Все мы рано или поздно проснемся. В собственной шкуре ли или в чужом теле ― не важно. Мы проснемся. И тогда начнется шторм. Шторм с пучинами кошмаров и ужасающими чудищами, которые дышат тебе в спину.

И в этом шторме ты не хочешь выживать, потому что погибнуть намного проще. Стоит дождаться девятый вал, который затащит своей волной тебя на самую глубь, откуда спасения нет.

Но ты выживаешь, не подозревая, что способна на многое. Ты становишься сильнее. Ты постепенно учишься блокировать убивающие мысли, ты уже не боишься кошмаров, который не давали тебе спать. Разумеется, ты кричишь каждую ночь, от этого уже не избавиться, но ты усилием воли заставляешь себя просыпаться без чей-либо помощи, хотя Людмила уже мчится по первому твоему зову.

Ты ненавидишь каждый новый день. Но ты живешь. Потому что так надо. Потому что свет впереди, нужно постараться лишь добраться до него.

И вдруг чудища становятся твоими близкими друзьями. Вдруг ты уже не боишься их. Потому что ты сама ― чудище.

― Ты опять ничего не ешь, милая. Ну же, выпей хотя бы молока. Мия? Ты меня слышишь?

― А? ― Я поднимаю взгляд на Людмилу, которая пододвигает ко мне еще одну тарелку с шарлоткой. ― Нет, я больше не хочу... ― И снова замолкаю, пялясь в овощной суп, который в детстве любила. Любила. Ха! А люблю ли сейчас?

Переломное состояние. Никто ничего не понимает. Во мне будто бы живут два человека, и ни один не в силах вытолкнуть другого. Порой происходит настоящее замешательство: мне хочется сделать одно, но выполняю я совершенно другое. Кажется, меня раздробили по полам, неудачно зашили некрепкими нитями и бросили на растерзание жизни. Иногда я стою перед стеной и не могу что-либо выбрать. Не могу понять собственных чувств. Мне приходится заглядывать в самую внутрь, приходится держать все в контроле, иначе через несколько минут я рухну на пол и буду верещать на всю улицу от болезненных воспоминаний. Многие соседи уже думаю, что внучка Людмилы больна эпилепсией, отчего заглядывать сюда стало меньше людей.

Людмила живет в поселке, в небольшом деревянном домике, где сейчас прохладно и хорошо. В детстве, оказывается, мы часто сюда приезжали. И, как вспомнилось, мы прятались здесь временами, когда у отца начинались проблемы с его бизнесом. Я стараюсь не выходить лишний раз комнаты, которую она выделила мне. Только вечерами мы сидим с ней на задней веранде и молчим.

Порой, не выдерживая собственных едких усмешек, я могу вскрикнуть:

― Ха! А ведь каждый медосмотр он возил нас в свою часть, где нам писали чертовы справки. И к гинекологу водить не пришлось! Очень-очень умно! Браво!

Она смотрит на меня с жалостью, пытается погладить по волосам, но я вскакиваю и начинаю быстро ходить из одного угла в другой, продолжая логическую цепь, итог которой ― новая ночь без сна.

У Людмилы на одной из стен висит старое советское зеркало, на которое я люблю глядеть. В отражении все чаще кажется, что у меня два лица. Одно ― светлое и счастливое, другое ― загруженное и убитое. Я начала подозревать, что схожу с ума.

― Ты старайся ни о чем не думать. Новая жизнь. Все с чистого лица. Вот сдашь экзамены, и все будет хорошо. Правда же?

― О, обязательно. ― Соглашалась в приторном тоне, разглядывая выражение ее лица в надежде встретить каплю раскаяния. Озлобленность не проходила. Замкнутость сжирала все попытки поговорить со мной ― я стала скрытна.

И все это происходило только неделю. Большую часть времени я была предоставлена самой себе, хоть бабушка и старалась проводить со мной весь день. Почти что все мои вещи остались в городе, куда ехать никакого желания не было. Людмила все обещалась съездить, привести их, чтобы я окончательно обосновалась здесь. А мне не хотелось. Вспышки воспоминаний так резко вонзались в сознание, что хотелось убежать в неизвестность.

Она делала все, чтобы я не слышала ни единого упоминания об отце, за то на Стешу подобное табу, к сожалению, не распространялось.

― Ну, я поеду, да? ― Неуверенно она встала из-за стола и поправила свои седые волосы, собранные в низкий пучок.

― Ага. ― Кивнула я и вышла вон из кухни.

Минут через пять звякнула калитка. Схватив заранее приготовленные деньги, что были бесстыдно вытащены из кошелька бабушки, и кепку, которая скрывала все мое лицо, с рекламой известной нефтяной компании, я убралась подальше из этого дома.

В вечерней глазури он казался слишком маленьким. Поразительно, как много старой мебели в нем умещалось. Но от накатывающей тошноты я поспешила дальше, стараясь особо не оглядываться на прогуливающихся людей и галдящей от безделья молодежи. Свернув за угол я дошла до нужного мне дома и зашла во двор, где одна властная тетка промышляла тем, что стригла местных парней.

Заметив меня, она вытянула свою жилистую шею и сложила руки на талии.

― Мы договаривались с вами. ― Кивнула я ей, вытаскивая из кармана купюры.

― Ну, как хочешь. ― Только и пожала она плечами, указывая на скамейку у сарая, где ютились овцы черно-белой масти. Она вынесла из своего дома коробку, а ее выбритый мальчишка принес удлинитель. Он с некоторой опаской смотрел на меня. Дети чувствуют злобу, исходящую от человека.― Садись давай.

Я подчинилась и закрыла глаза, медленно начиная чувствовать некоторое временное облегчение. Бритвенный станок коснулся моей головы, и упал первый отросший светлый локон. Через секунду посыпалось еще больше. Ветер стал разыгрываться, и некоторые волосинки закружились по двору, словно снег. Мальчишка держал мою кепку, с сомнением поглядывая на мать.

― Мама... А, мама... Она же девушка... А зачем ей так коротко? ― Любопытство мальчика пересилило все границы его знаний о вежливости и тактичности.

― Отстань! ― Женщина отпихнула сына, чтобы тот ей не мешал. Одно ее неверное движение ― и мог остаться глубокий шрам до конца жизни.

У меня появилась улыбка от этой сценки. Я вытянула руку к мальчику, он неуверенно подошел ко мне. Я поманила его пальцем еще ближе, пока женщина отходила, чтобы почистить свои орудия стрижки.

― Обычно у нас парни, что в армию собираются, только так коротко и стригутся. Ты тоже идешь в армию?

― О нет, малыш. Я иду на войну.

Его и без того овальное личико вытянулось еще больше.

― А разве сейчас есть война? ― Совершенно не понял он меня своим детским умом.

― Война никогда не прекращалась. ― Я указала в его грудь. ― Она здесь, в твоем сердце. И она никуда не уберется.

Мальчик поспешил отойти от меня. Его мать еще несколько минут трудилась надо мной. А локоны все летели и летали...

― Все, видать. ― Закончила она наконец, выключая свою жужжащую машинку. Для большей презентабельности женщина вынесла запыленное зеркало, кусок которого был отломлен. Я посмотрела на себя, провела рукой по совсем коротко остриженным волосам, чувствуя небывалое наслаждение. Мне стало намного легче. Груз, висевший все это время, постепенно уходил. Но только на время. ― И, правда, теперь ты совсем как солдатик. ― Даже пошутила она.

Расплатившись с ней, я забрала свою кепку и пошла дальше. Было чертовски непривычно, но нереально свежо. Не проходило и минуты, чтобы я не проводила рукой по голове.

На самом конце деревни жил один дядька и его племянник, который не мог ходить. Племянник был немного старше меня. Как я узнала, его привозили сюда временами и оставляли на попечение дяди. По лицу его было понятно ― он не совсем в своем уме. Впервые, когда я увидела его, мне стало его жаль, во второй раз ― я увидела в нем что-то близкое себе.

В любой удобный момент я убегала сюда. Дядька, имя которого я никак не могла запомнить, весело приветствовал меня, но видя решительное выражение лица, тут же махал рукой в сторону сарайчика, в котором хранил ружье. Он разрешал мне стрелять из него, зная, кто мой отец. Дядя думал, что я просто практикуюсь, но я готовилась.

Готовилась к своей новой войне.

― О, Мия! Опять дома наскучило сидеть? Проходи... Вот я племяша выведу, вместе посидите, поговорите! Ему-то с тобой интереснее, как-никак вы ж молодые, а я так... Старик уже!

Я присела на чистые ступеньки. Дядя на руках вынес тощего племянника с желтым лицом, который, увидев меня, только и вздохнул. Он был болезненным и почти что мертвым. Я никак не могла понять причины, по которым его отправляют сюда, но однажды дядя мне все объяснил: "Мамка его личную жизнь свою обустраивает, а сын ей обуза вроде как... Она его сдать хотела в интернат для таких, как он... Да он же живой! Как его туда? Вот у меня и живет".

Мы несколько минут глядели на воспламеняющийся закат, пока парень не кивнул мне в сторону сарая. Ему нравилось то, как я стреляла. Сам он этого делать не мог (сил держать ружье он не имел), и моя радость от стрельбы стала его радостью. Единственное, он запрещал мне стрелять по воронам. Жалел этих кладбищенских птиц.

Мишень была поставлена, стойка готова. Я уверенно встала на ноги, сжала в руках ружье и прицелилась... Раздался громогласный первый выстрел, который только и зацепил край мишени. Сплюнула, прицелилась снова, но выстрелить не смогла.

― Да ты вдохни воздуху! Замри и стреляй! И только потом выдыхай! ― Крикнул издали дядька. Поднялась новая волна ветра, от которой кепка слетела к ногам племенника. Мой новый вид этим двоим показался больно интересным. ― Ух ты! Ты так на войну, что ли?

― Ага! ― Отвернулась я. Прицелилась и выстрелила слишком резко. Четко в мишень.

Племенник вяло похлопал мне, но огонек веселья в его глазах все же промелькнул.

К концу вечера я вложила деньги за пули в руки дядьки и поспешила домой.

― Мия! Вот я и дома! Привезла кое-какие твои вещи! Мия, ты где? ― Она вошла в гостиную и тут же ахнула, прикрыв рот рукой. ― Твои волосы? Где твои волосы?! О боже! Зачем, Мия? Зачем?

Я пожимаю плечами, отстраненно глядя в окно, а она все трясет и трясет меня, заливаясь горькими слезами потери. Потери счастливой внучки.

***

Душа в деревне, разумеется, не было. Приходилось обливаться в особенно теплые дни водой прямо во дворе. Скинув в себя грязную одежду и не заботясь ни о чем, я вылила первое ведро холодной воды. Зубы замкнулись сами по себе. Я не издала ни единого крика. Готовила к себя последствиям похуже.

― Какая холодная! ― Возмутилась Людмила, коснувшись рукой воды со второго ведра. ― Прекрати себя мучить! У тебя и так было переохлаждение! Не помнишь, как провалялась в постели несколько дней в полнейшем беспамятстве?

― О, как же такое забудешь. ― Выплюнула я и облила себя вторым ведром.

С визгами старушка отскочила от меня, глядя как на сумасшедшую. Я заметила этот взгляд и едко улыбнулась.

― Здорово, правда? Ведь я была раньше такой же. Ну, бабуль, не возникает желания стереть мне снова память?

Обычно этого удара она не выносит и уходит к себе в комнаты, но на этот раз Людмила осталась.

― Это было для твоего же блага!

― Не надоело оправдываться этой ложью? ― Закатила я глаза. ― Вы сделали это не ради моего блага, а ради собственного! Ведь возиться с неуправляемым озлобленным ребенком, которого, в придачу, из-за вас трахнули несколько раз в юном возрасте, намного сложнее, чем просто стереть ему к чертям собачим память?! ― Проорала я, совсем не думая о том, что так или иначе причиняю ей боль. Мне самой было больно. И из-за этого я не видела ничего и никого дальше самой себя. ― Прекращай уже! И не смотри на меня!! Я ― плод вашего с папашей труда, так почему же ты не хочешь пожинать плоды?

Она схватилась за сердце и поспешила уйти, но я ее просто так отпускать не хотела.

― Ты же видела, как они трахали меня, да? Видела!! И знала!!! И лучшее, что ты сделала ― отвела меня к какому-то психу, что стер у меня все, а?! Так что же тебе не нравится сейчас?! Снова не хочешь разбираться с убитой внучкой? Да пожалуйста!! ― Ору я во все горло ей в след, прекрасная зная, что она слышит меня. ― Я сваливаю отсюда!!

Но я не успела дойти до забора, как она удержала меня и силком прижала к себе.

― Извини... Извини... Извини... ― Бесконечно шепчет она, заливаясь новыми слезами. От ее натянутого и протяжного голоса что-то разорвалось внутри меня, и я заплакала в ответ.

― Прости меня... ― Выдавила я из себя, пытаясь натянуть улыбку, как будто она что-то изменить сейчас. ― Я схожу с ума... Я просто схожу с ума. Я сама себя не понимаю... Это как раздвоение... И это так бо-ольно... Извини меня...

Она гладит меня по голове, смотрит на небо и молится и помощи.

― Мы не должны были поступать с тобой... Но тогда не было другого выхода... Я просто хотела помочь... Мия, прости нас всех, пожалуйста. Постарайся простить. ― Я замолкла, приобняла ее в ответ, но резкость просочилась в моих движениях. ― О нет... Этот взгляд...

Мир переворачивается. Просыпается новый гнев.

― Я не могу простить. Не так просто.

Она схватывает мое лицо, пытается достучаться, но стена уже построена. Ее не сломать.

― Его нужна наказать.

― Нет-нет! Он твой отец!! Ты не Бог, чтобы наказывать людей.

― Но я его дочь, чтобы ненавидеть его.

Людмила выпустила меня, обессилено опуская руки. Чувство вины выбивало всю ее почву из-под ног. Она понимала, пусть и не в полной мере, то, что натворила, и с трудом переносила это бремя. Однако ее самочувствие меня особо и не волновало, и она видела это. Замечала, как я отчаянно, просыпаясь по ночам от новых кошмаров, принимала упор лежа и отжималась. Как выходила из дома и подтягивалась на турнике, что находился у противоположного дома. Она видела все это. Но ничего сделать не могла.

В эту ночь мне совершенно не спалось. Около часа собиралась гроза, сгущая темные и громоздкие тучи. Полил дождь. Его необъятная сила обрушилась на железную крышу, отчего заснуть было почти что невозможно. Я слушала ярость природы и не находила себе места. Свет был выключен.

Стоило закрыть глаза, как картинки замелькали сами по себе. Я схватилась за простыни, чтобы снова не рухнуть с неудобной постели.

...Они входят, а я не успеваю спрятаться. Дверь вышибли менее чем через минуту, после чего, несмотря на мои жалкие попытки оборонятся, меня вырвали из ванной комнаты и повлекли по коридору, огибая все распахнутые двери комнат.

Мелькнули глаза Людмилы... А после спина отца, который даже не посмел взглянуть на меня.

― У-у-у, как ты трясешься! Ничего, малышка! Мы просто заберем свое и порезвимся! Ну, ты же хочешь поиграть с нами, да?

Я зажмурилась, чтобы не видеть того, что произойдет дальше...

Грохот грома разбудил меня. Я медленно перевернулась на другой бок, подложив ладонь под щеку. Одеяло съехало на пол, но поднимать его почему-то не хотелось, несмотря на то, что мне уже было холодно.

А где была Стеша? Ее тогда, кажется, успели отправить в детский лагерь, где она благополучно проводила время, пока на нас, как коршуны, налетели конкуренты отца. Стоит мне закрыть глаза ― как я вижу чужие. Такие похотливые и грязные, что хочется вонзить в них нож. И волосатые руки, которые с особым садизмом проводят по моему животу.

В глазах слез не было. В глазах была жгучая боль и ненависть.

Втянув воздуха, я резко вскочила на ноги и подошла к окну. Сверкали молнии. На улице была истинная буря. С новой вспышкой улица осветилась как днем, и я замечаю за самым углом черную большую машину, бампер которой выступал из костлявых веток нерасцветшего куста. Днем ее здесь точно не было. Скрываясь за шторой, я внимательно следила за ней, не заметив, как пронесся один час за другим.

Людмила меня такой и обнаружила рано утром. Я сидела, словно в засаде, готовясь к нападению врагов. Ее ладонь легла мне на плечо.

― Ты как, милая? Может, тебе стоит погулять?

Я покачала головой.

― Куда ты смотришь? ― Людмила захотела отдернуть занавеску, но я, с оглушающим криком, не позволила ей это сделать. ― Мия, да что случилось? Кого ты там увидела?

― Их.

― Кого это ― их?

Я приложила палец к губам, прося ее молчать. А после, как по щелчку, вскочила на ноги и рванула на кухню, где лежали все имеющиеся в доме ножи. Взяв самый большой, я вернулась обратно. Весь мой вид напугал Людмилу. Она всячески пыталась отнять у меня нож, который я прижимала груди, продолжая наблюдать за улицей.

― Они вернулись. ― Говорю я ей, даже не оборачиваясь. ― И в этот раз они доведут дело до конца.

― Какое еще дело? ― Женщина присела на мою постель, сложив руки на коленях. Она внимательно следила за мной, все думая о том, что стоит позвонить Олегу.

― Наше. Общее. Дело.

― Прекрати же говорить загадками! ― Возмутилась под конец Людмила, всплеснув руками.

― Кажется, наш папаша все это время продолжал вести свои темные делишки. Ничего не знаешь об этом? ― Не отвлекаясь от улицы, низким тоном заговорила я в быстром темпе. ― Нет? Жаль. Это очень помогло бы в моем деле. ― Покачав головой, я положила нож на близ стоящую табуретку и стала ходить по комнате из одного угла в другой. Это давало некоторое успокоение и возможность мыслить рационально, восстанавливать логическую цепочку и доходить самой до новых выводов. ― Они знают, что мы здесь. Но они не нападают, хотя могут сделать это запросто... Так чего же они ждут?..

Не успела я сделать и двух шагов, как Людмила уже задает очередной вопрос.

― О ком ты говоришь?

― О папашиных дружках, разумеется.

Женщина охнула.

― Он обещал, что завязал с этим, после того, как мы... мы...

Я строго взглянула на нее, прося не напоминать об этом лишний раз.

― Они ждут. Ха! Да они лучше моего отца! ― Я готова была расхохотаться. ― Они дают нам время. Время на то, чтобы мы вернули долг. О-о! Да у современных криминальных группировок больше чести, чем у кого-либо.

Людмила выглянула из окна с некоторой опаской, но никого там не увидела.

― Уехали. Еще два часа назад. ― Объяснила я ей, передвигая комод в сторону таким образом, чтобы можно было за ним спрятаться, если по окнам начнут палить. ― У нас дома есть оружие?

― О чем ты говоришь! ― Неистово закричала Людмила. ― О чем ты вообще думаешь?! Это не наша жизнь, Мия! И не наши проблемы?! Не смей даже думать обо всем этом... обо всех этих ужасных вещах...

― Страшно стало? ― Усмехнулась я, видя, как ее уже трясет. Людмила потянулась к карману, откуда вытащила свой телефон. ― Правильно. Звони папочке. В прошлый раз он же решил все проблемы. Ага. Помнишь, как он подставил нас? Думал, что придя в наш дом, его дружки убедятся в его отсутствии и просто уйдут. И что из этого вышло?

Ее руки снова опустились, и она обреченно подняла глаза к потолку. Мне стало даже как-то жаль ее. Она во многом, как и я, натерпелась от отца, она, как и я, была вынуждена жить в этом состоянии. Я подсела рядом и обняла ее за плечи.

― Обещаю тебе, что доведу эту историю до конца.

― Тебе же только восемнадцать, милая... ― Она готова была расплакаться. Мы сидели с ней вдвоём в этой комнате, обе глядели на стены и искали выход. ― Тебе нельзя лезть во все это. Я не позволю! ― От отчаяния она крепче схватила меня.

― Конечно же не позволишь. ― Согласилась я с ней, уповая на то, что это ее немного успокоит.

― Эти дела темные! А тебе жить да жить! Не смей лезть в эти дела!! Пусть твой папаша разбирается!!

Я снисходительно улыбалась. Ее старческий страх обострился до предела, Людмила перешла на бессмысленные нотации, которые мне пришлось выслушать. Она говорила... Говорила... Упрекала и обвиняла каждого. Распылялась на множество оскорблений в сторону отца. Ругала и саму себя за то, позволила продолжить отцу вести криминальные дела. И в самом конце она дошла до Германа... От одного упоминания о нем я почувствовала удар пощечины. Людмила замолкла.

― Этот гадкий мальчишка... ― В оправдание произнесла она.

Тягостная минута молчания поглотила меня с головой. Хотелось забиться куда-нибудь в угол и остаться одной. Но Людмила, видя, как все внутри меня рухнуло, не собиралась уходить. На лице ее выразилось яркое презрение к его личности. Я закрыла лицо и начала медленно покачиваться от безумия. От нехватки его в моей скудной и сломанной жизни.

И Людмила заговорила о том, какой он ужасный, как хорошо, что он окончательно исчез. Она думала, что мне от этого станет намного легче, наивно полагала, что я поверю ей и ее лживым словам. Но вышло наоборот.

― Прекрати. ― Сдавленно попросила я, но она то ли не расслышала, то ли продолжила для большего эффекта. ― Заткнись!! Заткнись!!! ― Заорала я не своим голосом, сталкивая на своем пути любой предмет. ― Зачем ты все мне это говоришь?!

― Я думала, что это у тебя уже прошло... Ведь ты так быстро пришла в себя, я думала...

― Думала, что я полгода буду дохнуть в постели?! ― Не смогла я унять вспышку гнева. ― Думала, что тебе просто придется гладить меня по головке, а в один прекрасный день я спокойно встану и начну жить? ― Воздух закончился в легких. Голова закружилась. Чувства боролись внутри меня. Нет, я точно схожу с ума. Это просто не нормально! ― А я тут ору! Готовлюсь к войне! Не входило в твои планы, да? Ох, ну уж прости меня за то, что я готовлюсь к войне!

Она только открыла рот, как я грубо попросила ее заткнуться.

― Треплешься тут про Германа, обвиняешь его во всех смертных грехах. А я, кажется, понимаю, почему ты его ненавидишь. Он ведь разрушил все твои идеальные планы, правда? Он стал ломать все двери, которые заперли вы. Он разбудил меня. Разбудил чудище, с которым вы не захотели бороться. ― Я остановилась посреди комнаты, обреченно обнимая саму себя руками. ― А вот он боролся с ним. Не боялся его, как вы. ― И вот глаза мои увлажнились. Наверное, я выглядела слишком жалкой на всем этом тусклом фоне. ― Я не оправдываю его! Он сотворил ужасные вещи. И я ненавижу его... ― Ложь. Да такая жалкая, что в нее даже не поверил бы самый наивный в мире ребенок. ― Но я благодарна ему. Благодарна больше, чем всем вам вместе взятым. ― Она снова пытается мне возразить, но я продолжаю, не желая прекращать этот монолог страданий. ― Да, ты сидишь здесь. Ты думаешь, что помогаешь мне, но делаешь только хуже. Я ненавижу всех вас за то, что вы убили часть меня, и теперь я не знаю, кем я являюсь. Я... Я просто не знаю... Все время путаюсь...

― Ты моя внучка. ― Шепотом тянется она ко мне, но я отскакиваю, как от противного.

― Это не то... ― Мотаю я головой. ― Это все не то...

Я не могу разобраться. В голове снова все путается. Реальность противится воображению, голову пронзает свинцовая боль. И я кричу. Кричу, не в силах совладать с ней. Сознание путается. Блики... Картинки... Цвета... Это как приступы, которые не дают ни дышать, ни жить. Они убивают меня все больше и больше. Кажется, что с каждым разом становится менее больно, но это самообман.

Просыпаюсь уже в постели, накрытая одеялом. В темноте. В этот раз из сознания я выбыла дольше прежнего. Открываю глаза, и первая мысль: уходи.

"О черт, ведь здесь я больше сойду с ума. ― Думается мне, когда я приподнимаюсь на локтях и вижу, что в порыве ярости, перевернула многие вещи. Было пугающе тихо. ― Я должна действовать, а не сидеть сложа руки в обороне. Они убьют меня. И не только. Они убьют нас всех. ― Я вскочила, но рухнула мгновенно. Сжавшись, немедленно закрыла рот, чтобы не издать больше ни единого звука.― Хватай вещи и уходи. Сейчас же. Сядешь на электричку и доберешься до города... А потом? Узнаешь".

Внутренний голос диктовал все, что я должна была сделать. Спустя минуту я уже была готова. Ветер этой ночью бушевал с невыносимой силой. По двору прокатилось ведро, калитка все время трепетала. Я перепрыгнула через нее, оглянулась в последний раз на пустые окна и зашагала в сторону станции.

***

Электричка медленно едет, а я никак не могу избавиться от ощущения того, что за мной следят. На мне широкий капюшон, вещей совсем немного, и я сижу в самом неприметном углу. Двери то открываются, то закрываются. Этот звук вовсе не убаюкивает, а заставляет с большей настороженностью изучать всех входящих.

По соседству со мной рухнула толстая женщина с газетой в одной руке, и с пакетами в другой. Не прошло и минуты, как она захрапела. Бесстыдно взяв ее газету, я развернула ее и принялась читать. Меня не интересовали ни экономические сводки, ни политические мероприятия. Я дошла до предпоследней страницы, где разместилась криминальная хроника.

Несколько лиц, которых разыскивает полиция мелькнули передо мной. Присутствовала статистика раскрываемости преступлений. Пока я читала строчки, паника все усиливалась и усиливалась. Не выдержав, я взглянула в лицо каждого, кто сидел со мной в одном вагоне. И наткнулась. Точно тот же профиль, что и в газете. И от страха не хотелось бежать подальше, а помахать ручкой и истерично улыбнуться. Мужчина бросал на меня короткие взгляды, контролировал почти что всю дорогу. Не выдержав напряжения, заметно осмелев, я порывисто зашагала к нему и села прямо напротив, упрямо глядя на него.

― Какого следить за восемнадцатилетней девкой? ― С полной наглости усмешкой спросила я, после чего кинула газету прямо ему в лицо. ― Ты там неплохо вышел, кстати.

― Дерьмово. ― Коротко признался он и в ответной усмешке покачал головой. ― Жрать хочется, а отходить от тебя нельзя.

― О, соболезную. Может расскажешь, что именно вам нужно?

"Ха!" ― открыто говорил весь его образ.

― Крупная сумма денег и личный должок. ― Мужчина положил голову на ладонь, внимательно разглядывая мое лицо. ― Синячок случайно не от папани?―Я шикнула от неприятного воспоминания, невольно коснувшись скулы, которая не заживала. ― Угадал! ― Он расхохотался. ― Всегда любил кулаками мериться. Помню-помню...

― Так ты знал моего отца? ― За окном замелькали первые дома и сооружения. Мужчина сощурил улыбавшиеся глаза.

― Вместе работали. ― Многозначительно отвечает он. ― А потом он кинул нашего босса. Думал, что убил его. Прогадал. А наш босс такого не прощает. Сама понимаешь... Эх, жрать хочется... ― Странно спохватившись, он замолк, снова нацепляя на лицо полнейшую сосредоточенность. Электричка докатилась до своей станции. Я медленно встала на ноги.

― А ты не идешь за мной? ― С максимальной наивностью спрашиваю его, не испытывая никакого страха.

― Там за тобой уже другие, ― махнул он рукой.

― А если я верну деньги? ― И он снова довольно хохочет, видя во мне наивную девчонку. ― Отстанете от нас?

― Может быть... Может быть...

― Я верну их. ― Уверенно заверила я, но мужчина уже выходил. ― Я верну их, только оставьте меня и мою семью в покое. Кроме... Кроме отца. С ним разбирайтесь по своим понятиям. ― Мужчина улыбнулся, кивнул мне и исчез.

Я думала, что осталась одна в вагоне, но на том же сиденье дрыхнула толстая женщина. Ее рука некогда крепко держала сумку, а сейчас и кошелек, и другие вещички вывались на пол. Соблазн схватить вещи и убежать не давал покоя, но он рассеялся быстро, как только в вагоне появилась проводница, поторопившая меня.

Я снова оказалась в городе, который явно не был мне рад. Слилась в толпе, но прекрасно знала, что за мной следят. Желая отделаться от навязчивой слежки, я несколько часов бродила по вокзалу. Привлекла даже внимание полицейского, посчитавшего, что я беспризорница. Он заставил вывернуть все карманы, постоянно угрожал, но скоро замолк, увидев кого-то другого в толпе. Я оглянулась через плечо. Полицейскому махал мужчина в черном, явно делая угрожающие знаки. Меня отпустили.

И в какой-то степени я даже ощутила безопасность. Устав убегать, поняв, что это бессмысленно, присела на скамейку, решая, что же делать дальше, куда идти.

Ко мне присели. Тот самый мужчина, что спас меня от полицейского. Он даже не взглянул на меня, занялся своими делами ― стал чистить грязь из-под ногтей.

― Обещаешься, значит, подгон сделать. ― Задумчиво начал он. ― Михей передал.

Я кивнула ему. По нему невозможно сказать, что он начальник криминальной группировки: дорогой костюм, черное пальто и ухоженный вид.

― Я верну сумму. Но у меня условие. ― Голос не дрожал. Удивительно.

― Ты не в том положении, чтобы ставить условия.

― Верно. Но все же мы с вами в одной тарелке. Я верну деньги, а вы не трогаете мою семью.

― Какие возвышенный слова! ― Усмехается мужчина, перебивая меня. ― Зря ты всех защищаешь...

― А я не говорю, что всех. ― Я повернула к нему голову, мужчина так же посмотрел на меня. ― С отцом хоть что делайте.

Он смотрит на меня и усмехается. Но было в его взгляде уважение ко мне, которого мужчина не скрывал. Обведя меня взглядом, он откинулся на сиденье, размышляя о чем-то своем.

― Я дам тебе время. Две недели ― максимум. Мои люди будут все время рядом. На всякий случай, знаешь ли... ― Без всяких мук совести он осторожно повернул мою голову, разглядывая наставленный отцом синяк. ― Я слишком хорошо знаю Олега. Он любит стрелять в спину. Не побоится и выстрелить в тебя. ― Мужчина задумчиво разглядывал мое лицо, заглядывал в глаза, словно я была преинтересным экспонатом. ― Однако учти, что если не будет денег, то я начну стрелять уже я.

― Не пугайте меня.

― О, я знаю, что ты та еще пуганная. Говорят, ты неплохо стреляешь. Снайпер ― дело достойное. Не хочешь ко мне после? ― Он уже открыто насмехался.

― О, ― в том же тоне отвечаю я ему. ― Буду ждать вас как Ассоль ждала своего Грея.

***

Когда тьма опустилась на город, я решилась подойти к родному подъезду. Мне не было страшно прогуливаться по городу, так как почти что везде за мной следовала машина. Она была не только гарантом моей безопасности, но и своеобразной тикающей стрелочкой, которая отсчитывала время.

Где нужно было искать деньги ― я не знала. Нужно было хоть с чего-то начать. И ничего не пришло на ум, как родной дом. Разумеется, я бы не нашла под подушкой пачки купюр, но я могла запросто порыться в спальне отца. Свет в моей комнате не горел, но я уверена, что Стеша дома, если только она не укатила куда-нибудь с Германом.

За углом дома мелькнул чей-то силуэт, который стал приближаться в опускающемся медленно тумане. Сердце глухо стукнуло в груди...

― Харитонова? ― Окликнул меня голос с акцентом.

― Рахман? ― Не поверила я своим ушам.

Это был действительно он. И то ли облегчение, то ли разочарование настигло меня на короткую секунду.

― Куда ты пропала? ― Шепотом крикнул он, приближаясь ко мне.

Наконец я увидела его лицо, а он мое. Он даже не сразу поверил в то, что это была действительно я. С минуту поколебавшись, он снова задал свой вопрос.

― Провела неделю другую в деревне. ― Попыталась отмахнуться, но он кивнул в сторону угла дома, прося меня следовать за ним. ― У вас что-то случилось?..

И стало страшно. Не за себя, а за них. В тумане Рахман был бледнее снега. Как только мы отошли на безопасное расстояние, он быстро-быстро заговорил, часто оглядываясь по сторонам.

― Все изменилось после того, как ты пропала. Я звонил тебе, наверное, сотню раз, но ты не брала трубку. Караулил у подъезда, но твоя семья будто бы бесследно пропала. Только недавно приехала сестра, но к ней я не подходил...

― Что случилось? Говори конкретнее.

Он вытащил пачку сигарет, предложил мне одну ― я не отказалась. Мы оба закурили, скрываясь за углами домов.

― Власть Еремеева пала. ― Выпалил он, делая глубокую затяжку. ― Раньше он контролировал всю ночную жизнь... ― Я непонимающе уставилась на него. ― Не знала? Как ты не знала, если спала с ним?! Все не так просто и благополучно, как тебе казалось. Он был своеобразной верхушкой иерархии, наводил порядок и решал как веселиться, как наказывать и как, в целом, жить. А последние недели он не появлялся ни на улицах, ни на боях. И это привело к тому, что кучка местных криминалов прилипла к другому хозяину...

Моя сигарета выпала из рук. Я нервно пыталась закурить другую. Рахман помог мне, отвел за другой угол и продолжил с той же серьезностью.

― Это больше не весело. ― Выделил он. ― Я думал, что он действительно хочет отомстить Еремееву, но все оказалось не так! Изнасилование ― выдумка! Я проверял. Сходил в дом его бывшей подружки, которая, да, действительно трахалась с Еремеевым. На мой вопрос об обоюдности она посмотрела на меня как на полнейшего идиота.

― Постой-постой! О ком ты говоришь? ― Я остановила его новую порцию неизвестной истории.

― О сукиновом сыне Соколове, разумеется!

Я стояла как пришибленная дура, до которой никак не доходила информация. С подозрение глянув на Рахмана, я заметила бурую гематому на его шее. Такую, словно его душили.

― Что здесь творится? ― На выдохе удивилась я. Вся жизнь превращалась все в больший кошмар.

― Хаос. Соколов теперь бьет любого, кто против его власти. ― Рассказ Рахмана казался мне глупой шуткой. Никак не хотелось верить, что все это происходит именно со мной. Оглянув заброшенные углы, до меня низошло ― я живу почти что на окраине города, окруженная множеством криминальных группировок. Не удивительно, что и подростков коснулась такая иерархия, когда сильный бьет слабых, чтобы возвеличить себя. Очнувшись, я указала пальцем и на его синяки. ― И я не остался без внимания.

Он дает мне минуту, чтобы прийти в себя, а потом снова беспощадно продолжает.

― Находится по ночам на улицах стало опасно. Он разъезжает со своими новыми дружками, ловит "нарушителей" и издевается над ними. Не знал я, что Илья тот еще националист. ― Рахман не выдержал, закурил вторую сигарету.

Где-то далеко лаяла собака, пахло гнилью и жженной травой. Сараи, которые скрывали нас, подкосились временем.

― А где же... Где Еремеев? ― С трудом спросила я у него. ― Почему он как бы... не свергнет его?

― Еремеева нигде нет.

― Как это?

― У тебя хотел спросить! В конце концов, это же ты с ним спала!

― Я не спала с ним! ― Не выдержав, проорала прямо ему в лицо. Рахман испуганно шикнул на меня. Неужели все так ужасно и серьезно? ― Для этого ты меня тут поджидал, да?

Он отрицательно качнул головой.

― Нет Еремеева ― плевать. Если он сдох где-то в канаве ― я только рад. В конце концов, об этом же я мечтал. Нет смысла теперь сожалеть. Сами разберемся.

Он выкинул окурок, стоптал его.

― С чем это? ― Я уже была готова ко всему.

― Илья сегодня поймал Сашку...

Попросив секунду, я отошла на несколько шагов и прооралась в ладони.

Легче не стало.

― Значит, если я все правильно понимаю, этот сукин сын использовал нас, чтобы сбросить Еремеева с трона и самому туда усесться? ― Рахман кивнул. ― И Соколову удалось это, да? И сейчас он словил нашего. Зачем?

― На чем строится любая империя? На унижении слабых и веянии страха. ― Мудро изрек он. В голове обоих щелкнул принцип "наших бьют", а значит оставить это просто так было нельзя. Нас все еще что-то объединяло: не ненависть к Еремееву, а к новому врагу-предателю. ― Но Сашку надо спасать. Я его один не вытащу. Я надеялся, что ты сможешь...

Я прервала его. Обернулась.

― Пошли.

Схватив парня за руку, я повела его прямиком на улицу. Мое чувство меня не подвело ― среди других машин была спрятана та, что следила за мной. Я попросила Рахмана подождать и, выдохнув, двинулась к своим новоиспеченным защитничкам. Сказать, что на их лице был шок, когда я, как ни в чем не бывало, залезла в салон ― так это ничего не сказать.

― Вы же следите не только за мной, так? Какого черта вы допустили такое среди молодого поколения? ― Вырвалось от ярости из меня. Через секунду, как только к моей голове приставили пистолет, я наконец-то пришла в себя и успокоилась.

― М-да, ― сказал тот, что следил за мной в электричке. ― Я же предупреждал, что она борзая. Ну ка, парни, уберите пистолет. Она с миром к нам, надеюсь.

― Михей. ― Кивнула я ему. ― Разве вы не следите за молодежью?

― А, пусть развлекаются. Это дела не наши. Вот если полезут к нам ― приструним.

Недовольно цокнув, я обвела их взглядом и поняла, что помощи ждать не придется.

― Если тронут "вашего", вы ведь убьете, так?

― Разумеется. ― Ответил другой, более молодой.

― Так вот, тронули моего друга. Как думаете, что я должна сделать?

― Я бы хуй таким сразу отрезал. ― Тут же ответил молодой. Михей строго посмотрел на него, отчего он сразу замолчал. Михей внимательно стал следить за мной через зеркало.

― От меня-то тебе что нужно? Защищать тебя от червяков указа не было. Только от папаши. Так что проблемы не наши.

― У вас же есть оружие. ― Не как вопрос, а как утверждение говорю я. ― Одолжите на вечер.

Под всеобщий хохот меня выбросили из машины. Не выдержав, я показала им средний палец. Совсем как малое дите.

― Это кто? ― Спросил Рахман, подозрительно глядя на тонированную машину. Я махнула рукой.

― Моя бита где?

И снова переходы и сарайчики, среди которых я увидела машину Сашки. В багажнике и находилась моя бита, разукрашенная разными непристойностями и зеленым огнем. Как только я оказалась в салоне, Рахман стал объяснять все более подробно.

― Его после школы утащили... Я только подходил к нему, как его вытащили из машины и сунули в другую... Суки! ― Он ударил по рулю, а я закурила. Давно не вдыхала дым сигарет. Давно не чувствовала сладостного упоения. Бита прыгала с одной руки в другую. ― Я уверен, что они в заброшке. Там теперь Соколов всем заправляет.

Заброшкой оказалось именно то здание, в которое однажды притащил меня Еремеев, желая показать мне мое истинное лицо. Бомжи и потерянные люди отпечатались в моей памяти. Старый завод возвеличивался на туманном фоне.

― Каков наш план?

― Просто придем и заберем Сашку. ― Пожала я плечами.

― Ты, видимо, не совсем меня поняла...

Но я его уже не слушала. У меня и без того было множество проблем, и я не собиралась здесь задерживаться надолго. Причина, по которой я здесь ― это желание вытащить из беды человека, который единственный относился ко мне с пониманием. Кроме того, хотелось набить морду предателю.

Рахман с удивлением последовал за мной, примечая про себя появившуюся в моем лице жесткость.

― Эй, Соколов?! ― Проорала я на первом этаже, оглядывая превращенное в помойку здание. ― Покажи свою трусливую задницу!!

Рахман указал на второй этаж. Я поднялась по широким ступеням, встречаясь взглядом с подлецом, который сидел на подоконнике, словно царь земли. При виде меня он заметно вытянулся.

― Не ожидал увидеть? ― Ехидно спрашиваю я, подходя еще ближе. Бита покоилась на плече. ― Ой, да у тебя тут гости. Не прервала вашу встречу? Мне тут просто сказали, что на чаепитие пригласили того, кто не хотел идти. Ничего об этом не знаешь?

Соколов плюнул на пол, кивая заметно своим дружкам, чтобы те были наготове, и спрыгнул на подоконник.

― Надо же, кто появился. Давно тебя не видел. ― Вместо приветствия говорит он мне. Я обвожу его новых дружков, что сидели за поломанным столом. И между двумя верзилами, съежившись, глядел на меня испуганными детскими глазами наш Сашка.

― Отдыхала, знаешь ли. Приехала, а тут беспорядки... ― Пора было заканчивать представление. ― Отдай нам нашего друга.

― А зачем он тебе? ― Продолжил бывший союзник наивненьким тоном. ― С ним ведь не потрахаешься. Он больше по части парней ублажатель. Но мы это и хотели проверить. Только собирались привезти одного бомжа, чтобы педик ему отсосал. Вот зрелище будет! Оставайся.

Рахман на мой вопрошающий взгляд только и кивнул. Гей, значит.

― Отдай мне парня. ― Повторяю я.

― Иначе что? ― С вызовом кидается он в мою сторону, что становится, пожалуй, страшной ошибкой. Для него.

От одного моего разъяренного удара Соколов отлетает прямиком к противоположной стороне.

― Я пиздец как устала разбираться с такими малышами, как вы!! ― Закричала от нервов, повергая многих в шок. ― И ты, сукин сын, еще смеешь устраивать такие сцены? Так нравится власть тебе?! Что ж! Получай долгожданную революцию! ― И одним ударом я оставляю его без малейшего шанса на заведение потомства. Такого мужского крика, срывающегося на женский визг, не слышал никто и никогда.

Усталость обрушилась на мои плечи. Я презрительно оглядела собравшуюся шайку, которая узнала меня.

― Ага, та самая подстилка Еремеева. ― Подтвердила я их перешептывания под стоны Соколова. ― А сейчас отпустите моего друга. Сейчас же. ― С нескрываемым удивлением они оттолкнули от себя Сашку, заметно измученного и растерянного. ― Он же слабее вас, ну зачем... ― Покачала я головой, чем отвлекла их внимание. Стоило одному подойти к Соколову, как бита вмазала пареньку по его грубому лицу. Двое, как коршуны, повалили меня на пол. Бита выкатилась, но ее схватил Рахман, избавивший меня от второго. Оставшись один на один, я подозвала паренька к себе и ударила его живот. Он наносит ответный удар прямо по губе, но силы его слабы. Ярость заставляет двигаться быстрее, бить мощнее и предугадывать все выпады в свою сторону. И вот уже через минуту бесполезной драки моя губа разбита, а соперник пытается отдышаться на полу.

Рахман наносит завершающий удар по физиономии Соколова.

― Уходим. ― Выплевываю кровь изо рта и, подхватив Сашку, выхожу из чертового здания. Ему тяжело идти, я практически волоку его по ступеням. Поспевает Рахман и подхватывает его с другой стороны.

Губы Сашки открываются в немых словах.

― Что он говорит? ― Спрашиваю Рахмана через добрую улыбку, ощущая себя страшно довольной и взрослой.

― Думаю, он говорит тебе спасибо.

***
Готовы к новой войне?