Я знаю, что с прошлой публикации прошло очень много времени, и за это прошу прощения. Сейчас мне очень сложно сосредоточиться на написании чего-либо вообще, а не только этого рассказа, но я постараюсь собраться! Простите, что заставила столько ждать.

Михаил остановился на мгновение, чтобы пыльной рукой стереть заливающий глаза пот. Солнце в зените нещадно палило. Казалось, кожа вот-вот покроется волдырями и лопнет от этой жары. Сверху жгло белое солнце, а снизу, словно раскаленная сковорода, - песок и острые камни. После многих часов, которые он полз по этой пустыне, не в состоянии встать, кожа на обратной стороне рук содралась, наверное, до костей. Наконец, совсем устав ползти под несадящимся солнцем, Яров кое-как перевернулся на спину и закрыл глаза. Но не прошло и пары минут, как он почувствовал, будто что-то должно появиться из-за бархана. Ни единого звука, только звенящая тишина, но что-то или кто-то обязательно скоро появится. Кто-то недобрый, опасный, страшный. Страшный настолько, что даже пошевелиться невозможно. Миша пытался всмотреться в марево над землей, понять, кто же это может быть. Наконец, он не выдержал, чувствуя, что неизвестный враг уже совсем близко, и снова начал ползти. Так быстро, как только мог. Оставляя кровавый след на песке. Не оборачиваясь назад. Он так боялся обернуться назад. Абсолютно животный, первобытный страх теперь даже затмил боль. Но, сколько бы он ни полз, как бы ни быстро, преследователь скоро его настигнет, и тогда...

- Миша! – услышал он у самого уха чей-то голос.

Такой знакомый...

Яров резко открыл глаза и дернул головой. Над ним склонился встревоженный Антон и заглядывал в лицо.

- Ты чего? – все еще тяжело дыша и пытаясь стряхнуть с себя остатки сна, проговорил мужчина.

- Ты кричал во сне, - негромко ответил ему Матвеев. – Кошмар?

- Не знаю... не помню...

- Ты как?

- Нормально. Иди спать.

- Хорошо. Спокойной ночи.

Антон развернулся, чтобы уйти, но неожиданно почувствовал руку на своем запястье. Ничего не понимая, он посмотрел на Мишу. Тот хмурился и явно чувствовал себя неловко и неуютно, а руку сразу же отпустил. Матвеев, скрывая удивление, помолчал, но с места не двинулся. Тянулось время, но никто из них двоих не произнес ни слова, пристально глядя друг на друга. Наконец, Яров вздохнул, словно собираясь с силами и тихо сказал:

- Останься...

Он видел, как Антон пытается побороть изумление, видел, как он сомневается, пытается найти слова, но не найдя нужных, просто уходит, не глядя. Парень вздохнул, провожая его взглядом. А чего я, собственно, хотел? Он так мерзко себя еще никогда не чувствовал, а всего-то попросил человека побыть с ним. Нет, ему не было страшно, как бывает ночью детям после кошмара. Вместо этого он чувствовал, что если сейчас останется в этой комнате один, даже не в темноте, а во тьме, то просто сойдет с ума. От всего, что с ним приключилось. От самого себя.

Яров откинулся на подушку и всмотрелся в потолок, еле различимый в темноте. Когда он уже почти готов был закрыть глаза и постараться заснуть, в проеме появилась неясная фигура. Антон наощупь пробирался по комнате. Обойдя кровать с другой стороны, он бросил на нее подушку и не спеша забрался под одеяло.

Сказать, что Миша был удивлен – ничего не сказать, однако настолько же он был и... рад? Или это было облегчение? Парень повернулся к нему спиной и приготовился спать дальше. Все это время лежащий рядом Яров не сводил с него удивленных глаз. Потом он снова вздохнул и прошептал:

- Спасибо.

Первое искреннее спасибо с момента их знакомства.

После полутора лет Антон, как-то задумавшись, сделал удивительный для себя вывод: сейчас его отношения с Яровым лучше, чем когда они были любовниками. Интересно, почему? Миша чувствовал себя обязанным? Возможно, но Матвеев бы, скорее, назвал это уязвимостью перед ним. Любопытно, что об этом думал сам Миша? Думал ли вообще? Прошло уже больше полутора лет после их «воссоединения». Не мог не думать. Или он сам еще не осознал, что изменился? Не хотел замечать? Запрещал себе? Антона вдруг посетила удивительная, почти шокирующая мысль, что этот человек просто боялся перемен. Особенно перемен в себе, и перемен, с его, Антона, точки зрения, значительных. Сравнить хотя бы первые месяцы после пробуждения от комы: Яров рвал и метал в бессильной ярости, от собственной беспомощности и неполноценности, вымещал свою злобу на Матвееве. Потом эти вспышки становились реже, хотя и не исчезли совсем.

Михаил чувствовал непонятное раздражение в обществе этого человека. И одновременно с этим он уже довольно давно не мог отделаться от мысли, что благодарен ему, что тот много для него сделал. И не имея возможности отделаться от этой, как он считал, крамольной, мысли, он просто научился жить с ней, сосуществовать. Как научился жить, передвигаясь в инвалидной коляске, выполняя бесполезные упражнения и процедуры. Через месяц, через полгода и год он уже не верил в собственное излечение, но делал все необходимое для него по инерции. И так же по инерции стал зависим от общества Антона, от своего раздражения, испытываемого рядом с ним.

Матвеев был тем, кто протянул ему руку помощи, кто подставил плечо, кто сказал в нужное время нужные слова. И нет ни одного человека, который бы не поддался бескорыстной доброте, в конечном итоге. Через год, через два, через десять лет. Все во власти времени, даже жесткое и недоброе сердце Михаила Ярова. Иногда он, будто, чувствовал себя усыновленным ребенком, которого приемные родители хотят подкупить добротой и лаской. Разве это плохо? Нет, но не меняет того факта, что это подкуп.

С другой стороны, Антон ведь сам сказал ему, что ни на что не рассчитывает, что не собирается возвращаться к былым отношениям... но все еще его любит. От этой мысли что-то внутри Ярова шевельнулось, заставив на лице заиграть легкую улыбку, которую он, впрочем, тут же спрятал, поджав губы. Все еще любит, да? Похоже на то, как некоторые люди живут многие годы c болезнями в стадии ремиссии, которые в любой момент могут дать о себе знать. Им всего лишь нужен небольшой толчок, небольшая встряска, совокупность взаимосвязанных событий, которые приведут к рецидиву.

Рецидив...

Миша тряхнул головой, даже кулаки сжал от злости на самого себя. О чем это он думает? Рецидив этих «отношений»? Ну, конечно, чего еще он может желать в сложившейся ситуации?!

Мужчина резко развернул коляску в свою комнату, перебрался на кровать и стал выполнять упражнения, пытаясь выбросить из головы все лишние и неосознанно пугающие его мысли.

Антон с головой ушел в мысли о работе, продолжая делать Мише ежедневный массаж. За более чем полтора года практики, он уже стал совершать все движения автоматически, даже не задумываясь и не глядя. Иногда в его голову закрадывалась ужасная мысль, что все это тщетно, и Яров никогда не встанет на ноги. Он содрогался от нее, прогонял, запрещал себе думать об этом. Ведь если он, тот, кто настаивал на лечении, тот, кто подбадривал и заставлял его делать упражнения, сам потеряет надежду, что тогда будет? Что станет с этим человеком? Что станет с ним самим? Казалось, если он откажется и сдастся сейчас, то предаст Мишу, предаст себя, что-то, что поддерживало и вело его по жизни.

Временами Антону, правда, казалось, что стержень, позволяющий ему не сгибаться под грузом обязательств, ответственностей и проблем, вот-вот сломается. Хотя с годами он чувствовал, что тот становится все крепче и гибче, словно закаляясь. Матвеев был вполне доволен тем, кем стал, и допускал, что этого не случилось бы, если бы он не встретил на своем пути Михаила Ярова. Однако чувство благодарности за это он не испытывал, оно казалось ему каким-то неправильным и неуместным.

Осенью Ярову неожиданно стало хуже, а причину врачи до конца так и не выяснили: то ли дала о себе знать старая травма, то ли болезнь дала новый виток. Паралич пошел выше, так что мужчина даже сидеть больше не мог самостоятельно. В то время отчаяние его было куда больше, чем много месяцев назад. В какой-то момент он уже готов был наложить на себя руки, если бы не стал свидетелем одной сцены.

Антон, вероятно, был шокирован ухудшением состояния Миши даже больше, чем сам больной. Он так и не смог заставить себя сказать ему хоть что-нибудь, ободряюще улыбнуться или просто уверенно заявить, что все будет хорошо. До конца дня Матвеев, зарывшись в бумаги и счета, просидел в своей комнате. Он автоматически перелистывал страницы и водил взглядом по строкам, но в голове была всего одна мысль: «Это конец». Молодой человек понимал, что должен, именно должен, взять себя в руки, поговорить с Мишей, просто хоть что-то сделать, потому что так все оставлять было нельзя. Однако ноги не слушались, будто он сам был парализован.

Вечером сидя в гостиной на диване, вперившись взглядом в одну точку и пытаясь найти хоть какие-то слова, Антон сгорбился, закрыл лицо руками и тихо выдохнул.

Яров, после вынесения ему, как казалось, окончательного приговора – будут ли улучшения или нет, не известно – весь день пролежал в постели. Человек, который всегда был настроен оптимистично, подбадривал и поддерживал, ни разу к нему не зашел, и за это он был ему благодарен. Миша, бездумно глядящий в потолок, несколько раз чувствовал, как из глаз текут слезы. Когда за окном окончательно стемнело, он вдруг решил сесть в коляску. Такое пустяковое уже действие теперь далось ему снова куда сложнее. Пускай и понадобилось больше времени и усилий, ему таки удалось это сделать. Яров не спеша покинул свою комнату, но, очутившись в коридоре, откуда через большую арку хорошо была видна гостиная, замер, увидев Антона.

Тот, обычно прямой и с гордой осанкой, почти съежился на диване, даже уменьшился как-то. Он отнял от лица руки, и Миша заметил, как по его щекам текут слезы.

- Господи... - сорвались с губ Матвеева тихие слова.

Он произнес еще что-то, но беззвучно.

Яров застыл, как громом пораженный, перестав дышать. Да, Антон многого от него натерпелся. Да, на его памяти он плакал всего пару раз (из тех, что он видел своими глазами). Но совсем не так. У него появилось чувство, что он стал свидетелем того, чего не должен был. Или наоборот, чего-то, что ему суждено было увидеть, он не мог определиться. И сцена эта так глубоко врезалась в его сознание, так долго стояла перед глазами.

Миша неслышно развернул коляску и вернулся в свою комнату. Он решил, что говорить с Антоном сейчас не стоит. Из головы все не шло выражение его лица: серое, как у человека, который потерял последнюю надежду, погасшие глаза, влажные от слез щеки, беззвучно шевелящие губы...

Проворачивая все это в мозгу снова и снова, Яров не заметил, как опять оказался на кровати и вцепился мертвой хваткой в тренажер.

Антону ночью так и не удалось уснуть. Идти в комнату к Михаилу, как обычно делал, он не стал, но в своей постели ему тоже не спалось. Он то ходил по квартире, бросая взгляды на запертую дверь комнаты сожителя, то сидел попеременно на кухне или в гостиной, не включая свет. Наутро у него были темные круг под глазами, а сна ни в одном глазу. Почему-то встречаться с Яровым молодой человек панически боялся. Он не знал, как смотреть тому в глаза, что говорить, как себя вести, но собравшись с силами, постучался в дверь его комнаты.

- Миша, - позвал он, но из пересохшего горла вырвался только какой-то хрип.

Тогда он, не дожидаясь ответа, просто приоткрыл дверь и заглянул внутрь, да так и застыл.

Яров, кожа которого поблескивала от пота, тяжело дыша, занимался на тренажерах. От усилий, прикладываемых, казалось, им еще больше, чем обычно, мышцы и вены на руках вздулись. Увидев Антона, он повернулся к нему на секунду и с насмешкой заметил:

- Краше в гроб кладут, Матвеев. Так тебе меня не соблазнить.

- Что? – изумленно промямлил парень.

- Ты физиономию свою видел? Если нет, то пойди и в зеркало глянь.

- Что ты... делаешь?..

- Ты за ночь что ли поглупел? Или ослеп?

- Нет... я...

- Тогда не задавай идиотских вопросов. Я скоро закончу. Есть хочу. Ты ж меня завтракать звать пришел?

- Да...

- Сейчас приду. Вернее, приеду.

Антон растерянно кивнул и вышел, оставив его одного. За дверью он некоторое время просто стоял, осмысляя их разговор, потом закрыл глаза, подавляя снова нахлынувшие почему-то слезы, и усмехнулся. Со смесью удивления и благодарности парень подумал, что, возможно, в этот раз не он поддерживает, а его.

К тому моменту, как в кухне появился Миша, он уже заметно повеселел. Яров сразу заметил, насколько тот изменился.

- Так-то лучше, - пробормотал он себе под нос.

- Что? – не расслышал Матвеев.

- Ничего.

И Михаил сам не без удивления отметил, что ему тоже стало легче, что он рад, что парень вернулся к своему обычному состоянию. Как-будто это обязано было ему как-то помочь. Или, скорее, им обоим.

А потом...

Осеннее ухудшение так же внезапно, как появилось, исчезло. Вслед за ним, зимой, вдруг паралич начал постепенно отступать. Медленно, что поначалу никто не заметил, но чувствительность возвращалась, сантиметр за сантиметром тела. Игорь Ковригин сказал, что так иногда бывает: после ухудшения наоборот наступает улучшение и даже полное выздоровление. Нужно, как он сказал, поймать волну и не расслабляться. Однако позже, почти к лету, выяснилось, что не все шло хорошо. Одна нога Ярова восстанавливалась намного медленней другой: когда к правой чувствительность вернулась почти до колена, левую он все еще не мог поднять без помощи рук. Антону врач сказал, что левая нога может не восстановиться в принципе, и до конца жизни Мише придется пользоваться тростью. И все же того настроя, который у всех троих появился, уже невозможно было испортить.

|2~{i'"r