Не стесняйся, заходи:

Тут уродов шоу.

Присядь-ка ты,

Но не любуйся ты в окне луною,

Ведь монстры любят нападать из темноты.

И это только начало — учти.

«Wonderland» — Neoni

1

Солдрей, будучи рациональным человеком, не взбесился бы в любом случае и не наделал каких бы то ни было глупостей, на кои способна была его сестра в порыве эмоций, однако он не был бесчувственной льдиной. Он мог сдерживать многое, однако отрицать то, что Солдрей был раздражëн было бы предательством самого себя.

Вайна была несколько... высокомерна? Нет, не то. Горделива? Нет, не совсем.

Она вела себя так, будто знала что-то, о чëм не мог и предположить Солдрей, и даже всячески хвасталась этим. Было что-то этакое в её походке (слишком торопливая и размашистая), движениях рук (они шли не вровень с ногами, а как-то заторможëнно) и выражении лица (эта извечная и бесячая улыбка). Гордость и уверенность так и щеголяли в ней, и она совершенно ни робела, ни стеснялась, а всячески показывала: «Да, я знаю больше, чем ты! Завидуешь?» И буквально всё кричало об этом: звонкий стук каблуков фуками, ниспадающая улыбка на пухлых губах, вздëрнутая пышная грудь...

Солдрею казалось, что он сходил с ума. Все её действия скрывали истину, а кудрявый пытался распахнуть дверцу шкафа, чтобы увидеть её скелеты. Правда, он не учëл, что на ручке висит замок, а ключ от него проглотила сама Вайна. Всё это Солдрей понимал и осознавал, однако не мог отделаться от мысли, что всë-таки шкаф можно как-то выбить плечом, и тогда, возможно, всё тайное станет явью.

Улицы Роздена перемешивались в голове, лица терялись и забывались, а звуки смешивались между собой в гулкую какофонию. Вайна шла быстро и спешно, и Солдрей едва поспевал за ней, карими глазами стараясь не упускать из виду короткую юбку, чëрные туфли и светлое каре.

Пожалуй, это ещё больше раздражало и выводило из себя. Солдрей чувствовал, как уставали его ноги, как появлялась сдерживаемая им же одышка, а Вайна всё мчалась куда-то и мчалась.

— Ну же, Солд, чего ты такой медленный? — прокричала девушка, обернувшись, улыбнулась и теми же быстрыми шагами продолжила путь.

Солдрей стиснул зубы, а из глотки вырвался раздражëнный вздох.

В конце концов, они всё же пришли, и перед Солдреем предстало совсем не то, чего он ожидал.

— Каким образом монето связано с деятельностью против короля? — он прищурил тëмно-карие глаза на здание, а в душе чувствовал разочарование и раздражение от собственной наивности.

Чего он вообще должен был ожидать от четырнадцатилетней девушки? Было странно и глупо надеяться на что-то другое.

Солдрей провёл рукой по лицу, сжимая кожу, и ещё раз оглядел здание. Вход был окружëн молящимися людьми, прижимающих ладони к груди и склонившись голову: мужчина с правой стороны от него, а женщина — с левой. На их головы и волосы опустилась треугольной формы крыша, на фронтоне которой была выбита большими буквами надпись «ᛗᛟᚾᛇᛏᛟ», а чуть выше неё — силуэты монетонщика, державшего в руках раскрытую книгу, сидя на стуле, и актëра, с пылким жаром размахивавшего руками. Ниже же зенритских букв вырисовывался зрительный зал, где фигуры людей вставали и хлопали в ладоши.

Также у здания была приятная для глазу палитра, с точки зрения Солдрея. Всё сделано из белого камня, однако присутвовали и нежно-фиолетовые элементы — например, кровля или рамы у окон. Это было легко и минималистично, однако что-то в этом определëнно есть. Что-то такое, что захватывало всё твоё внимание, а при попытках размышлять логически в ключе «Это слишком просто» тебя встречала лишь неудача в попытках отвернуться.

На фразу Солдрея Вайна лишь в который раз улыбнулась, хрустнула костяшками пальцев  проговорила:

— Ты поймёшь, — и прошла вперёд, открывая входную сиреневую дверь.

У Солдрея было очень навязчивое желание развернуться и уйти, однако он поборол себя и вошëл в здание следом. В конце концов, возможно, он ошибался? Возможно, всё было не так просто? Возможно, он слишком быстро принимался судить о таких вещах?

Узкая и тесная прихожая с вешалками тут и там сменилась стойкой регистрации, стойка регистрации — большой сценой, сцена — гримëркой, а гримëрка — спуском в...

Подождите, спуском?

Солдрей остановился как выкопанный на половине лестницы, нога его зависла в воздухе перед следующей ступенькой, пока он упорно пытался отогнать мысль о подвалах из книг, в которых проводили пытки и эксперименты сумасшедшие. Однако чем больше кудрявый пытался не думать об этом, тем больше именно эти картинки и лезли в голову, а тëмно-серые грязные кирпичные стены давили так, будто у него была клаустрофобия. И от них ещё исходил тот самый мокрый холодок, который просачивался даже под самую тëплую одежду вроде клетчатого пальто, что было на Солдрее. Его вдруг стало так не хватать, что он укутался в него, как прятался в плед в холодные и морозные ночи Фундая. Здесь было сыро, а то, что  на улице царствовала осень, явно ничему не помогало.

Вайна уже спустилась и только после озадаченно обернулась, курносый нос вздëрнулся, и она хмыкнула:

— Не понимаю, ты неженка или что? — упëрла руки в бока.

В отместку Солдрей высунулся из-под шарфа с пальто, фыркая длинным вытянутым носом. «Кто бы говорил, неженка», — хотел сказать он, вглядываясь в правильные и вычищенные до блеска черты лица девушки, однако вместо этого объяснил:

— У меня ощущение, что меня ведут в пыточную.

Вайна звонко рассмеялась, напоминая этим трезвон колокольчика. Она приложила ладонь к груди, и нежные пальчики сминали кожаную ткань.

— Тебя? В пыточную? Да кому ты вообще нужен? — и продолжила смеяться.

— Тебе, — самодовольно ответил Солдрей, спускаясь к блондинке, но та лишь насмешливо фыркнула в ответ, как будто ничего бредовее не слышала

Это оскорбило его, и он вспыхнул, как огонь на фитиле:

— Это ты меня позвала сюда, а не наоборот.

— Я молчала, — стук каблуков отдавался эхом по сырому коридору, а хитрая улыбка не сползала с девичьего лица, пока впереди не показалась железная дверь, — Солд, — сказала напоследок как издевательство.

О, нет, он бы не позволил себе потерять самообладание. Он был выше этого. Мог собраться и проглотить всё раздражение. Был способен на это.

— Я Солдрей, — поправил он, внутренне сдерживаясь и сжимая кулаки. — И что мы здесь делаем?

— Ты уже согласился, разве нет, Солд? — как назло добавила в конце она, продолжая мило улыбаться.

Вайна полезла в сумку, шаря по карманам в поисках ключей. Солдрей же, понимая, что поправлять её — гиблое дело, вместо этого закатил глаза и шумно вздохнул:

— Я сказал, что посмотрю, — он дëрнул пальтом, выпрямляя воротник. — И при этом ты мне так и не сказала, что это, — развëл руками, указывая на тëмный сырой коридор под монето. — Почему вообще этим занимается четырнадцатилетняя? — скрестил руки на груди, спиной чуть откинувшись назад.

— А почему шестнадцатилетний разрушает церкви? — тут же выпалила Вайна, а в руках у неё звякнули ключи.

Замок щëлкнул, и, хотя девушка, колыхнув светлым каре и сверкнув янтарными глазами, уже вошла внутрь, Солдрея вновь застигло врасплох её заявление, заставив его застопориться.

Откуда она вообще знала об этом? Это было невозможно. Солдрей стëр все улики. К ним домой даже никто не заявлялась после того проишествия. Разве что старшая сестра окидывала его странным взглядом, но не более.

Вайна не могла всерьёз сделать такой вывод только на основе той ночи и их встречи. Да, она увидела бомбы, но никто кроме него не знал, что это такое. Никто никогда такого не делал. Вайна их увидела, однако для неё сразу делать вывод, что они созданы для нанесения ущерба, довольно странно. Она не знала что это такое и не могла знать. Эта девушка буквально тыкнула пальцем в небо, и по счастливой случайности попала в нужное облако.

Такой вывод, сделанный наобум, должен был смущать Вайну, посеять в её голове сомнения, однако говорила она об этом уверенно и твëрдо, будто не просто угадала, а была реальным свидетелем того взрыва.

Что-то явно было не так. Неправильно.

Но Вайна бы ни за что не ответила бы ему (по её загадочным заявлениям это уже было понятно), а потому Солдрей молча прошёл в комнату вслед за Вайной. Посередине практически на всë пространство был размещëн стол нежного цвета розовой кожи. По нему всему валялись кипы бумаг: книги, пустые листы, разорванные в клочья страницы, грязные и неразборчивые заметки.

Сзади Солдрея стояла высокая тонкая вешалка, на которую Вайна уже, стряхнув несуществующую пыль, аккуратно повесила кожаную куртку. Она улыбнулась и развернулась к парню, протягивая руки, чтобы взять его пальто, однако Солдрый лишь сильнее вжался в него, укутав длинный нос в шарфе, густые брови были нахмурены.

— Что ж вы все такие нелюдимые? — выругалась Вайна, взмахнув руками вверх для эффекта.

«Все»?

Солдрей пригляделся в слабоосвещëнную комнату и увидел кого-то, кто сгорбился над столом, ни разу не подняв голову и не дëрнув шеей или плечами. Вместо этого худая на вид фигура застыла на месте. Он сидел в самом конце стола, практически в углу (оттого и не было видно), а сзади него скопилось огромное количество шкафов с выдвижными деревянными ящиками.

Прежде чем Солдрей хоть что-нибудь вообще успел сказать — послышался металлический треск. Он его сразу узнал, довольно часто его слышал при работе над бомбамм настолько, что было достаточно полузвука, чтобы понять, что человек что-то мастерил.

Железные детали проскакивали сквозь пальцы, падали на стол, катались по нему, с сильным рывком руки соединялись друг с другом. Парень явно делал всё это с каким-то пассивным раздражением: от него не было ни звука, но каждый щëлк металла казался всё резче и резче, а ладони его дрожали при поспешных действиях. Переодически его фигура застывала на месте, как статуя, но потом с едва различимым вздохом гордилась и ëрзала снова.

Кроме этого человека никого в комнате и не было. Да и тот даже голову не поднял, просто склонился над деталями, пытаясь чего-то отчаянно добиться.

— Немноголюдно, — заключил Солдрей, складывая руки в карманы, а длинный нос пряча в шарфе.

— Нет, у нас тут ещё Лопай, но он задерживается, — поспешно объяснила Ваайна, а затем улыбнулась ему, указывая вытянутой рукой на сгорбленную фигуру — А это У́лзен.

Так называемый «Улзен» даже головы не поднял. Только освободил одну руку и лениво помахал ей из стороны в сторону в знак приветствия. Солдрей лишь склонил кучерявую голову, морщась.

Ему было здесь неуютно. О, ему было здесь так неуютно! Что-то странное витало в воздухе и удушало его, засоряя лëгкие. Такое же ощущение духоты было и снаружи, однако почему-то именно здесь было словно какое-то скопление чего бы то ни было. И это душило, щемило и заставляло съëживаться.

Что-то было неправильным, но Солдрей не мог понять, что именно.

Но, возможно, здесь было просто душно. Хотя как могло быть душно, когда пахло уличным холодком?

Солдрею было точно не жарко, и он кутался в шарф потому, но при этом по какой-то причине (то ли от пальто, то ли ещё от чего), было стеснено что-то в груди. Сжато.

Нет, что-то действительно было не так, это ненормально.

— И чем же вы… занимаетесь? — протянул Солдрей, вытягиваясь чуть вперёд.

Улзен ничего не ответил и головы не поднял, продолжая щëлкать металлическими детальками в пальцах, а Вайна продолжала улыбаться. Как будто всё было нормально. Обыденно. Типичный будничный день. Но Солдрею, ощущавшему и духоту, и прохладу, так не казалось.

— Компрометируем короля, — беспечно объяснила Вайна так, словно они разговаривали о сегодняшней погоде.

Девушка заправила светлые локоны пышного каре за уши и облокотилась на стол рукой. Тонкие маленькие пальцы цеплялись за красное дерево, как при дурной привычке, и сковыривали маленькие деревяшки.

Солдрей втянул в грудь воздуха. Несмотря на лёгкий ветерок, его не хватало. Катастрофически. Это было так нелогично — всё, что здесь происходило — и он чувствовал, что задыхался не только от нехватки, но и напряжения мысли. Солдрей всячески пытался найти хоть какое-то объяснение, но всевозможные доводы вскипали и испарялись, как кипячëная вода на чай, когда он находил опровержение своим же предположениям.

Было так тяжело, так трудно, так...

— И чем же он вам не понравился? — спросил Солдрей, складывая руки в карманы клетчатого пальто и переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, ты же сам… — хотела проигнорировать вопрос Вайна, но её перебили:

— Нет, почему вы не любите короля? Что он сделал?

Это был важный вопрос. Была важна тем не менее не сама причина неприязни, а чувство как таковое. По какой-то причине Вайна умалчивала детали, и это определëнно напрягало. Чем они занимались? Что это за организация?

— Оставил людей без работы, — послышался грузный голос, и Солдрей обернулся.

В помещение вошёл человек, который по иррациональной причине напоминал богомола: Он был очень высоким, с длинными руками и ногами, а сама его поза была вытянутой и совсем чуть-чуть сгорбленной — в общем, похожа на притаившегося хищника. Глаза у него были узкие и пронзительно чëрные, как бездна или бесконечная пропасть. И такие чëрные волосы были собраны в конский хвост, болтаясь при каждом движении головы. В руках, действительно похожих на лезвия или клешни, находилась кипа пакетов с какими-то вещами.

По всей видимости, этот «человек-богомол» и являлся тем самым «задерживающимся Лопайем». Особенно это стало понятно, когда Улзен наконец лениво отнял голову от стола, и на его тонких губах мелькнула лëгкая улыбка при виде вошедшего. Только тогда Солдрей, к слову, и смог на миг разглядеть смуглое лицо с чуть приплюснутыми глазами, однако Улзен снова опустил голову, и его лицо вновь растворилось во мраке, чëрных волнистых волосах и сгорбленных плечах.

Янтарные глаза Вайны озарились особенно радостной искоркой. Её улыбка так и не сходила с лица, однако только сейчас Солдрей увидел, насколько она тогда была фальшивой. Оранжевый блеск до этого являлся несколько потухшим и пустым, и только-только сейчас глаза её по-настоящему загорелись, как фитилëк на свечке: в них так и трепетали бабочки, что спали до нынешнего момента. Да и подскочила Вайна так, словно вспорхнула на невидимых крыльях, бросившись к Лопайю и забирая из его рук бумажные пакеты. Лицо последнего в принципе выглядело так, словно улыбнуться было фантастической задачей (и особенно с такими узкими глазами, в которых так и читалось презрение и равнодушие), но почему-то уголки губ приподнялись на долю секунду вверх, когда девушка выхватила у него несколько вещей, неся их к столу.

От всей этой сцены Солдрею стало ещё неютнее, хотя не верил, что могло быть хуже. У него было такое чувство, будто он стал свидетелем чего-то интимного и личного, чего видеть он не должен был никогда. Но это уже произошло, так что ему пришлось мириться с этой духотой в помещении, от которой хотелось сбежать и как можно дальше. Странные первобытные инстинкты завладевали его телом: Солдрей ощущал себя каким-то безобидным травоядным животным, на которого вот-вот должна была наброситься орда хищников, разорвав его на кусочки.

Уйти. Спрятаться. Бежать. Так и хотелось бежать, но он не понимал, почему.

Лопай выкладывал, очевидно, купленные товары на стол, пока Вайна оценивающе разглядывала их. Это были какие-то разноцветные куски ткани. Видимо, одежда.

— И? — Солдрей скрестил руки на груди, а в тëмном помещении ещё сильнее сгущалась напряжëнная атмосфера.

Металлические щëлчки прекратились, и Улзен медленно поднял голову, оцепенело моргая, в смуглых ладонях покоились крохотные детали, а сам он уставился на парня в большом пальто:

— Из-за этого же закона цены изменились, — тихо и медленно произнëс он, будто только сейчас смог обработать, что в комнате находился незнакомец.

— Бюджет тратится не в то русло, — добавила Вайна невзначай, а потом что-то шепнула на ухо Лопайю, а тот слабо кивнул, чëрный хвостик качался при этом движении.

Наверное, это всё, что они хотели сказать, потому что тишина охватила помещение, и Солдрей решил сказать, как заключение:

— Незаконно занял престол.

Вайна взглянула на него, голубое платье выскользывало из её рук, когда идеально красивое личико озарила снисходительная улыбка, а янтарные глаза сияли:

— Видишь? Ты ведь тоже недоволен.

Дышать становилось всё труднее и труднее, а ноги дрожали от желания подскочить и броситься прочь. Что, ють, здесь было не так?

— Никто так и не сказал, чем именно вы занимаетесь, — проговорил он с трудом, пытаясь сдержать в себе всевозможные порывы.

Почему Солдрей чувствовал себя так, словно его жизни что-то угрожало?

Лопай лениво оглянулся на него, в чëрных глазах не промелькнуло ни капли заинтересованности, ни капли хоть какой-то эмпатии — просто бесконечная пустота и скука.

— Там, сверху, монето, — проговорил он, а хвостик дëрнулся. — Мы проводим выступления... — Лопай сделал паузу, искоса взглянув на светловолосую девушку, что кивнула на его немой вопрос, — призывные.

Улзен невесело усмехнулся, будто то, что они говорили, было если не ересью, то бредом сумасшедшего. И, наверное, так оно и было. В конце концов, это не имело никакого смысла. Вообще. Монето ведь это по определению не агитация, так почему...

Нет, Солдрей отказывался об этом думать. Его итак разрывало на части от этого желания просто упасть на колени и молить о спасении, а так у него ещё и голова заболит, когда начнёт вдумываться в эту нелепицу. И ведь он не боялся! Совсем.

Но невидимые нити всё равно в тисках сжимали его душу.

— И вы думаете, что это работает? — вопроса было бы достаточно, было бы достаточно, чтобы понять, насколько они серьёзны, насколько...

— А почему нет? — беспечно пожала плечами Вайна, продолжая улыбаться.

Солдрей молча поспешил прочь из помещения, прочь из этого места, и, только когда очутился на улице, окружённый другими людьми, он почувствовал себя свободно и хорошо.

2

Тот смуглый паренëк с узкими глазами (Улзен, кажется), по всей видимости, последовал за ним, потому что именно он дëрнул за плечо Солдрея. Последний чуть не подпрыгнул от неожиданности, однако вместо этого удержался на месте, лишь немного вытянувшись ввысь на цыпочках. Лицо он пытался сохранить ровным, однако, как оказалось, не удалось, потому что Улзен начал смеяться, прикрывая рот рукой.

Нога топнула, тëмно-карие глаза прищурились, руки сжались в кулаки, а нос, укутанный в шарф, шумно выдохнул.

— Ради Ячва, ты так мило пугаешься, — Улзен заложил руки за спину, выглядя чуть нервным, — ты, э-э-э...

— Солдрей, — напомнил кучерявый, на этот раз нормально рассматривая длинноволосого парня.

Так как стояли посреди улицы, где проходили толпы людей, они отошли в сторону, в укромный уголок между домами. Да ещё и солнце не слепило глаза в тени от кирпичных стен. Солдрей спиной облокотился о неё как раз, сунув руки в карманы пальто. Улзен же предпочëл стоять посередине, всё ещё держа руки за спиной. Тëплая шерстяная изнутри коричневая куртка была надета на нём не полностью, плечи были открыты, обрамляя белую рубашку, а локти казались несколько скованными, но, похоже, ему было так удобно. Также, как заметил впоследствии Солдрей, Улзен был довольно низкого роста, его голова буквально была на уровне груди кудрявого.

Пахло выпечкой да и в принципе едой, в переулок долетали отголоски разговоров и шипящей воды, льющейся с фонтана, а холодный ветер освежал. Ещё также было слышно хлюпанье мокрой грязи, так как Улзен, очевидно, имел привычку ходить кругами, когда разговоривал, и его ботинки просто постоянно шмякали. Была брусчатка, однако из-за листьев и луж от недавних дождей образовалось сырое мессиво, в которое всё время ступали его подошвы. Солдрей бы, может, и указал бы, что несколько жëлто-коричневых брызг оказалось на мешковатых штанинах Улзена, но того, кажется, это совсем не волновало, так что он не стал упоминать об этом.

— В общем, да, привет, — спешно тараторил узкоглазый, как одержимый во время речи всё заправляя волнистые локоны за уши и вышагивая перед Солдреем вперёд-назад, — Солд. Я же могу тебя называть тебя так, да? Так вот, Солд, я —

Кудрявый едва поспевал за быстрой речью Улзена, чувствуя как терял саму связь с реальностью, пытаясь обработать каждое отдельное слово, однако он всё же успел зацепиться за нелюбимое сокращение, перебив на половине пылкый монолог:

— Солдрей, — это действительно раздражало, когда хоть кто-нибудь научится правильно произносить его имя?

Хлюпанье прекратилось, а нога зависла над землёй. Улзен открыл рот и на некоторое время завис, оцепенело моргнув. Видимо, это не столько застало его врасплох, сколько заставило выбраться из его непрекращающегося потока мыслей. Но через минуту парень просветлел, заправил в который чëрную волосинку за ухо, и также воодушевлëнно продолжил:

— Ладно, Рей, вот в чëм —

— А это занято, — вновь прервал Солдрей, разминая и хрустя шеей.

Он лениво окинул взглядом голубое ясное небо. Солнце очень ярко светило, и лишь одинокое полупрозрачное облачко плыло через бескрайнюю синеву. По идее, должно было быть жарко или, по крайней мере, тепло, но холод бил по загорелой коже, как будто давал пощëчину, от чего болели зубы и горела кожа.

Впрочем, это явно было лучше, чем та невыносимая духота.

— Тогда буду звать тебя «братом», брат, — не растерялся Улзен, размяв тонкие плечи, и собирался вновь продолжить.

— Но... — хотел возразить Солдрей.

— Поздно, брат.

Солдрей устало вздохнул и сжал пальцами закрытые веки.

Улзен стряхнул что-то невидимое и несуществующее с локтей, хотя, если честно, ему следовало обратить внимание на края штанин и пыльные носки сапог. Он вновь начал хлюпать по грязи, тараторя как ни в чëм не бывало:

— Короче говоря, брат, врать я не умею и не буду, Вайна послала меня догнать тебя и убедить вернуться (уж не знаю, чем ты её так заинтересовал), но пришёл я за другим, — для наглядности Улзен поднял указательный палец вверх, на минуту остановившись, но потом вновь прошёл вперёд. — Мне жаль, что я игнорировал тебя, я был слегка занят и раздражëн, — развëл руками, повернул назад. — Позволь в качестве извинения за конфликт пригласить тебя на охоту, брат. Это варварство, конечно, и я это не одобряю, особенно когда это лишь для веселья, но, боюсь, это семейная традиция. Моя семья очень серьёзно к этому относится, практически все проблемы решает насилием, так что это важно, понимаешь? — развернулся к Солдрею, чуть наклонился и хлопнул в ладоши, улыбнувшись. — Позволишь загладить это недоразумение, брат?

Солдрей растерянно моргнул и просто открыл рот. Половина всего монолога вообще прошла мимо его ушей из-за этой быстрой речи. Он чувствовал себя неловко.

— Э-э-э... — Солдрей нахмурился, потирая шею, пока Улзен выжидающе улыбался, согнувшись.

О чëм это вообще было? И почему он вообще с ним разговаривал, когда собирался заскочить в магазин, а потом — домой к сестре?

Улзен разочарованно выдохнул, улыбка слетела с тонких губ, а руки безвольно свисали и болтались в воздухе, как у куклы, голова была опущена, и волнистые смольные волосы закрывали лицо.

— Это не только твоя проблема, ты не единственный, кто не поспевает за моими мыслями, — неопределённо махнул ладонью парень, а затем втянул воздуха в грудь, убрал волосы и чуть-чуть вытянул шею. — Если коротко, хочу загладить конфликт приглашением на охоту.

Солдрей прищурился, вытащил руки из карманов, скрестил их на груди и уткнулся длинным носом в колючий шарф.

— Какой ещё конфликт? — вышло холоднее, чем он думал, но ему было всё равно.

Он только недавно услышал голос этого парня, как и увидел его лицо, что уж там говорить о каких-то недопониманиях, когда и диалога даже не было? Это было странно.

Улзен выпрямился, куртка чуть сваливалась с предплечий, и он совсем немного подпрыгнул, поправив её, а сапоги продолжали хлюпать.

— Извинение за то, что игнорировал тебя, — пожал худыми плечами. — Чего тебе стоит, брат? Вайна сказала, что тебе всё равно нечего делать сейчас.

Фактически это была правда. Но смущало, что эта девушка откуда-то выкопала и эту информацию. Каким образом она вообще...

Солдрей покачал кудрявой головой и закрыл тëмно-карие глаза. Нет, если он будет опять об этом думать и искать логические объяснения, у него снова заболит голова.

Он бы также хотел отказаться, но Улзен казался тем типом людей, которые так просто не отстают, если что-то выдумали себе, как бы неправдоподобно это ни было. Это значило, что спорить и отнекиваться было бессмысленно.

— Ладно... — очень неохотно согласился Солдрей, внутренне молясь, что всё общение на этом и закончится, хотя и искал какие-то оправдания не ходить в принципе.

— Здорово! — тут же воскликнул Улзен, улыбнулся и хлопнул в ладоши. — Увидимся завтра у моста!

3

— Я дома! — крикнул Солдрей, тихо закрывая за собой дверь.

В ответ послышалось мычание, означавшее, что его услышали и ждут. С тёплой усмешкой губы приподнялись вверх.

Рюкзак был брошен на пол, и Солдрей, шатаясь на одной ноге, растëгивал шнурки на сволах. В результате он чуть не споткнулся, но вовремя одной рукой удержался за серо-белую стенку. Мокрые листья, прилипшие к подошве, оставляли грязный след на жëлтом блестящем от лака дереве. В прихожей, как и во всей комнате общежития, было тихо и лишь отдалëнные шуршание страниц и стук карандашом доносились до Солдрея.

Сволы поставил около двери на коврик и начал расстëгивать большие пуговицы. Утеплëнная клетчатая ткань сползла с плеч, и Солдрей стянул с шеи вязаный шарф, на минуту засмотрелся на него и повесил его на крючок, лëгкая улыбка тронула его губы.

— Ты долго, — крикнула старшая сестра, пока младший брат подхватывал за лямку рюкзак и спешил из прихожей в спальню.

Лучи солнца мягко освещали комнату, пропитанной запахами чернил и бумаги. Анури, запрокидывая голову и разминая шею, смотрела в потолок. Деревянный стул покачивался, а первые две ножки застыли в воздухе. Чëрный-чëрный стол был завален книгами, тетрадями и различной канцелярией. Ещё один стул стоял в стороне, в углу, одинокий, забытый и покрывшийся пылью.

Анури кусала щëку и крутила в руке карандаш, тëмные волосы были собраны в хвостик. Заметив брата, её тëмно-карие глаза обратили на него свой взор, а Солдрей, уже стоя в чëрных тонких носках, плюхнулся на одну из двух кроватей, заправленных нежно-бежевым бельём, напоминающим по цвету крем.

— Да, — кивнул Солдрей и устроился поудобнее, сложив ноги под себя. — Меня несколько… — поставил рюкзак на колени, практически обняв его, — задержали, — оцепенело закончил он.

Лгал Солдрей много. Он не хотел это признавать и при любом удобном случае игнорировал бы это, но отрицать действительно сложно. Ложь оставляла горький привкус, от которого жгло дëсны и зубы. Говорить было больно, и чем больше он открывал рот, тем больше появлялось желание закрыть его, захлопнуть и зашить. Желчь вранья разъедала саму полость, но Солдрей не мог остановиться.

Когда он приводил в своей голове доводы правильности своих поступков, всегда приходил к выходу, что это самое лучшее, что он мог сделать. Сомнения никуда не уходили, как и назойливые вопросы «а ты уверен?», но, в конце концов, заключал: другого выхода нет и не существует.

Но, как бы он ни был уверен, что это правильно, Солдрей не мог найти в себе силы сказать правду. Он не понимал, с чем это связано, и тем более не мог разуметь, почему мазохистски мучил себя враньём, но это было фактом. Возможно, это был страх: как на него посмотрят, что подумают, разочаруются ли? Возможно, нет. Возможно, Солдрей никогда не узнаёт ответ.

И, несмотря, на желчь во рту, всё равно лгал и лгал безостановочно. Даже когда не нужно. Вот в чëм была сложность фразы «меня пытались затащить в какой-то странный клуб»? Ни в чëм, но говорить почему-то не хотелось.

— Кто задержал? — карандаш настороженно завис в воздухе, а Анури задержала взгляд на брате, как будто оценивала его физическое и психическое состояние.

Беспокойство сестры умиляло и отзывалось словно в ответ теплотой в душе, но Солдрей не мог сказать. Просто не способен на это, как бы сильно не хотел.

Он почесал кудрявую голову, пожал плечами, но ничего не ответил. Розовая футболка свисала с плеч Анури, когда она обессиленно сгорбилась. Довольно скоро поняла, что ответа внятного не дождëтся, и лишь вздохнула, бросив эту затею.

Это расстраивало. Солдрей хотел бы, чтобы сестра знала. Он не считал это секретом конкретно для неё. Она была одним из самых важных людей в его жизни, и он знал, что та никогда его не предаст. Анури могла совершать странные или глупые поступки, но это никогда не было со злым умыслом. Солдрей знал это и всегда чувствовал, что мог доверить эту тайну ей, но почему-то просто не мог. Отсутствие информации печалило Анури, она наверняка ощущала, как будто он намеренно отдалялся от неё, и это, в свою очередь, нагоняло тоски уже на его душу.

Это печалило, но Солдрей ничего не мог с собой поделать.

Он вытащил два бумажных пакета из рюкзака, завязанных белой атласной ленточкой. На одном из них ручкой кривым почерком продавца было написано «ᛞᛟᚲᛟᛚᚨᚹ», а на другом — «ᚹᚨᚾᛁᛚ». Первый Солдрей передал сестре, а на втором принялся развязывать бантик.

— Моя соседка в скором времени собирается выписываться, — проговорила Анури невзначай, бумажный пакетик шуршал, а в руках оказалось круглой формы пирожное с пудрой на нём.

Девушка дëрнула хвостиком, оглядываясь в окно, а хруст слоëнного теста с шуршанием разнеслись по комнате.

— М? — промычал Солдрей и сам вцепился зубами в хрустящую выпечку, пара крошек от пудры осела на губах.

Анури сделала ещё укус, от которого вытекло несколько шоколадных капель, что она тут же ловко поймала языком, облизываясь.

— Ты здесь живёшь, потому что она на больничном, помнишь? — пробубнила она с набитым ртом.

Солдрей помнил. Ему удавалось всегда приезжать к сестре, потому что её соседка куда-то уезжала. На этот раз, как он помнил, она довольно сильно приболела. Уже как месяц прошёл. И этот же месяц Солдрей провёл у сестры. Он ехал к ней с определëнной целью, но её осуществление заняло много времени. Изначально ему хотелось провести время с Анури, так как, хотя и не признавал этого открыто, скучал по ней. Тем более у него было на это время. Затем длительное время он подбирал нужный момент для взрыва: то молитвы часовые у всех ночью, то какое-то ночное мероприятие, то хоровое пение перед сном. Так и пролетел месяц, пока наконец не настала та ночь, когда все спали и всё должно было совершиться.

Но всё прервала Вайна, и теперь, учитывая новые обстоятельства, видимо уже ничего не выйдет. Можно снять номер в гостинице, но у него не было особо много карманных денег на это, потому что ему всё ещё нужно было вернуться к маме домой, а поезд стоял приличную сумму.

Солдрей разочарованно прикусил губу.

— Она говорила, что врачи хотят её выписать, так что… — Анури неопределённо махнула рукой, сглатывая кусок слоëнного теста с шоколадом.

Солдрей откусил от пироженого, однако белые густые ручейки ванили, вытекающие из него, капнуло на штанины, и ещё несколько осталось на губах. Хотя, наверное, даже чуть выше. По всей видимости, это было похоже на седые усы, потому что Анури чуть не подавилась, сдерживая хихиканье и сжимая грудь.

— Молодой человек, Вы куда моего брата дели? — улыбка не сходила с её лица, и о напряжении, что было в комнате до этого, не могло быть и речи.

Солдрей невольно улыбнулся и усмехнулся, складывая бумажный пакет несколько раз. Он приложил его одной рукой к губам, а другой держал пирожное. Сжал бумагу, вытер ей ванильный след, скомкал в шар и кинул в лицо сестре. Та лишь хитро улыбнулась, увернувшись, и комок оказался на чëрном столе. Анури вытянула указательный палец вверх, призывая брата к ожиданию, проглотила кусочек и продолжила:

— В общем я к тому, закончены ли твои дела?

На последнем слове был акцент очень сильный и довольно многозначительный взгляд. Солдрей понял намëк. Он уже несколько раз за месяц в принципе пожалел о своей отмазке. Она была глупой — он знал это. Хотя в последнее время Солдрей работал в храме, он был уверен, что у сестры из головы ещё не выветрились их горячие споры. Анури могла не знать всей истории, но она точно имела представление о взглядах брата.

Таким образом, оправдание «меня послали помочь храму в столице» — звучит не столько неубедительно, сколько очень и очень странно. Солдрей это понимал, но изменить уже ничего нельзя было. Услышав, что соседка Анури лежала в больнице со сломанной ногой, он был взволнован возможностью приехать не только повидаться, но и осуществить свой план.

Оглядываясь назад, он всегда мог сказать «я скучаю», и это даже не было бы враньём. Анури всегда говорила, что он искал сложности там, где их не было. Он всегда всё себе усложнял, а потом сам же страдал от этого.

Солдрей поник, вздохнул и покачал головой:

— Вроде того, но… — он поднял тëмно-карие глаза к сестре, заставив себя улыбнуться, — я хочу остаться с тобой ещё чуть-чуть.

Это не было ложью, и Солдрей чувствовал тепло в своей душе от этого. В последнее время он ощущал мерзкий холод, такой же, как в первые дни после того рокового события. Тогда он был несколько отчуждëн, но чем больше проходило времени, тем сильнее боль тупилась в его душе, будто её и не было. Она оставила шрамы, да, но как бы исчезала. Солдрей не был похож на себя прежнего, эмоционального, но это было нормально. Он вёл себя более сдержанно, но это тоже было нормально.

Главное, что не разучился чувствовать тепло в душе, и то хорошо.

После того, как Солдрей узнал о незаконном приходе нового короля, он снова погрузился в это разочарование и гулкое раздражение. Оно даже и сейчас не проходило, он всё ещё злился на людей, но это было иначе: вместе с этим приятное покалывание ощущалось в груди. Солдрей действительно не осознавал, как по-настоящему скучал, пока не приехал сюда, и как приятно и комфортно было с сестрой, несмотря на все ссоры и недопонимания.

Анури доела пирожное и потянулась к рюкзаку, вынимая ещё один бумажный пакет с надписью «шоколад», а затем оставила его на столе.

— Ну, пока ещё никто не выписался, — она подошла к брату, присев и обняв его за шею. — Пока здесь только мы с тобой, — похлопала по спине.

Солдрей доел и своё ванильное лакомство, обняв в ответ:

— Да... — но «вот бы остаться здесь подольше» осталось невысказанным.

4

Улзен подпрыгивал, стряхивая коричневую куртку с и так открытых плеч. Смуглые руки поймали её, подбросили её и схватили за тёплые толстые рукава. Длинноволосый парень слегка накренился, как кривая ель прямо рядом с ними, и начал обвязывать куртку вокруг туловища. Пока он делал узел из рукавов спереди, серебряный топор, привязанный к спине, постоянно болтался с каждым движением так, что Солдрей боялся, как бы это огромное лезвие не срезало волосы и не рассекло голову.

Так же он боялся, как бы Улзен ненароком не наступил на странное устройство, что он притащил с собой со стрелой, вставленной в него. Однако как бы близко ни были подошва и носок к деревянным деталям и тетиве, ещё ни разу ни то, ни другое не раздавило.

Улзен улыбнулся, выпрямился на пятках и обнял себя. Теперь вместо коричневой куртки, сползающей с плеч — была одна чёрная кофта. Парень тряхнул головой, чёрные волнистые волосы встрепенулись, а лезвие вновь качнулось в сторону.

— Ты больше по лезвиям или стрелам, брат?

Солдрей почувствовал себя пристыженным. Оранжево-коричневая листва и тёмно-зелёные иголки должны были скрывать смущение, однако в итоге наоборот терпеливо следили за ним. Лес погрузился в неестественное молчание: птицы не гаркали, ветер не пел, капли дождя высохли, и, даже казалось, что листья не хрустели под ногами, а мокрые и подавно не хлюпали. Сколько бы на них наступали.

Такая внезапная тишина и такое терпеливое ожидание от самой природы давили, и Солдрей чувствовал себя неуютно. Словно стоило лишь произнести «не умею ни того, ни того» лес разразиться шумом и хохотом: затрещит ветер, завоют стволы и ветви, а грязная слякоть захлюпает.

Видимо, Улзен заметил некоторую неуверенность, потому что вскинул удивлённо брови и захлопал глазами и поводил указательным пальцем в сторону Солдрея:

— Ты серьёзно..?

Кудрявый лишь передёрнул медленно и лениво плечами, сгорбившись.

Улзен вздохнул как-то устало, снял со спину топор и вложил в руки Солдрея, а всё ещё неизвестное устройство повесил на спину взамен. Длинноволосый подошёл к кудрявому и стал поправлять его стойку, бормоча про себя:

— Каким, ють, образом ты вообще... — и постоянно обрывал себя, резко взмахивая рукой, не договаривая.

Если честно, Солдрей смутно помнил эту ситуацию. В голове были яркие картинки о том, как брат сказал о том, что со следующей недели у них будут занятия по самообороне, так и слышал, как он, маленький, передавал эту информацию сестре. На следующий в храме были жутко громкие крики и разгорячённые споры с угрозами. И после этого речь про эти специальные занятия была настолько сильно замята, что брат сам менял тему.

В принципе всё складывалось в единый пазл: Анури смогла договориться с кем бы то ни было не проводить эти занятия для брата. Но каким именно образом произошло это, какие именно слова она подобрала, чтобы Солдрей избежал этого — вот настоящая загадка. Не то чтобы его это когда-либо интересовало. Только сейчас разве что задумался.

Между прочим, Анури тоже вроде не занималась индфизом, как это называлось в школе, но почему она это смогла избежать — ещё большая муть и провал в памяти, если честно.

Так что, наверное, это смотрелось странно. Это обязательное занятие, большинство действительно умеют драться или обращаться с оружием. Вполне очевидно, что Улзен так смутился. Да и всё бы ничего, просто Солдрей чувствовал себя смущённо и неловко, когда Улзен спешно, как и обычно, объяснял, как замахиваться топором.

Он пытался убедить себя мыслью, что это всего лишь один день — нужно перетерпеть и всё тут. Но всё равно ощущал себя не на своём месте, поэтому решил сменить тему и поинтересоваться тем, что уже несколько занимало его ум:

— А что это у тебя за спиной там висит, со стрелой ещё такой?

Пальцы Улзена на рукояти застыли, а рот остался открытым. Его оборвали на половине речи, и он совершенно растерялся. Потом он мотнул головой и отпустил топор. Солдрей осторожно положил его на землю, иррационально боясь пораниться от неумения обращаться с ним. Длинноволосый тем временем вытащил то самое устройство, выставляя его вперёд для лучшего рассмотрения.

Оно напоминало чем-то отдалённо лук. Была толстая деревянная палка, очевидно, какого-то рода рукоять, раз Улзен держался именно за неё. Сзади была металлическая часть с маленьким оборванным полукольцом, напоминавшим крючёк. Снизу дерева также было железное полукольцо, но гораздо толще и больше, практически на всё устройство. А сверху основания была изогнутая дуга, похожая на плечи лука. На неё же и была натянута тетива и стрела.

— Это арбалет, — объяснил Улзен,  перехватывая устройство за толстое железное кольцо снизу. — По сути своей улучшенный лук. Отец придумал специально для меня.

У Солдрея возникло много вопросов. Наверное, первый, являлся ли его отец изобретателем. И если так, то почему не заявил о своём устройстве для всеобщего пользования? Или он просто занимался этим, как... стороннее увлечение? Был ли вообще хоть какой-то скрытый смысл в том, чтобы дать это на пользование только сыну?

Впрочем, если его отец был изобретателем, это бы объяснило копошения Улзена в запчастях ранее. Но, с другой стороны, если бы его отец действительно этим занимался, Солдрей наверняка бы о нём слышал. Улзен, конечно, не сообщал своей фамилии, но и в Розберге не так уж и много изобретателей, а тут ещё и берётся в расчёт один Розден, раз уж они тут живут.

Вероятно, в этом не было ничего такого, но несостыковка не укладывалась в голове с самого начала, а потому Солдрей придавал этому так много внимания сейчас. Что-то было неправильное в этой формулировке, и не потому, что она была ложной. Более того, у Улзена была та самая манера говорить, что каждое слово звучало искренне и честно и не от того, что это образ, а от того, что он думал, то и говорил сразу же. Так что дело было не во лжи, а, скорее, в сокрытии. Улзен что-то недоговорил, что-то умолчал, и теперь картинка не только не складывалась, но и рассыпалась в прах непонимания.

Однако...

— Разве вы не должны изучать только, как с одним оружием обращаться? — вместо кипы вопросов решил отвлечённо поинтересоваться Солдрей.

— Должны, — кивнул серьёзно Улзен и поправил чёрную чёлку, — но меня потом перевели на домашнее обучение, — он снова повесил арбалет за спину и потянулся к топору, — и мама подумала, что для общего развития было бы неплохо научить меня использовать топор, — передал Солдрею рукоять с огромным железным лезвием, — раз уж появилось много... свободного времени.

Говорил Улзен непривычно оцепенело. Обычно он тараторил, задыхался от нехватки воздуха во время речи или монолога, аж язык порою заплетался, но сейчас это было медленно и спокойно. Было ощущение, будто каждое отдельно взятое слово Улзен брал и анализировал в своей голове, пытаясь понять, насколько правильно и хорошо оно звучало. Опять же, это не было похоже на ложь, это было именно намеренное умалчивание, но никак не враньё.

Солдрей на своём опыте знал, что были вещи, про которые лучше не говорить. Иногда это или личное, или слишком ужасное. Однако всё то, о чём рассказывал Улзен было обыкновенно. Совсем ничего такого странного или излишне жуткого.

Но говорил он почему-то с умственным напряжением и затоморженно, размышляя над формулировками, что и приводило Солдрея в ещё большее смятение, чем до этого.

— А ты? — резко спросил Улзен, вновь взявшись поправлять стойку Солдрея. — Ты почему вообще ничего не умеешь?

Он развернул всё его тело боком, а руками заставил обхватить рукоять. Чуть-чуть стукнул по спине, выпрямляя её. Солдрей не ответил, поэтому Улзен продолжил, будто и не было никакого вопроса:

— Смотри, брат, размахиваться можно, конечно, по-разному, но лучше всего сзади, — тараторил он и отвёл топор за спину Солдрея, который внутреннее боялся, как бы топор не задел его голову и не рассёк на части. — Заводишь топор за спину, лезвием противоположно твоей головы, — сказал он и, к облегчению кудрявого, перевернул лезвие, хотя со спины не убрал. — Размахиваться тут особо не надо, просто резким движением выводишь из-за спины топор и целишься... в цель, — для демонстрации Улзен выхватил топор, завёл за голову, стойка его напряглась, а потом быстро и неожиданно лезвие разрезало воздух, причём невидимые ткани его сошлись так же быстро, как разошлись. — Ну, что? — он улыбнулся. — Справишься?

Солдрей, судорожно сглотнув, взял из рук оружие.

Впрочем, почему он так волновался? Да, топор был большим и очень даже заострённом, но это же не более чем гигантский нож, не так ли?

«К тому же, это всего один день», — убеждал себя Солдрей.

Рукоятка была тяжелой и в принципе ощущалась в руках неправильно и неумело, но тем не менее парень закрыл глаза, глубоко и размеренно вздохнул, и его напряжённая поза расслабилась.

Драться умели все, значит, все к этому способны, в том числе и он. Да и он не слышал о случаях настолько неумелого обращения с оружием, что это приводило к смерти.

Да, всё будет нормально.

— Ого, в первый раз вижу тебя расслабленным, брат.

Солдрей злобно зыркнул, а Улзен засмеялся, перехватывая арбалет за железное кольцо:

— Потише только, а то всех спугнёшь своим вечно хмурым видом, — кивнул в сторону гущи красно-оранжевых деревьев.

Улзен дёрнул головой и откинул длинные волосы за шею, пальцами зачёсывая их назад. Он улыбнулся, небрежно пожал плечами и махнул рукой в сторону чащи. Жухлые листья уже хрустели и шуршали под его сволами.

Солдрей взглянул на лезвие. Только сейчас он обратил внимание на то, что там была запёкшаяся кровь. Толстая застывшая коричневая обрывистая полоса.

И всё это было на лице Солдрея.

Отражение пристально смотрело на него, не улыбаясь и не хмурясь — просто бесстрастно глядело. Да и всё бы ничего. Только если бы глядело... не выколотыми глазами.

Пара капель запёкшейся крови идеально оказались на их месте в отражении. Так же, как и тёмно-красная полоса идеально оказалась на щеке.

Алые выколотые глаза, багряная щека и абсолютный холод на лице отражения...

Что-то в этом заставило Солдрея вздрогнуть. Как будто это был не он. Кто-то иной. Двойник.

Но чем больше Солдрей вглядывался, тем сильнее сжималось его сердце, а брови хмурились. Это его тёмные короткие кудри. Это его загорелое лицо. Это его вытянутый нос. Это его пухлые губы. Это его густые брови.

Это его типично холодное выражение лица.

Это всё он, только глаза блестят красным, а щека обрызгана кровью. Это мог бы быть двойник, но...

Но это он, убийца.

«Это ради справедливости», — хотел сказать сам себе Солдрей, но у него голос пропал.

В воображении всплыли красно-жёлтые образы. Запах гари. Тёплая рука сестры. Хохот и стоны боли. Горячий воздух. Подкашивающиеся ноги и солёный привкус на языке.

«И чем же ты лучше их?» — как будто смеялось нечто внутри него.

Солдрей не видел, не слышал и не чувствовал последствий своих действий, но переодически... Он задумывался об этом.

Ему никогда не нравилось думать о том, как в страхе и боли кричат священники, как они плачут, как горит церковь или храм, как семьи оплакивают их в бесконечной скорби, как цолы ставят на полку в доме...

От этого ему было дурно. Поэтому Солдрей всегда останавливал этот бессвязный поток мыслей фразой «это ради справедливости» и аргументами, что жертвы есть всегда, а конкретно эти послужат благому делу.

Он всегда как-то... избегал мысли о том, что они умирают. Пока Солдрей не вдумывался в это, он мог сделать вид, что они просто исчезли.

Что он не убийца.

Что он воин справедливости.

Но выколотые глаза мешали думать в таком ключе, поэтому Солдрей поднял кудрявую голову.

Фигура Улзена становилась всё меньше и меньше по мере отделения. Красно-оранжевые деревья пытались скрыть его за своими ветками и неопавшими листьями, но прежде чем они утащили его в лесное царство, он внезапно остановился как вкопанный и развернулся, хмуря брови:

— Брат?

Солдрей ещё раз взглянул в отражение, а после позволил топору выскользнуть из рук. С глухим звуком он упал на заросшую сухой травой землю.

— Я не хочу.

Сама мысль о том, чтобы убить животных, чтобы пролить кровь, чтобы... Солдрей покачал головой.

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

Он не убийца.

Никогда не был и не будет.

Улзен постоял несколько секунд молча, потупил взгляд, а потом сложил арбалет за спину, подходя к Солдрею.

— Прости, брат, что заставлял, — поднял топор, покрутил в руках, рукоять воткнул в землю, и облокотился на локтём на него. — Тоже не особо люблю охоту, — и вздохнул, понурив голову, чёрные волосы скрыли смуглое лицо.

Воцарилось неловкое молчание, пока Улзен не поднял внезапно на Солдрея узкие глаза, в которых так и блестела зародившаяся идея:

— Может, начнём с начала? Без вот этого всего?

5

Возвращаясь домой, Солдрей не раз задавал себе вопрос: «Каким образом я вообще согласился?»

То ли виновата черезмерная болтливость Улзена, то ли его отсутствие внимания, то ли всё вместе, но на «Дашь ребятам шанс?» он сказал, не особо раздумывая, «да». И в тот же самый момент понял, что это было глупо во всех смыслах: первое — он не хотел, второе — не видел много осмысленности в их деятельности, третье — даже если бы у него было такое желание, он бы не смог, вполне очевидно, что ему в скором времени придётся уехать.

Так что, решил Солдрей, он просто придёт и скажет всё прямо: чтобы они отвязались уже от него, потому что в любом случае уезжает в ближайшее время.

Ключ щёлкнул в скважине, и кудрявый потянул за ручку, встречаемый прихожей. Было тихо: ни вздохов, ни скрипа стула, ни стука карандаша, ни шелеста страниц, ни шуршания постели — ничего, так что, вероятно, сестра ещё не встала и уж точно не проснулась.

Солдрей быстро разулся, встряхнул ноги, повесил пальто с шарфом и прошёл в комнату. Как он и предполагал, Анури, зарывшись с головой в бордовое одеяло, лежала на боку, свернувшись клубком, как кошка, пытающаяся во сне согреться. Она едва слышно сопела, и едва заметно приподнималась грудь, толстые брови чуть-чуть нахмурены, а пухлые губы сжаты в тонкую линию. Можно было бы подумать, что сон был беспокойным, но, сколько себя помнил Солдрей, сестра всегда так и спала, так что это, скорее, было умиротворение.

Это умилило младшего брата, и он слегка улыбнулся, поправил ворот тёмно-фиолетового свитера и резким движением вырвал одеяло.

— Пора вставать, соня!

Анури с испуганным полувздохом подскочила и со сжатым кулаком и безумными глазами уставилась на Солдрея. Через несколько секунд напряжённые плечи опустили, ладони разжались, и тихий вздох сотряс девичье тело. Видимо, сердце у неё стучало сильно, потому что схватилась за грудь.

— Я не буду скучать по тебе, — ненавистно и прерывисто произнесла сестра, опустив голову к груди. — Какой идиот научил тебя так делать? — она вновь вздохнула, а потом медленно потянулась к голове, срывая резинку с волос и распутывая хвостик.

— Ты.

— Точно. Спасибо за напоминание.

Улыбка стала шире, но всё ещё была несколько скованной и сдержанной, несмотря на искренность:

— Не за что.

Солдрей плюхнулся на вторую кровать, отчего матрас чуть подпрыгнул под ним. Подвинулся к подушке и вытащил из-под неё книгу, по виду новую, в твёрдом переплёте. В толстых плотных страницах — синяя тканая закладка — это мама однажды подарила. Обложка была незамысловатой: коричневый фон с вышитым на нём золотыми буквами названием: «ᛁᛋᛏᛟᚱᛁᛃ ᚷᛟᛋᚢᚦᚨᚱᛋᛏᚹᚨ ᚾᚨᛞᛇᚷᛟ, ᚱᛟᛉᚹᛇᚱᚷ. ᛏᛟᛗ II».

Читать он это начал недавно, уже на второй книге. Не сказать, что в церковной школе не проходили историю Розберга (ещё как проходили), но это было чтиво другого рода. Там природносили всё как сухие факты с датами в то время, как в книгах такого рода всё рассмотривалось более подробно и углублённо, а информация как таковая воспринималась с большим интересом, чем это было на уроках.

Солдрей открыл текст на странице, где он остановился, а Анури, что-то ворча и ьурча под нос, очень резкими движениями расчёсывала волосы. Хотя правильнее здесь употребить слово «вырывала», потому что расчёской она дёргала так, что клочки тёмных волос оставались на деревянных зубчиках. Пушистую светло-голубую резинку Анури держала в зубах.

— Что-что говоришь? — Солдрей, водя пальцем по строчкам и предложениям, пытался найти место, где он закончил читать в прошлый раз.

Анури небрежно бросила расчёску на кровати и свободной рукой держала волосы в пучке. Резинку взяла в другую и принялась делать хвостик.

— Говорю, хоть бы воздухом подышал, а то тухнешь здесь.

— Уже, я только что пришёл, — ага, вот оно, предложение!

«Керши́ва Вук, супруга короля  Ю́рда, была немой. Впрочем, это и не секрет: в тридцать первый день рождения короля произошёл несчастный случай с его супругой...»

Анури смяла лицо ладони, очевидно, пытаясь полностью проснуться со свежей головой и такими же ясными мыслями.

— Ты гулял? Добровольно? — в её голосе слышалось неверие вперемешку с искренним любопытством.

«Вчера три человека пытались загнать меня в свою секту, и одному из них я обещался сегодня пойти на охоту, потому что у него какая-то придурь в голове по этому поводу», — хотел искренне признаться Солдрей, но вместо этого пробормотал:

— Да так, с другом гулял, — фактически, наверное, это было отчасти правдой, но он всё ещё не мог понять, почему не может вывалить всю историю, хотя так хотелось.

Солдрей покачал кучерявой головой, вздохнул разочарованно в отношении самого себя и снова обратил внимание на текст.

«В честь дня рождения Юрда был масштабный пир, ко столу были приглашены не только приближённые, но и личные стражники короля, что, как оказалось потом, было большой ошибкой. Кершива, отойдя в сторону, столкнулась со стражником, и он, будучи в нетрезвом состоянии, рассёк её горло ножом».

— У тебя появился друг? — если бы Солдрей не любил сестру, он бы мог и обидиться на такой тон, хотя, впрочем, он мог понять кишащие вопросами шоколадные глаза Анури.

В конце концов, его последним и единственным другом был мужчина тридцати лет, завёдший его в секту, а через несколько недель сгоревший в огне. Но, если честно, картины тех событий в его голове были смутными и нечёткими, и единственным ярким воспоминанием осталось лишь гигантское пламя, толпа людей и крики боли.

Солдрей потеребил неловко край коричневой обложки, чуть загиная уголок.

— Наверное? — неуверенно пробормотал он, пожимая плечами.

Стало как-то сразу неуютно, и кареглазый подложил ноги под себя, а книга оказалась на коленях, цепко сжимаемая  загорелыми пальцами.

Солдрей не стал бы называть Улзена другом, потому что они знакомы ровно два дня, а если быть уж совсем точным, то, скорее, полтора дня, но и обзывать его просто знакомым казалось для него странным: нашли язык они довольно быстро, даже если инициатором всех разговоров был исключительно Улзен. Можно было бы назвать его приятелем, в конце концов, это нечто среднее между другом и знакомым, но и эо казалось каким-то неправильным для Солдрея, поэтому он остановился на том, что более менее подходило, хотя явно не полностью — «друг».

В комнате похолодало, задул откуда-то странный морозный воздух: аж по загорелой шее пробежала дрожь, пальцы дёрнулись, а ступни едва защемило. Кудрявый слегка вытянулся вверх, накинул на плечи со спиной одеяло со своей кровати, такого же бородового цвета, как и у сестры и вернулся к книге.

«Ранение могло бы и быть смертельным, но напавший стражник сам же и позвал на помощь, что только и подтверждает, что во время нанесения удара он был не в своём уме. Королеву удалось спасти, но не без потерь: оказались повреждены голосовые связки, что сделало Кершиву немой на всю оставшуюся жизнь».

Анури усмехнулась, когда подошла к заваленному книгами и тетрадями столу, поочерёдно закрывая их и складывая в стопку.

— И это говорит мне мистер «какие же все лицемеры, ненавижу»?

— Не все, ты с мамой не в счёт.

— Что уже ломает всю твою теорию о том, что люди злые твари.

— Нет, вы просто исключение из правил.

Разговоры что-то не шли сегодня. То есть, шли, но совершенно не в той непринуждённой манере, как обычно. Ему бы хотелось, чтобы у них с сестрой не начинались опять эти извечные споры. И, к его счастью, Анури не стала продолжать эту тему.

Солдрей вновь опустил взгляд в книгу.

«После случившегося Юрд распустил стражу. Вместо этого в скором времени были образованы асторожи. В отличие от стражей, нужных только для защиты короля и его семьи, задача асторожей заключалась в сохранении общественного порядка. Фактически это строго-настрого запрещало им вести разгульную и праздную жизнь. Они выполняли всю ту же роль стражников, но их стало значительно больше, и теперь они не только охраняли короля, но и следили за простым людом, приблежёнными и даже за друг другом. Данное решение впоследствии значительно снизило уровень, как преступлений, так и несчастных случаев».

Анури закончила расставлять учебники с тетрадями, а потом вытащила из-под стола рюкзак, скидывая туда нужные принадлежности и предметы.

— Пойми ты, я сама только за то, чтобы у тебя был друг, но просто последний твой друг был —

— Я знаю, — холодно и резко перебил Солдрей, чувствуя, как его смуглые пальцы впивались в бумагу и острые края.

Этот тон заставил старшую сестру умолкнуть и молча сложить всё в рюкзак.

Во рту стало горько и сухо, так что Солдрей облизнул губы и перевернул страницу, стараясь отвлечься:

«Но нововведения Юрда на этом не закончились. Несмотря на асторожей, высокий уровень преступности всё ещё сохранялся. Если Бог был всепрощающим и всегда давал второй шанс душам после смерти, то люди не видели смысла жить по Ваику. Срок в тюрьме их также не останавливал: рано или поздно он бы закончился, и они бы вышли на свободу. Нужно было что-то более действенное. Тоже наказание, но постоянное и довольно показательное для остальных. Смертная казнь».

Дрожь сотрясла Солдрея, но уже не от холода. В глазах помутнело.

Анури потянула за верёвки рюкзака, закрывая его, а затем присела на край кровати младшего брата.

— И где ты сейчас?

— На короле Юрде, — Солдрей постарался сделать равнодушный голос.

«Сжигание в качестве наказания применялось к роду проступков и преступлений, которые можно было бы счесть за безбожество, симпатию к демонам и неуважение к Ваику. Если люди совершали преступления, будучи уверенными, что никаких страшных последствий не будет, то нужно было сделать так, чтобы эти последствия были. Если несоблюдение Ваика раньше каралось неофициально обществом, в отличие от обычных законов, то фактически данное введение узаконило и сам Ваик».

Анури похлопала Солдрея утешительно по спине, поцеловала в макушку и помахала рукой, прежде чем выйти за дверь, накинув на одно плечо рюкзак.

Младший брат, не отрывая глаз от чтива, помахал рукой сестре в ответ.

«Данное наказание практикуется и сейчас и довольно действенно. Вот что по-настоящему снизило уровень преступлений.

Любопытно, что Кершива после инцидента увлеклась живописью. Через несколько лет после смерти супругов была обнародовна её галлерия. Картины были, конечно, разные, но в глаза особенно сильно бросалось то, насколько много она написала картин о сжигании людей. Среди историков бытует мнение, что именно она таким образом, будучи немой, надоумила мужа на подобную реформу, так сказать, подсказала решение проблемы. Хотя, конечно, нельзя отрицать и то, что картины могли быть написаны уже после введения подобного наказания».

Солдрей захлопнул книгу и упал на постель. Тысячи мыслей роились в его голове, как острый улей, пока он опустошённо пялился на серый потолок, медленно вдыхая, выдыхая и прижимая книгу к груди. Тысячи мыслей крутились в его голове, в основном нечёткие, смутные и до конца несформировавшиеся. Тысячи мыслей плавали в его голове, как мальки, пока Солдрей пытался ухватиться хотя бы за одну из них, но в руках оказывались лишь отголоски, что рассыпались в руках, как песок.

Тысячи мыслей было в его голове, но одна была ясной и чёткой. Настолько ясной, что возвращала всю внутреннюю энергию, утраченную во время чтения:

«Я не убийца, это они убийцы»

6

Похоже, пришёл Солдрей не вовремя. Женщины и мужчины снимали куртки в прихожей, оставляли одежду на вешалках и, то перешёптываясь, то бурно что-то обсуждая, выходили из гардеробной толкучкой.

— Как давно они работают?

— Недавно, кажется.

— Молоденька, актриска там прелесть просто!

— Слышали тот ровный голос монетонщика?

— Такую игру я очень давно не видел, хорошо, что они взялись за это.

— На самом деле это так интересно, что я даже ни о чём не думаю во время представления.

— Правда, после него чувствуешь себя таким усталым...

И так далее, и так далее, и так далее... Как у Солдрея не заболели уши из-за этой какофонии — вопрос открытый. Какие-то лишённые смысла светские беседы, слухи, сплетни, звучащие одновременно и повсюду. На несколько минут Солдрей даже встал в ступор, потеряв весь ход мыслей и забыв, что он вообще хотел сделать. Где он? Что он здесь делал? Зачем он сюда пришёл? Почему хотел уйти?

Жёлтизна освещения, рыже-коричневое дерево, из которого состояли стены — всё это как-то давило и ещё сильнее сбивало с толку. И этот постоянный говор, толкания, пихания вбок...

Нет, он явно не вовремя.

Солдрей мотнул головой и собирался прошмыгнуть к выходу из монето, как вдруг кто-то схватил его за локоть и потянул в совершенно обратную в сторону. Первым порывом было оттолкнуть или ударить, но вскоре он увидел знакомое светлое каре и неизменную милую улыбку.

Опять это мерзкое чувство! Как будто он сейчас задохнётся, а сердце перестанет биться. И эта улыбка, словно всё в пределах разумного. И эта хватка, сильная и упрямистая.

Солдрей хотел изъясниться — он для этого и пришёл. Но не так. Тут опять всё было неправильно. Но все вели себя так... обычно. Но Солдрей не видел здесь ничего нормального. Бредятина какая-то сплошная и только. Душно и конторка странная. Лишь сильнее хотелось оттолкнуть эту девушку и вырваться на свежий воздух, где и дышалось легче, и ум яснее был.

Не помогало и то, что разум истошно кричал: «уйди!», «уйди!», «уйди!», как в подтверждение. Как и тогда, неизменный, хотя и непонятный для него инстинкт кричал, чтобы он никогда не возвращался. Но Солдрей всё равно это сделал и теперь жалел об этом.

Какие объяснения? Зачем? Для чего? Молча бы уехал и дело с концами. Вот действительно: любил же он всё усложнять донельзя!

Как только теперь отсюда выбраться...

— Отпусти меня.

— Солд! Здорово, что ты пришёл... — в который раз Солдрей хотел задать Вайне вопрос, ничего ли её не смущало во всей ситуации.

Дверь, которая вела на улицу, всё отдалялась и отдалялась, как и говор людей.

Бойцом Солдрей не был, драться не учился, и даже не видел ни одну из потасовок. Лишь частично помнил, как Анури могла пнуть кого-то ногой или толкнуть в грудь, но это тоже не драка. Если бы он ударил Вайну в нос, и она ответила бы тем же, он был бы, очевидно, проигравшим. Тут даже вычислять ничего не нужно.

Ему оставалось только надеяться, что его угрожающий тон сработает. После этого нежелания Вайны отпускать его, Солдрей только больше убедился в том, что нужно уйти да поскорее. Здесь не просто было что-то не так.

Здесь всё было не так.

— Я сказал, отпусти меня.

— Клянусь, ты не пожалеешь, можешь пройти даже без билета...

Значит, надежды напрасны. Придётся рискнуть, причём собственной шкурой, но если Солдрей хотя бы не попробует, то обречён будет в любом случае, а так хотя был маловероятный шанс на успех.

Он закрыл глаза, вздохнул и со всей силы наступил на туфли Вайны. Та зашипела и ослабила хватку. Он воспользовался моментом и начал проталкиваться сквозь толпу. Под этой неприятной желтизной они казались тенями, призраками — кем угодно, но не людьми. Безликие силуэты. Каждая женщина была похожа на мужчину и наоборот, старики казались молодыми, а у молодых виделись морщины. Солдрею, впрочем было наплевать, кто есть кто, лишь бы только...

Вот она, заветная дверь! Совсем близко. Совсем...

Вайна снова схватила его за локоть. Потянула на себя так, что Солдрей чуть не упал, теряя равновесие. Зараза!

Мама всегда ему говорила, что девочек бить нельзя, а эта и тем более была младше его, но Солдрею казалось, что здесь должно быть исключение из правил. Потому что теперь это походило на насильное удержание против воли.

Что лишь подтверждало тот факт, что Солдрей всё правильно делал: убегал из этой конторы сумасшедших.

И снова было так тяжело в груди! Когда он бежал, чувствовал прилив сил, как его отпустило это состояние духоты. Нет, дело было совсем не в месте. Что-то было не то в этой Вайне. В том, как он себя ощущал рядом с ней. В том, как она невинно улыбалась и хлопала янтарными глазками. В том, как она была упряма в своём желании затащить Солдрея любым способом в свою контору. В том, как увиливала от ответа. В том, какой сильной была её хватка. В том, как делала вид, что всё хорошо.

Уйти, уйти, уйти и ещё раз уйти.

— Солд, ну, пожалуйста, дай нам шанс —

— Я Солдрей!

Он с такой силой проревел это, что все до единого звуки прекратились. Десятки, если не тысячи глаз уставились на них двоих. Наверное, Солдрей выглядел, как бешеная злая собака. Он даже сгорбился, насупился, согнул колени, как в боевой стойке. Возможно, будь другая ситуация, это бы заставило его смутиться, но Солдрей был слишком раздражён и напряжён.

Что здесь, ють, происходило?

Это был один немногочисленных разов, когда улыбка слетела с ухоженного личика Вайны. На её место пришли хмурые брови и поджатые губы. Она отпустила его локоть и просто пристально глядела на него. Не моргая. Не сводя взгляда.

Люди вернулись к своим делам. Постепенно шум возобновился. Солдрей и Вайна всё ещё стояли на одном месте и смотрели друг на друга: один — раздражённо-холодно, другая — хмуро-напряжённо. Оба что-то хотели сказать, но молчали.

Девичья грудь чуть-чуть вздымалась, а губы дрожали. Такое состояние Солдрей уже видел. Обычно так выглядела сестра, когда пыталась сдержать слёзы. Скрыть за напускным раздражением и обидой. Этот вид пробудил нечто тёплое в нём.

Ладони Вайны сжались. И что-то сильное, как алкоголь, ударило в голову.

Виски пульсировали. Как и всё тело. Все звуки были заглушены непрекращающимся стуком в ушах.

Если бы не подскочившая Вайна, Солдрей рухнул бы на колени от внезапной боли и таких же внезапно уставших ног. Да что с ним такое?

Нет.

Что с ней такое? Кто она?

Говорить тоже было тяжело. Голос не пропал, но сформировать что-то членораздельное было так сложно, что все оскорбления были отрывистыми, с паузами и хриплыми:

— Сумасшедшая... Дура...

Почему само тело словно восстало против него? Откуда взялась эта усталость? Даже оттолкнуть удерживающую его Вайну не было сил. И вряд ли будут.

Эта чертовка что-то сделала с ним.

— Помо... — Вайна закрыла его рот ладонью.

Хотя, наверное, в этом не было смысла. Он всё равно не мог громко говорить. И в этом шуме его отчаянное бормотание, переходящее в шёпот, никто бы не услышал.

От этого захотелось плакать. Но он бы не стал унижаться перед этой тварью.

Убедившись, что Солдрей не будет звать на помощь, Вайна убрала руку.

— Куйта... — Солдрей попытался ударить, но его кулак был настолько медленный и слабый, что Вайна просто перехватила его и нежно опустила. — Тварь... Мразь....

Вайна обняла его за плечи, словно ничего не было, всё нормально, хорошо, такое происходит каждый день на постоянной основе:

— Обещаю, ты всё поймёшь.

Не поймет и не собирается. Чокнутая хриодка.

Лучше бы он всё-таки упал на колени, потому что Вайна взяла его за ладонь и отвела прочь от выхода. Потащила сквозь толпу в зал. Как будто он был тряпичной куклой, марионеткой, плюшевой игрушкой.

И его ноги шли не в силах пойти в другую сторону.

Солдрей продолжал выдавливать из себя ругательства и пытаться хоть как-то вырваться, но всё было тщетно.

А люди продолжали что-то трендеть, ничего не видя и не слыша.

7

Солдрею казалось, что он выпил несколько литровых бутылок с женом — настолько его голова не работала и плавала. Плавала, правда, не в воде, а где-то по воздуху, как тучка, что не определилась со своим направлением. То его мысли были о том, как он хотел провалиться в кровать, то о том, как надо бы уйти отсюда, то о том, как бы ударить по лицу эту хриодку на сцене. Но все они обрывались, сменялись новыми, повторялись по кругу, не завершались, и в итоге лишь виски пульсировали от этого.

И голос... как же давил на него голос монетонщика. И так голова раскалывалась, и так Солдрей не мог сконцентрироваться, а тут ещё этот ровный спокойный тон, прорезавшийся сквозь любую ясность ума и превращавший её, скорее, в туманность.

На сцену смотрел Солдрей мало, в глазах было как-то мутно, да и не хотелось видеть кривляния Вайны, которая что-то там бегала, вертя подолом коричневого платья и всё также изящно улыбаясь.

Лопай сидел на стуле около сцены почти неподвижно, как статуя, даже не поднимая головы от книги. Его голос был ровный, громкий и постоянно мешал сосредоточиться.

О Йун, как же хотелось спать! Но разум для чего-то продолжал бодростовать. И уйти тоже хотелось, но тело ни раз не сдвинулось, а сама идея исчезала так же быстро, как и появлялась.

— «Мы бы хотели, чтобы ты остался», — произнесла Ци́а», — читал Лопай, в который раз прекращая мыслительный процесс Солдрея.

Ему показалось или он повернул голову в его сторону? И улыбнулся, тряхнув чёрным хвостиком и сощурив глаза?

Вайна тоже, казалось, ненадолго задержала на нём взгляд янтарных глаз.

Что они делали и что от него хотели? Как будто оба чего-то ждали от него, какой-то реакции?

А голова всё болела. Солдрей зашипел сквозь стиснутые зубы, пока сценки продолжались. Не то чтобы он вообще следил за каким-либо сюжетом. Ему вообще хотелось просто уснуть, стукнувшись головой об эту деревянную лавочку, на которой сидел.

Ради Ячва, он вообще не пил алкоголь, но сейчас у него было ощущение, словно был пьян в стельку. Хотя, наверное, он бы тогда уже валялся бессознательно на полу.

Не отменяло того факта, что он был бы рад, если бы именно это и произошло.

Солдрей даже не мог разглядеть само помещение — только разве что выступ впереди, которым и являлась сцена, и макушки людей, сидящих перед ним.

Как же было тяжело. Казалось, если Солдрей повернёт голову в сторону, то она отскочит у него от шеи.

— «Было бы просто замечательно, если бы ты нам помог» — продолжала лепетать Циа, стараясь убедить этого незнакомца остаться», — Лопай снова повернул к нему голову и как-то ободряюще улыбнулся ему, задержав на несколько секунд свой взгляд на нём, прежде чем опустить узкие глаза в книгу.

Даже злиться не хотелось. Или сил просто не было. Солдрей был уверен, что будь у него нормальное состояние ума, он был бы раздражён неимоверно.

Вместо этого он надеялся, что провалится в сон в ближайшее время.

8

Забавно, что если раньше у него всё расплывалось перед глазами, но слышал всё ясно и разборчиво, то теперь всё поменялось местами, наоборот.

О Йун, и за что и ему всё это?

Голова всё ещё болела, несмотря на то, что он вырубился и, наверное, спал какое-то время. На самом Солдрей до сих пор дурно себя чувствовал: словно тонул, медленно шёл на дно, а сопротивляться и брыкаться, пытаясь выплыть, сил не было. Так и сгинет он на дне какого-нибудь океана, пока его тело не будет засыпано песком, а молюски расселются по его телу, что стало их новым многоквартирным домом.

Солдрей был настолько далеко от реальности, что эта возможная участь даже не вызывала в нём никакого эмоционального отклика.

Странно, что он уснул, но всё ещё хотел спать. А может и не спал вовсе. Анури с матерью ему вроде говорили, что, когда голова отключается, это, скорее, потеря сознания, а не сон. Солдрей вроде тоже это знал, но чем одно отличалось от другого, понять не мог сейчас.

В любом случае, усталость не прошла, а потому он не особо не следил за происходящим перед его глазами. Да и мог ли, когда у него вместо голосов звенело в ушах? Как звонок на двери в магазине, только протяжно и пискляво.

Но, казалось, они о чём-то спорили. Хотя спорил больше Улзен. Он выглядил злым. Очень и очень злым. Кричал что-то, размахивал руками. Вроде даже волосы встали дыбом? Или поседели. Возможно, и то, и то. А, возможно, ему это мерещилось.

Вайна выглядела расстроенной. Тонкие брови нахмурились, а руки сжали в тисках подол тёмно-коричневого платья. Удивлённый блеск в янтарях. Переминание с ноги на ногу. Если это не печаль, то точно потерянность.

У Лопайя всегда было неизменное выражение лица. Хмурое, настороженное и какое-то пассивно-агрессивное. Вроде внешне он и был спокоен, но ощущалась постоянно какая-то аура потаённого раздражения. Как будто вся злость клубится глубоко внутри, и её сдерживают.

Какой же противный шум стоял в ушах! Мерзость просто. И не прекращался. Всё звенел, звенел, звенел, звенел, звнел...

Может, попробовать ещё раз уснуть? Или потерять сознание? Впрочем, какая разница? Если это снизит количество боли и резвеет дымку вокруг разума, то Солдрею тем более всё равно, чем одно отличалось от другого.

Почему он вообще продолжал об этом думать?

Солдрей в первый раз в жизни находился в таком состоянии. Даже когда на него находила лихорадка, или мигрень, или вообще что угодно, он так себя не чувствовал. Всё ещё мог ясно мыслить, несмотря ни на что.

А сейчас с ним творилось что-то странное.

И всё ещё хотелось спать.

Солдрей хотел закрыть шоколадные глаза, но именно в этот момент Улзен наклонился к Вайне так, словно собирался или ударить, или толкнуть. На самом деле это казалось неправдоподобным, зная его даже незначительное время, но Лопай для чего-то встал перед перед девушкой, закрывая её.

А потом кулак прилетел в смуглое лицо так, что Улзен отшатнулся и чуть не упал, закрываясь рукой.

У Лопайя и бровь не дёрнулась. Только узкие глаза сощурились больше. Вайна что-то сказала, выглядела нервной и обеспокоенной, держась за спиной длинноволосого, положила руки на его плечи, но ей никто ничего не ответил. Тем не менее она не выглядела напуганной. Более того, как будто ожидала этого.

Улзен осторожно отнял руку от горящей красной щеки, но голову держал опущенной к груди, волнистые локоны закрывали смуглое лицо. Лопай что-то сказал, лениво дёрнул хвостиком, закатил чёрные глаза, небрежно качнул головой. Вайна закусила нижнюю губу, сильнее вжалась в его плечи и что-то шепнула на ухо, каре тревожно качалось, прежней улыбки и след простыл.

Что-то опять во всём этом было не так. Но сил разбираться с этим не было так же, как и желания.

9

Лучи солнца мягко ложились на веки Солдрея. Ресницы трепетали под их яркостью. Губы сморщились, причмокивая. Грудь тихо поднималась и опускалась. Пальцы теребили покрывало. До ушей доносились звуки шуршания листьев и завывания ветра с улицы.

Мирное утро.

Утро?

Солдрей вскочил, как ошпаренный кипятком. Приник к окну, облокотился о ставни с подоконником, а загорелые ладони оставляли потный грязный след на стекле. Розоватое небо, пушистые облачка, только-только подбирающаяся синева — рассвет.

Какого шве́ля¹ сейчас рассвет?!

«Рассвет, рассвет, рассвет, рассвет..! — внутренне кричал Солдрей, чувствуя неописуемый ужас. — Прошёл целый день».

Анури его убьёт. Сначала накричит, что она, дура, переживала, а потом убьёт. Так и будет.

Солдрей обречённо и обессиленно рухнул на постель. И только тогда до него дошли отдалённые мысли: «Прошёл целый день, и я не пойми где». И только тогда он понял, что не дышал всё это время, а потому начал закашливаться. И только тогда понял, что сердце чуть не выпрыгивало из груди.

Когда адреналин сошёл на нет, стало тяжело. Но чем больше Солдрей успокаивал себя, сжимая сердце и делая размеренные вздохи, тем больше осознавал, что ему всё же лучше: никакой тяжести в мышцах и голова ясна.

Фактически оставалось только разобраться, где он сейчас находился.

Ну, это, очевидно, была спальня. Маленькая, правда. Или кровать слишком большая. Скорее всего, второе всё-таки. Сама по себе комната выглядела просторной, но фактически всё пространство занимала деревянная кровать, на которой сейчас и лежал Солдрей. Матрас был твёрдый и совсем не прогинался под весом так же, как и перьевая подушка. Зато широкий.

В оставшихся проёмах кое-как помещался шкаф с тумбочками и колючий коврик с тапочками. А с кровати можно было легко прильнуть к подоконнику и окну.

Стены были какие-то трубкообразные, как будто вместо досок положили засушенный и уже пожелтевший бамбук. А вот пол сделан из тех плиток, что кладут в ванную. Для этого, наверное, и нужны тапочки: чтобы ступни не замёрзли.

В общем, комната предельно скучная и пустая. Создавалось впечатление, что сюда только-только въехали и не успели ни разложить вещи, ни захломить пространство безделушками.

Солдрей решил пока не вставать на всякий случай. Опасности данное место не внушало, но, с другой стороны, безобидной и невинной была и Вайна, а оно вот как внезапно оказалось по итогу.

Кем она вообще была? Демоном? Наверное, ведь это многое объясняло. Эта мысль пришла не сразу в кудрявую голову, но стоило прийти, как решила остаться.

А эти шарады на сцене были чем-то наподобие внушения, попыткой заставить его думать определённым образом? Ну, это всё явно было неудачным.

И это, конечно, замечательно, что Солдрей смог избежать такой участи, но всё ещё оставался вопрос, зачем он нужен Вайне. Она с этим Лопайем пытались изо всех заставить его остаться, но для чего? Чем они занимаются на самом деле? И что...

Солдрей услышал дребезжание ложки о кружку.

Наверное, думай он рационально, остался бы на месте и не двигался бы ни на один сантиметр, но вместо этого звук побудил его вскочить на ноги и выбежать за дверь. Где-то в отдалённых частях разума была мысль о том, что таким образом Солдрей лишь бежит в раскрытую пасть хищника, но она была быстро отброшена. Дело было даже не в любопытстве, было какое-то ощущение, что если Солдрей выйдет, то наконец получит все ответы на вопросы, что так долго копились и покрывались пылью.

Звук его привёл на кухню. И к Улзену, что удивлённо оглянулся и перестал размешивать содержимое в кружке.

Он никогда не выглядел особо опрятным (скорее, небрежным), но сейчас, смотря на него, Солдрей думал, что тот проснулся в курятнике. Волосы были завязаны в своеобразный хохолок на голове, из которого то тут, то там торчали их клочки. Вместо привычной куртки и рубашки — белая майка. Вроде бы в этом и нет ничего необычного, но раньше рукава, воротник и распущенные волосы скрывали большую часть тела, кожи, а теперь это было открыто.

Десятки... Нет, сотни шрамов располагались на теле Улзена так, словно это был второй слой одежды. И они были такие разные, что Солдрей терялся в догадках, откуда какой взялся. Одни походили на глубокие порезы, другие — на уколы, третьи — на следы от когтей и зубов. Смуглая кожа пестрила белыми линиями и пятнами.

На задней части шеи был особенно большой шрам. Толстый, извилистый с отколупывающимися кусочками кожи. Со стороны было похоже на выпирающую кость, хотя это не так: просто очень и очень заметный шрам. И если другие можно было хоть как-то распознать, то от чего был конкретно этот, лишь Богу известно.

Улзен нервно засмеялся и потёр руки:

— Если бы я знал, что ты сейчас проснёшься, я был бы в лучшем виде, — он брезгливо встряхнул руками, почти что белёсыми. — чем это.

Кухня была небольшая, большую часть занимали полки, ящики, раковина и плита. Посередине находился квадратный стол из тёмного дерева и три стула. Да и всё тут — даже стен особо не было видно из-за количества шкафов. Данное помещение легко можно было спутать с кладовкой, но это впечатление сразу же развеивала огромная плита и посуда, лежащая по разным уголкам и сторонам стойки.

Улзен поспешно дёрнул за резинку, распустив хохолок на голове. Потряс волосами, причесал их пальцами — и шрам скрылся за чёрной волнистой копной так, как будто его там никогда и не было.

— Лучше же, да?

Солдрей не ответил. Улзен шумно выдохнул и поправил чёлку.

— Ну, ты присаживайся, — он указал на один из стульев. — Сделать что-нибудь? — подтянулся на носках, чтобы достать поднос из верхнего ящика. — Чай? Кофе? Завтрак? — только сейчас Солдрей увидел, что рядом с кружкой стояла миска с каким-то бульоном: суп, наверное. — Ты тут подожди, — Улзен переложил еду (очевидно, завтрак) на поднос, — я сейчас приду, брат, — и ускакал из кухни.

Но Солдрей не сел и не стал ждать. Вместо этого чуть-чуть постоял, оглядываясь через плечо в сторону, куда ушёл узкоглазый, и буквально через минуту уже последовал за ним.

Буквально на против его комнаты, где он очнулся, была другая. Дверь была слегка приоткрыта, но не сильно, и извне доносился тихий шёпот и бряканье железной ложки.

Солдрей попытался незаметно выглянуть.

Эта спальня напоминала предыдущую вплоть до стен, но казалась более наполненной вещами. Висели картины, головы чучел, холодное оружие. Тумбочка была забита бумагами, канцелярией и какими-то личными вещами, а шкафы ломились от одежды.

На такой же большой кровати сидела худенькая, почти что костлявая женщина. У макушки уже начиналась седина, хотя в остальном были насыщенно-чёрными. Даже на лице не было морщин, зато оно было пустым и безэмоциональным: узкие глаза смотрели в никуда, в пустоту. Казалось, женщина вообще сейчас находилась в другом месте.

Улзен сидел рядом с подносом. Что-то бубнил ей, так же тараторил, как и обычно, но тихо, исключительно для неё. Подносил к её сухим губам ложку с супом и держал её за затылок. Точно так же помогал ей пить из кружки, пока женщина всё ещё находилась в каком-то неосознанном состоянии беспомощности.

Улзен много говорил, улыбался, но в узких глазах проявлялась печаль и тоска, какой-то оттенок жалости.

Солдрей отвернулся и отошёл от двери. Это сцена явно предназначалась не для его глаз.

Вместо этого он обратил внимание на коридор. Он был узкий, длинный и слабоосвещённый. Перед двумя противоположно расположенными комнатами была большая столешница, на которой стояла высокая чёрная ваза с засохшими ромашками: жёлтые серединки стали коричневыми и скрюченными, а белые лепестки окрасились в чайные и кофейные цвета и стали хрупкими, словно стеклянными. Валялся и полураскрытый кошелёк с высыпленными чроками, а также ключи.

На стене висела чёрно-белая фотография в деревянной рамке. На ней различалась та узкоглазая женщина из комнаты, более молодая и наполненная жизнью, с ярко улыбающимся лицом.

А ещё мальчик. Маленький, на вид лет восемь или десять со смуглым лицом и узкими глазками. Наверное, это Улзен. Всё же его дом, очевидно. А та женщина, видать, мать.

Был и мужчина. Стройный, высокий, чернокожий. Всё его лицо было вымерено как по линеечке: абсолютная симметрия и геометрические фигуры. Квадратная голова, ровный в виде прямоугольника нос, припухлые губы, большие, как треугольник, глаза, толстые густые брови. Мужчина приобнял женщину за спину, а другую руку положил на плечо мальчика. Должно быть, отец?

Пожав плечами, Солдрей из любопытства только раскрыл ящик. В нём лежала аккуратно сложенная стопка скреплённых бумаг. На самом первом листе, крупными печатным шрифтом он прочитал: «Проект “Охотник”», а внизу маленькая подпись: «Ч. Ф.». Сокращение показалось смутно знакомым, хотя, как оно расшифровывалось, Солдрей понять не мог.

И только он собирался перелистнуть страницу, как прямо перед его носом хлопнул ящик. Это был Улзен с тем хмурым лицом, которое кудрявый видел в первую встречу с ним.

— Извини, брат, — узкоглазый явно пытался сохранить самообладание, чтобы не быть резким. — Семейное, — тем не менее всё равно вышло грубовато.

Солдрей только кивнул. Всё равно это было не его дело и его не касалось.Да и было это любопытство всего лишь минутное.

— Ты ещё ни слова не сказал за сегодня, брат, — подметил Улзен, облокачиваясь о столешницу.

Солдрей пожал плечами, склонил голову:

— Жду, когда ты начнёшь объяснять, — едкие слова и ругательства порывалась вырваться изо рта, но он сдержал себя: не время и не место.

Улзен вздохнул, развёл руками, сунул их в карманы брюк, присогнул колено и передёрнул плечами:

— С чего начать?

— С начала.

Улзен минуту помолчал. Видимо, действительно думал, как лучше всего всё пояснить.

— Кто такая Вайна, по твоему мнению? — наконец сказал он после молчания.

— Демон, — незамедлительно ответил Солдрей.

В конце концов, это единственное логическое объяснение в данной ситуации.

Улзен щёлкнул пальцами и ободряюще улыбнулся:

— Почти. Полудемон. Хотя сути не меняет. В смысле в итоге всё то же самое, — начал тараторить Улзен, — в смысле...

— Помедленнее.

— Точно, спасибо, брат, — и снова начал набирать темп в своём монологе. — Короче, Вайна может влиять на разум человека таким образом, чтобы что-то внушить ему. Однако, так как ты уже начал понимать, что с ней что-то не так, это попросту на тебе не сработало, ты уже был фактически к этому готов, а работает вся эта штука лишь, когда человек этого не ожидает, понимаешь, брат? — Улзен, очевидно, не замечая этого, теперь вздёргивал руки и опускал их. — Вайна со всем этим переборщила, и твой мозг поджарился, хотя он и смог сопротивляться внушению. И так как он поджарился, ты постоянно вырубался и терял сознание. И Вайна с Лопайем о последствиях не думали, поэтому отправкой тебя на отдых занялся я. Но, видишь ли, брат, ты был не в своём уме и постоянно выпадал из реальности, поэтому я не смог узнать, где ты живёшь, но отдохнуть и отоспаться тебе нужно было где-то, поэтому я отвёл тебя к себе домой, — очень скоро он перешёл на хождения по кругу и особую экспрессию руками. — Ты спал в моей комнате, но не волнуйся, брат, специально для тебя я поменял бельё на чистое. Ещё я хотел приготовить тебе что-нибудь, но вечером ты не проснулся, а утром я не успел. И ещё раз извини за внешний вид: мне так удобно ходить дома, но ты определённо не должен был всего этого видеть. Впрочем, могу прямо сейчас переодеться, хочешь? — узкие глаза выразительно остановились на собеседнике. — Неважно, — махнул рукой, — суть в том, ты вырубился, и я тебя притащил сюда. Теперь ты хорошо себя чувствуешь, брат?

Солдрей помолчал некоторое время. Это было и для того, чтобы убедиться, что Улзен действительно заткнулся, и для того, чтобы обработать только что поступившую информацию.

— Лопай ударил тебя, — наконец спустя несколько минут произнёс Солдрей то первое, что только пришло на ум.

— А-а-а, — понимающе протянул Улзен и щёлкнул пальцами, прежде чем гордо поднять голову и положить руки на бока, — ты это видел, да? Круто я ему руку растянул, брат?

— Ты сделал что? — если бы челюсть могла отвалиться, она бы отвалилась, если бы он пил чай, он бы поперхнулся, если бы резко вздохнул, подавился бы воздухом.

Лопайя Солдрей видел немного и, можно сказать, издалека. У него не было никакого мнения по поводу этого человека: ни то, что он сильный, ни то, что он слабый. Однако какое-никакое время знал Улзена, и этот худенький паренёк-дылда не ассоциировался в его голове с великим бойцом, или воином, или ещё кем-то сильным. Конечно, он упоминал, что его семья промышляла охотой, но эта информация пролетела так же мимолётно, как и бабочка, которая, сев на цветок, сразу улетала. Даже чучела в комнате! Хотя и выглядели логично со всем этим, Солдрей всё ещё не задумывался над этим больше, чем одна секунда.

— А что в этом такого?

Солдрей сжал веки:

— Забудь, — открыл карие глаза. — Зачем им я вообще?

— Хороший и интересный вопрос... — Улзен нервно улыбнулся, — на который я не знаю ответа.

Солдрей, как привыкла делать его старшая сестра, запрокинул голову кверху в размышлении, застонав. Вопросов не только оставалось много, но и значительно прибавилось: что за шрамы, что за проект «охотник», что за инициалы, что с этой женщиной, почему Улзен вообще работает в этом недомонето? Но это были второстепенные вопросы. Их было много, конечно, но Солдрея не касались. Да, ему было интересно, любопытно, но это было не его делом. А он не совал нос туда, куда не просили.

Так что по сути все ответы он получил. Только вот что с ними теперь делать? Всё это, безусловно, прекрасно и хорошо, но как решать-то эту ситуацию?

Переезд. Ему скоро уезжать. Точно.

Солдрей хрустнул шеей и впервые позволил себе улыбнуться за этот день. Ехидно с торжеством победы в душе. Решение было прямо перед ним, а он ещё размышлял о чём-то!

— Я в скором времени уеду отсюда. Так и скажи им, что всё, что они делают, не имеет никакого смысла, — Солдрей хотел развернуться и пойти к вешалкам, чтобы одеться и наконец пойти домой, как внезапно смутился, вспомнив. — Они тебя не прибьют за то, что ты..?

Улзен засмеялся так, как будто это было самое глупое, что он слышал в своей жизни:

— Они? — чёрные узкие глаза насмешливо блеснули. — Меня? — приложил руку к сердцу. — Брат, я одному руку растянул, а у другой фокусы на мне не работают. Что они мне могут сделать?

Это вызвало ещё больше вопросов, но Солдрей уже не стал продолжать эту тему.

10

Каждое слово Солдрея было пропитано желчью. Той самой, плюясь которой, человек показывал своё презрение, ненависть и разочарование. Жаль только, что она метафорическая. Солдрей хотел бы, чтобы желчь опалила, как кислота, эти светлые жёлтые локоны, чтобы они сгорели и стали черными углями. Хотел бы, чтобы желчь разъела это зелёное пончо, в котором Вайна как будто пряталась, впервые одев его за все встречи. Хотел бы, чтобы от желчи, как от кипятка, опухла эта фарфоровая кожа.

Хотел бы, да только реальность была другой.

— У неё сломана нога.

Вайна ничего не ответила. Отвела взгляд в сторону и прикоснулась кукольными губами к белой керамике. Вздёрнутый нос чуть сморщился от пара из кружки.

В подвале того самого монето ничего не изменилось. Разве что стало пусто. Улзена не было, и никакой Лопай через время так и не зашёл. Только Солдрей, Вайна и огромный круглый стол. Девушка сидела в самом конце, поливала чай и таинственно молчала. Впрочем, как обычно. Но в этот раз не улыбалась, хотя и растерянной не выглядела. Солдрей не садился, стоял напротив, по другую сторону, опирался о стол и нависал над ним большой тенью в этом тусклом помещении.

Духота осталась. Но, вероятно, не из-за помещения, а из-за Вайны. После того, как Улзен подтвердил его догадки, пазл складывался ещё легче, ещё чётче вырисовывалась картина: с самыми проработанными деталями, не просто лёгкий эскиз или набросок.

И таким образом ответ на вопрос тоже появился сам собой.

А вопрос был таким: Солдрей вернулся к сестре после дня отсутствия. Было много криков, объятий, семейных переживаний и злостных восклицаний «Без меня ты никуда ни ногой!», но это было не так важно. Пара извинений, парочка утешительных слов и заверений — и ледяное сердце переживающей сестры было растоплено улыбкой, крепкими-крепкими объятиями и купленным заранее шоколадом.

На вопросы «где ты был?» Солдрей сказал, что измотался за день и по стечению обстоятельств переночевал у того друга. Фактически даже не ложь. Так оно и было. Наверное, можно даже считать, что это его самый первый шаг к честности, к которой он так яро стремился и стремится до сих пор.

Но опять же: суть не в этом.

Вчера Анури, хрустя шоколадкой, сказала, что брат может остаться ещё где-то на месяцок. По дороге из больницы какой-то ненормальный, по её словам, сломал соседке по комнате ногу.

Тут и думать особо не надо, кто это был. Особенно после того, как он попросил Улзена передать информацию о том, что он в любом случае уезжает из города в скором времени.

Правда, всё равно оставались вопросы: Каким образом они узнали, что Солдрей жил с сестрой из-за больничного соседки? И каким образом они узнали, как выглядела и где была эта соседка? Или это ещё один фокусов демонов (полудемонов, но какая в сущности разница?), ещё одна их способность?

— Это ты сломала ей ногу, — уточнил Солдрей, выгнув густую бровь.

Улзен не сделал бы этого — он уже понял это. Лопай тем более физически сейчас не способен на такое.

Остался один кандидат, который попивал кофе и отводил янтарные глаза в сторону.

Вайна сделала ещё глоток и медленно поставила кружку. Положила белоснежные маленькие ручки на стол. Поглядела с минуту на парня в пальто, пожала плечами и слегка тряхнула каре.

— В моё оправдание, — совершенно спокойно начала Вайна, подкладывая под бородок кулак и тихо вздыхая, — это не было моим планом, — зачем-то перемешала кофе ложкой, бренча по керамическим стенкам. — Лопай был на приёме у доктора, а я просто ждала в коридоре. И эта девушка на всю больницу трендела о том, что вот сейчас-то она наконец вернётся на учёбу, а «ужасная Рож», с которой она живёт, как обычно начнёт свои заумные речи, а у неё только-только голова прошла, — всё это Вайна проговорила наигранно и пафосно. — С фамилией Рож я знаю только тебя. Просто сложила два и два. Таинственная Рож — твоя сестра или что?

Отдалённо Солдрей подумал: «Надо было две ноги сломать». За такие слова в адрес его старшей сестры эта девушка слишком легко отделалась. В конце концов, семья превыше всего, и любое грубое слово или обращение по отношению к его семье вызывало в Солдрее бурю эмоций и раздражение.

Забавно. Ему никогда не нравилось, когда Анури была резкой, стоило кому-то причинить ему боль, потому что чаще всего это были пустяки, а теперь Солдрей делал ровно тоже самое. Походу, это было наследственным.

На вопрос о том, была ли это его сестра, Солдрей не ответил. Вайны это не касалось и касаться не должно.

И хотя он уже фактически оправдал эту хриодку, это не отменяло того факта, что это было неправильно. Буквально всё, что она делала, было неправильным.

И Вайна должна была это понять.

— Зачем всё это? — Солдрей развёл руками в сторону и обошёл медленно круглый стол. — Сначала пыталась уговорить, потом подослала Улзена, — перечислял он, — устроила этот тупой спектакль, использовала на мне свой, а-ля, гипноз, или что это вообще такое? — парень развязал шарф и небрежно бросил его на стол, даже не смотря, куда именно он приземлился. — А потом сломала невинной девушке ногу, — оказался рядом с девушкой, что заметно крепче держалась за кружку. — Вот скажи мне на милость, — Солдрей наклонился прямо к кукольному чистому и такому «безобидному» личику и зашептал презрительно и агрессивно, — зачем, ють, я тебе вообще сдался?

Вайна ничуть не дрогнула. И не показала ни капли страха, печали или сожаления. Впрочем, она умела держать лицо. Самая настоящая актриса, что уж тут спорить.

Вместо этого она сделала ещё глоток кофе. Тихо и спокойно.

— Показательный пример, — вот и всё, что она сказала в конечном счёте и снова сложила руки на столе.

Солдрей действительно пытался понять, что Вайна имела в виду. Но сколько бы минут ни прошло, в голове было пусто. Ни одной идеи и ни одного предположения.

Вайна, видимо, тоже решила, что этой фразе нужно больше пояснений:

— В 2024 году я была проездом в Роздене, — незатейливо и издалека начала она, постукивая пальцем по столу. — Я помню, что утром ходила по улице Кец, даже не помню, зачем, — Солдрей не подал виду, но почувствовал, как сердце пропустило удар и при упоминании года, и при упоминании улицы. — Но зато помню, что тогда асторожи убирали горелые доски, камни, кирпичи. А в газетах писали, что это церковь после громкого хлопка начала гореть ночью, — парень глубоко вздохнул, а Вайна продолжала стучать указательным пальцем, отбивая и отчеканивая каждое слово. — Я не придала этому много значения тогда, практически даже забыла об этом, — повернулась и впилась янтарными маленькими глазами в тёмно-карие. — Это был ты, да? Когда я увидела тебя в храме ночью с нагромождённым рюкзаком, я вспомнила тот случай. Так скажи мне на милость, — будто пародировала она, — я думаю в верном направлении?

Солдрей не ответил. Густые брови нахмурились. Губы сжались. Кулаки горели.

Вайна улыбнулась, огонёк в глазах озорно сверкал:

— Так и знала, — качнула головой, размяла тонкие плечи. — Представляешь, я могла дважды ошибиться, — показала цифру два на пальцах, треся ец перед загорелым лицом как бы победоносно, — с тем, что это ты, и с тем, что та девушка из больницы имеет к тебе какое-то отношение. Но вместо этого дважды попала в точку! И кто из нас ещё догадливый?

Прежде чем Солдрей успел даже открыть рот, Вайна привстала со стула и перебила заранее:

— Ради Ячва, Солд, — специально сделала акцент на этом она, — чтобы положить порох в железную коробочку и потом поджечь, много ума не надо. Всё что ты сделал — очевидно, довёл до ума и так существующий механизм. Так что не делай вид самого умного.

Возможно, Солдрей был бы даже задет: и снова этим прозвищем, и  тем, что Вайна знала, чем он промышлял, и этим престранным оскорблением его ума, однако задет он не был. Прозвище он пропустил через себя, информацию о том, что она знала обо всём, просто принял, а оскорбление проигнорировал, ведь по сути так оно и есть, и особенно умным он себя не считает так же, как и гениальным изобретателем.

Вместо этого Солдрей гордо вытянул шею, а Вайна окончательно встала и тоже смотрела на него с высоко поднятой головой, хоть и была мала ростом.

— Зачем я тебе? — повторил он, щурясь на девушку с каре.

— Как насчёт сделки? — вместо ответа быстро выпалила Вайна, уверенно улыбаясь и вытягиваясь на носочках. — Я говорю тебе, зачем мне ты, а ты говоришь, зачем тебе взрывать церкви и храмы.

В этом ничего такого не было. Секретной информацией был сам факт действия, а не цели. И так как Вайна всё знала, то отнекиваться не было смысла. А следовательно, знала ли она мотив или нет — особо ничего не значило бы в общей картине.

К тому же, это лишь приведёт к тому, что Солдрей узнает ответ на самый главный вопрос.

— Люди лицемерные, — просто начал он. — Они говорят, что Бог запрещает убивают, но убивают, — засунул руки в карманы пальто. — Они говорят, что Бог запрещает воровать, но всё равно воруют. Они говорят, что Бог милосерден, но они не проявляют милосердия, — если бы Солдрей продолжил, он бы начал распыляться, так уже чувствовал, что горячится от эмоций, поэтому решил по-быстрому закончить. — Они говорят, что нужно следовать каждому пункту в Ваике, но сами не соблюдают и половины! — кажется, нужно было сбавить обороты, но Солдрей уже начал и не мог перестать говорить. — Они выставляют себя теми ещё святошами, хотя ни капли ими не являются. Ну, как можно утверждать, что властью наделён только Бог и самим вершить суд над людьми?! Решать, кто хороший, кто плохой... И сжигать плохих! Разве это не их слова, что  Бог сам решает, как поступить с плохими людьми?! — вот теперь он откровенно кричал и задыхался от нехватки воздуха и переполняющих его эмоций. — А король! «Власть от Бога»! — преувеличенно вздохнул парень. — Да, конечно-конечно, — а вот и сарказм. — Так если власть от Бога, какого швеля они решают, кто будет у престола?

Солдрей сделал глубокий вздох. Нужно успокоиться, успокоиться, успокоиться...

Он наклоняется ещё сильнее, прижимая Вайну к столу, заставляя её опереться руками о дерево, чтобы не упасть и создать хоть какую-то дистанцию.

Почему его действия противоречат внутренним инструкциям? Почему он не может просто заткнуться и перевести дух? Куда делось его самообладание, которое он так долго формировал?

— И если эти люди, — продолжили ядовито его толстые губы, — не следуют самому простому, что им велел Бог, на кой им вообще все эти святыни? — Солдрей выпрямился и отошёл на несколько шагов назад, возвращаясь в своё спокойное состояние. — К тому же, это сработало. Почти сразу после разрушения церкви они перестали кидать людей на костёр. До них дошло моё сообщение, — скрестил руки на груди и зарылся вытянутым носом в шарф. — И если это единственный путь, при котором они могут что-то понять, почему бы и не продолжить этот метод? Если он действенный?

Вайна всё ещё опиралась сзади руками о стол. Некоторое время молчала. Просто тупо глядела на кудрявого.

А потом выдохнула:

— Боже мой, — сделала небольшую паузу, — я ожидала чего угодно, но не того, что ты настолько идиотина.

А вот уже это что-то царапнуло внутри. Может, он и не шибко умный, но уж точно не дурак. Но Солдрей сдержал желчные слова.

Вайна выпрямилась, поправила зелёное пончо и положила руки на бока. Пристально глядела и не сводила взгляда с тёмно-карих глаз.

— То, что отменили сжигание, не твоя заслуга, цвойт ты недоделанный, — Солдрею почему-то показалось, что она хотела щёлкнуть его по лбу, но не стала этого делать. — Просто король Кауц настолько незаконно занял престол, что больше половины Розберга не то, что не знало, что король Бик умер, но и тем более не знало, что он делал какие-то свои введения. Это было настолько тихо и незаметно, что знали и знают об этом лишь те немногие, кто и сталкивается с этими новыми законами, — развела руками и сжала пальцами переносицу. — Отменил сжигание Кауц, просто не во всех газетах это писали, потому что не знали. Сжигание просто прекратилось, и всем было всё равно, и только один ты решил, что это всё из-за тебя, — последнее предложение Вайна произнесла с надменным пафосом.

Солдрей молчал. Только опустил руки и сжал их в кулаки. А Вайна продолжала, поближе подходя к нему:

— И кем ты вообще себя возомнил? Борцом за справедливость? Воином света? Посланником Бога?

— Хватит.

— Ты же в курсе, что ты ничем от них не отличаешься, да? Ты такой же убийца. Ты также вершишь над ними суд. Ты жалуешься, что у них нет на это права, но откуда, тофт да, оно у тебя?

— Хватит.

— Ты просто глупый мальчишка, который решил, что он выше других и что он может по щелчку пальца изменить человеческое мировоззрение. Так вот нет, ты всего лишь навсего...

— Хватит!

— Не нравится слышать правду? Как пожелаешь. Живи в своих детских фантазиях об идеальном мире дальше.

Вайна отошла и плюхнулась на стул. Оба тяжело дышали. Девушка от того, что проговорила всё практически на одном дыхании и очень громко, а парень от того, что...

Нет, он не собирался принимать этот бред.

Бред.

Тупой глупый бред ненормальной.

Бред!

О, Солдрей давно так не раздражался. К чему это вообще? Вайна хотела услышать, зачем он это делает? Услышала. Но Солдрей не просил её мнения.

— Твой черёд, — объявил он, пытаясь успокоить самого себя и делая вид, словно его совсем не задели слова девушки.

Вайна откинулась на спинку и распустила руки.

— Показательный пример, — вновь произнесла она, как будто в этом был потаённый смысл. — Нам не нравится король. Не уверена, что он вообще хоть кому-нибудь нравится. Единственное, что он сделал хорошего — отменил сжигание. Всё, — запрокинула голову. — Чтобы хоть как-то до него достучаться, до короля, нужна хоть какая-то поддержка со стороны людей. Но им было всё равно на наши мотивирующие речи. Так что мы начали устраивать подобные спектакли, — Вайна вновь взглянула на Солдрея и поправила светлую чёлку, тряхнув волосами. — Это имело больше смысла, но этого всё ещё недостаточно. И я подумала, что чтобы заручиться доверием, нужен показательный пример. Что мы чего-то стоим и что-то можем. Видишь ли, нашим словам нужно подтверждение действиями. И только представь: «Вероломный преступник, который надругался над святынями, решил исправиться и искупить свою вину»! И всё благодаря нам, — Вайна чуть улыбнулась. — Согласись ведь, хорошая идея.

Идея-то, может, и хорошая, да только было одно «но»:

— Ты сломала ногу девушке, ежедневно промываешь мозги тоннам людей, и ты из меня хочешь сделать показательный пример?

Вайна заметно вздрогнула и прикрыла глаза. Неужто её это задело?

— По крайней мере, я не говорю, что я лучше других.

О, они могли играть в эту игру до бесконечности. Всегда находить новый способ ранить друг друга, задеть за живое, кольнуть в самое сердце.

Это могло продолжаться вечность, когда нужно было всё логически закончить.

И также поставить точку в том, чем занималась Вайна. Ему было всё равно, для каких это было целей. Это было неправильно, и Солдрей не собирался это игнорировать, и особенно, когда он сам ощутил на себе это. И особенно, когда всё это в итоге напрямую касалось его.

Даже если Солдрей потом пожалеет о своём решении... Это для всеобщего блага. Его дела, мотивы и принципы можно отложить на время, если в итоге вся эта швель наконец прекратится.

— Я не собираюсь быть твоим показательным примером, пока ты всё это делаешь.

Вайна выразительно хлопнула ресницами.

— Значит, — заключала она, — если я это закончу здесь и сейчас, то ты согласен.

Солдрей хмуро промолчал, уже жалея обо всём.

Вайна улыбнулась и хлопнула в ладоши:

— Значит, договорились.

Швель¹ — ругательство, мат на зенрите, нечто среднее между «хрень» и «хуй».