«Долговязым» Кифа Дойла прозвали ещё в детстве. Он ненавидел и это прозвище, и свой рост. Насмешки сверстников доводили до слёз, а постоянное ворчание матери из-за того, что он слишком быстро вырастал из одежды, вселяло чувство вины. Если бы Киф мог приказывать своему телу, то обязательно запретил бы ему расти.

Но время шло, и, повзрослев, Киф незаметно свыкнулся и с обидным прозвищем, и со своим длинным, худощавым телом. Не обращал он внимания и на неудобства, которые доставлял высокий рост, до тех самых пор, пока не оказался в тюрьме.

Киф постоянно задевал головой низкий покрытый паутиной и плесенью потолок крошечной камеры. Спать приходилось на дощатой кровати — узкой, жёсткой и короткой настолько, что юноша, обладавший ростом почти в шесть футов, мог уместиться на ней только согнувшись. Казалось бы, маленькое неудобство, но после пары бессонных ночей оно грозило превратиться в большую проблему. Ведь Киф не знал, сколько ещё ему придётся провести в камере. Как и не понимал, за что его арестовали. Киф вёл тихую, скромную жизнь, работал обычным часовщиком, платил аренду вовремя, и за двадцать три года у него никогда не возникало проблем с законом.

Пусть в детстве Киф и завидовал соседским мальчишкам, таскавшим фрукты у лавочников или кошельки у зазевавшихся прохожих, сам он никогда не пересекал черту. Киф поражался ловкости, с которой воришки вытаскивали добро из чужих карманов и сумочек, да так быстро, что жертвы ничего не замечали. В глубине души он тоже хотел поучаствовать в этой азартной «игре» хоть разок, но слишком боялся последствий.

Дело в том, что однажды отец рассказал, как полисмены поступают с ворами. «Мальчишек, которые любят без спроса брать чужое, — назидательно говорил отец, — крепко привязывают к столбу на площади и дают всем желающим возможность выразить своё презрение негодникам. Всякий джентльмен или леди может подойти к паршивцу и высказать всё, что о нём думает, или кинуть тухлое яйцо или гнилой помидор. А затем преступникам отрубают руку, чтобы больше неповадно было воровать».

Богатое воображение маленького мальчика быстро и легко нарисовало страшную картину: его, униженного и измученного, ведут на площадь, чтобы публично наказать. Толпа любопытных зевак, шепчущихся, ухмыляющихся, смотрит надменно и осуждающе. Среди этого люда, конечно же, где-то есть и его родители, которых отныне и навсегда будут считать людьми, воспитавшими чудовище. Тем временем палач заносит топор над вытянутой рукой Кифа. В последний раз он шевелит длинными, тонкими пальцами, острое лезвие со свистом опускается и с легкостью отсекает кисть. Кровь сочится из открытой раны, окрашивая белую рубаху алым, а отрубленная конечность валяется на грязной земле бесполезным куском мяса, лишь пальцы на ней какое-то время шевелятся по инерции.

Тогда Киф поверил отцу. Наивный и доверчивый, он не задумался о том, что ни разу в жизни не видел столбов с привязанными к ним воришками, или о том, что никогда ему не попадались мальчишки с отрубленными руками.

Со временем Киф осознал, что отец всего лишь запугивал его, чтобы уберечь от воровства, которым промышляли почти все дети из бедных кварталов. Но даже после того, как хитрость была разгадана, страх перед жестоким правосудием никуда не исчез, надёжно удерживая от любых необдуманных поступков.

Именно поэтому арест стал полной неожиданностью для Кифа. Воспоминания о последнем дне на свободе застилал вязкий туман, но в одном Киф был твёрдо уверен — он не мог совершить преступление. Слишком уж его страшил суд, как людской, так и Божий. Киф хорошо помнил, что отправился в трактир, чтобы выпить пару пинт эля, но последующие события стёрлись из памяти.

Очнулся он в сырой камере, один лишь Бог знает, сколько часов или дней спустя. Допрашивали Кифа всего раз, хотя процедура эта мало походила на допрос. Следователь всё время кричал, не задал ни одного вопроса, не предъявил никаких обвинений, зато пообещал Кифу, что заставит его сполна расплатиться за содеянное, чем не на шутку перепугал юношу.

Киф решил, что произошла чудовищная ошибка. Возможно, в Лондоне объявился преступник, с которым его спутали?

«Если подумать, — лихорадочно соображал Киф, — моя внешность вполне заурядная. Каштановые волосы, карие глаза, слегка вздернутый нос. Под такое описание подойдет добрая половина Лондона. Значит, всё дело в росте. Какой-то верзила натворил дел, а поймали меня!»

Всё происходившее казалось очень странным. Конечно, до этого момента Киф никогда не сталкивался с полицией и потому не ведал всех тонкостей процесса, но юноше казалось, что правосудие вершится иначе. Из детективных рассказов, которые он читал время от времени, Киф знал, что полиция должна провести тщательное расследование, найти и собрать улики, допросить подозреваемых и опросить свидетелей. Но его просто бросили в тюрьму, даже не попытавшись разобраться в произошедшем.

Если бы только полисмены объяснили, в чем его обвиняют, Киф смог бы оправдать себя. Ведь он не совершил ничего плохого, и доказать невиновность не составило бы труда. К тому же настоящий бандит всё ещё разгуливал на свободе и вполне мог совершить очередное преступление, пока стражи порядка ошибочно радовались поимке негодяя. Все это Киф хотел объяснить полисменам, но как бы он ни просил охранников отвести его к следователю, те никак не реагировали на мольбы несчастного арестанта.

Камера напоминала маленькую сырую пещеру без окон и щелей, сквозь которые мог бы проникнуть свет. Когда глаза Кифа привыкли к темноте, он обследовал её, но не обнаружил ничего интересного, кроме тяжёлого стола и скамьи у дальней стены. Не долетали до темницы и шумы извне, так что казалось, будто она находилась глубоко под землёй. В углу скреблись крысы, быть может, прогрызая себе путь на волю. Киф жалел, что у него не было острых зубов и цепких лапок, чтобы поступить так же.

От печальных размышлений отвлёк лязг открывавшихся замков. В камеру заглянул надзиратель, смерив Кифа презрительным взглядом, а через мгновение внутрь вошли двое мужчин. Оказалось, Киф успел отвыкнуть не только от яркого света, но и от громких звуков — голоса посетителей слились в единый гул, их тяжёлые шаги отдавались приступами головной боли.

Мужчины плохо ориентировались в полумраке. Один из визитёров, пытаясь дойти до стола, дважды споткнулся, чертыхаясь вполголоса. Охранник распахнул дверь, чтобы хоть как-то осветить им путь, предусмотрительно заслонив собой дверной проём. Но Киф даже не помышлял о том, чтобы удрать. Перепуганный и обессилевший, он не смог бы пробежать и ста ярдов.

Вместо этого Киф прижал ладони к ушам, стараясь заглушить раздражавший гомон, и криво усмехнулся. Наконец-то выпала долгожданная возможность поговорить с полисменами, а всё, чего он хотел — остаться одному в тишине и покое.

Один из визитёров подошёл к охраннику и что-то тихо сказал ему. Тот, молча кивнув, ушёл, но спустя пару минут вернулся с обшарпанным табуретом в руках, поставил его перед столом, за которым расположился второй полисмен, затем подошёл к Кифу, схватил его за рукав и рывком заставил встать на ноги. От неожиданности Киф взвизгнул. Полисмен, стоявший у двери, хмыкнул, и Киф почувствовал, как краска прилила к лицу. Он попробовал вырваться из цепкой хватки надзирателя, но быстро сдался: тот явно превосходил его и по силе, и по габаритам. Покорно проследовав за ним, Киф плюхнулся на табурет.

— Добрый вечер, мистер Дойл, — поздоровался мужчина, сидевший за столом. — Меня зовут доктор Габриэль Молоуни. Приятно познакомиться.

Киф недоверчиво посмотрел на него. Доктору Молоуни больше всего подходило слово слишком. Слишком худощавый мужчина лет пятидесяти со слишком близко посаженными глазами и слишком длинным узким носом.

«Доктор Слишком» вёл себя так, словно присутствовал не на допросе, а на дружеской встрече. Несмотря на вежливость, в его поведении чувствовалось что-то подозрительное, лживое, и Киф решил, что Габриэлю Молоуни не стоило доверять. Задумавшись, он никак не отреагировал на приветствие, и эта грубость пришлась не по душе второму мужчине, который стоял рядом, облокотившись спиной о стену:

— Отвечай, когда с тобой здороваются, сопляк!

Лица говорившего Киф не разглядел, но голос узнал сразу же. Он принадлежал инспектору Терреллу Флетчеру, который вёл первый и единственный допрос. Инспектор полностью оправдывал своё имя [1]: упрямый, нетерпеливый, резкий. Этого человека Киф хотел бы видеть меньше всего на свете.

— Полно вам, — попытался успокоить инспектора доктор Молоуни. Он обвёл взглядом камеру: — В таких-то условиях немудрено забыть о манерах.

— В том, что этот червяк оказался здесь, виноват лишь он сам, и нечего с ним возиться, как с важным гостем, — возразил инспектор, закурив сигарету. — К тому же, ему всё равно недолго осталось.

От этих слов Кифа пробила нервная дрожь, что не ускользнуло от внимания доктора Молоуни.

— Перестаньте запугивать парня, инспектор, — сказал он, подмигнув Кифу. — Так мы ничего не добьёмся. Лучше помогите мне.

Инспектор поднёс зажжённую сигарету к масляной лампе, протянутой доктором, и короткий фитиль вспыхнул, тихо затрещав. Кифу показалось странным, что они не пользовались керосиновыми лампами, уже давно набравшими большую популярность, но он отогнал от себя неуместную мысль.

— Могу я задать вопрос, сэр? — осмелился спросить Киф, стараясь говорить как можно вежливее, боясь вызвать очередной приступ гнева инспектора. Доктор Молоуни кивнул. — Какое сегодня число?

— Девятнадцатое августа, — ответил доктор.

«Девятнадцатое августа», — одними губами, без голоса, повторил Киф. Он нахмурился: что-то в ответе встревожило его, показалось странным, неправильным.

Внезапно Кифа осенило:

— Этого не может быть! — воскликнул он. — Неужели прошло уже пять дней?!

Доктор Молоуни молча разглядывал Кифа с неподдельным интересом — так вивисектор наблюдает за подопытной крысой. Ничего не разъясняя, не отвечая на вопросы — лишь созерцая страдания жертвы и делая собственные выводы.

— За что? — прохрипел Киф. Кровь прилила к голове, в горле пересохло, и с трудом удавалось ворочать распухшим языком.

Всё это время пристальный взгляд Габриэля Молоуни прожигал Кифа. Маленькие глаза доктора буравили бледную кожу юноши, прожигали дыры в его слабом тельце, прогрызали извилистый путь до измученной души.

— А разве вы сами не знаете?

Быть может, слишком спокойный, меланхоличный тон доктора, то, как он уклонился от ответа, или простая усталость и расшатанные нервы, но что-то разозлило Кифа настолько, что ему захотелось наброситься на Габриэля Молоуни, вцепиться руками в тонкую шею и выдавить из мерзкого докторишки жизнь — всю, до последней капли.

«Как?! — в гневе вопрошал себя Киф. — Как этот человек позволяет себе играть в загадки в такой момент? Ну, конечно! Ему ведь всё равно! Не он провёл за решёткой пять долгих дней без света и людской компании. И не он останется в камере после того, как допрос завершится. Подлец отправится домой и будет наслаждаться свободой, сытным ужином и мягкой чистой постелью».

В порыве негодования Киф прикусил губу. Резкая боль и металлический привкус крови во рту слегка отрезвили. Собственные мысли пугали.

— Не хотите говорить, — расстроенно протянул доктор, по-своему истолковав молчание. — А зря. Я не смогу помочь, если не будете сотрудничать. Мистер Дойл, на вашей стороне больше никого нет. — Габриэль Молоуни сцепил пальцы в замок и подался вперёд. — На вашем месте я не разбрасывался бы друзьями.

— Если вы мой друг, — произнёс Киф с неожиданной решимостью, — тогда объясните, в чём меня обвиняют.

— Видите, док, — подал голос инспектор Флетчер. — Я же говорил, он отказывается признавать вину.

Доктор Молоуни покачал головой.

— Не торопитесь с выводами, инспектор, — сказал он. — Возможно, молодой человек действительно ничего не помнит.

Инспектор раздражённо фыркнул, дав понять, что не разделяет взглядов доктора.

— Мистер Дойл, — Говорил доктор медленно, отчеканивая каждое слово. — Вы убили человека, и за это вас ожидает высшая мера наказания.

—Что?!

Киф вскочил на ноги, но они тут же подкосились, и юноша обессиленно рухнул на пол. Он убийца? Быть такого не может! Он отказывался верить в услышанное. Он же и мухи не обидит. Или всё-таки...Кифа прошиб холодный пот: минуту назад он готов был растерзать доктора Молоуни.

— Сядь на стул, — прорычал инспектор. В голосе его не было ни сочувствия, ни сострадания.

Подняться удалось не сразу: голова кружилась, всё тело пробивала нервная дрожь. Но никто из присутствовавших и не подумал помочь. Когда же Киф в конце концов вновь уселся на табурет, доктор Молоуни как ни в чём не бывало продолжил разговор.

— Как я и говорил, мистер Дойл. Нет. Киф. Можно я буду вас так называть? — спросил он. Киф безразлично кивнул. — Вам повезло, что я заинтересовался этим делом. Возможно, ещё есть шанс доказать, что вы совершили это ужасное преступление неосознанно, и удастся смягчить наказание.

— Я не понимаю, о чём вы говорите! — воскликнул Киф. — Клянусь! Я никого не убивал!

— Чего стоят твои клятвы? — ответил инспектор, закуривая вторую сигарету. — Каждый уголовник божится, что невинен как младенец.

— Я настоятельно рекомендую говорить только правду, — подхватил доктор Молоуни. — Видите ли, вас не подозревают в совершении убийства. Вас поймали с поличным.

— Да зачем мне вообще убивать кого-то? — оправдывался Киф.

— Вот это мы и хотим выяснить. У нас есть все доказательства, но не хватает мотива. И, если вы откроете причину, по которой лишили жизни Томаса Брауна, достопочтенного жителя Фэнтбери, мы будем вам очень признательны. Это заметно упростит нашу работу и ускорит процесс...

— Упростит работу? — перебил Киф доктора. — Упросит работу?! Вы задержали невиновного и требуете, чтобы он назвал несуществующий мотив преступления, вместо того чтобы искать настоящего убийцу, который сейчас разгуливает где-то на свободе! Но вас это совсем не волнует. — Киф понимал, что переходит границу, но уже не мог остановиться. Он кричал и заламывал руки, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не наброситься на полисменов с кулаками. — А когда преступник совершит очередное убийство, вы найдёте ещё одного козла отпущения, так? Ведь это так упросит работу! И за что только вам платят жалование?! Когда я выйду на свободу, я напишу столько жалоб, сколько потребуется! Я добьюсь, чтобы всех вас погнали с насиженных мест! Сколько? Сколько судеб невинных людей уже на ваших руках? Сколько жизней вы покалечили?!

Доктор Молоуни нервно дёрнул плечами и резко отпрянул от Кифа, будто получил пощёчину.

— Осторожнее со словами, — предостерёг инспектор Флетчер.

— Тут я соглашусь с инспектором, — в голосе Габриэля Молоуни не осталось и следа от былого дружелюбия. — Вы не в том положении, чтобы раскидываться подобными обвинениями и тем более угрожать нам.

Он помолчал немного, и, вздохнув, продолжил:

— Поверьте, наша работа тяжела. Обязанности, которые мы возложили на свои плечи... Далеко не каждый смог бы вынести эту ношу. Всё это тяжело как физически, так и морально. Иногда приходится делать то, чего не хотелось бы. Но мы обязаны. Ради спокойствия, ради благополучия Фэнтбери.

— Постойте! — нахмурился Киф. — Вы сказали Фэнтбери? Но, как я здесь оказался? Ведь я живу в Лондоне!

— Это нам тоже предстоит выяснить, — ответил доктор. — Путь от Лондона до Фэнтбери неблизкий. Зачем вы приехали к нам?

— Я и не собирался приезжать сюда! Да я даже не подозревал о существовании такого города.

— Возможно, это освежит твою память? — ядовито спросил инспектор, протягивая небольшую фотокарточку.

Дрожащей рукой Киф взял её и поднёс ближе к лампе. Взглянул на снимок и сглотнул подступивший к горлу комок. Хотелось вернуть снимок инспектору, но магическим образом чёрно-белое изображение притягивало к себе. Киф с жадным любопытством разглядывал тело мужчины, лежавшего на земле в неестественной позе. На лице жертвы застыла гримаса ужаса. Мёртвые стеклянные глаза покойника смотрели прямо на Кифа. На земле и на одежде Томаса Брауна проступали тёмные пятна.

«Кровь», — подумал Киф. Он с трудом отвёл взгляд и положил чудовищный снимок на стол изображением вниз:

— Впервые вижу этого беднягу.

— Ты видел его, как минимум, дважды, — возразил инспектор. — В прошлый раз ты пырнул Тома ножом.

— Я этого не делал! — с жаром ответил Киф.

— Почему ты убил его? — инспектор оставался непреклонен. — Почему именно Томас? Он оказался не в то время не в том месте? Или ты специально выслеживал его?

— Сколько раз повторять — я никого не убивал! — закричал Киф, задыхаясь от собственного бессилия.

— Сколько ни повторяй, правдой это не станет.

— Закончим на сегодня, — прервал их спор доктор Молоуни. — Киф, для вашего же блага советую прекратить пустые попытки отрицать очевидное. Мы можем смягчить наказание, только если вы признаетесь в содеянном. Обдумайте всё и сделайте правильные выводы.

С этими словами Габриэль Молоуни встал из-за стола. Часть Кифа хотела остановить полисменов, разобраться во всём немедленно, здесь и сейчас, ничего не откладывая на завтрашний день. Но у него не осталось сил, чтобы спорить и убеждать кого-то в собственной невиновности.

— Ох, Лиззи, Лиззи, — шептал Киф, давясь горячими слезами. — Посмотри, что стало со мной. Если бы только ты не оставила меня, этого бы не случилось.

Ещё год назад он по праву считал себя самым счастливым человеком. У него было всё, о чём мечтал каждый: любящая жена, хорошая работа, маленькая, но уютная квартира и надежды на счастливое будущее. Киф представлял, как встретит старость в окружении семьи, рука об руку со своей любимой, с детьми, которых она подарила бы ему, и с внуками, которых он баловал бы каждый день.

Но судьба распорядилась иначе: тяжёлая болезнь унесла жизнь Лиззи намного раньше, чем мечты смогли воплотиться в реальность. Киф остался совсем один. Не справившись с горем, он зачастил в кабаки. Друзья предупреждали, что добром это не кончится, и оказались правы — в конце концов Киф оказался в чужом городе, арестованный по обвинению в убийстве.

Погрузившись в раздумья, Киф не обращал внимания на то, что происходило вокруг и не заметил, насколько хмурыми и встревоженными были лица двух мужчин, покинувших камеру.

***

По коридору они шли молча. Лишь оказавшись на свежем воздухе, инспектор заговорил:

— Надо спешить. Времени почти не осталось, а мы всё топчемся на месте.

— Спешка может всё испортить, — возразил доктор.

Инспектор бросил на него недобрый взгляд.

— Промедление ещё опаснее. Что, если план не сработает? На нас лежит ответственность за весь город, а мы устраиваем этот цирк!

— И что ты предлагаешь, Террелл? — рассердился доктор Молоуни. — Посоветуй что-нибудь.

Инспектор промолчал: предложить ему было нечего.

Они стояли на главной площади. В Фэнтбери никто и никогда не совершал преступлений, поэтому настоящей тюрьмы в городе просто не было. Её роль временно исполнял подвал городской ратуши — эту идею предложил он, как и весь план.

День подходил к концу, и горожане собирались в центре, чтобы развлечься, обменяться новостями и посплетничать. Так было заведено много веков назад теми, кто основал этот маленький городок.

Габриэль Молоуни вглядывался в лица прохожих. Всех этих людей он знал по имени, большую часть из них смело мог назвать друзьями. Много лет назад он поклялся защищать их покой и с тех пор изо всех сил старался сдержать клятву. И до сих пор справлялся со своими обязанностями: помогал, решал споры и давал советы.

Но в этот раз всё было иначе. Есть вещи, на которые не мог повлиять даже он, мудрый Габриэль Молоуни. В глубине души он всегда боялся, что когда-нибудь такой день настанет, и вот время пришло. Ему не спасти Фэнтбери в одиночку. Поэтому доктор и согласился на его помощь, хотя и боялся, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Доктор Молоуни обвёл взглядом людей на площади, тех, ради чьего спокойствия и счастья так усердно трудился столько десятилетий. Он не мог допустить того, чтобы всё, чего они добились за эти годы, рухнуло в одночасье.

— Ты прав, Террелл. — Доктор опустил ладонь на плечо инспектора. — Больше тянуть нельзя. Мы решим всё завтра.

__________________

[1] —Значение имени Террелл — упрямый.