Нескончаемые потоки воды льются с небес на землю, пытаясь смыть все на своем пути. Крупные дождевые капли срываются с каменного навеса и разбиваются о край платформы, отделанный брусчаткой, мгновенно окрашивая его из блекло-красного в ярко-винный цвет.

Четыре часа в теплом брюхе сапсана – ничто, в сравнении с парой минут на промозглом сентябрьском ветру. Сколько я здесь стою? Десять минут? Двадцать? Не знаю, но уже продрогла настолько, что не спасает ни безразмерная толстовка, в которую можно поместить еще как минимум одну меня, ни дутый пуховик.

В попытках согреться я пританцовываю на месте, дважды переключаю трек в наушниках на более энергичный и трижды сверяюсь со временем. Мой встречающий безбожно опаздывает. Честно говоря, этого следовало ожидать. Есть несколько простых истин в этом мире, которые я усвоила к своим двадцати годам, и первая из них гласит: «мама всегда опаздывает».

Стоит только подумать об этом, песня обрывается, не дойдя до припева, и сотовый разражается привычным «медленно в гору».

— Привет, ты скоро? — слова против моей воли вылетают пулеметной очередью.

На том конце телефона слышна заминка. На мгновение мне даже кажется, что пулеметная очередь не просто попала в цель, а сразила наповал.

— Лисёнок, я не смогу приехать, — виновато поясняет трубка. — Тут очередная катастрофа. И я никак не могу сейчас отлучиться из галереи. Ты же понимаешь...

Не понимаю, но отчетливо слышу.

На заднем плане царит хаос. Слышатся крики, звук разбившегося стекла и мерное тиканье (метроном? обратный отсчет? инсталляция в виде огромного будильника?). Я с трудом различаю голос собеседницы сквозь весь этот шум. Кажется, запара была всамделишная, и теперь она росла и высилась, лишая меня возможности сократить разрыв в маминых глазах между мной нынешней и мной же годом ранее.

Некоторое время я молчу, переваривая информацию, но мама толкует это по-своему.

— Лисёнок, ну чего ты как маленькая. Не дуйся и вызывай такси. Деньги-то есть?

«Деньги есть, — мрачно думаю я, — а вот с чувством собственного достоинства явно наблюдаются проблемы».

На том конце провода вряд ли знают о моих внутренних монологах, иначе бы эта ситуация не повторялась из раза в раз. Такое ощущение, что жизнь меня ничему не учит, и я не только наступаю дважды на одни и те же грабли, но и частенько ношу их с собой с блаженной улыбкой на лице специально для таких случаев.

— Да, конечно, — говорю я, судорожно прикидывая, сколько у меня осталось на банковской карте от отцовских извинений.

Мой приезд – внеплановое бегство. Уже второе за последний год. Я перебежчик. Дезертир. Моя точка геолокации перемещается из Москвы в Санкт-Петербург и обратно. Первый раз по моей инициативе. Второй по инициативе отца.

Родители разошлись несколько лет назад. Это не стало ударом или какой-то неожиданностью – в квартире на тот момент уже давно поселилась атмосфера коммуналки, вытеснив семейный уют. После развода папа предпочел переехать в другой город, а заодно и обзавестись новой любовницей. Желание вполне понятное, особенно учитывая то, что мы с братом, как и бывает обычно в таких ситуациях, остались с матерью, но вот реализация, откровенно говоря, на троечку. Высокая тонкая Катерина – полная противоположность мамы. Хитрая, целеустремленная и готовая на все девушка. Фраза «идти по трупам» приобретает своего главного последователя и идейного вдохновителя в одном лице.

Поездка к отцу – нелепая прихоть. Блажь. Спустя восемь месяцев это стало очевидно. Равно как и тот факт, что дальше так продолжаться не может. Смена обстановки не принесла желаемого спокойствия, лишь усилила нарастающую тревогу и непонятные сновидения, которые с каждым днем все больше походили на липкие ночные кошмары. Прибавьте к этому ежедневные пассивные перепалки с мачехой, после которых папа становился мрачнее самой черной тучи, и получите нарастающим итогом то, как я себя чувствовала – как самое подлое существо на Земле, паразитирующее на близких людях.

Отец не выдержал первым.

Сейчас, мне кажется, он с самого начала знал, что так все и закончится. Очередным бегством. Можно сказать, я в этом профи. Это вам не фан-ран, а полноценный мейджор. Я в стартовой зоне. Звучит выстрел. Бегу, но мне не сбежать. Воспоминания преследуют меня, тяжело дыша в спину. Вместе с тем, я и сама со рвением мазохиста цепляюсь за них, словно утопающий за соломинку, в попытках разорвать связь с неугодной мне реальностью, которая напоминает о себе тактичным покашливанием в трубке.

Я мямлю в телефон что-то про то, что так даже удобнее, подкрепляя все это аргументом про желтые номера, и получив согласие, спешно отключаюсь.

Спасительное тепло маминой машины растворяется в вечерних сумерках, едва замаячив на горизонте. Я тут же плотнее запахиваю куртку, застегивая ее по самое горло. Становится чуть теплее.

Схватив ручку чемодана, я торопливыми шагами направляюсь к зданию Ленинградского. Справа от меня – электропоезд с патриотичными полосками триколора. Серая обшивка вагона сменяется темными глазницами окон. В их отражении частят вертикали столбов. Я насчитываю ровно девять, прежде чем переключиться на собственное отражение. Увиденное отнюдь не вдохновляет. Спутанные русые волосы топорщатся из-под капюшона, бледное лицо явно нуждается в загаре, а невыспавшиеся глаза цвета мутной болотной ряски отчаянно требуют хотя бы немного косметики, чтобы снова сделаться маняще зелеными.

Кажется, мне потребуется как минимум час в компании горячей ванной, чтобы смыть с себя следы усталости и вернуться к более привлекательной и дружелюбной версии меня.

Эта мысль согревает и делает все происходящее более сносным. Настолько сносным, что мне требуется лишь доля секунды на то, чтобы собраться с духом, снять блокировку со смартфона, выбрать желто-черный виджет и на вопрос «Куда поедете?» нерешительно ткнуть в точку, отмеченную как «Дом».

***

От «Ленинградского» до моего пункта назначения – полчаса. За это время мне удается отогреться, ответить на немногочисленные сообщения (все от друзей, ни одного от отца), и поймать себя на мысли, что я невероятно соскучилась по московской суете. Я с остервенением вбираю в себя каждую частичку города, вглядываясь в улицы до тех пор, пока от мельтешащих за окном фонарей не начинает укачивать.

Проспект Мира тянется целую вечность, уводя меня все дальше от центра на северо-восток. Когда желтая машина с шашечками плавно въезжает на мост, голос Флоренс Уэлч[3] в наушниках отправляется на повтор уже во второй раз. Я устало прислоняюсь виском к прохладному стеклу, капюшон мгновенно наползает на глаза, отчего мне остается довольствоваться лишь маленьким кусочком реальности. Снаружи высится Останкинская телебашня, мгновение спустя, ее место занимает стремящаяся ввысь ракета. Все это быстро сменяется набегающими зданиями, что теснятся, дабы попасть в поле моего зрения.

Поравнявшись с ребристым торговым центром, выполненным будто из гофрокартона, машина съезжает с моста в сторону Осташковской улицы. Я припоминаю, что здесь находится станция «Ростокино». В переводе на язык логистики это значит девятнадцать минут до университета, включая четыре минуты пересадки и три минуты ходьбы.

Не люблю метро.

Прошлый год я активно пренебрегала этим маршрутом, не ведясь даже на уговоры моей подруги Дары. Очевидно, зря – не дождавшись меня буквально неделю, Дара решила перебраться на другой конец города к своему молодому человеку, о чем красноречиво сообщало местоположение, отмеченное на последнем селфи парочки в «Инстаграме». Теперь же осваивать подземку мне предстояло самолично в компании разве что моего топографического кретинизма и приложения в телефоне, которое при помощи всех навигационных богов должно не позволить мне уехать в никуда.

Словно почувствовав направление моих мыслей, сотовый мгновенно оживает, принимая сообщение со знакомого наизусть номера:

«С миграцией! Как доехала? Есть планы на завтра?» — гласит сообщение от подруги.

Я невольно улыбаюсь нашей телепатической связи и быстро строчу ответ, но отправить не успеваю – машина резко тормозит, я дергаюсь, и палец промахивается мимо кнопки отправки.

— Этот подъезд или дальше? — бормочет мужчина за рулем, пялясь на меня через зеркало заднего вида.

— Этот.

Водитель выходит первым, я следом. Пока рассовываю по карманам телефон с наушниками, автомобиль, коротко скрипнув шинами по влажному асфальту, медленно укатывает во тьму, оставляя меня с моим багажом напротив подъездного пандуса.

Двенадцатью ступеньками, ведущими на первый этаж, дело не кончается. Пассажирский лифт наглухо заклеен объявлением «Временно не работает». Попытка вызвать грузовой тоже заканчивается полноценным ничем, которое я теперь вынуждена тащить на восьмой этаж пешком. Оказавшись напротив нужной квартиры, я безрезультатно вжимаю кнопку дверного звонка. После третьего становится очевидно, что мой лимит невезения сегодня просто неисчерпаем.

Собственная бестолковость ставит в тупик даже меня. Почему я заранее не подумала о такой простой вещи, как ключи? Моя связка еще год назад осталась маме на всякий случай. Теперь же, когда этот «всякий случай» настал – ключей не было и в помине, равно как и признаков жизни в квартире, хотя я знала наверняка, что отчим сейчас дома.

Нужно было попросить спрятать ключи в кадке с фикусом, стоящей на подоконнике. Или же оставить соседям. Просьба весьма логичная, особенно учитывая то, что из соседей у нас старушка – божий одуванчик, милая семейная пара с полугодовалым ребенком (сейчас ему уже должно быть полтора) и родители Дары, с которыми моя мама дружит дольше, чем я сама дружу с их дочерью.

В попытках решить проблему, я лезу в список контактов. Номер отчима отсутствует, хотя я точно помню, что записывала его. Пролистав телефонную книгу от А до Я и обратно, недолго думая, набираю маме. В трубке раздаются монотонные гудки. Должно быть, сотовый предательски разрядился или валялся отдельно от своей владелицы.

Где-то наверху громко хлопает дверь.

— Это то, о чем я думаю? — мужской голос звучит встревоженно и неожиданно близко. Кажется, незнакомец находится на этаж или два выше.

— Пока что это моя единственная рабочая версия, — хрипло отвечает ему собеседник.

Любопытство побеждает здравый смысл. Наплевав на попытки дозвониться, завершаю вызов и бесшумно двигаюсь в сторону лестницы. С первой ступеньки, на которой я стою, видно мало: кусочек спины парня, облаченный в черную кожаную куртку и затылок с ежиком коротко стриженных темных волос. Незнакомец полустоит-полусидит, опираясь на хлипкие перила парочкой лестничных пролетов выше. Инстинкт самосохранения отсутствует напрочь, это сразу видно.

— Быть такого не может. Это же химера чистой воды. Только не говори, что ты во все это веришь.

— Верю. И думаю, что и тебе стоит.

— Не обижайся, но я верю только своим глазам и тому, что могу потрогать.

— Ты хоть понимаешь, как глупо звучит твое «потрогать» в данных обстоятельствах? — в его голосе явно звучит насмешка.

— Зато метафорично! — отрезает другой. — Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись[4].

— Не смешно. Надо что-то делать и чем быстрее, тем лучше, потому что если я прав, то погружения придется прекратить. Это станет небезопасным. На нас всех откроется настоящая охота...

Я замираю, чувствуя, как по моей спине пробегает холодок при слове «охота». Навряд ли речь идет о стратегии в гейминге. В голове тут же мелькают многочисленные варианты происходящего. Один хуже другого. Догхантеры, сектанты и руферы, ищущие приключения на свою съехавшую крышу. Все они здесь, в моем разыгравшемся воображении. Хотя нет. Это уже слишком. Даже для моего везения.

— Даже если все так, — кто-то третий вступает в разговор. — Нет смысла что-либо предпринимать сейчас. И так работы хватает, а поиски мифического... Ты и сам понимаешь, как все это может затянуться.

— Понимаю, но у нас нет выбора.

Я скорее слышу, чем вижу (потому что незнакомец резко отшатывается от перил, попадая вне моего поля зрения), как он мерит шагами лестничную клетку.

— А без этого твоего менторского тона никак? Серьезно, Артём. Ты раздуваешь из мухи слона. Когда ты последний раз по-человечески спал? Думаю, давно. Выглядишь хреново.

— Твое мнение забыл спросить.

— Я просто стараюсь помочь.

— Ага, так же как петля помогает приговоренному, — усмехается, судя по всему, Артём.

Глупо, конечно, но я надеюсь, что они разойдутся раньше, чем обнаружат мое присутствие. Ну или хотя бы поубивают друг друга.

— Черт, Вейсберг. Я тебе не враг. Ты с этим и сам прекрасно справляешься. Я лишь хочу, чтобы ты вернул свою дурную голову на место, прежде чем о твоих бреднях услышат остальные.

— Это угроза?

Он издает звук, смутно напоминающий смешок.

— Считай, что это предостережение.

— На твоем месте я бы не стал разбрасываться такими словами, — отрезает Артём тоном судьи, вершащего правосудие.

Сверху слышится возня, звуки борьбы, хруст песка, втаптываемого в плитку. Похоже, что между парнями завязалась драка. Затем раздается возглас их немногословного друга.

— Да что за муха вас укусила сегодня?! Задрали уже. Как малые дети, ей-богу!

Я вижу, как наверху по стене проскальзывает тень и резко кидаюсь обратно к двери, стараясь, чтобы мои кеды ступали как можно тише.

Слышится крик:

— Ты просто конченный кретин, если считаешь, что такие представления сойдут тебе с рук.

— Уже сошли.

С этими словами на промежуточной лестничной площадке появляется высокий худощавый парень. У него правильные черты лица, взъерошенные темные волосы и челка на один бок. Ворот темно-серой футболки не скрывает вязь замысловатой татуировки, спускающейся от левого уха и исчезающей под одеждой. Из рассеченной брови сочится кровь. Видимо, картинка, нарисованная моим воображением, идеально совпала с услышанным аудиоспектаклем.

Наверху хлопает дверь.

Значит, обойдемся без свидетелей. Вот ведь влипла.

Он моментально замирает со странным выражением лица. Создается впечатление, что он, того и гляди, крикнет: «Карету мне, карету!»[5].

— Похоже, взломщик из тебя так себе, — наконец говорит он. — Тебе родители не говорили, что подслушивать нехорошо?

Голос у него злой. Напряжение, возникшее из ниоткуда, плавно начинает возрастать.

Я мгновенно наполняюсь мрачной решимостью отрицать все до победного конца.

— Нет, кажется, меня этому не учили.

— Оно и видно, — Артём качает головой в такт собственным мыслям и сокращает между нами расстояние в виде нескольких ступенек. Это явно ближе, чем мне бы того хотелось. — Ну и что мне с тобой делать, шпионка?

«Понять и простить?» — звучит в моей голове мужским голосом с грассированной «р». Я вовремя осекаюсь. Он вряд ли оценит юмор.

— А у меня есть право выбора?

— Не думаю, но будет интересно послушать твои варианты.

Мне самой интересно.

Кажется, происходящее выглядит забавой в его глазах. Мне же это напоминает попытку решить задачку у доски на глазах у всего класса без знания формулы. Чувствую себя, мягко говоря, по-идиотски. Детские страхи тут как тут.

— Я не буду в этом участвовать.

Плечи у него вздрагивают. Он тихо усмехается, будто в сказанном мной есть что-то смешное.

— Забавно, сама суешь свой нос, куда не надобно, а теперь даешь заднюю, — левый уголок губ чуть выше, чем правый. Едва заметная складка на лбу. Кожаная куртка потасканного вида. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Сложно сказать... Надо было не непричастной притворяться, а мертвой. — Я не пойму, это у вас семейная черта, что ли?

Фраза рождает сомнительную догадку, которая мгновенно врезается в мое сознание. Непонятно откуда свалившийся парень здесь явно не ради того, чтобы просто подышать подъездным воздухом. И явно знает больше, чем выдает этой своей кривоватой улыбкой. Как минимум он знаком с моим братом, а это уже кое-что в насыпи моих вопросов без ответов, которым уже стало порядком тесно в моей черепной коробке за последний год.

Мои выводы притянуты за уши, но теория кажется слишком притягательной (в отличие от перспективы расспрашивать Артёма), чтобы не брать ее в расчет. Если он был знаком с моим братом, то не исключено, что он может знать что-то, что неизвестно мне. Что-то из того, что послужит ответом на вопрос: почему он пропал. И это что-то может мне решительно не понравиться...

— Можно?

Я не сразу соображаю, что именно он хочет. Пока мой мозг загружается, Артём успевает выхватить мой телефон из рук, разблокировать и набрать какой-то номер.

— Что ты себе позволяешь... — Остаток фразы я предусмотрительно глотаю. Больше всего на свете мне сейчас хочется послать его ко всем чертям, и только здравый смысл тактично останавливает меня. Первое впечатление и без того безнадежно испорчено, вот только если я поделюсь своим ценным мнением раньше, чем задам интересующие меня вопросы, – терзаться мне догадками до конца дней моих.

— Поверь, ничего такого, на что стоит так реагировать, — фыркнул он, резко переключаясь на телефонного собеседника. — Добрый вечер. Это вас Артём Вейсберг беспокоит, — он бросает на меня красноречивый взгляд, который явно подразумевает, что теперь я его должница. — У вас тут подарочек под дверью мнется. Кажется, она забыла ключи.

В трубке активно соглашаются.

Я уже ничему не удивляюсь и просто воспринимаю все происходящее как данность. Меня не отпускает ощущение того, что все это подстроено. Какая-то часть меня даже ждет, что сейчас из-за угла выпрыгнет мама с хохотом и криком «розыгрыш!», надежда на это тут же угасает, разбившись о серьезный взгляд напротив.

— Запомни, шпионка, прежде чем подслушивать, убедись в том, что тебя за этим не застукают, — смартфон ложится в мою раскрытую ладонь. — И поставь пароль на телефон, а то мало ли что, — с издевкой говорит он, как ни в чем не бывало, спускаясь по лестнице вниз.

Несколько мгновений спустя хлопок магнитной двери оглашает подъездную тишину, вырывая меня из цепких лап наваждения.

Уже в собственной квартире, переводя дыхание, я все еще слышу этот звук. Он стоит у меня в ушах, когда я машинально раздеваюсь, лезу в ванную, и даже спустя полчаса, когда я наконец падаю обессиленным телом в кровать. Этот же звук сопровождает меня в мир сновидений, когда, устав от собственных мыслей, я наконец проваливаюсь в тревожную темноту, которая ласково, словно эвтаназия, забирает меня из этого сумбурного дня.

[3] Флоренс Уэлч – главная вокалистка, лидер и автор песен инди-рок группы «Florence and the Machine»

[4] Уильям Шекспир, «Буря» (1610–1611 гг.)

[5] Александр Грибоедов, «Горе от ума» (1824г.)