Если бы можно было быть уверенной до конца в человеке, знать, что он полностью ответственен за тебя, твои чувства ― как бы было легко жить. Но это всего лишь глупая неосуществимая мечта.

Никто не обещает тебе никакой уверенности. Никто вообще тебе ничего не должен. Наоборот, выходит так, что всем должна ты.

Герман продолжает гладить меня по волосам, его одежда вымокла, но парня это нисколько не волновало. Он все думал о чем-то своем, а я больше не могла мыслить. Мне хотелось плакать до конца дней своих.

Но у жизни всегда на все свои планы.

Телефон звенит в рюкзаке.

― Не бери. ― Говорит он мне, разыскивая глазами Толика. Тот махнул рукой в сторону парковки, обещаясь, тем самым, привести сюда машину.

― Нет, я... ― И становится страшно от того, что звонила мне тетя Аля. Герман напрямую заглядывает в экран телефона, хмурится от пропущенных звонков Стеши, но ничего не предлагает. Тогда я выдыхаю, готовясь ко всему худшему, и принимаю вызов.

Можно было ожидать все, что угодно, но не истошный визг тети Али.

― Он пришел в себя, Миичка!! Богдан проснулся! Приезжай! Приезжай, если можешь!

Герман услышал это вместе со мной. Он рывком поднялся, потащил меня, удивленную и невозможно заторможенную. Через несколько метров мы оказались у его машины, в которую он меня и усадил.

― Ты будешь там со мной? ― Шепотом спрашиваю я. Толик удивленно оборачивается, но ничего не решается спросить. Ему была дана команда ехать в больницу ― он ее исполнял. Мне следовало бы поразиться такой выдержке, похожей на дрессировку, но сейчас вся голова была забита другим.

― Да. ― Еремеев отстраненно сидит на заднем сиденье автомобиля, слишком далеко от меня.

― Это связано с тем бугаем? ― Как бы между разговором вставляет Толик.

― Его имя ― Богдан. ― Грубо прервал его Еремеев. ― А мать как зовут?

― Алевтина Алексеевна... ― Неуверенно ответила я, на что он кивнул и снова отвернулся к окну.

Мои руки тряслись, они пахли металлом, от которого воротило. Шок не спадал. Я все еще чувствовала на себе нервную встряску. Толик не успел и нормально припарковаться, как я уже выбежала, несмотря ни на моросящий дождь, ни на огромные лужи, в которых обмочила ноги.

Герман с трудом догнал. Он нервничал не меньше меня, просто не показывал этого.

― Третий этаж? ― Я кивнула. ― Его отец там? ― От незнания, я пожала плечами. Нам пришлось накинуть на себя белые халаты, чтобы медсестры наконец-то нас пропустили. Но Герман остановился прямо возле дверей, которые вели в отделение Богдана.

― Что ты задумал? ― Опешила я. То он шел за мной, то противился. Мне не терпелось увидеть друга, просто убедиться в том, что с ним все хорошо.

Неожиданно для меня он с силой сжал мою руку, требовательно глядя в глаза.

― Ты правда...

― Что "правда"? ― Не поняла я его.

Он провел рукой во влажным волосам. Только сейчас я увидела этот неподдельный страх в его глазах, увидела растрепанность и нервозность. Он был всегда безупречен, всегда собран. И этот странный контраст настолько меня поразил, что я не смогла и слова молвить. Сейчас он был похож на самого обычного подростка, который живет за стенкой твоего дома, изредка громко включает музыку, чтобы побесить тебя, и ложиться спать после полуночи.

― Правда любишь? ― Выпалил он, снова проведя рукой по волосам.

― Это не лучшее время и не лучшее место, чтобы признаваться в чувствах, ― промямлила я.

― Плевать.

Я тяжело вздохнула, попыталась смотреть куда угодно, но не на него.

― Ты бы умерла за меня?

Этот вопрос приковал меня к нему. А, действительно, готова бы я была умереть за него? Джульетта вонзила в грудь кинжал от одной мысли, что будет на этом свете без Ромео. Жены декабристов последовали за мужьями в неизведанную темную Сибирь, прекрасно понимая, что их ждет там смерть. Умирали за идею, умирали за народ, продолжают умирать во имя любви...

Я посмела поднять взгляд, посмела схватить его лицо в свои ладони и сумела быстро-быстро прошептать ему в губы, чтобы никто и никогда этих слов не услышал.

― Я живу ради тебя. Это куда больше, чем смерть.

Он прижал меня настолько крепко, что тело будто бы переломалось на сотни кусочков. Я даже не успела ничего понять, как он целует меня в висок и отпускает.

― Иди. Они ждут тебя.

― А как же ты?

― Я подойду чуть позже.

Пришлось иметь огромную силу воли, чтобы уйти от него. Я ступаю пару шагов, оборачиваюсь, видя легкую улыбку на его губах, которая подгоняла меня дальше, и исчезаю в коридоре. Ноги сами несли к нужной палате.

У дверей ходила туда-сюда тетя Аля, которая, услышав мой бег, тут же кинулась меня обнимать.

― Я так! Я так рада!! ― Она слегка закружила меня, после чего заметила неопрятный, даже грязный вид. Ее лицо вытянулось от удивления. ― Где это ты так замаралась?

Ее голос был мягким, полным материнской любви. Женщина оглядела меня с ног до головы.

― Отец Богдана знает?

― Я никак не смогла до него дозвониться. ― Она сильно расстроилась от этого вопроса. Было видно, что она беспокоиться. Спохватившись, она выпустила меня из своих медвежьих объятий и подтолкнула к двери. ― Прости! Я что-то совсем здесь заговорилась. Иди-иди! Он звал тебя. Только... Будь аккуратна? Богдан очень слаб.

Я заверила ее, что все будет в порядке, но сама в эти слова верила с большим трудом. Мои колени тряслись, пока я подходила к его койке. Он, кажется, спал. Я села на табуретку и просто уставилось на его лицо, не в силах ни о чем не думать. Пальцы сами потянулись к его ладони, которую я слабо сжала. И вдруг, на мое удивление, его ладонь попыталась сжать мою.

― Мия? ― Совсем хрипло. Невыносимо тихо. Чертовски больно. Сердце бьется в ужасном ритме. Я открываю рот ― но ничего сказать не могу. Единственное, на что хватает сил ― это суматошно гладить его шершавую мягкую руку. ― Я подумал... Подумал... Что вошел Ангел...

― О Боже... ― Вырывается из меня. Что сказать? Спросить: как он чувствует себя? Какая несусветная глупость. ― Я действительно думала, что потеряла тебя.

Его глаза стали медленно открываться. Богдан разглядывал потолок, пока не нашел в себе силы немного повернуть голову в мою сторону. Его взгляд невозможно было понять и прочесть. Он просто смотрел на меня влажным взором, словно сам не мог прийти к единому течению мысли.

― Я скучал. ― Признался он, как я, от всей накатившей за долгое время злости и усталости, в момент вскакиваю и отбрасываю табуретку подальше. Вина ударяет меня, колошматит по всему телу. Я уже открыто плачу. Это я во всем виновата. Только я.

Мне хватает минуты, чтобы спохватиться и замереть. Ему ведь нельзя нервничать. Но я не могу повернуться, не могу просто посмотреть на него, не могу ответить теми же чувствами. Тяжело дышу, глотая воздух, хватаясь за горло.

― Это как будто сон. ― Тихо произносит он неокрепшим и пустым ровным голосом. ― Только в этом сне одна темнота. А сейчас я вижу свет... И тебя... Мне так хотелось проснуться, я бил во все двери... ― Богдан закашлял. Попросил воды, и я заставила свои вмиг отяжелевшие ноги двигаться дальше. Как только он выпил, ему стало немного легче.

Богдан тянет ко мне свою ладонь. Я опускаюсь на его постель, переплетаю наши пальцы, уже открыто всхлипывая.

― Я боялся, что не смогу проснуться. Но я ведь должен был... Ради тебя...

― Пожалуйста... ― Я сама не знаю, о чем прошу его. Простить меня. Ничего не говорить. Просто видеть бы его, здоровым и счастливым, и больше ничего не нужно. Я глажу его ладонь, поднимаю взгляд в потолок, отчаянно молюсь... И только мои губы подрагивают в этой темноте.

― Мия, я, кажется, всегда тебя любил...

― Я тоже люблю тебя. Ведь ты же мой брат. Боже! Я так боялась... Я так...

― Нет-нет, ― прервал он меня. Богдан захотел подняться, но не смог. Я успела удержать его, положив свои ладони ему на грудь и качая головой. Он накрыл мои ладони своими, терпя невыносимую боль во всех мышцах. ― Я люблю тебя больше, чем сестру.

И он просто взглянул на меня, шокированную и парализованную, больше, чем он сам. Мое дыхание прервалось. Я действительно забыла как дышать в эту секунду. Мне оставалось смотреть на него в ответ, и окончательно ничего не понимать.

― Скажи же что-нибудь.

Но слов у меня не было. Как и больших к нему чувств. Я вспомнила Германа, почувствовала накатывающую из ниоткуда рвоту от нервного потрясения. А Богдан все смотрит на меня с полным ожиданием. Мне нечего ему сказать! Боже мой...

Как вдруг женский вскрик раздается прямо в коридоре.

― Уйди! Уйди от меня! ― Кричит тетя Аля.

Я мгновенно оборачиваюсь и понимаю, что там происходит. Богдан опускает мои ладони, зовет по имени, пытаясь пробудиться от потрясения. Мне приходится волей заставить себя встать и открыть дверь, которая, распахнувшись, показала мне следующее зрелище: Еремеев стоит прямо на коленях перед матерью Богдана, которая отшатнулась от него к соседней стене. Она схватилась за сердце, вытянула руку, словно пытаясь защититься, но Еремеев вовсе не нападал на нее.

Он выглядел измученным, постаревшим будто бы на десять лет сразу. Под глазами ясно выделялись синяки фиолетового оттенка. Ему хотелось, чтобы все это закончилось. И он идет на этот шаг от знания того, что я люблю его. Его любят ― и ему нужно прощение. Герман хочет остановить машину, которую сам же запустил. Я медленно опустилась на пол, ― ноги меня уже не держали, ― и просто спрятала свое лицо в ладонях.

― Извините меня... Простите! Я никогда не хотел этого, просто...

― И ты еще смеешь заявляться сюда... ― В ужасе прошептала тетя Аля, взгляд которой стремительно уловил меня. ― Посмотри, что ты сделал! Посмотри, до чего довел всех! ― Женщина кидается ко мне, прижимает к своему сердце. Меня клонит в сон, я пытаюсь справиться с этой апатией, но ничего не выходит. Их голоса только эхом доносятся до меня, слушающей стук сердца добрейшей в мире женщины. ― Мия убита всей этой ситуации! Ты истощил ее... И тебе еще нужно мое прощение матери? Не смей!!

― Мия... Она... ― Пролепетал Еремеев. ― Она простила меня... ― Эти слова дались ему с невыносимым трудом. ― И я хочу, чтобы и вы простили меня.

Тетя Аля отчаянно задыхалась от возмущения. Ее грудь быстро подымалась, и так же быстро опускалась. Она хваталась за меня, как за человека, способного ее защитить от Еремеева, видевшегося ей сущим злом. Но кто бы знал, что меня саму нужно было спасать...

― Врешь! Думаешь, я не помню, как высокомерно ты смотрел на нас в суде! Да ты нас за людей не считал! Нашего сына инвалидом сделал! Убирайся!!

Я отскочила от женщины, недоуменно глядя на нее.

― Инвалидом? ― Прошептала я в ужасе, не замечая, как моя ладонь сама по себе нащупала руку Еремеева. Женщина быстро заморгала, обернулась на открытую дверь, где в комнате ясно выделялись глаза Богдана. Я подавила в себе крик.

Наша ссора не осталась не замеченной. В другом конце коридора уже появился лечащий врач, а с ним под руку шел хирург.

Еремеев поднялся, стряхнул грязь с брюк, и осторожно потянул меня за собой, придерживая за талию, чтобы я окончательно не рухнула.

― Может, ты сядешь? ― Осторожно предложил он мне, указывая на скамейку, но я отмахнулась рукой. От тети Али эта забота не ускользнула. Она схватилась за сердце, с некоторым непониманием глядя на меня.

Врач с толикой недовольства закрыл дверь, откуда послышалось мое имя. Еремеев сильнее сжал мою ладонь, пряча лицо в волосах и тяжело дыша мне в шею.

― Не пугайте моего пациента. Я его из того света вытащил, а вы его обратно загнать решили? ― Хирург покачал головой. Я уставилась на него с таким ожиданием, что он мгновенно продолжил. ― Еще рано о чем-либо судить. У Павлова Богдана потеряна чувствительность ног... Мы должны понаблюдать за ним несколько дней, чтобы окончательно поставить последующие диагнозы.

― Это... Это все серьезно? ― Мои брови взметнулись вверх, Я цепляюсь за руки Еремеева, чувствуя ужасную усталость. Пятки болят, в них будто бы вонзаются иглы. А он хмурится, болезненно закрывает свои глаза, пытаясь отмахнуться от каких-то ведений, сжимает мою талию, прижимая как можно ближе к себе. В глазах тети Али зажглось презрение.

― Не могу что-либо сказать. Парню нужен только покой. Никаких негативных эмоций и чувств. Окружите его любовь и заботой. Дальше все будет зависеть только от вас.

И они уходят. Но я не вижу этого. Передо мной только белый коридор, освещенный лампами на потолке, и невыносимая тишина, которая сжирает все силы. Ощущение падение усиливается. Ноги сами по себе скашиваются, но Еремеев не позволяет мне упасть снова на пол.

― Я держу, держу... ― шепчет он мне на ухо.

― Убирайтесь. ― Вдруг ядовито прошептала тетя Аля. Я с удивлением поднимаю на нее глаза, словно не до конца улавливая смысл слов. ― Оба. ― Повторяет она более настойчиво, не отодвигая руку от сердца. ― Сейчас же.

Еремеев пытается меня забрать, но я вдруг начинаю бешено вырываться из его объятий.

― Не прогоняйте! Пожалуйста, тетя Аля!! ― Я хватаюсь за ее ладонь, но она вырывает ее, и мне остается довольствоваться краем ее юбки. И вот за один только вечер перед ней на коленях уже стоит второй человек. ― У меня ведь... У меня никого нет, кроме него... ― Она готовится оттолкнуть меня, как я предпринимаю последнюю попытку. ― Он сказал, что любит меня!!

Ее рука остановилась в воздухе. За моей спиной глухой стук ― это Еремеев врезался в стену.

― Он же мой друг...

― А этот? ― Ее дрожащий палец указал мне за спину. ― А этот мальчишка кто тебе?

Что-то странное мелькнуло в ее взгляде и в интонации. Кроме презрения и нарастающего раздражения, которое она всеми силами пыталась от меня скрыть, присутствовало что-то истерическое. Я медленно повернула голову в его сторону. Он ждал, ждал моего приговора, который бы решил все, поставил бы каждую шахматную фигурку на свое место. Но в шахматах все намного проще ― все делятся на белых и черных, и всем с самого начала понятно ― кто враг, а кто свой.

Ниточка, связывавшая меня с прошлой жизнью (а она точно была прошлой), ускользала от каждой потери бывшего близким мне человека. Семья Павловых была единственным смыслом цепляться за ту уютную жизнь. Но я больше не была для них дочерью. Я стала врагом, сама того не уловив.

"Неужели вы не понимаете?! Почему вы не видите в нем того, что вижу я?! Как вы можете быть так слепы?! Ведь все не так просто! ― кричал голос внутри меня. Но стоило увидеть это презрение, написанное на искривленных губах тети Али, как что-то щелкнуло внутри меня. ― Вы не хотите. Вам этого не нужно. Для вас он враг с первой же вашей встречи. И вы ошибаетесь... Ошибаетесь..."

Я медленно поднялась с колен, лицо мое стало жестким за одно мгновение, что удивило тетю Алю. Яростная перемена в настроении показалась слишком уж странной, но она промолчала.

Мне оставалось только взять Еремеева за руку и увести подальше. Он заглядывал мне в лицо, открывал двери и видел пугающую его решимость... Кажется, он звал меня, но я не слышала. Вот моя рука уже хотела открыть дверь автомобиля, как он не позволил это сделать.

― Ты что-то... Я же вижу... Ты что-то задумала. ― Неуверенно прервал он ход моих суматошных мыслей. Меня здесь не было. Я сидела в своей комнате, пялилась в бумажку и бесконечно злилась, ощущая под всей этой историей что-то грязное и спрятанное. А он не поможет, он ни за что не расскажет, потому что сам знает не больше меня.

― Я хочу... ― Но мысль никак не сумела выразиться в словах. ― Отдохнуть... Да-да... Я просто хочу отдохнуть. Устала...

Он не поверил мне, но в машину усадил. Толик слушал все это время монотонную радио волну, в автомобиле было тепло, а мне нужна была темнота. Я закрыла глаза, мысленно чертила новые схемы, пока незаметно для самой себе не заснула под голос неизвестного мне исполнителя.

***

Мои маленькие пальцы тихо приоткрыли дверь, чтобы никто не заметил. Я делала то, что делать мне запрещали. На кухне, обставленной дешевой мебелью, склонили свои головы отец и дядя Слава. Мама... А это была мама... Беспокойно ходила то взад, то вперед. Она пыталась занять себя любым делом, но у нее все валилось из рук.

Было темно. Меня, к счастью, не заметили. Взрослые молчали, но до тех пор, пока мама не уронила ложку на пол, которая противно звякнула.

― Тихо! ― Голос отца взмыл до небывалой ноты, заставив маму испуганно оглянуться.

― До чего вы все дошли...

― Помолчи! ― Пригрозил ей дядя Слава. Мое детское сердце затаило обиду, а сознание ничего не понимало.

― Не хочу молчать! Куда ведет весь ваш бизнес? Куда? Нам грозит опасность, всей нашей семье, а ведь Стас предупреждал, что вам нельзя соваться, а вы...

Отец со всего размаха влепляет маме пощечину, да такой силы, но ее хрупкое тело прямо ударилось об дверь.

Я закричала. Голос был тоненьким, совсем еще детским. Тело мамы с легкостью подняли, и дверь открылась передо мной.

― Не трогай ее!..

А после закричал кто-то другой. Образы перед глазами расплылись, и я почувствовала толчок в живот. Бледная рука упала на мое тело, а после донеслись крики Еремеева. Я мгновенно вскочила на ноги, осмотрелась, понимая, что нахожусь в совершенно незнакомой мне комнате, что ушло на второй план. Он весь метался в постели, путался в простыне. Я попыталась коснуться его ― он был весь мокрый.

― Хватии-ит! ― Заверещал он так, что пришлось прикрыть уши.

И я испугалась. Мне хотелось исчезнуть, позвать кого-нибудь, но никого, кажется, не было.

― Герман, ― тихо зову я его, боясь даже подойти к постели. Он неугомонно стонет, машет руками, видя один из кошмарных снов. Все без толку ― он не реагирует ни на что. Я осторожно забираюсь к нему, чудом уцелев от удара рукой. Пытаюсь пробудиться, бить по щекам ― ему все равно. ― Ну же! ― И со всей силы даю ему по лицу, находясь в полнейшем ужасе от его выкриков.

Реакция его последовала незамедлительно ― я полетела на пол, чувствуя боль в животе.

Но крики смолкли.

― Ох черт, ― прошептала я, схватываясь за живот. Он бьет слишком сильно. Пора бы прекращать получать от него синяки, но, видимо, не в этой жизни.

― Мия? ― Обеспокоенно спрашивает он, проводя рукой по лицу. Его челка прилипла к пылавшему жару лбу. Парень навис надо мной, все еще находясь в постели и не понимая произошедшего. ― Это я тебя?..

― Все... Нормально... ― Прозвучало слишком жалко. Живот резнуло от того, что я не могла дышать. ― Где... Мы?..

― У Толика.

Не удивительно, ведь я упала на более менее мягкий коврик, произойди такое в доме Еремеева ― я бы себе еще и конечности поломала. Захотелось почему-то расхохотаться.

Дверь распахнулась, и я увидела полуголова Толика, который явно несся в эту комнату со скоростью света. Его растрепанные волосы упали на сонные, но удивленные, глаза, брюки немного съехали вниз, а в руке он продолжал держать подушку.

― Ох, блядь. ― В привычном тоне выругался он. ― Он что, приставал к тебе? Пытался изнасиловать? ― И вновь желание расхохотаться появилось во второй раз. Толик уже трясет меня за плечи, пытаясь выявить правду. ― Так и знал! Не надо было вас в одной комнате укладывать! Ну, Герман...

Толик с грацией леопарда накинулся на Еремеева, избивая его подушкой. Я глядела на них: оба парня соперничали друг с другом, пытались подзадорить несильными ударами еще больше. Тяжело поверить было в то, что это действительно был Еремеев. Никогда еще он не вел себя так вольно со своими дружками.

― Да не трогал я ее! ― Взмолился Герман от усталости, откидывая Толика подальше от себя. Он вскочил с постели и рванул в коридор. Толик проводил его гневным, но веселым взглядом.

― Если что ― кричи, ― наказал он мне, сам исчезая за дверью.

Я просидела в одиночестве более трех минут, но Еремеев так и не вернулся. Стоило покинуть комнату, как я поняла, что это самая обычная квартира. В ней не было всяких ужасов, как в доме Еремеева, и это невольно заставило выдохнуть нервозность.

Дверь одной из комнат была открыта, луч света касался пола и соседней стены. Еремеев, склонившись над раковиной, умывал лицо. Его футболка приподнялась, и мне пришлось увидеть шрамы, оставшиеся после кислоты. Судорожный вздох выдал мое присутствие.

Проходит секунда, как он уже затаскивает меня в ванную комнату.

― Что-то забыла? ― Его игривость все еще читается в глазах. Толик был тем еще заводилой, раз мог даже Герману после тяжелого кошмара поднять настроение.

― Тебя.

Еремеев ухмыляется. Ему понравился мой ответ.

― Помниться, когда я в последний раз встретился с тобой в туалете, ты чуть ли не поставила под риск жизнь моих будущих детей. ― Смеется он, продолжая умывать лицо. Несколько капель достигли меня ― вода была просто ледяная.

― Ну, знаешь ли, ударяя девушек по животу, ты тоже лишаешь их будущих детей жизни.

И чтобы доказать свою правоту, я даже приподнимаю футболку, чтобы он мог лицезреть созданный им новый будущий синяк. Он уловил это движение через отражение в зеркале, взгляд его вмиг изменился. Появилось в нем что-то напряженное, с трудом сдерживаемое.

― Если ты еще раз так сделаешь, то, клянусь, я изнасилую тебя прямо на этой раковине. ― Выдохнул он, более резче умывая свое лицо. Мои ноги попятились назад, как их коснулось что-то шелковистое и живое. Я заверещала от страха как ненормальная, и в симфонию мне раздался кошачий истошный визг.

Отскакиваю назад, натыкаюсь на Еремеева, который хохочет, склонив голову на бок. Огромный толстый кот зашипел на меня, пугая меня своими когтями. Толька два глаза-блюдца сверкнули к темноте и быстро скрылись.

― Бегемотик! ― Орет Толик, гоняясь за этим кошмарным существом по коридору. Как только мое сердцебиение унялось, я захотела выйти из комнаты и поглядеть на это представление, но Еремеев не пустил меня, прижимая спиной к своему телу.

― Надо же, ― лукаво зашептал он, касаясь губами моего уха. ― Бесстрашная Мия, а котов боишься.

Наконец-то Толику удалось поймать разбушевавшегося кота, приласкать его, после чего посланник ада успокоился, недоверчиво глядя на меня.

― Ну же! Миритесь! ― Он пихает в меня своего кота, который продолжает злобно шипеть. Что-то знакомое промелькнуло в окрасе его шерсти. Толик опустил кота, который юркнул снова в неизвестном направлении, оставляя меня в странном состоянии ― невесомости. ― Не уснем, видать. ― Вздохнул клоун. ― Кофе что ли попить...

― Пойдем? ― Предлагает Еремеев, останавливаясь в дверях. Выражение моего лица ему совершенно не понравилось.

― Это ты... Ты тогда вернулся весь в ссадинах и побоях и забрал кота... ― В ужасе прошептала я, указывая на него пальцем. ― Это же ты был тем тощим высоким мальчишкой, который отвлек хулиганов... Герман! Я вспомнила!

Он изменился в выражении лица. Вся его веселость слетела с этими словами.

― Тот самый кот... Ты отдал его Толику? ― Не унималась я. Герман было открыл рот, но не произнес ни слова. Ощущение было таким, словно мы находимся с ним на похоронах. ― А мы боялись, что ты повесишь его... А он тут, живой и состарившийся...

Пожалуй, он ожидал любой моей реакции: презрения или же смеха, но не той, которая случилась в самом деле. Я кинулась, прямиком кинулась его обнимать. Повиснув по-детски на его шее, я радостно заверещала.

― Ты такой молодец! Я ведь знала! Знала! Они все лгут... Я не хочу им верить! Ты просто умничка! Боже-боже!! Я знала! Знала!

Он, шокированный этой восторженностью, обнял меня спустя некоторое время. Сначала непонимающе, просто принимая эту радость, а после так крепко, что я ощутила себя в полнейшей безопасности.

― А я ведь знала... Знаю!

Он уткнулся мне в плечо.

― Но почему... Почему ты не расскажешь мне все? Не веришь, что я правда не помню? Но, Герман! Послушай...

― Не надо! ― Прервал он меня сдавленным голосом, который действительно оглушил меня. Парень выпустил из объятий, собираясь снова сбежать. Как странно, было время, когда он жаждал того, чтобы я все узнала сама, а теперь он принципиально прячет от меня все. Я не видела в этом решении простую вспышку эмоций, Герман молчал потому, что так ему казалось вернее. Снова бить в стены. Снова призывать его к разумности. Снова.

― Но почему?

Он остановился в темном коридоре, глубоко вздохнул и медленно обернулся на одну только секунду.

― Рассказав одну историю, не избежать рассказа и других. Более страшных и бесчеловечных.

***

Никто даже не позвонил мне. Разве что в социальных сетях написал один из одноклассников, интересуясь заданной домашней работой. То ли плакать, то ли смеяться.

Рано утром я покинула квартиру Толику, поражаясь тому, что он жил рядом. Мне немедленно нужно было принять душ, выспаться и попытаться заняться уроками, хотя ни сил, ни мыслей на это не хватало.

На лестничном переплете слишком темно. Я только собираюсь включить фонарик на телефоне, как слышу до боли ужасающий щелчок прямо возле виска. Телефон с грохотом падает на бетонную лестницу и разбивается, отскакивая от меня.

― Не дергайся, ― низкий мужской голос проговорил где-то в тени.

Все мое тело замерло, рука на автомате было дернулась за вылетевшим телефоном, как холодный метал обжег мой висок, что заставило нелепо остановиться.

― Что вам... ― Я удивилась от того, что еще была в силах что-то говорить.

― Передашь одно наше посланице?

Судорожный кивок. Я почти что теряю равновесие, почти что падаю падаю прямо назад, но пальцы успели схватиться за перила. Весь мир подкосился. Я не могу и головы повернуть, чтобы увидеть того, кто наставил пистолет мне в голову.

― Умничка. ― Меня чуть бы не стошнило. Лукавая мысль о том, что это просто дворовые подростки шутят на секунду заставила меня усомниться в происходящем, но стоило нападавшему снова заговорить, как подобные глупости было откинуты мгновенно. ― Скажи своему папаше, чтобы он вернул свой должок.

― Папа? ― Выдохнула я, находясь в полнейшем замешательстве.

Курок с болью вонзился кожу, заставляя меня с трудом сдержаться, чтобы не закричать от оглушающего страха.

― Обернешься ― прикончу. ― Угрожающе говорит мне он, медленно спускаясь по ступенькам.

Проходит минута. Неизвестного уже давно нет. Он ушел. Но я не в силах сдвинуться с места. Все тело бросило в холод, капелька пота скатилась по виску.

Я думала, что неизвестный застрелит. Я испугалась собственной смерти.

Рядом хлопнула дверь одной из квартиры, откуда вылетели маленькие дети. Мысль о том, что я могла уже быть мертва, истекая кровью, а они бы налетели на меня, заставила медленно опуститься на ступеньки. Нужно бежать! Беги! Дура, проснись! Но я не могу. Я хватаюсь за волосы, до боли тяну их, сотрясаясь всем телом. Какая же я слабачка. Отец бы не простил этого страха...

Отец!

Я хватаю телефон, пытаюсь его включить, и, о счастье! пусть и с трудом, но он заработал. Весь экран был разбит в дребезги, я с невыносимым страхом набирала выученный номер. Проходит тягостная минута. Те вышедшие дети странно на меня посмотрели, но с лестницы исчезли.

― Папа! Папа! Папа! ― Верещу я в трубку, даже не веря в то, что он ответил на четвертый по счету звонок. ― Они вернулись! ― Не в себе кричу я, снова ощущая себя маленькой девочкой. ― Пистолет... Пистолет был прямо у моего виска!!

Что-то лепечу, хватаюсь за голову, ощущая себя слишком странно. Страха уже не было, было чувство привычки. Словно это вовсе и не впервой.

― Собирайтесь! ― Рявкнул он что есть силы, заставляя меня немедленно встать со ступенек. ― Я вышлю машину. Берешь с собой Стешу, скажешь ей, что это поездка на выходные. Быстро все сделать!

Вещи летят по всему дому. Я тащу Стешу из постели. Делаю все на полнейшем автомате. Людмила держит меня за руку, ничего не понимает.

― Он тебе все объяснит! ― Обессиленно ору я на нее, вырывая руку и бросаясь на Стешу, которая упрямо сидит на диване и хлопает глазками. ― Встала и пошла! ― Но она не слушает этого приказа, принципиально не двигается. Я задыхаюсь. Кажется, проходит целая вечность, но я никак не могу успокоиться. Я просто взрываюсь. ― Хотела провести выходные с Германом?! Облом, милая моя! Жизнь больше не идет по твоему плану! Проснись и пой, черт возьми! Только петь придется военный марш! Идет война, а ты спишь в своей норке!! Хватит!! Мне осточертело тащить весь груз ответственности на себе! Говоришь, хочешь знать правду? Да, пожалуйста! Наш отец крупно накосячил в прошлом, а расхлебывать это дерьмо придется нам. Поздравляю, сестричка! Мы в полнейшем дерьме! Минут тридцать назад меня чуть бы не прикончили на лестничной площадке, пока ты сладко видела десятый сон!

Голос был громогласным, истошным и просто вопиюще будоражащим. Я орала во всю глотку, чувствуя, как все нервы, что были напряжены до предела, словно винтики старой аппаратуры, медленно ломались, освобождая меня из плена отчаяния.

― Не ожидала, да? ― Горько усмехнулась я, с вызовом наблюдая за обескураженной сестрой. ― Я молчала. А теперь мне просто срать до твоего благополучия. ― Я схватила собранную сумку. ― Бери свои монатки и вылезай за мной. Не пойдешь ― просто подохнешь. Тебя защищать я больше не стану.

Круто развернувшись, меня встретило искривленное лицо Людмилы. Она была не то, что в ужасе, она была в полнейшем шоке, который можно сравнить разве что с ситуаций, когда на тебя летит смертельная волна, что несет только смерть.

― Снова? ― Прошептала она, касаясь пальцами дрожащих губ.

― Да. ― Уверенно ответила я, прекрасно понимая ее вопрос.

Я остановилась в прихожей, скидывая аккуратные ботиночки, которые без доли сомнения, даже с некоторой садистской манией, променяла на берцы. Шнуровка жгла пальцы, я ловко справилась с этой задачей.

― Там машина подъехала... ― Прошептала Людмила, осторожно выглядывая из-за угла. Я спокойно кивнула ей, однако посмотреть на нее стоило огромных усилий. Стоило моему и ее взгляду встретится, как меня будто бы обдуло холодным ветром... Я почувствовала себя совершенно другим человеком ― жестким и озлобленным. Именно эту часть меня так желал видеть Еремеев, вырывая и кромсая мою жизнь. Откуда эта уверенность? Откуда приспособленность к бешенному страху?.. Откуда ощущение, словно все это уже было пережито мной?.. ― Мия...

Мои веки сами сомкнулись от невыносимой вспышки боли, которая заполнила все сознание. Сотни молотков било по черепу, заиграл божественный осудительный колокольный звон, будто бы изгоняющий из меня демона. Рука вытянулась как при приступе эпилепсии, я рухнула на пол, что-то бессвязно крича прямо в пол, чем вызвала раздирающий страх Людмилы, побежавшей за Стешей.

...Приставьте к виску человека дуло пистолета ― и он вспомнит все. Абсолютно каждую деталь своей жизни. Начиная от первых своих шагов, заканчивая последней минутой. Он вспомнит своего лучше другого, первую любовь, падения и взлеты... Он вспомнит все. Сквозь боль и собственные крики. Сквозь темноту и резкие вспышки света. Он будет брести в тумане до тех пор, пока не наткнется на истину, которую безжалостно загнали в угол царства сознания. Тогда человек коснется этой истины и обретет себя.

Вспышка света, словно взрывы на солнце, откидывает меня назад. И перед самой темнотой передо мной предстает уставшее зрелое лицо мужчины в круглых очках, все время повторяющую, как молитву, следующее слово, приносящее адскую боль: "Забывай. Забывай. Забывай..."

Минуту была тишина и темнота, которая постепенно стала наполнятся цветными красками и оттенками, создающими привычные образы дворов, близких людей и дома... Я постаралась оглядеться, ущипнуть себя, чтобы быть уверенной, что все это ― просто сон, вызванный шоком и изнеможением. Но я ошибалась. Это не было сном.

Это было странным ощущением кино, в пленку которого я могла окунуться. Бесконечное количество кадров проносилось передо мной, дул невыносимого холода ветер, который беспощадно хлестал лицо. Я пытаюсь прикрыться руками, но все картинки, один за другим, стали проноситься сквозь меня, врываясь в тело и оставаясь там. Я, кажется, кричу, но не раздается ни шороха. Только завывание ветра, преследовавшего меня как привидение.

Сотни эмоций сменяются один за другим. Боль. Счастье. Разочарование. Любовь. Нежность. Смерть...

Именно на ней все картинки остановились, замирая в цветном пространстве. Я медленно открываю глаза, встречаясь с маленькой девочкой, которая смотрела на меня своими лучезарными, но озлобленными глазами, что были полны ненависти.

Это девочкой была я.

― Они спрятали меня. ― Сказала он, сжимая кулаки. Я обратила внимание на ее глаза. Таких глаз у детей не бывает. Их словно вырезали из черно-белого журнала и вклеили на лицо. Я ужаснулась. ― Без моего ведома. Скрыли. Но теперь я здесь. ― Уверенно произнесла она, медленно указывая в область моего сердца. ― В тебе.

― Но почему? ― Осторожно спросила я, опуская на корточки перед ней.

― Разве теперь ты этого не понимаешь? ― Она особенно выделила это теперь.

Я непонимающе уставилась на нее. А она медленно и ехидно улыбнулась, словно предчувствуя победоносную развязку.

― Отомсти за меня. Мы всегда этого хотели.

Она коснулась меня, и все снова завертелось...

***

Тонированная и оборудованная на все случаи машина ехала, превышая скорость на почти что одинокой трассе. Водитель уверенно держал руки на руле, не сводя глаз с дороги.

Стеша, испуганно сжавшаяся у окна, со страхом смотрела на меня, спящую. Я чувствовала, как она неслышно вздыхала, как безумно нервничала, желая расспросить у меня все, ведь водитель упрямо молчал (у него был просто приказ, и он должен был его исполнить). Но она не решалась меня разбудить.

Но мне давно пора было вернуться. Я с болью разлепила веки, чувствуя гудящую боль в голове, которая никак не унималась. Шея затекла, ― меня неудобно положили на заднее сиденье. Стеша заметно оживилась, осторожно коснулась моей руки, но тут же отпрянула, увидев мое выражение лица.

Оно было другим. Совершенно. Я не видела, но чувствовала это. Глаза смотрели на все исподлобья, брови хмурились, а губы сжались в полосочку. Сейчас я, пожалуй, жутко напоминала Еремеева в моменты его недовольства.

Привстав с трудом на локтях, я увидела первым делом дорогу, которая опускалась с холма.

― Сколько мы уже едем? ― Голос совсем понизился. Мрачные нотки заставили даже водителя обратить свое любопытство. И гадать бы не пришлось: он явно сравнивает меня с отцом, со своим полковым командиром.

― Около пяти часов, ― промямлила сестра, боясь даже посмотреть на мое злобное лицо, что покривилось от ее детского лепета, как от надоевшей мухи.

― Доезжаем. ― Вставил водитель.

Стеша только покачала головой и уткнулась в телефон. Но я с особым вожделением вглядывалась вдаль, которая позже показала мне расположившийся гарнизон, очертания палаток и движущиеся фигуры людей. Как только были соблюдены все протоколы, нашу машину пропустили через главные ворота. Под любопытными взглядами полков, у которых, видимо, было свободное время, мы въехали в ангар, где, разумеется, уже дожидался отец.

Я вышла из автомобиля, и ненависть, которую было невозможно подавить, обожгла мне всю грудь. Его строгий взгляд наткнулся на меня, но сам он продолжал беседовать с водителем. Как только появилась Стеша, вся заплаканная и нервная, водитель бесследно исчез вместе с автомобилем. А я все стояла и пожирала отца. Внутренний голос приказывал прекратиться.

― Доехали нормально. ― Опередила я его вопрос. ― Стеша знает. Лица не видела. Пистолет тоже не различила. ― Отец сомкнул свои губы, указывая рукой, чтобы мы следовали за ним.

Проходя мимо бегущих полков молодых солдат и отдыхавших, я ощущала себя так, словно прибыла на Родину после долгой жизни на чужбине. Все было близко мне и понятно, в то время когда сестра чуждалась каждого шороха.

― Поживете пока что под моим присмотром. ― Начал отец, продолжая уверенно идти куда-то вперед, к большим палаткам, где обычно размещали управленцев. ― С нападавшими я разберусь. ― "Конечно разберешься. Как несколько лет назад, да?" ― прошипел голос внутри меня. Пришлось сжать кулаки, чтобы унять тряску ярости. ― У меня есть связи. ― "Которые когда-то прикрыли твой зад". ― Здесь вам ничего не угрожает. ― "Здесь нам угрожаешь ты".

Отец обернулся и заметил мой взгляд, который был способен убить с любого расстояния. Смахнув все на шок, он все же обратил внимание на странную перемену, которая ему явно не понравилась.

Мы играли с ним в кошки мышки. Интересно, кто взорвется первым? Хватит ли у него храбрости рассказать то, как все было на самом деле? Даже если нет, я выведу этого ублюдка на чистую воду, заставлю сознаться во всем. Потому что перед глазами все еще стоит сломленная мама, смерть которой ― абсолютно его вина. Перед глазами стою маленькая я, требующая отмщения за омерзительное детство.

Стеша юркнула в указанную большую палатку, которую явно готовили в спешке. Отец движением руки не пропустил меня за ней.

― Тебя ведь не просто так припугнули? ― Хмуро спрашивает он, скрестив руки на груди. "Припугнули? ― с яростью подумала я. ― Ты называешь это банальным припугнули?"

― Просили кое-что тебе передать. ― Извращенно произнесла я, скопировав его позу. Отец с ожиданием стал глядеть на меня. ― Прошлое возвращается, папа. И вендетта эта явно тебе не по плечу.

Толкнув его, я вошла в палатку, сталкиваясь с недовольным лицом сестры, которая пыталась здесь обжиться. Ее недовольство было во многом вызвано тем, что Еремеев не отвечал на звонки. Я бросила рюкзак, оглядела спальный мешок и попыталась оживить собственный сотовый, который время от времени продолжал то работать, но нет. Увы, но Стеша не знала, что если понадобиться Еремеев, то писать нужно Толику. Я ухмыльнулась, что не осталось замеченным.

― И о чем ты еще молчала? ― Едко произнесла она, видя во мне отличный вариант для того, чтобы выплеснуть злобу.

Я показательно вытащила сигареты и закурила прямо при ней, наблюдая за ее взметнувшимися вверх бровями. Для пущего эффекта я выдохнула дым в ее сторону.

― Папа тебя прикончит. ― Отогнала она дым руками.

― Он уже прикончил нас. ― Мудро заметила я, сев по-турецки.

― Что я еще должна знать?

― Тебе не понравится.

― Но я имею право знать! ― Взбешенная, она даже откинула телефон подальше. Я бросила на нее косой взгляд.

― Еремеев превратил мою жизнь в Ад. ― Стеша отмахнулась, мол "она и так все прекрасно знает". Этот ее жест вывел меня из себя. Я медленно вдохнула больше воздуха. ― Ладненько... Наш отец в прошлом гребанный спекулянт. Спекулянт с особым размахом. Кажется, он привозил тайно импортные товары, наступая на горло многим опасным людишкам, которые, о! если тебе интересно, конечно же, охотятся на нас.

― Врешь! ― Но я улыбнулась ей так сладко, что она поняла: я говорю сущую правду. ― Но ведь наш папа доблестный человек...

― Кроме того, ― озлобленно продолжила я, ощущая пьянящую власть от всей это информации. ― Этот сученых не прочь был и руки распускать.

― Мия, это очень плохие шутки... ― Я не смогла удержаться и влепила ей пощечину. Стеша схватилась за щеку, впервые замолкла, не смея мне перечить.

― Шутки?! ― заорала я на нее. Слова действовали как удары. Не долго думая, я стала стаскивать с себя джинсы. ― Видишь этот шрам?! Видишь?

― Ты упала с велосипеда... Папа так говор...

― Нихрена подобного! Этот гад кинул в меня вазу! Ну? Приглянись получше! У меня их множество! Я никогда особо не задумывалась над ними раньше, но недавно... Я увидела... Шрамы на спине у... ― Пришлось остановиться, чтобы окончательно не задохнуться. ― Не важно... Шрамы на теле всегда хранят свою историю.

― У меня их нет... ― То ли виновато, то ли со скрытым облегчением произносит она. Я скорчила такую мину, что Стеша даже подумала, что я плюну прямо ей в лицо.

― У мамы их было еще больше...

― О!.. ― Вздохнула она, ломая пальцы. ― Я совершенно не помню ее... И, пожалуй очень странно, но я особо ничего не чувствую от этого... Это было в прошлом, сейчас папа нормален... Не пьет, не курит, заботится о нас и обеспечивает всю семью...

― А-а, ― растянула я, поняв смысл ее слов. ― Главное, что обеспечивает ведь, правда, милая Стеша? А то, что ты живешь под крышей с ублюдком, который насиловал твою мать и старшую сестру ― это ничего... Это пустяки. Главное, что? Тебя не трогает! Обеспечивает! Значит, хороший папаша!

― Не обвиняй меня!

― Даже и не думала. В конце концов, это не ты заставала его пьяным в стельку, обоссаным в постели, не ты пыталась заступиться за честь мамы, когда он устраивал свои попойки... Правильно все, Стеша! Главное, тебе хорошо. А на остальных и плевать.

Я вышла из палатки, чувствуя, как все мое лицо горит. Сигарета дымится между пальцев, я плюнула на землю и зашагала прочь, набирая сообщение Толику и делая затяжки.

Я:

"Передай Герману, что мы уехали на время".

Толик:

"Что-то серьезное, Принцесска?"

Я:

"Семейные трудности. Не больше".

― Эй, красотка! ― Окликнули меня. Я спрятала телефон и недовольно обернулась. ― Да ты наша! ― Кучка солдатиков указала на мои берцы. ― Угости сигаретками, пожалуйста! Тут у нас, видите ли, только здоровый образ жизни, а курить-то тянет...

Без доли сомнения я протянула полную пачку, прося, разве что, оставить парочку мне. Я словила несколько пошлых улыбочек, но кто-то шепнул кому-то и от меня постарались отстраниться.

― Сдали, значит. ― Сухо заметила я, понимая, что они уже знают, чья я дочь.

― А сама не сдашь? ― Игриво спросил тот, кто минуту назад упрашивал у меня сигарету, которой уже затягивался с особым упоением. Я презрительно фыркнула.

― С одним условием. ― Моя дерзость только подзадорила их. ― Достаньте ка мне вашу форму и расскажите распорядок дня.

― Зачем это тебе? ― Курили теперь уже все шестеро молодых людей. Они отвели меня подальше, в те места, где командование было крайне редко, а значит, нас не могли застукать.

― Хочу вступить в ваши ряды. ― Хмуро ответила я, прислоняясь к столбу. Они вдруг разом загоготали.

― Боюсь, сдохнешь после первого же утреннего марш-броска. Девка в строю! Ха! Смешно даже представить.

Скулы свело от этого оскорбления. Всю свою досаду мне хотелось вылить на них, но я сдержалась, вдруг мило улыбнувшись посыпавшимся колкостям.

― Ну, так что, добудете форму для меня?

Они переглянулись между собой. Бывший среди них главным почесал подбородок и кивнул своим друзья в сторону ангара, где находился склад. Как только все ушли, он вольно обнял меня за плечо.

― Я не глупец. Можешь не отпираться, но я вижу, что тебе не просто так нужен весь этот маскарад. Кались, так что, иначе не видать тебе формы.

― Будешь молчать?

― Зависит от твоих целей.

― Хочу вывести отца на чистую воду.

Парень присвистнул.

― А мне-то говорили, что дочь полковника миленькая блондинка. ― С саркастическим сожалением произносит он, не переставая улыбаться.

― Это моя младшая сестра. ― Выплюнула я, глядя как та кучка парней снова движется в нашу сторону. ― Ну, так поможешь мне? ― Парень весело кивнул, и я скорее продолжила. ― Нужно устроить потасовку.

― Воу-воу! Да это же нарушение военного распорядка! Твой папаша лично меня в землю закопает. Он тот еще тиран и диктатор.

― Знаю. Именно поэтому всю вину я возьму на себя. ― Парень выглядел более чем шокированным и сбитым с толка.

― Прикончит же. ― Заметил он мудро, смотря куда-то вдаль.

― Этого я и добиваюсь.

― Дело твое. ― Покачал он головой, передавая из рук солдата мне весь комплект. ― Ближе к вечеру, по сигналу, у нас бег. После физические упражнения. Можешь присоединиться к нам в это время.

Я уже собиралась уйти, как остановилась и бросила ему через плечо.

― Сунешься к моей сестре, я собственноручно оторву твои яйца и сделаю себе омлет на завтрак, ясно?

Он обернулся, коротко рассмеялся от всей души.

― Обязательно, Прицесска!

***

Все время до вечера я пряталась в палатке, откуда выгнала Стешу одним только вызывающим поведением. Сгорая от нетерпения, я натянула на себя форму и спряталась волосы под кепку так, что невозможно было догадаться о том, что перед командирами будет стоять девушка. Разглядывая себя в найденном у Стеши зеркальце, я удивлялась удивительному сходству с мужскими чертами.

Но вот раздался тот самый сигнал. Роты солдат погнали строиться. Я выглянула из палатки и стала дожидаться, пока они исчезнут из лагеря, пробегут дистанцию и вернутся обратно. Тогда-то я и сольюсь с ними, создам нарочно драку и...

Военный марш звучал в голове. Конечности постоянно дергались. Но единственное, что я могла, это выглядывать из небольшой щели и просто ждать. Пришлось просидеть так минут двадцать, пока солдаты не показались на виду. Их полк возглавлял тот самый игривый парень с темными волосами и широкой улыбкой, в которой было что-то постоянно увиливающее.

Пришлось пригнуться, прятаться за палатками, но я сумела попасть в их полк. Солдаты пытались отдышаться после быстрого бега, и, чтобы не выдавать себя, я копировала их действия. Не знаю, как это произошло, но тот самый парень оказался возле меня и тихо шепнул: "Опусти кепку пониже".

― Кто здесь самый взрывной? ― Спрашиваю я у него полушепотом. Он растягивает улыбку в сладостном удовольствии и указывает в сторону крепкого солдата, который был весь красный от бега.

Кивнув, я стала медленно добираться до этого крепыша, параллельно думая о том, как же его взбесить.

― Полк!! ― Заорал один из командиров. Я вздрогнула от неожиданности и обратила внимание на то, что отец с другими начальниками стоял в стороне, все же наблюдая за нами. ― На турники переходи!

Все устремились к злополучным турникам. Крепыш отдалился от меня, но вновь незаметно появился высокий.

― Подтянуться кишка не тонка, слабак? ― Подтрунивал он, разминая руки и откидывая свою кепку.

Плюнув на план, я на зло ему оттолкнула его и первая подошла к турнику. Вспотевшие от возбуждения руки коснулись металла, я выдохнула и подняла свое тело. "Раз, ― произносят солдаты за моей спиной. Видимо, они нашли это увлекательным. ― Два... Давай реще, дрыщ! Моя бабка и то быстрее подтягивается! Три! Четыре! Пять! Шесть! О, да тощяк не промах! Десять!" Все мои мышцы напряглись после десятого подтягивания. Я уже чувствовала, что слабела, но моральный дух был поднять с помощью выкриков солдат. Удивительно, как это мощно действовало на меня. "Воу-воу!! Совсем не промах!" ― закричали они, даже аплодируя после того, как я сделала ровно двадцать пять. Кувыркнувшись, я села на турник, осторожно держать руками, чтобы не слететь вниз.

Высокий солдат вдруг хитро улыбнулся и протянул мне небольшой камень, снова кивнув на крепыша, что стоял у соседнего турника. Здорово взметнув рукой, я кинула прямо в затылок крепыша камень и слетела вниз, приземляясь на ноги.

― Вот сейчас будет жарко...

Крепыш резко обернулся и стал искать того, кто это сделал. Ноздри его сдувались как у взбешенного быка. Он толкнул первого, потом второго, пытаясь найти виновника столь явного оскорбления. Его толкнули в ответ. Удар. И одна кучка солдат начала тупо избивать друг друга, другая пыталась унять первых.

― Точно не станешь убегать? ― Спросил у меня быстро высокий. Я уверенно кивнула. ― Эх-х! Пацаны! Наших бьют! ― И он так же быстро полез во всю эту волокиту, находя в драке особое веселье. Мне оставалось только усмехаться.

Реакция командования последовала незамедлительно. Выкриками они пытались унять дерущихся, последовали угрозы, но солдаты не унимались. Поднялась пыль. Тогда мой отец вытянул руку и сделал несколько выстрелов вверх. За считанную секунду все прекратилось.

― Упали все на землю! ― Заорал он не своим голосом, заставляя меня невольно окунаться в воспоминания его насилия. ― Отжались! Еще раз! И так раз тридцать! Позволю я вам, сукиным детям, порядок нарушать!

Я подчинилась его команде, исподлобья видя, как его жилка на виске пульсирует от ярости. То, что нужно. Мне самой стал он ненавистен от мысли, что ярость, которую он обычно вымещал на нас, теперь обрушивается на солдат.

― Успокоились теперь?! Кто зачинщик?! Встать! ― Крепыша пихнули в живот, и он, пошатываясь, встал на ноги. На его лице было несколько ссадин. Как и у многих других бойцов. ― Отвечай!

― Кто-то кинул в меня камнем!

Высокий нашел меня взглядом и стал наблюдать. Я улыбнулась ему как безумная.

Отец продолжил, все еще держа пистолет в руках, чем пугал каждого.

― Кто это сделал?! Встать!

Отряхнув с колен грязь, я живо вскочила на ноги, все же пряча лицо под козырьком. Все взгляды были нацелены на меня, кто-то даже шепнул: "Ему конец".

― Подойти! ― Заорал отец.

― Вам нужно ― вы и подходите, товарищ полковник! ― Со своего же места ответила я ему, держа руки по швам и глядя вперед. Было слышно, как тяжело дышал отец. Мой голос был настолько грубым, что никто не понял, что кричала девушка.

― Что ты сказал?! ― Его голос еще громче. Он даже дернулся на несколько шагов вперед.

― У вас проблемы со слухом, товарищ полковник? ― Невинно спрашиваю я. ― Очень странно! Ведь раньше таких проблем у вас не было. Возникли после тайных перевозок на портах, где, говорят, очень шумно? ― Выпалила я без доли сомнения, замечая, как командование стало приближаться ко мне. Я даже сумела отличить знакомое лицо, которое часто присутствовало на отцовских попойках.

Но стоило отвлечься, как передо мной возникает разъяренный отец, что со всей своей мужской силой бьет меня челюсти, отчего я отлетаю на землю. Запах травы и земли врезался в нос. Но вот посыпался новый удар прямо в живот, отчего я перестаю дышать, но сил, чтобы сказать решающие слова, мне хватило.

― Решил повторить мое детство, папа?

Кепка отлетела куда-то. Солдаты ахнули: "Девчонка! Это же его дочка!" Командование пыталось отвести разбушевавшегося отца от меня.

― Чертова девчонка!! Куда ты полезла?!

Я, все еще держать за живот, села на землю. Места ударов жгло. На ладонь стали падать капли крови.

― Ну так ударь меня снова. Ты же любишь это. ― С вызовом ответила, захлебываясь в собственной крови, от которой форма стала вмиг грязной. ― Ты же просто обожаешь бить женщин. Прекрасный случай. Воспользуйся им.

― Я в жизни не трогал женщин! ― Он подошел ко мне, схватил за шкирку и тотчас поднял. Ворот формы стал давить на горло, и он прекрасно видел это.

― А что же прямо сейчас лицезрела твоя армия? ― Брезгливо плюнула кровью прямо ему в лицо, расплываясь улыбкой. ― Сотни свидетелей... Неужели ты думал, что труп прошлого не всплывет?

― Замолчи! ―Зашипел он, бросив меня на землю. ― В солдатиков поиграть захотелось? Ну так давай! Отжимайся!

― Не собираюсь!

С минуты мы яростно разглядывали друг друга. "Поняла, значит? Все вспомнила, паршивая сука?" ― обращался он ко мне. "Ты еще поплатишься за смерть мамы", ― отвечала я ему, чувствуя, что у меня, кроме этого, еще больше причин ненавидеть его. Но причины эти были слишком глубоко спрятаны, и я не могла вытащить их.

Отец толкает меня в живот. Как удивительно, что за несколько секунд все наши семейные отношения разорвались окончательно. Он перестал быть мне отцом, я перестала быть для него дочерью. Мы стали не просто соперниками, а врагами.

― Олег! Она же гражданское лицо! ― Пыталось образумить его то самое знакомое лицо.

― Именно! ― Закричала я, хохоча и глотая кровь. ― Представляешь, что с тобой будет, как только я выберусь отсюда? Сниму свои побои, отнесу их в полицию... Ой, веселье-то начнется!

― Ты не сделаешь этого. ― Вдруг весь диалог разрезал голос Стеши, все это время стоявшей за моей спиной. ― Он наш отец. И ты не посмеешь так с ним поступить.

― Он отец для тебя. Но не для меня. ― Даже не оборачиваясь, ответила я. ― Продажная папина дочка. ― С презрением произнесла, видя, как все с интересом следят за разыгравшейся семейной драмой. ― Мама боялась заявить на тебя, она боялась за нас.

Отец готов был пнуть меня снова.

― А у мне уже терять нечего. Я помню каждого твоего сообщника. Помню все твои перевозки. Помню все махинации. Как думаешь, если я сдам тебя в полицию, те бандиты отстанут от нас? Я хоть век свой спокойно доживу, а?

Я медленно поднялась на ноги.

― Они прикончат тебя. Без меня ты не выживешь.

― Ты не можешь быть в этом уверен. Я прожила под твоим гнетом больше десятка лет.

Отец поправил свою форму.

― Отжались все пятьдесят раз! И головы не поднимать! ― Скомандовало знакомое лицо, подошедшее к отцу и что-то ему сказавшего. Отец, нисколько не церемонясь, схватил меня за волосы и потащил за собой. Я верещала. Царапала его руку. Он матерился открыто, толкал меня на землю, снова поднимал за волосы и тащил за собой.

Девичьи крики заполнили весь лагерь и все сознание солдат, которые невольно вздрагивали от истошных воплей.

Отец кидает меня в последний раз на холодный бетонный пол. Мимо пробегает мышь. Было слишком темно.

― Подумай здесь о своем поведении. ― Прошипел он мне на ухо, разглядывая разбитое лицо. ― Исправься и выкини тупые мысли из головы. Отсюда не выберешься. К завтрашнему дню сделай так, чтобы я видел в своей ублюдочной дочери шелковую потакающую во всем копию Стеши. Тогда, может быть, я и позволю тебе снова жить со мной.

Свинцовая дверь медленно захлопнулась за ним. Тогда и померк последний свет, что оставил меня в кромешном леденящем одиночестве.

***

Прекрасный арт от qoweet ! :) Атмосферный, не правда ли?

Запускаю небольшой марафончик, который поможет вам познакомиться друг с другом, просто пообщаться, а может и найти близких людей. Для этого просто пишите под этими словами комментарий, в котором указываете ник в Инстаграме (ссылки для Вк не особо удобные, да и картиночки в профилях намного интереснее).

Пишите ник своего аккаунта. Заглядывайте в профили других. Подписывайтесь и общайтесь. Сколько же нас, активных Невчат?

Начну первая: PESNYAPLANETYPLUTON