сын. Вот только лицо новорождённого Ньюта, едва появившегося на свет, всё никак не всплывало в памяти. Или его первое слово. Или празднование последнего дня рождения.

В последнее время память стала совсем отвратительной.

Венди уложила сына на руках, покачивая, поглаживая по безвольно висевшим ладоням, пальцами расчёсывая и без того идеально уложенные волосы. Когда Уильям вернулся с перекура, то застыл на пороге, на мгновение потерявшись в словах.

— Вен...

Теперь он сам едва не плакал.

— Может, ты притащил какую-то гадость с работы? — тихо спросила она, не поднимая головы.

— Если ты про то, как он... Ньют... умер... Дело точно не в этом, клянусь, я же говорил! — пылко возразил Уилл, роняя пачку сигарет из разжавшейся руки. И Венди не осмелилась засомневаться в его искренности. — А если ты про временную петлю... Я микробиолог, а не волшебник, Вен. И последнюю неделю... то есть, неделю до этого дня... я работал с трепонемами. Обычный сифилис! Мы с Джоном баловались с методами окрашивания, потому что в лаборатории был простой...

— Джон?

— Да, коллега. Я рассказывал про него иногда.

— А как... как он выглядит? — всё-таки решилась спросить она.

Уильям наморщил лоб, напрягая память.

— Брюнет, весьма жилистый, темнокожий. Работает со мной ещё с университета...

— А как Джон выглядел в университете? Сильно изменился за пять лет?

Он почему-то замолчал — и не смог ответить.

— Значит, ты тоже не помнишь... А я совсем не помню, как выглядел Ньют, когда был крошкой.

Это признание далось ей нелегко, но Уилл почему-то выдохнул с внезапным облегчением. Перехватив её взгляд, он замялся.

— Прости. Я боялся, что совсем слетел с катушек. С тех пор, как мы первый раз проснулись в это утро, я стал забывать столько всего...

Она медленно кивнула.

— Я всё хотел спросить... Как зовут нашу собаку, Вен?

— Зерро, — машинально отозвалась она, поглаживая сына по волосам. — Но я не знала. Просто прочитала на ошейнике.

— Ты ненавидишь его с того дня, когда умер Ньют. Не думал, что ты подойдёшь к... Зерро.

Ненависть к этой собаке действительно клокотала в груди при каждом долгом взгляде на будку в саду. И да, это не было справедливым, — морить животное голодом вот уже двадцать восемь дней, но разрушающему чувству нужен был свой козёл отпущения.

А вот Ньют всегда любил этого пса. Таскал его в дом, несмотря на все запреты. Дёргал за уши и хвост, потому что Зерро был очень терпелив...

— Мы ведь должны знать, как зовут нашу собаку, Уилл. Должны. Это просто абсурд!

Уильям был с ней абсолютно согласен.

— Давай кремируем это, — она поднялась с кресла и кивком головы указала на тело Ньюта на своих руках. — Давай сожжём его, гроб и этот чёртов дом, Уилл, и уедем к морю. Даже если всё начнётся сначала... ведь всё, всё это словно... словно не по-настоящему. Словно сон, где память такая странная, выборочная, а лица смазаны... Где всё слишком абсурдно, чтобы быть правдой!

В то же мгновение из сада раздался звон цепи, натянувшейся до упора. На улице залаял голодный пёс.

В дверь позвонили — и Венди замерла одновременно с Уильямом. Три часа дня.

Это было совершенно не по плану.

Венди мягко опустила тело Ньюта в гроб и в полной тишине, прерываемой только лаем собаки, рука об руку с мужем направилась ко входной двери.

Она уже очень давно не выходила наружу. На крыльце стояла всеми позабытая лопата для чистки снега, ведь ни Венди, ни Уильям больше не убирали сугробы. Раньше они частенько делали это вместе с Ньютом, обожавшим воду во всех её проявлениях. И сейчас убирать лопату в гараж им не хватало ни сил, ни смысла.

А рядом с лопатой, на чистом пушистом коврике, снова стоял активный худощавый мужчина средних лет, в аккуратном чёрном костюмчике, который Венди с превеликим удовольствием сделала бы куда менее опрятным.

— Добрый день! Меня зовут Майкл Бэтчерол...

— Похоронное бюро «Аурелия», да, да. Что вам нужно, мистер Бэтчерол? — Венди скрестила руки на груди, но они всё равно тряслись.

— Нет-нет, позвольте представиться иначе, — заулыбался тот. — Меня зовут Майкл Бэтчерол, я из исследовательского центра «Аурелия». И я куратор над вашим экспериментом, номер одна тысяча восемьдесят пять.

Венди в упор посмотрела на Уилла, но тот был так же растерян, как и она.

— Мои поздравления, Венди Эттвуд и Уильям Парт! Результаты, право, впечатляют! Позвольте напомнить, что вы подписали контракт, в котором за один миллион и двести тысяч долларов каждому выразили согласие на сотрудничество...

«Венди Эттвуд. Точно. Я Венди Эттвуд. Не Венди Парт», — вспомнила она так быстро и естественно, будто эта память всегда была с ней.

— Напомните условия, — попросил Уилл, борясь со ступором.

— Ах да, конечно-конечно. Мы проводили комплексный эксперимент, в процессе которого вы оба были помещены в идеальную модель стрессовой ситуации, — затараторил мистер Бэтчерол так живо, будто всю жизнь готовился к этому вопросу. — Ваши воспоминания были заменены таким образом, чтобы полностью соответствовать данной реальности. Когда вы засыпали, ну или я усыплял вас при попытке покинуть дом либо навредить себе, мы, так сказать, «обнуляли» этот день. Бригада расставляла вещи ровно так, как они и лежали утром, еда в холодильнике заменялась на идентичную, сроки годности перепечатывались на сегодняшнее число. Если вы морили себя голодом, мы кормили вас внутривенно. Все люди, участвующие в эксперименте, проходили мимо ваших окон в строго расписанное время. Управление погодой над городом также стоило значительной части нашего бюджета...

Чем дольше он говорил, тем больше Венди менялась в лице, вспоминая абсолютно забытые до этого вещи, цепляясь за услышанное «Венди Эттвуд».

Майкл Бэтчерол говорил правду. Она согласилась на участие в его эксперименте, сути которого ей не объясняли. И подписала договор именно с ним.

Майкл Бэтчерол не понравился ей задолго до того, как она проснулась в этот чёртов день.

«Примите мои соболезнования о потере всего, что вы знали, Венди и Уильям, — сказал он им тогда. — И добро пожаловать в новую жизнь!»

Венди не ожидала, что Майкл Бэтчерол говорил настолько буквально.

— Что было целью эксперимента? Вы не рассказали. Тогда.

Сейчас голова была словно в тумане. Виски пульсировали так, как если бы ей запустили по артериям жгучий горячий дым, и холод уже не кусал кожу.

Она точно была не в порядке.

— Мне нельзя было предупреждать вас или озвучивать подробности для чистоты эксперимента, — всё улыбался Бэтчерол. — Мы прослеживали ход мышления на подопытных мужчине, женщине и собаке. Целью было понять, как быстро сознание с замещёнными синтетическими воспоминаниями сумеет усомниться в их реальности. И вам понадобилось всего двадцать восемь дней, удивительно! Сколько данных для анализа!

— Зачем? — только и простонал Уилл, сжимая голову обеими руками.

— Для того, чтобы заменять травмирующие воспоминания в памяти. Или внедрять способ полного погружения в игровой процесс, или разрабатывать военное оружие. Но интереснее всего — для создания в будущем искусственного интеллекта, не сомневающегося в реальности своих пластиковых воспоминаний! Или для быстрого помещения знаний в человеческий мозг, ускорения обучения! — с упоением рассказывал Бэтчерол, размахивая руками. — Потенциал безграничен! И ваш эксперимент — первый, который нам позволили проводить на людях. Необъяснимая стрессовая ситуация заставляет мозг работать интенсивнее, рассматривать самые абсурдные варианты. Быстрее искать сбои и недочёты!

— Стрессовая ситуация... Значит, вы решили поиграть с нами, заставляя нас каждый день хоронить собственного сына? Не предупредив об этом кошмаре?! — эти слова рыком сорвались с губ Венди, уже готовой вцепиться ногтями Бэтчеролу в его костюм.

— Это просто синтезированные воспоминания и крайне реалистичная кукла. У вас никогда не было сына, — мягко напомнил ей тот.

«Никогда не было. Точно. Сына не было».

Как и мужа. Как и всех воспоминаний, связанных с этим человеком, которого она впервые встретила в кабинете мистера Бэтчерола при подписании контракта.

Тогда Уильям испугал её своим безразличным видом. Ему было плевать на людей, он смотрел на всех свысока. Мёртвый взгляд, язвительные шутки. Сгусток цинизма под интеллигентного вида оболочкой.

А ещё он много курил.

И они никогда не целовались на парковке за её домом. Венди никогда не пыталась станцевать для него на барной стойке, никогда не закатывала глаз при виде нелепых полосатых галстуков и не рыдала тушью в его пиво, когда они вместе смотрели какую-то жестокую драму.

У них не было ни сына, ни любви. Только фальшивые иллюзии о счастье в настоящем, которым они дорожили, на фоне сумбурных, стёршихся воспоминаний об истинном прошлом.

Кем была она, если ради денег с лёгкостью променяла старую жизнь на новую, искусственную, неизвестную? И кем был он, если без сожаления бросил прошлое и согласился играть роль мужа для абсолютно незнакомой женщины по той же причине?

Вспоминать было страшно.

И что из всего, что их связывало, было правдой?

Было ли хоть что-то?

Венди перехватила взгляд Уильяма. В её глазах, наверное, читалось такое же отчаяние. Он по-прежнему держался за голову, массируя виски, и с трудом спросил:

— А собака?..

— Третий участник эксперимента. Я заберу её в лабораторию. Там мы изучим, как на неё повлияла эта стрессовая ситуация повторяющегося дня. Возможно, вскроем!

Майкл Бэтчерол говорил об этом поразительно легко.

— Дорогой... — Венди позвала Уилла так привычно и обыденно, как всегда. Всегда за последние двадцать восемь дней. Он встретился с ней взглядом и сразу успокоился.

Им не нужно было других слов, чтобы понять чувства и мысли друг друга.

— А вы наш единственный куратор? — как бы невзначай спросил Уильям.

Что-то в его взгляде переменилось. Он на мгновение снова стал безразличным, мёртвым. Пугающе спокойным.

— Да-да! Это я руководил процессом! Иногда даже отключал ваше сознание посреди эксперимента, спасая вам жизнь, добавлял новые воспоминания и начинал день заново, — с гордостью похвастался Бэтчерол. — Другие наблюдают из офиса через камеры, в двадцати минутах езды отсюда, а вот я всегда оставался рядом. Ну а теперь... Расскажете, какие именно моменты в вашей памяти натолкнули вас на идею о фальшивых воспоминаниях? Не были проработаны лица в разных возрастных периодах, верно? Мы это исправим, когда увеличат бюджет... И да, с собакой действительно вышла заминка: кажется, её имя забыли внести в вашу базу данных... Идиотский просчёт! Но мы найдём ответственных и уволим!

— Конечно. И хорошо, я с радостью поделюсь своими впечатлениями от эксперимента... — с внезапной улыбкой перебила Венди, кутаясь в тёплый свитер Уилла. — Вы правы, все те воспоминания были «пластиковыми» — теперь я это поняла. Вот только эмоции от них... Они, как ни крути, абсолютно настоящие. Полностью, до последней капли! Я до сих пор не могу расстаться с чувством привязанности к мужу. Или с чувством любви к сыну, и обиде на весь мир, и отчаянию, и непониманию, и злости...

— Как поэтично! А вы, мистер, согласны с женой?

Он повернул туловище к Уиллу, параллельно доставая блокнот с ручкой из кармана, — и в этот момент Венди, схватив лопату для чистки снега, что было сил огрела Майкла Бэтчерола по голове. Она била и била, срывая злость с болезненным удовольствием, пока на крыльцо не закапала кровь, пока холёное лицо не стало безликим и изуродованным. Ярость в ней бурлила, неистовство рождало хохот, громом рвущийся наружу из недр груди. И Уилл тоже поспешил добавить пару сильных ударов ногой со словами:

— Абсолютно, чёрт возьми, согласен!

Переглянувшись, они оба странно засмеялись над этим, будто над забавной шуткой, понятной только им двоим.

— И что мы будем делать с этим, дорогая? — будничным тоном спросил он, указывая на тело Бэтчерола. — Думаю, у нас есть двадцать две минуты и тридцать семь секунд. Ты же знаешь, они всегда приходят с опозданием.

— Что будем делать? — повторила Венди вслед за ним и притворно задумалась. — Тогда... Скормим собаке, конечно! По-моему, наш пёсик очень голоден!

Уильям засмеялся, оценив шутку. И его глаза странно потемнели, но стоило им вернуться к Венди, как в них снова читалась внезапная теплота.

— А после сожжём здесь всё к чертям, возьмём Зерро с собой — и поедем к морю... Похороним Ньюта там. Помнишь, как он любил воду?

— Конечно... Только никаких сигарет в машине, Уилл. Никаких сигарет!

Уильям, смеясь, схватил Майкла Бэтчерола за оба запястья так, словно бы ему уже не раз доводилось сталкиваться с трупами, и потащил с крыльца прямо к будке захлёбывавшегося лаем пса. А Венди стряхнула кровь с домашних тапочек и, напевая себе что-то под нос, направилась в гостиную.

Да, она была Венди Парт. Любящей женой, заботливой матерью. Не танцовщицей из дешёвого бара, пугливым зверем шарахавшейся от осыпавших её матом пьяных мужчин, с волосами, поблёкшими от ненавистного сигаретного дыма.

Воспоминания о той Венди теперь казались такими странными, нереальными. Фальшивыми.

Пугающее настоящее стало правдой, прошлое — необъяснимой ложью.

Венди хохотнула, подошла к маленькому гробу, в котором лежала кукла, — и с горькой любовью, граничившей с безумным благоговением и трепетом, взяла на руки мёртвого сына по имени Ньют.

3991 слово.

Конкурсная работа с марафона «Проба пера». Заданием было сфокусироваться на одном из персонажей и ярко описать его или её эмоции, избегая использования определённых конструкций.